Сынуленька
Сынуленька
(рассказ)
Плюшевый коврик на стене. На коврике медведи в сосновом бору. На фоне медведей мама, исступлённо заламывающая руки и проклинающая «подлого Виктора».
- Серёженька, только ты моя единственная радость в жизни, свет в окошке… В лепёшку разобьюсь, но воспитаю из сына выдающуюся личность… Назло этому подлому Виктору.
Серёжа смотрел на маму испуганным хомячком: губки надуты, пухленькие щёчки залились румянцем. Хотелось побыстрее сделаться выдающейся личностью и отомстить подлому папке, ушедшему из семьи.
Из материальных знаков в память о папке – логарифмическая линейка в синем бархатном чехольчике, да семейная фотография с фирменным значком «Фотоателье на Невском», на которой между папой и мамой трёхлетний пухлощёкий Серёжа в матросском костюмчике смотрит круглыми глазами серьёзным взглядом в объектив.
Серьёзным мальчиком рос Серёжа. На радость маме. С мальчишками дворовыми не якшался, по крышам сараев с ними не бегал, в войнушку не играл. Предпочитал с девчонками водиться, лепить куличики в песочнице во дворе. Мама купила Серёженьке котика и кудрявую собачку. Не просто так купила, а за успехи в школе, когда сын принёс табель за четвёртый класс совсем без троек. Одна «пятёрка» и сплошь «четвёрки». Отметка «отлично» была выставлена поведение.
В школе на занятиях любил Серёжа, отвечая урок, добавить от себя ещё какой-нибудь информации, зачастую совсем не в тему. Точно пёрло из него неудержимо всё прочитанное, услышанное, увиденное. Раздражала одноклассников такая избыточная эрудиция, и одна девочка, уже в восьмом классе, обозвала Серёжу «мудрецом Соломоном».
Так и прилепилось данное этой девочкой прозвище за Серёжей. Мама, случайно услышав, как обзывают сына, сначала расстроилась, но чуть позднее сочла такую кличку благостным предзнаменованием из народного чутья, сыновьего предназначения по судьбе.
Мама работала директором книжного магазина и, не тратя денег, могла обеспечивать сына литературой, находящейся на реализации. Наполнялась эрудиция Сережи вполне беззатратно для семейного бюджета, можно сказать производился товар из воздуха, а «товар» - это в будущем высокое общественное положение Серёжи. До книжного магазина мама занимала должность директора магазина «Фрукты-овощи», но на той работе что-то не сложилось с усушкой, утряской, пересортицей, и мамин папа, Серёжин дедушка, исполкомовский служащий среднего звена Василеостровского района в те времена, благополучно утряс неурядицы с переводом дочери, Серёжиной мамы, в книготорговую сферу, где не нужно особо заморачиваться с усушкой и пересортицей.
Свойственная всем мамам мечтательность представляла плоды своего воспитания в обозримой перспективе. Возникали в фантазиях мамы конкретные образы. Серёжа представлялся ей то велеречивым, изощрённым в судебном красноречии адвокатом, то молчаливым, исполненным жизненной мудростью всеми признанным писателем. В роли знаменитого адвоката сын рисовался воображением с конкретикой деталей: строгий синий костюм, белоснежная сорочка, красного цвета галстук-бабочка – и взгляд надменно-насмешливый над головами окружающей аудитории. В роли знаменитого писателя: бархатная куртка свободного покроя, поза усталого мудрого человека, побеспокоенного толпой корреспондентов – и на фоне особняка в английском стиле из красного кирпича. Портрет писателя иногда дополнялся трубкой в руке, но мама корректировала мечтательный образ, чтобы Серёжа никогда не начинал курить, и завершённый образ уже выглядел в мечтах без трубки.
При оранжерейной заботе любящей мамочки, оберегаемый от малейшего мужского влияния, даже со стороны дворовых мальчишек, большую часть свободного времени Серёжа общался с домашним котиком. Уткнувшись носом в кошачий животик и мурлыча что-то из кошачьих мудростей.
* * *
Выбранный мамой факультет журналистики отринул Серёжу из числа своих абитуриентов с первого же экзамена. Отметка «неуд» стояла в списке оценок за вступительное сочинение. Хотя по объёму сочинение почти в два раза превышало необходимый по заданию размер текста. Осенним призывом и отправился он на службу родине в мотопехотные войска на степных просторах забайкальской Сибири. Мама зашлась в плаче и даже с неделю не выходила на работу. Шла тогда война в горах Афганистана, и пехота в той войне была самым востребованным родом войск.
