28.
Седьмое ноября меня назначили дежурить в больнице. И я был доволен. Оно и лучше – с утра зарядил дождь и на обязательной демонстрации сегодня будет неуютно. Кстати, на нынешнюю де-монстрацию народу, наверное, соберётся немного. Как мне стало известно от коллег, большинство просто отказались туда идти. И ничего с ними не сделать – времена уже не те! Пойдут только ком-мунисты, карьеристы и пьяницы (которые не станут портить отношения с начальством).
Итак, с девяти часов утра я приступил к дежурству. В нашей ЦРБ обычно только один де-журный врач (любой специальности), который «отвечает за всё» и «принимает всех». Для нас, рай-онных лекарей, это обычная ситуация: хирург может принять терапевтических больных и дать ре-комендации, а терапевт, в свою очередь, наложить повязки или швы, исключить острую хирургиче-скую патологию. Но когда необходимо, когда он не может справиться самостоятельно, дежурный врач всегда вызывает специалиста соответствующего профиля. Сегодня дежурю я, врач-терапевт, а это значит, что, если, например, поступит пациент с острым аппендицитом - придется вызывать хи-рурга. А тот будет дежурить послезавтра, и в случае поступления пациента с инфарктом миокарда вызовет из дома меня или другого терапевта
Переодевшись в белый халат, я провёл обход отделений, осмотрев больных, переданных за-ведующими под наблюдение дежурного врача. Потом я поднялся в ординаторскую хирургического отделения, где обычно размещались дежурные врачи, включил телевизор, и стал смотреть военный парад на Красной площади.
Но парад посмотреть полностью не удалось. Вскоре меня вызвали в приёмный покой, и я в течение часа принял двух пациентов, обратившихся в больницу в связи с повышением артериально-го давления. После оказания помощи они были отпущены домой. В обед я сходил на пищеблок и снял пробу пищи – это тоже входило в обязанности дежурного врача. После обеда я даже прилег на диван и сумел, так сказать, впрок поспать пару часов.
Ближе к вечеру позвонили из приёмного покоя – «скорая» привезла экстренного больного.
Когда я спустился в приёмный покой, там меня дожидалась куча народа! Медсестра приёмно-го покоя (выполнявшая одновременно с этим обязанности диспетчера «скорой помощи») сидела за своим столом. Около стола стояла фельдшер «скорой помощи», высокая женщина лет на пять по-старше меня. Худощавый мужчина лет тридцати сидел на стуле, весь какой-то вялый, бледный. Ве-роятно, это был пациент. Рядом стоял невысокий пожилой мужчина – скорее всего родственник или знакомый.
- Предварительный диагноз – стенокардия напряжения. Решили доставить на консультацию, - сообщила фельдшер. – Работает в совхоз бригадиром, вызывал его родственник, - кивнула фельдшер в сторону пожилого мужчины.
Я взял кардиограмму, сделанную по скорой – никакой патологии нет.
- Он уже неделю еле ходит, – вступил в разговор родственник. – Чуть пойдет побыстрее и одышка прихватывает.
- Да, так оно и есть – дышать не чем и слабость наступает, - вступил в разговор пациент, – стоит только поднять чего-либо тяжелое или шагу прибавить. А я ведь бригадир, мне отлынивать от работы нельзя.
- А сегодня вечером после работы он ко мне зашёл – мы с ним по соседству живем, - продол-жал мужчина. – Сказал, что совсем ему худо. Я и вызвал «скорую».
- Почему же он именно к вам пошел? – полюбопытствовал я.
- Это племянник мой. Да и телефон у меня имеется.
Мы с фельдшером проводили пациента – его звали Гришей – в смотровую комнату, уложили на кушетку.
Я всегда проводил осмотр по всем врачебным канонам, так как нас учили ещё в институте, потому что давно убедился – в нашем деле ненужных мелочей не бывает. Выслушав жалобы боль-ного и собрав анамнез (историю заболевания) я так же, как и фельдшер «скорой», предположил, что у пациента впервые возникшая стенокардия. А то что изменений на кардиограмме нет, то они и не обязательны. Выраженные боли тоже не у всех больных бывают, иногда только вот такой одышкой стенокардия и проявляется. В идеале надо бы подтвердить этот диагноз кардиограммой, сделанной под нагрузкой – на велоэргометре. Но это уже возможно только в условиях областной больницы. И сейчас в этом нет смысла. Назначу лечение, а потом его осмотрит заведующая терапией, кардиоло-гом по своей специальности.
