Любочка, семилетняя деревенская девочка, четвёртый ребенок в многодетной семье Шуры Петровой, была очень занятым человеком. На ней лежала обязанность пасти уток, которых в хозяйстве было целое стадо. Не стоит удивляться – одних подушек семье требовалось десяток, не говоря о том, что каждый день ораву детей нужно было чем-то кормить.
Каждое утро начиналось с дружного, громкого кряканья, утки грудились у дверей сарая и требовали еды и свободы. Шура сыпала зерно прямо на землю и открывала дверь сарая. Утки с гомоном вываливались, натыкаясь друг на друга, смешно дергали головами, хватая зерно. Набив зобы, бегом устремлялись к воде, благо, бежать недалеко — дом стоял на берегу небольшой речушки.
Птицу держали в каждом дворе. Один за другим на воду высаживался десант: утки, гуси – белые, серые, сизые, пёстрые, они мирно сосуществовали. На маленьком водоёме всем хватало места. Каждая птица знала свою семью и старалась не отбиваться от стаи. Если же случалось, утенок прибивался к чужим, несмышлёныша прогоняла мама-утка, щипая клювом: иди к своим! Хозяйки, боясь путаницы, метили свою живность масляной краской. Любочка знала пофамильно всех уток: синие головки – Пантелеевы, красные – Сопины, зелёные – Жмыховы, коричневое крыло – Бережные. Она знала также количество маленьких утят в каждой стае.
Босоногая, с цыпками на ногах и руках, в линялом сарафанчике, она целый день проводила на берегу, отслеживая жизнь птичьего царства. Дело в том, что чаще всего отбивались от стай маленькие утята. Потеряв мать, они громко пищали и метались по воде. В этом писке было столько отчаяния и страха, что сердце девочки не выдерживало. Она, задрав подол, лезла в воду. Едва вытягивая ноги из вязкого ила, гонялась за перепуганным утёнком, ловила его, прижимала к себе, гладила и уговаривала не плакать. Утёнок сначала рвался из рук, потом, чувствуя тепло, успокаивался. Любочка внимательно оглядывала все стаи и обязательно находила семью утёнка. Она отпускала его на воду, тот, радостно пикая, присоединялся к сёстрам и братьям. Пастушка, счастливая исходом, продолжала нести вахту и даже не замечала, что вся перепачкана илом. Вечером Шура, налив тёплой воды в корыто, отмывала младших детей и сердилась: «Да в кого ж ты уродилась, грязнуля такая!»
Хуже всего, если заблудившийся утёнок обнаруживался вечером, когда речка затихала на ночь, и по темной мутной воде медленно плыли, как маленькие белые кораблики, только утиные перья.
Услышав жалобный плач одинокого утёнка, девочка бежала к речке. В вечерней тишине писк раздавался особенно громко. Она воспринимала его сердцем и переводила на человеческий язык: «Мамочка, где ты! Мне страшно! Спаси меня! Забери отсюда! Я хочу домой! Мамочка!»
Оставить беззащитного малыша в кромешной тьме, где живут страшные ночные существа, Любочка не могла, а потому, пока не стемнело, лезла в холодную воду, измызгавшись донельзя, ловила птенца и несла его домой. Пускать в сарай к своим уткам чужака было нельзя – забьют. На такой случай девочка в углу большого двора выстроила из глины маленький настоящий домик – «гостиницу» для потерявшихся утят. Внутрь постелила соломки, а сверху положила утиные пух и перья, которые собрала на берегу. Перед тем, как поселить на ночь жильца, она кормила его, потом закрывала плотно дверцу, чтобы утёнок не выскочил. Оказавшись в замкнутом пространстве, малыш чувствовал родной запах, согревался, успокаивался и засыпал.
Рано утром, когда хозяйки выпускали уток на речку, пастушка, прижав к груди утёночка, спрашивала каждую, не их ли он? Хозяйка, признав пропажу, благодарила её, и утёнок, смешно переваливаясь, бежал к своим. «Вот он я! Я нашёлся! Я очень рад! Мамочка, не теряй меня больше, это так страшно», – переводила Любочка его радостный писк. Она не видела разницы между чувствами человека и птицы… Мама – утка очень любила своих детей, заботливо выхаживала, учила всему, оберегала от врагов, пряча под крыльями у горячего тела. Утята, как сестры и братья Любочки, были тоже разные: сильные и слабые, бойкие и робкие, послушные и непослушные, весёлые и дружные. Они так же любили маму и боялись потерять семью. Именно поэтому девочка так хорошо понимала птичий язык и спешила на помощь, когда в утиной семье случалась беда.
В этот день детям пришлось встать раньше обычного. Мама заболела, и папа один управлялся с большим хозяйством: доил корову, кормил поросят. Старшие сыновья помогали ему: отгоняли корову в стадо, чистили сарай, запасали воды для всей живности, варили еду поросятам. Хорошо, что стояло лето, дети не спешили в школу, каждый умело делал своё дело. Мама и папа могли быть спокойны.
Папа, уходя на работу, подошёл к железной кровати, на которой лежала худенькая, бледная мама.
– Ну, ты как, мать?
– Ничего, – тихо ответила она.
– Может, Марию Степановну вызвать? – забеспокоился отец.
– Не надо. Отлежусь – само пройдет, – она вяло махнула рукой.
– Ну, смотри …. Если что, Славика пошли ….