Старшина пехотной роты, осмотрев шеренгу прибывших из карантина салажат, первым подошёл к Серёже и щепотью потрепал его за щеку.
- Ух ты, какой сдобненький попался, - сказал старшина как-то многообещающе.
Серёжа не дёрнулся от прикосновений старшинской ладони, хотя и была команда «вольно». Но чуть пришепеляво выразил претензию, упомянув что-то из положений устава внутренней службы, что-то про гигиену и фразу о неприкосновенности личности. Старшина зашёлся смехом и, крутя головой, обозвал Серёжу «царём Соломоном».
Прилипла к мамкиному сыночку эта погремуха и сослуживцы, старшие по призыву, частенько поддавая поджопник в пухлый зад Серёжи, обзывали его «царём Салабоном». До самого своего стариковского статуса, все полтора года терпел Серёжа моральные и физические перегрузки, пытаясь сохранять на лице «чувство внутреннего достоинства», но смиренно и без возражений.
Оживлялся душой на политзанятиях, когда нужно было процитировать слова замполита с прошлой лекции об агрессивной политике империалистов. Тут Серёжа, воодушевившись, ещё много гневных прилагательных от своего имени добавлял в адрес «кровавых агрессоров».
На последнем сроке службы внештатным корреспондентом пристроился в гарнизонную газету, выпускаемой два раза в неделю на одном листке. Серёжины материалы там публиковали редко, но писал он для газеты много, в свободное солдатское время, пристроившись у подоконника в казарме, и с таким отрешённым видом, точно Пушкин в деревне Болдино. Всем своим видом показывая: мол, занят я, занят на важном идеологическом задании. Иногда даже мог капризно пристукнуть подошвой сапога, когда отвлекали на всякие строевые подготовки и хозяйственные работы.
Под конец солдатской службы в журналистском активе Серёжи числилось восемь коротких заметок и две поэтические оды. Одна ода восхвалительная «О калорийности солдатского питания» и одна пафосная, патриотическая «О коварных планах кровавых империалистов».
* * *
Мама плакала от радости три дня и три дня не ходила на работу, не отходя от сына после его возвращения со службы. Потом маминым решением было принято общее семейное решение – готовиться к поступлению на юридический факультет. Как сообщил маме один постоянный покупатель, заядлый книголюб, на юрфаке солдатская служба считается значительным плюсом.
- Что ж, - сказала мама уверенно, - значит, будешь знаменитым адвокатом. В должности прокурора ты мне, Серёженька, не смотришься. Ты же у меня такой добренький, нежный, кошачий обожатель…
В тактических целях было решено на вступительные экзамены явиться в солдатской форме: как будто только из окопа вылез абитуриент. Но пока полгода зубрил учебники в лежачем положении с котом на диване, щёки по горизонтали сравнялись с попой. И солдатские брюки от парадной формы на сдобный зад не налезали. Ходил на экзамены в штатском костюме, но в солдатской рубашке цвета хаки.
Приняли Серёжу на заочное отделение.
Нужно было куда-нибудь трудоустроиться. На ближайших по округе заводах и фабриках имелось много вакансий, но Серёжа, вспоминая школьную экскурсию на кораблестроительный завод, отчаянно не желал вливаться в ряды пролетариев.
Понимая чувствительность сыновьей души, в чьё воспитание она сама вложила душу, мама через знакомых пристроила Серёжу в арбитражный суд курьером. И работа получилась почти по будущей специальности, с юриспруденцией связана.
На последнем курсе факультета Серёжу назначили помощником судьи. Основные обязанности – бумажки разбирать, коллектив преимущественно женский, проезд в городском транспорте бесплатный. Приходил со службы совсем не усталый. Поужинав, донимал фантиком на нитке ленивого кота Мурлыку.
По получении диплома сразу устроиться в адвокаты не получилось. И ни на какую другую работу по обозначенной в дипломе специальности тоже. По разным учреждениям походил на собеседования – месяца четыре ходил, продолжая исполнять обязанности помощника арбитражного судьи. Хотелось чего-нибудь более значительного, самостоятельного, с полным комплектом должностных полномочий. В конце концов, из одного учреждения предложили должность воспитателя в исправительной колонии для несовершеннолетних девчонок-преступниц.