- Надо ложиться в больницу, - сказал я Грише. - У тебя стенокардия, дома не вылечишься. Сейчас будем оформляться.
- Да как-то неохота. Может, все-таки дома?
- Давай, Гриша, не дури, - заявил с порога пожилой родственник, который все время осмотра стоял у открытых дверей смотрового кабинета, – лечись, выздоравливай.
- Значит, пойдем в приемное отделение, оформим историю, а потом – на коечку! – подвел я итог.
Все произошло очень неожиданно! Пациент присел на кушетку, затем встал, намереваясь ид-ти к выходу…и вдруг резко и коротко вздохнул, захрипел, мягко оседая на пол, а потом растянулся во весь рост рядом с кушеткой. Глаза остекленели, несколько коротких вдохов…и дыхание прекра-тилось.
Я тут же присел к пациенту, проверил пульсацию на сонных артериях – отсутствует.
- Клиническая смерть! – сообщил я фельдшеру.
- Ну, все, отмучился парень! – охнул бригадир.
- Нет, не все! – твердым голосом сказал я и, повернувшись к фельдшеру, продолжил, - несите мешок Амбу.
В таких случаях я привык действовать быстро и целенаправленно, не теряя ни единой мину-ты, потому что мозг пациента без реанимационных мероприятий живет в среднем четыре-пять ми-нут.
Фельдшер выскочила из комнаты, а я, схватив первое попавшееся полотенце, скрутил его в жгут, подложил его под плечи больного и единым приемом Сафара обеспечил проходимость дыха-тельных путей пациента.
Дефибриллятор у нас на всю больницу только один, хранится в операционном блоке, и пока его принесешь, помощь пациенту уже не понадобится – потеряешь драгоценное время! И поэтому я сразу же приступил к непрямому массажу сердца.
В этом у меня был опыт еще с той поры, когда я работал в сельской больничке. Учитывая це-лый ряд проб и ошибок, в последнее время я стал проводить реанимационные мероприятия, не-сколько отклоняясь от принятых в медицине стандартов. И после обеспечения проходимости дыха-тельных путей я всегда приступал сразу к непрямому массажу сердца. На искусственную вентиля-цию лёгких (ИВЛ) сразу не отвлекался, учитывая то, что в легких еще остается какое-то количество воздуха, которого вполне хватит на пару минут. И первую минуту я интенсивно (не менее 100 кач-ков) наживаю на грудину, а другой медработник готовится начать ИВЛ. По стандартам я теперь провожу только так называемую шоу-реанимацию: когда я уверен в необратимых изменениях го-ловного мозга, но родственники или знакомые больного, находясь в стрессовом состоянии, уверяют меня, что пациент только-только умер. На скандал я обычно не иду, вместе с каким-нибудь медра-ботником провожу стандартные реанимационные мероприятия, а когда обязательное для реанима-ции время истекает, констатирую биологическую смерть.
Ритмично, с определенным усилием (но не чрезмерно – чтобы не сломать ребра) я нажимал на грудину пациента. В начале второй минуты реанимации в комнату вбежала фельдшер «скорой» с маской и мешком Амбу, начала проводить искусственную вентиляцию легких (ИВЛ). Приметив, как профессионально ловко она придерживает маску у лица, как грудь больного начала периодиче-ски подниматься от вдыхаемого воздуха, я понял, что моя коллега вполне подготовлена и вместе у нас есть шанс на успешную реанимацию.
Время заметно расширилось, каждая секунда воспринимается весомым отрезком времени. И одновременно с реанимационными действиями я подумал, что несправедливо и неестественно, если умрет такой молодой мужчина и надо сделать все возможное, чтобы этого не случилось.
Родственник больного стоял где-то в коридоре, неподалеку от входа в смотровую, и в эти минуты мы о нем даже позабыли.
Эффекта от реанимационных мероприятий пока не было.
В комнату вошла медсестра приемного покоя, в руке шприц с каким-то лекарством, игла длинная – явно для внутрисердечных инъекций.
- Что здесь? – спросил я.
- Адреналин.
Внутрисердечные инъекции – дело мне знакомое. Изучал теоретически, неоднократно при-менял на практике.
Прервав массаж сердца, я расстегнул рубашку пациента и заученным движением – в опреде-ленное место – ввел иглу в грудную клетку. Убедившись, что игла находится в полости левого же-лудочка, я быстро ввел содержимое шприца.
