Над Устьем стенали чайки, потревоженные последними июльскими грозами. Плескались в култуках волны, трепетали под песней Баргузина листья в молодых березняках. Где-то высоко в хребтах шел дождь, сплетая свои струи с холодными туманами, шептали на склонах кедры. Грохотал, сердито разбрасывая камни, Байкал-Далай, не выпуская утлые рыбацкие лодки из чрева Максимихи.
А выше, в таежных отрогах, поросших смешанным лесом, пел гнус. Монотонно гудя, искал он алчными безликими взорами новые жертвы, чтобы пить, кусать, изводить случайно встреченных.
В рябинниках еще не налилась красным ягода, перекрикивались в чаще голубые сороки, гневно, трепетно и тревожно. К Духовому по нехоженым тропам уходили вечерние тени.
Здесь в тишине лесов, среди топких болотин и высоких зарослей крапивы дремали замшелые стволы лиственниц, трещали в сумерках, переговаривались на ветру.
На перекатах безымянных ручьев отдыхали незримые и незамеченные. Пустыми глазами всматривались они в темноту, улыбались черными провалами ртов, зазывали ночь, чтобы блуждать под лунным светом, призрачным напевом успокаивая плачущие осины.
А к западу, все бежала, оступаясь порогами, Максимиха, укутанная в зеленый шелк пахучей таволги, кровохлебки и тысячелистника. Воды ее, пропитанные слезами горных вершин уносились вниз по руслу к Байкалу, там, где на берегу с давних пор стоял поклонный крест, старый мост скрежетал под порывами штормов, а на воде все покачивался баркас «Родненький».
3\VIII 2019 г.