Работа в колонии тоже оказалась бумажной – оформлять личные дела осуждённых, подшивать судебные приговоры, характеристики в папочки. Коллектив по месту службы сплошь женский, проезд на пригородной электрички бесплатный. Особых напрягов, ни физических, ни моральных по работе не возникало. Указания начальницы выполнял дисциплинированно, нареканий не было.
С поднадзорным контингентом почти не общался. Но бывали моменты, когда проходя по территории перед строем воспитанниц в синей форме и синих платочках, кто-нибудь из строя выкрикивал:
- Хомячок наш из норки выполз! Ух ты, пухленький наш…
И весь строй прыскал, прикрыв рты кулачками по-девчачьи.
Старшая надзирательница орала команду:
- Молчать! Смирно!
А кто-нибудь из первой шеренги для пущего хулиганского куража этим временем задирал форменную юбчонку, демонстрируя белые трусики, либо распахивая форменную курточку и вываливая наружу вполне налитую не девичью грудь. Серёжа, крайне смущаясь, ускорял шаги, опускал голову с ярко запылавшими щеками. Команды «молчать, смирно» уже не действовал, и весь строй воспитанниц ржал во все глотки, даже не прикрывая рты кулачками.
А так служба на девчачьей зоне продвигалась своим порядком, без особых происшествий в лагерном порядке. Пока не нарушился порядок на лагерной территории самого государства.
Сама начальница предложила Серёже уволиться. И даже Серёжиной маме позвонила, объяснив: «А вдруг зэчки совсем в беспредел уйдут, бунт устроят с захватом в заложники воспитательского состава. А ваш Серёжа у нас единственный мужчина… Вы представляете последствия?..»
Мама представила - и ужаснулась последствиям. Велела сыну срочно оформлять увольнение.
* * *
Не было никакой возможности устроиться на какую-нибудь достойную работу. Никто, кроме таксистов и милиционеров не работал. Все мотались по городам и странам с огромными клетчатыми баулами.
Сережа уже несколько месяцев лежал на диване с котом Мурлыкой. Целыми днями смотрел по телевизору одни те же фильмы на разных каналах, что даже заметил в себе задатки кинематографического аналитика-киноведа. Мама, приходя с работы, драматически вздыхала и ругала всегда в разной последовательности Горбачёва, Ельцина, Собчака. Серёжа умными словами поддерживал морально идейную позицию мамы, но в глубине себя, самого себя считая абсолютно аполитичным индивидом.
Спустя некоторое время мама предложила Серёже устроиться подсобником в её магазин.
- Хоть и копейки – но хоть копейки, - вздыхая драматически, объяснила она.
Стеллажи и полки маминого книжного магазина наполовину пустовали. Централизованное обеспечение книжной продукцией прекратилось уже года три назад – и резко, как при солнечном затмении, наступили времена теневой экономики. Мама договаривалась с издателями-частниками на реализацию их продукции: копейки прибыли – но хоть копейки. Несколько магазинных полок отдала под букинистическую, бэушную литературу, ту литературу, на покупку которой совсем недавно требовалось собрать несколько килограмм макулатуры, но теперь тот дефицитный ассортимент сам превратился в макулатуру. Принимая на реализацию подобный товар мама обращала внимание на иллюстрации к книге, книжки без картинок вообще не удостаивались внимания, несмотря на автора и их тематику.
Отдельно, в самом далёком углу магазина находились полки «для элиты» как выражалась мама. Туда выставлялись экземпляры для истинных ценителей книжных раритетов. «Солнечное затмение», как и в былые смутные времена, заставляли обывателей менять бриллианты на корочку хлеба. Серёжа на тех полках отыскал фолиант крупного формата в чёрной местами затёртой бархатистой обложке, с золотистыми тиснёнными буквами «Екклесиаст на все времена». Пристроившись у окна в магазинном коридорчике, читал, внимая, мудрость древних мудрецов, привыкая к шрифту через букву «ять». Особенно врезалось в память «Всё проходит – пройдёт и это».
С одним из любителей раритетов, который понравился маме своим лозунгом, что вложение в искусство – лучшее вложение капиталов, мама переговорила насчёт трудоустройства Серёжи. Представила сына так, показав на его фигуру у окна в коридоре:
- Он очень начитанный юноша, дипломированный юрист с определённым опытом практической работы. Буду взаимно благодарна, если подберёте сыну что-нибудь соответствующее достойное.