И снова за массаж сердца! Пошла уже пятая минута реанимации, я начал уставать, а результа-тов пока не видно. Неужели, все пустую!..
Самостоятельное дыхание появилось внезапно: пациент сделал два глубоких вдоха и задышал ровно и правильно. Слегка порозовели щеки, появилась пульсация на сонных и лучевых артериях.
Я позвал бригадира, и вместе с ним мы подняли Гришу с пола, уложили на кушетку. Гриша с недоумевающим выражением лица моргал глазами.
- А что это вы делаете?
- Помощь тебе оказывали, - пояснил бригадир. – Сознание ты потерял. Едва не умер…
- Сознание потерял? – удивился парень. – Да не было такого. Голова немного закружилась, в глазах потемнело, а потом опять в себя пришел.
Мне стало ясно, что клиническую смерть Григорий не ощутил. Не выпала ему честь возно-ситься по «светлому коридору», но и в «темную яму» тоже не падал. Только полное небытие, вос-принимаемое, как единый миг.
Медсестра принесла кардиограф, сделала повторную кардиограмму – и на этот раз вылезли признаки начинающегося инфаркта миокарда! Вот и причина клинической смерти!
Пациента перевезли на каталке в терапевтическое отделение, в палату интенсивной терапии (ИТР), потому что реанимационного отделения у нас в больнице не было.
Я расписал в истории болезни назначения, Григорию поставили «капельницу» и дальше все проходило так, как я и планировал. До утра Гришу усиленно лечили – и состояние его оставалось стабильным. И утром я передал его заведующей отделения Нине Степановне.
Короче, удалось-таки «вытащить» парня, прошелся он по краешку пропасти - и вернулся об-ратно, к суете и радостям земного бытия. А я, несмотря на почти бессонную ночь (потому что то и дело ходил проверять состояние пациента), чувствовал себя одновременно умиротворенно и окры-лено – впрочем, как всегда, когда удавалось «вытаскивать» практически безнадежных больных…
29.
Декабрь. За окном бесконечный и непредсказуемый танец снежинок, дирижируемый холод-ным порывистым ветром. Я сижу на утреннем приёме, и больных у моего кабинета видимо-невидимо.
В конце приёма, когда поток больных поиссяк, я выждал свободную минутку и отлучился в кабинет главного врача. Решил ещё раз переговорить о моей дальнейшей врачебной карьере.
Главный врач был на месте, и меня принял.
Он сидел за своим двухтумбовым столом, на котором были разложены какие-то бумаги. Одет в солидный серо-голубой костюм, при галстуке. Лицо доброжелательное, глазки хитровато посвер-кивают из-под линз массивных очков в роговой оправе.
Поздоровавшись, я сразу приступил к делу:
- Вот уже более пяти лет я работаю участковым терапевтом…
После этой вступительной фразы я коротко объяснил главврачу, что каждому врачу необхо-дим дальнейший профессиональный рост, а длительное пребывание на одной должности вызывает определенный уровень снижения квалификации. В общем необходима периодическая учеба.
- Но я хочу не просто какие-то курсы повышения квалификации, направьте меня учиться на кардиолога.
Эту просьбу я обдумывал уже давно. Я уже знал от нашей заведующей терапии, что на ЦРБ положено полставки кардиолога. И эта вакансия была свободной. Она экономилась.
Похоже, что наш разговор был главврачу неудобен: он поджимал губы, вздыхал, иногда от-водил в сторону глаза, сосредоточенно рассматривая что-то за окном.
- Дело ведь не только в вашем желании и моём согласии, - сказал он. Дадут ли на ЦРБ направление на первичную специализацию – вот в чём вопрос?
- Так надо дать предварительную заявку в облздравотдел. В крайнем случае, пусть пока направят на цикл кардиологии для терапевтов, - не отступал я. – С такой учебой я, по крайней мере в нашем районе, смогу вести прием в качестве кардиолога. А там поглядим.
Этот разговор мне был неприятен – не люблю я что-то просить, а тем более – у начальства. Но мне надо было двигаться вперёд в профессиональном плане, и уступать я не собирался.
- Ладно, что-нибудь придумаем. В следующем году обязательно пошлю вас на учёбу, - пообе-щал главврач.
- Желательно, на первичную специализацию, - уточнил я.
- Как получится.
На такой обнадёживающей фразе и был закончен наш разговор…
Повсюду ширятся слухи о возможной денежной реформе. Я в это стараюсь не верить, но на душе неспокойно, не проходит предчувствие какой-то неприятности. Впрочем, мне-то бояться нече-го – мне реформа не страшна. А вот пенсионерам с их «похоронными» запасами, да подпольным жуликам есть, о чем подумать – то ли все тратить, то ли ждать, когда их денежки пропадут!
