Утром, когда меня повели на расстрел, я с любопытством вглядывался в собственные ощущения.
«Наконец узнаю, что чувствует идущий на казнь» - думал я, держа руки за спиной и вспоминая Достоевского.
«А ведь было бы не плохо…»-продолжил я мыслить –"...что бы мне тоже перед самой казнью отменили приговор и вышел я отсюда великим мыслителем…»
Я представил себе, как в самый последний момент ко мне подходит старший офицер Бредов, стягивает с меня повязку, с улыбкой вглядывается в глаза, потом ласково тычет пудовым кулачищем мою скулу и говорит: «Беги сынок домой, тебя отпускают. Но больше так не шали».
И я бегу-бегу-бегу-бегу-бегу по гаревой дорожке.
И солнце бьет мне в глаза, но я не в обиде на солнце, солнце ведь старое и глупое и оно не понимает, что сегодня у человека самый лучший день, его недострелили и он бежит домой.
Дома мама напечет калачей и ватрушек, наварит щей и каши, и буду я сидеть за столом, пить чай и рассказывать как там в застенках сыро и неуютно.
Потом сяду за письменный стол и сразу начну писать что-нибудь достоевское, но похудожественнее и веселее, без богоисканий и истерик на голом месте.
А на следующий день…
Но следующего дня не было.
Грустно конечно.