Серёжа отправился трудоустраиваться по адресу указанному маминым знакомцем.
Директор фирмы, на встречу с которым явился Серёжа, напоминал бульдога в малиновом пиджаке и с золотой цепью вместо ошейника. Директор, не взглянув ни на диплом, ни на трудовую книжку, ни на характеристику из домоуправления, добытую мамой, посмотрел на Серёжу чугунным взглядом. Потом описал вкратце круг задач и перечень вопросов, которые нужно решать юристу коммунального предприятия по оказанию ритуальных услуг.
На размер обозначенной зарплаты Серёжа не обратил внимания, потому что у него закружилась голова, как когда-то в солдатские годы, когда на полевых учениях он обнаружил утерю своего табельного оружия. Будто семечка, сплюснутая маслодавильным прессом, под тяжёлым взглядом работодателя Серёжа расслабленно поднялся со стула и направился к выходу. Работодатель ему в спину пожелал счастливого пути.
- Мамуля, - сказал надрывно Серёжа, вернувшись домой, - мы такие предметы не изучали на заочном отделении юрфака. Может быть, такие предметы на дневном отделении, там более широкая программа.
Уткнувшись носом в пузичко Мурлыки, Серёжа повествовал коту свои раздумья о жизни. Мама, наблюдая печали сына, посоветовала ему «обзавестись девушкой». Серёжа и сам определёнными периодами задумывался на эту тему, но те девочки из дворовой песочницы в ленинградском дворе уже обзавелись мужьями-алкашами, не вылезающими вечерами из квартальных питерских рюмочных. С этими девочками теперь не то, что куличики вместе лепить не сладиться – и общих слов для разговора не подберешь.
* * *
Через своих знакомых из книжной сферы мама подыскала для Серёжи возможность проникнуть, точнее сказать, попытаться проникнуть в замкнутую корпорацию адвокатского сообщества. В данной профессиональной корпорации все вопросы, даже самые мелкие, даже из приятельских отношений, решались на возмездной основе.
По удачному стечению обстоятельств недавно была продана маленькая квартирка покойного деда в старинном доме на Малом проспекте, и часть денег от продажи пошла на проникновение Серёжи в адвокатское сообщество. После прохождения всех формальностей с аттестацией и сдачей квалификационных экзаменов Серёжа, полный душевного энтузиазма, приступил к работе.
На работу в адвокатский офис, через окна которого просматривался кончик адмиралтейского шпиля, он заявлялся ровно в девять. Почти до полудня сидел в пустом кабинете на шесть столов, листал разные судебные бюллетени, представлял себя в скором будущем произносящим в суде пламенные речи. Очень хотелось Серёже наконец-то изобразить из себя нечто пламенное, сокрушающее и, одновременно, созидающее начало в системе правосудия. Из столкновения противоборствующих позиций, из антагонизма процессуальных сторон создавать гармонию в справедливом приговоре. В полном соответствии с мамиными мечтами.
В обеденный перерыв он не ходил в близ расположенную кафешку-стекляшку, а располагался на лавочке в скверике, закусывал мамиными бутербродами. Потом покупал маленькую баночку «кока-колы».
С полудня в адвокатской конторе начиналась суета и чисто базарный галдёж. Спорили на высоких тонах между собой и сами коллеги, и с ними приходящие к ним граждане-клиенты. Со всех сторон пульсировали по кабинету флюиды исключительно отрицательных эмоций.
Со временем Серёже стали поручать самостоятельные дела «по назначению», по тем делам уголовного порядка, в которых клиент бывал совершенно неплатёжеспособным, либо абсолютно не верящим в справедливость правосудия. Долго и туго, как салажонок на строевой подготовке, вникал Серёжа в процессуальные регламенты и артикулы.
К судебному заседанию готовился с тщательностью, заблаговременно писал длинные адвокатские речи, которых ему никак не удавалось закончить с пафосом, воздев руку к потолку, и звенящей в зале фразой: «Ваша честь, дамы и господа присяжные, в результате исследования представленных доказательств вы смогли убедиться в полной невиновности моего подзащитного». Не потому не удавалось закончить адвокатскую речь, что в данной категории судов не предусматривались присяжные – просто после половины зачитанных страниц судья махал в сторону Серёжи рукой и объяснял каждый раз скороговоркой:
- Хватит, хватит, хватит. Не по существу всё то… У нас у всех рабочий день расписан буквально по минутам, и если уважаемый защитник располагает массой свободного времени, пусть зачитывает свои речи где-нибудь на берегу Финского залива.