Мой коллега Гусев, когда я, встретив его на улице, задал вопрос о реформе, только засмеялся:
- Все умные люди давно уже перевели деревянные рубли в товар или запаслись валютой.
Из его слов я понял, что Гусев, возможно, тоже скупает валюту, хотя это очень опасно.
А районное начальство возможность реформы категорически отрицает – мол, крепка Совет-ская власть!
30.
Этот Новый 1991 год ничем не отличался от предыдущих. Мне опять повезло – дежурить в новогоднюю ночь назначили хирурга, а дежурство терапевта на дому в эту неделю было не у меня. Так что я со все семьей спокойно отпраздновал Новый год дома. А после часа ночи, уложив детей спать мы с женой отправились на местную ипровизированную площадь, где была установлена гро-мадная ёлка. Здесь по стародавней традиции всегда в новогоднюю ночь собирались жители райцен-тра. Вот и сейчас, несмотря на двадцатиградусный мороз, площадка перед ёлкой была полным-полна народа. Кое-кто пел и плясал под гармошку. Тут было много моих пациентов, и поэтому я, собираясь на елку, благоразумно не стал злоупотреблять алкоголем. Встретил я и Николая Заброди-на, он пришёл с женой, и был абсолютно трезвый. Мы с ним обменялись приветствиями, поздрави-ли друг друга с Новым годом, и он как-то между делом сообщил мне, что с января переведён из суч-корубов обратно в вальщики леса (соответственно, повысится и заработок).
Похоже, что наши правители люди без чести и совести! Всё то, что так ожидалось, о чем было столько слухов и заверения в невозможности, внезапно свершилось.
22 января я сидел дома у телевизора и смотрел программу «Время». И в череде обычных ма-лозначительных новостей диктор внезапно сообщил о денежной реформе: оказывается, сегодня Гор-бачев подписал Указ «О прекращении приёма к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоин-ством 50 и 100 рублей образца 1961 года и ограничении выдачи наличных денег со вкладов граж-дан».
Я позвал жену, которая готовила на кухне, и вместе мы продолжили слушать сообщение дик-тора. Из всего сказанного мы поняли, что с 0 часов 23 января будет прекращён прием всех платежей денежных знаков образца 1961 года и обмене их на денежные знаки других достоинств. Признаться, что в тот момент я не полностью вник в эту фразу диктора. Особый упор был на купюры в 50 и 100 рублей - их можно было обменять на новые только в течение трех суток - с 23 по 25 января, и после указанного срока поменять деньги можно будет только по решению специальных комиссий. Причем обменять наличными можно не более 1000 рублей на человека. И будут выпущены купюры в 50 и 100 рублей уже нового образца. Остальные старые купюры и все советские монеты продолжат об-ращение наравне с новыми, образца 1991 г. Новая купюра 25 рублей выпускаться не будет. Со вкла-дами тоже было непонятно, объявили, что со своих собственных счетов в первом полугодии можно получить только 500 рублей новыми купюрами.
- Полный грабёж! – прокомментировал я сообщение диктора.
А ведь совсем недавно, 10 января толстомордый Валентин Павлов с экрана телевизора уверял весь советский народ, что никакой реформы не будет. Я окончательно понял, что властям нельзя ве-рить ни на грош! Конечно, эта реформа нас коснулась мало. На сберкнижке оставалось всего две ты-сячи рублей. Каких-то накоплений в наличных деньгах не было – так, пару сотен мелкими купюра-ми. Но что будет с теми, кто поверил правительству и оставил свои банковские счета неизменными, кто годами копил сотню за сотней на похороны и заботливо прятал их в домашние тайнички? Участь этих людей незавидная!
Утром на работе я мог безошибочно определить, сколько у кого денег на книжке или в «за-гашнике». Часть коллег бегали – не ходили, а именно бегали – с озабоченными выражениями лиц, временами перешептывались друг с другом. Но большинство медработников сохраняло вполне без-мятежный вид – ясно было, что у них каких-то стратегических запасов нет, тянут от аванса до по-лучки. Главный врач всю утреннюю планерку сидел с мрачным выражением лица, почти ничего не говорил. Зато невропатолог Косарев, когда мы вышли в коридор, сообщил мне и заведующему хи-рургией, что полночи не спал.