Приходил домой, душу в печали отводил, уткнувшись носом мохнатое тёплое брюшко Мурлыки. Мама из месяца в месяц ожидала огромных адвокатских гонораров, но сын в семейный бюджет приносил такие суммы, что даже зарплата подсобника в книжного магазине выглядела значительнее.
- Как же так, сынуля, - рассуждала мама вслух. – Я слышала с разных сторон, что адвокаты имеют такие заработки, почти как эстрадные артисты. Они тоже умеют своими словами деньги зарабатывать. Надо, Серёженька, напрячь свои таланты. Надо всё-таки доказать тому подлому Виктору, что мы и без него в этой жизни пробьёмся…
- Эх, мамуля, - проговаривал горестно сын, дуя через губы дудочкой в котиково пузичко, - ничего вы не понимаете в юриспруденции.
* * *
Через два года адвокатской лямки, той самой «свободной профессии», Серёжа оказался уже подвержен профессиональной деформации личности – нервным срывам и мрачным взглядом на все жизненные обстоятельства. Клиенты, попадавшиеся ему по назначению, в силу своего бесправного положения старались отыграться хотя бы на своём адвокате, «бесплатно» навещавшего их для исполнения казённых обязанностей. По делам частно-гражданским, иногда попадавшимся в практике, зачастую случались такие казусы, что получив аванс по оформленному адвокатскому соглашению, вдруг оказывался в рабском положении сантехника, прикованному к хозяйскому унитазу до успешного завершения ремонта.
Чрезвычайно нервной оказалась благородная, по мнению мамы, адвокатская доля. И мало денежная, не смотря на прилагаемые усилия. Серёжа уже и бороду отпустил для солидности, и на работу приходил в отглаживаемых мамой каждый день брюках, и галстук всегда одевал – но всё равно денег зарабатывалось мало по сравнению с много оплачиваемыми коллегами. Какой-то тайной профессии владели те, «многооплачиваемые».
Как-то зашёл перекусить в кафешку-стекляшку, что располагалась неподалёку от адвокатской конторы. В кафешке за круглым трёхногим столиком заметил одного из коллег – пожилого седенького адвоката, из бывших прокурских в чине районного прокурора и, видимо, настолько угнетённого своими потомками, что теперь не на пенсии отдыхал, а промышлял для приработка к пенсии адвокатским делом.
Бывший прокурор, заметив в свою очередь Серёжу, спрятал за ладонью стакан с чем-то вишнёвого цвета. Кивнул, приглашая за свой столик, и заковырял вилкой блинчик с мясом.
- С какой причины такой темнее тучи? – спросил пенсионер-коллега, и уже не стесняясь, отхлебнул из стакана.
Серёжа поставил на столик тарелку с пельменями, сдобренными томатной пастой. От пельменей пахло противно-кисло, и на душе у Серёжи после только что закончившегося суда второй инстанции было противно и кисло. Он посмотрел на чуть пьяненькое лицо старого адвоката, годившегося ему по возрасту в отцы и даже в дедушки, и Серёжу как прорвало. Несвязно, с большим чувством негодования, с чрезмерным количеством междометий он высказал свои догадки о творящихся в системе правосудия бессовестности с подозрением на корыстные мотивы.
- Наивный вы какой-то не по-современному, молодой человек, - вприщур посмотрел на Серёжу отставной прокурор и сделал большой глоток из своего стакана.