- А почему – бессонница? – поинтересовался я.
- Деньги спасал. Те, которые превышают сумму обмена, - Косарев зевнул, аккуратно прикры-вая ладонью рот.
- Так как их спасти? Магазины закрыты, нигде ничего не продают? - удивился хирург.
- А про железнодорожный вокзал вы позабыли. Поехал всей семьей туда, купили на всех би-леты до Владивостока. Через полчаса оформили возврат, купили на всю семью билеты до Мурман-ска, потом снова оформили возврат. И так до полуночи!
- А суть то в чём? – всё не мог понять хирург.
- Элементарно! – хитровато прищурился Косарев. – Билеты-то я покупал на сторублевки, а сдачу мне давали мелкими бумажками. Конечно, часть денег удерживали, но основную сумму полу-чил – все равно сегодня эти деньги бы пропали.
Невропатолог Косарев каждую осень вместе с друзьями уезжал за полсотни километров от райцентра, забирался в самую глубь наших бескрайних болот. Где-то там они жили в маленькой из-бушке, ежедневно от зари до зари собирали клюкву. Потом всю эту ягоду, засыпанную в мешки, вы-таскивал к дороге болотоход. А дальше клюкву вывозили автотранспортом в райцентр. Обычно большинство жителей райцентра сдавали клюкву на местный винзавод – из нее делали различные крепленые настойки. Но Косарев всю собранную ягоду вёз на Урал, в Свердловск, где у него уже были проверенные многолетним сотрудничеством, оптовые покупатели. А вырученные денежки в меру тратил, частично откладывал. А теперь вот пришлось побегать, посуетиться, чтобы не сгорели. Но далеко не каждый такой сообразительный как Косарев: я уверен, что никому из жителей райцен-тра и в голову не пришло бежать на вокзал и проворачивать комбинации с покупкой и возвратом билетов!
- А у меня все деньги в сберкассе, - вздохнул хирург. – Сниму, как разрешили, пятьсот руб-лей, а потом все что надо, буду покупать безналичными переводами.
- А смысл? – поинтересовался Косарев. – В магазинах мало что купишь – или нет, или по та-лонам.
- Обращусь к своим бывшим пациентам. Не откажут, - уверенным тоном произнес хирург. – Мотоцикл с коляской собираюсь купить, стенка мебельная по очереди как раз подходит.
«Этот тоже выкрутится, - подумал я. – Заведующий хирургическим отделением в маленьком райцентре не пропадет. Все что необходимо – на блюдечке преподнесут!»
Возвращаясь после приёма домой, я проходил мимо сберкассы. Здесь у входа выстроилась со-лидная очередь – наверное, внутри все не помещались. А мороз на улице до -15! И всё равно стоят! Судя по отдельным фразам, эти бедолаги пришли обменивать пятидесяти и сторублевые купюры на новые деньги. И обмен этот будет проводиться только в течение трех дней, а кто не успел – может потом обклеивать этими бывшими денежными знаками стенки вместо обоев!
Через два дня на утренней планёрке внезапно была произнесена знакомая мне фамилия.
- Вчера, в 16 часов 30 минут, в отделение сбербанка был вызов к больному Груздеву, - докла-дывала фельдшер «скорой помощи». – Во время нахождения в очереди у больного появилось онеме-ние правой руки и правой ноги, ухудшилась речь. После оказания помощи он, с подозрением на ин-сульт, был доставлен в приёмный покой, где был осмотрен дежурным врачом и госпитализирован в терапевтическое отделение, в неврологическую палату.
«Неужели это мой пациент Груздев? – предположил я. – Настоялся в очереди, деньги хотел поменять – всё лечение насмарку!»
Слово передали невропатологу Косареву.
- В настоящее время состояние больного стабильное. Есть положительная динамика: восста-новилась речь, повысился мышечный тонус.
После приема я сразу же зашел в палату к Груздеву. Николай находился в палате на шесть че-ловек. Когда я вошел, он сидел на койке и читал газету.
- Как самочувствие? – спросил я.
- Да вроде бы терпимое. Вчера только вот перепугался – думал, что вновь паралич разбил. А сейчас разговариваю почти нормально. И рука правая стала двигаться. Только немного слабая. Хо-дить мне пока запретили.
Левая рука у Николая плохо работала давно, еще после предыдущего инсульта. И теперь, ко-нечно, если еще и правая рука откажет – Груздеву придется очень плохо. Даже воды не напиться. Но, судя по всему, это не инсульт, а так называемое, преходящее (временное) нарушение мозгового кровообращения и постепенно нарушенные функции восстановятся.