Он доел из пластмассового блюдца остатки фаршированного блинчика, аккуратно промокнул салфеткой рот с мимическими складками на губах, как у короля же Лира. Потом произнёс медленно, точно заклятие, открывающее двери в пещере Али-бабы:
- Долгие годы наблюдал я, коллега, процесс поиска истины для свершения правосудия в нашей системе. Уже перед пенсией такую картинку себе представил…
Старый адвокат уже без всякой конспирации вытянул из внутреннего кармана пиджака бутылку дешёвого портвейна, дополнил свой стакан. Оглянулся по сторонам. Покачал головой, будто сам себя осуждая. Выпил затяжным глотком половинку стакана и, посматривая так же с прищуром на соседа за столиком, продолжил своё повествование:
- Всё это напоминает мне тех самых жуков-скарабеев, которые толкают задними лапками навозный шарик. Туда-сюда, взад-вперёд толкают. Этими навозные шариками и питаются. В них же откладывают свои личинки… Так и проживают свою жизнь. – Старый адвокат икнул. – А древние египтяне, между прочим, не дурнее нас были и видели в этих скарабеях весь смысл жизни человеческой… Имей в виду, коллега, эту аллегорию. Особо не заморачивайся и держи хвост пистолетом…
* * *
Под перестук колёс электрички, словно гипнотизируемый мельканием фонарей во мраке заоконного пространства, вдруг вспомнились слова старого адвоката про жуков-скарабеев. И сам Серёжа вдруг почувствовал себя таким же навозным жуком, всю жизнь обречённого толкать лапками навозный шарик. Назревал в глубине души некий протестный импульс.
- А всё-таки, мамуля, я чувствую в себе позывы к творческому направлению в жизни, - чуть ли не с порога заявил Серёжа, вернувшись поздним вечером с судебного заседания в одном из пригородных посёлков. – Хочу, мам, страстью своего таланта сжигать глаголом сердца людей. А в этой моей профессии никакого творчества не вижу. Всё так зарегламентировано, так казённо, что даже скучно жить… Э-эх, - Серёжа горестно замотал головой. – Я им говорю, говорю, говорю… а они – ээ-х, - и он вздохнул тягостно… Хочу пойти в писатели, чтобы в писательском деле, через свои рассказы и романы прожигать сердца людей и тех бездушных вершителей человеческих судеб…
- Раздевай, Сережёнька, умывайся и садись ужинать. Я котлеток нажарила с чесночком, - Мама тронула с лаской сына за плечо, потом погладила по сырым волосам. – Не возбуждайся так. За ужином поговорим, обсудим.
Серёжа рассеянно ковырял вилкой котлету. Слушал мамины сочувствия, проговариваемые ровным, успокаивающим голосом.
- Как у тебя это спонтанно, внезапно, нервно: уйду в писатели. Всё надо обдумать, прежде чем так резко менять судьбу. Мы уже пробовали тебя на журналистику направить. Я замечала в тебе с детства некую таинственную задумчивость. Так и представляла: мыслитель, писатель растёт.
- Вот и надо было мне после службы опять попробовать, - с капризностью в голосе буркнул Серёжа. – Уже началось в солдатские годы проявляться то самое, писательское. Там в газете начал печататься. Признавали, да. А вы меня, мамуля, на юриста сунули, - с упрёком зыркнул исподлобья Серёжа. – У меня нутряное чувство всегда было, что творческий склад характера у меня, потому что не могу я как все. Я это чувство всегда чувствовал…
Мама с туманность во взгляде слушала сына, кивала невозражающе головой. Перед её внутренним взором вырисовывался образ Серёжи. Уже с лицом умудрённого жизнью человека, в курчавой смоляной бородке с лёгкой проседью, в бархатной куртке – и стоит он, позируя фотографу, на крыльце особняка из красного кирпича.
- Я так думаю, мамуль, что настоящих писателей не делают на всяких там журфаках, филфаках. Даже в литературных специализированных институтах их не делают. Настоящие писатели рождаются из пучин жизни реальной. В конфликтах личности с государством, обществом, толпой обывателей… Это называется – по рецепту Рене Декарта. Я про него в одной умной книжке вычитал. Жил такой философ давно, в средневековье. Так вот он говорил, что надо в жизни намучиться, настрадаться, побывать победителем и побеждённым – а потом уже имеешь право выражать свои мысли миру. И я, мамуль, думаю, что я в своей жизни уже достаточно намучился-настрадался и в конфликтах сплошных вокруг себя живу. По рецепту Декарта я уже вполне имею право выражать свои мысли. У меня, мамуль, и роман почти готовый в голове созрел. Надо просто сесть и писать, забыв обо всём. Я себе и псевдоним творческий придумал – Соломон. Так, мамуль, я и буду подписывать свои произведения, чтобы сразу никто не догадался, что это – я сам...
Серёжина мама – в отличии от критически мыслящей маменьки мечтателя Бальзаминова – сама любила это занятие и сыну не мешала «помечтать».
===== «» =====