Через неделю, отстояв в сберкассе три часа в очереди, я получил наличными пятьсот рублей. Оставалось еще полторы тысячи, которые я смогу снять только летом. Но у большинства людей, сто-явших вместе со мной в очереди, зависло мертвым грузом от пяти до десяти тысяч. Кто-то копил на машину, кто-то собирался построить большую дачу, многие – откладывали на старость. И все друж-но ругали коварного Павлова и вообще всё правительство.
Возвращаясь домой, я встретил Николая Забродина. Он шёл, по всему было видно, с работы. В длинном овчинном полушубке, шапке-ушанке. От бодряще пахло лесом и, немного, бензином – вероятно, из-за постоянной работы с бензопилой.
- Как дела? Удалось ли обменять деньги? – поинтересовался я у него.
- Какие деньги? – удивился Николай. – Я гол, как сокол. Жена ходила, обменяла рублей две-сти – вот и все запасы. Да на сберкнижке какие-то крохи лежат – успеем снять, если понадобится. У меня сейчас другие заботы – надумал я с учета наркологического сниматься, водительские права бу-ду восстанавливать.
- Дело хорошее! Ты уже давно не пьёшь, - поддержал я его.
- Да и не тянет. Мужики в конце дня начнут бутылочку-другую распечатывать на всех, мне предлагают. А я лучше чаю попью с бутербродами.
Удивительно, как могут меняться люди! На склоне лет, конечно, многие забубенные пьяницы бросают пить – в основном, из-за появившихся заболеваний. (Хотя некоторые, полностью дегради-ровавшие алкоголики, продолжают пить даже на пороге смерти.) Преимущество Николая в том, что он пока ещё относительно молод, он сохранил здоровье, доставшееся ему по наследству от родите-лей. Он ещё может работать и зарабатывать, и по-новому смотреть на жизнь.
31
И снова я сижу в кабинете главного врача – на этот раз он сам меня вызвал к себе.
Спешу вас обрадовать, Николай Павлович – вы направляетесь на учебу, - сообщил мне глав-врач. – С 1 марта, на два месяца. На базе Ивановского медицинского института.
- А что за учеба? – поинтересовался я.
- Это очень важная учеба, называется «Избранные вопросы терапии»! – главный врач при этих словах даже поднял вверх указательный палец.
- Но я же просил специализацию. Или тематический цикл. А эта учеба ни о чем.
- Как это ни о чем? Вы повысите свой профессиональный уровень. А другой учебы я в этом году вам предложить не смогу.
Спорить бесполезно. Формально главный врач был прав – в течение пяти лет врачу положена учеба для повышения квалификации, и он эту учебу предоставил – направил на цикл усовершен-ствования в небольшой провинциальный институт. А то, что у меня были свои планы, его не инте-ресует. Главный врач сделает все, чтобы я оставался на участке, а давать мне специализацию, по его мнению, нерационально. Он мыслил, конечно, правильно – куда я денусь в маленьком райцентр, где нет других лечебных учреждений. Но он не учитывал одного – можно сменить не только медицин-ское учреждение, но и место жительства.
И я в очередной раз убедился, что никаких перспектив у меня в этой больнице нет. Просижу в этом кабинете всю жизнь. Возможно, и дадут мне позднее вторую категорию, а может быть даже и первую – но это уже потолок, на большее рассчитывать не приходится.
После приема я, как обычно, отправился на домашние вызова, в т ом числе я намеревался по-сетить Груздева. Он сегодня не вызывал, этот вызов был, так сказать, активным – то есть по моей инициативе. Груздев уже неделю, как выписан из больницы, и я решил оценить его самочувствие. Осмотрев на дому трех старушек с сердечной недостаточностью, я повернул к дому Груздева. Он был на месте, никуда не уходил, и моему приходу был рад.
- Проходите, очень кстати! – хлебосольно развел он руками. – Будем чай пить.
- После осмотра, - уточнил я.
Состояние Николая Груздева было вполне удовлетворительным. Те изменения, которые по-явились во время стояния в сбербанке, полностью прошли – восстановилась речь, правя рука и нога функционировали безукоризненно. Но старые изменения, последствия тяжелого инсульта, все еще сказывались – хромота на левую ногу осталась у него на всю жизнь. Я измерил артериальное давле-ние – все в норме, послушал легкие. А уж потом я – из вежливости – выпил чашечку чая.