Он вышел, тревожно оглядываясь на жену, во дворе повесил на руль велосипеда керзовую сумку и уехал на работу в совхоз.
Любочка в этот день не спешила на речку, она то и дело подходила к дверному проёму, пряталась за занавеской и смотрела на маму. Мама лежала с закрытыми глазами и была не похожа на себя. Это пугало ребёнка, потому что настоящая мама всё время двигалась, давала поручения детям, учила, хвалила их, смеялась и пела песни. Она всегда наполняла жизнь семьи спокойствием, уверенностью и радостью. Какое счастье, что мама не ходила на работу, потому что без неё жизнь в доме замирала и начинала царить угнетающая тишина.
Сейчас мама была дома, но в то же время её не было. Предоставленные сами себе дети ходили на цыпочках, делали всё по хозяйству, старшие заботились о младших. Они готовы были делать всё, что угодно, только скорее бы услышать мамин весёлый голос: «Дети, идите завтрикать!» Мама произносила именно так: «завтрикать», им нравилось это слово, потому что оно было особенное – мамино.
Любочка стояла за занавеской и прислушивалась. Мама почувствовала её присутствие, приоткрыла глаза:
– Чего, доченька?
– Ничего, – ответила девочка, но слёзы предательски выдали её.
– Иди сюда,… - она попыталась ладонью вытереть слёзы ребенка, – не плачь,… не бойся – мама выздоровеет… Немножко полежу, и всё… Не плачь… Иди…
Услышав голос мамы и почувствовав тепло её рук, Любочка немного успокоилась и вышла во двор. Делать ничего не хотелось. Играть тоже. Старшая сестрёнка возилась с малышами. Она решила помочь ей, но вдруг услышала знакомый жалобный писк – опять потерялся чей-то утёнок! Девочка побежала на речку, отыскала утёнка, стала его ловить, устроив переполох в птичьем царстве. Наконец, поймала, теперь предстояло главное – отыскать семью потерявшегося ребёнка. При таком количестве стай на речке – это была нелёгкая задача. Увлечённая делом, она все же заметила, что папа приехал домой на обед, но тут же сел на велосипед и уехал куда-то. Может, за хлебом? Его всегда не хватало в доме. Пастушка продолжала поиски, когда снова увидела, что папа возвращается, но не один, за ним на дамском велосипеде едет большая, полная фельдшерица Мария Степановна.
Дети знали её давно, ещё с тех пор, как она привозила таблетки горькой, противной хины и всех заставляла её глотать, чтобы не было рахита.
Марию Степановну звали к больным только в особых случаях. Любочка знала это, а потому, увидев её, входящую во двор их дома, страшно испугалась. Утёнок в её руках притих. Бессознательно отшвырнув его в воду, она помчалась домой напрямик, через поляну. Колючки впивались в босые ноги, но что значила эта боль, по сравнению с той, что разрывала на куски её маленькое сердце! Девочка влетела в дом и, не замечая никого, вцепилась в мать: «Мамочка, не умирай! Родненькая, не умирай! Пожалуйста, мамочка! Миленькая, красивенькая! Не умирай!!» Она трясла мать за руки, за плечи, пытаясь докричаться до её угасающего сознания. Отец растерянно молчал. Мария Степановна притянула к себе девочку, утопив в своём большом теле, и сказала строго:
– Ты чего раскричалась? Ну-ка, успокойся! С мамой всё будет в порядке! Ты мне веришь?
Любочка верила Марии Степановне, так как знала о том, что обязана ей своей собственной жизнью. И мама, и фельдшерица не раз рассказывали историю её рождения. Плод у мамы в животике лежал неправильно и шёл ягодицами. Худенькая мама измучилась, выбилась из сил, а Мария Степановна умоляла её:
– Шурочка, ну ещё немного потужься, ещё!
Плод вышел, но пуповина обмотала шею младенца и задушила его. Мария Степановна, держа в руках новорождённую, сокрушалась: «Как жалко! Девочка! Килограмма четыре – не меньше! Какая красивая! Ах, как жалко!»
– Неужели ничего нельзя сделать?! – плакала мама.
Вдруг Мария Степановна вспомнила, как учил их, молоденьких девчонок, старый акушер.
Она приказала нянечке срочно налить в два таза воды, в один – холодную, в другой – горячую. Взяла ребенка за ножки и – была не была! – стала опускать его поочерёдно то в холодную, то в горячую воду, при этом отшлёпывала маленькое тельце. Мама с ужасом наблюдала за этой процедурой, но молчала и надеялась на чудо. Молодая, сильная фельдшерица энергично и уверенно делала своё дело, словно каждый день ей приходилось воскрешать задохнувшихся детей. Она не знала, сколько времени прошло, но когда младенец в её руках издал первый крик, передала медсестре ребёнка и в изнеможении упала на кушетку.
В это время по радио, круглому чёрному диску, прикреплённому к стене в кабинете заведующей, звучала песня, необыкновенно популярная в год Великой Победы: «Люба – Любушка, Любушка – голубушка, я тебя не в силах позабыть… »
– Как назовёшь красавицу? – придя в себя, поинтересовалась Мария Степановна.
– Любочка … – устало и счастливо улыбаясь, сказала мама.
Все дети сидели в соседней комнате и напряжённо прислушивались к звукам, доносившимся из-за занавески. Звуки были незнакомые и пугающие. Мария Степановна шумно дышала, отца не было слышно. Через полчаса раздался облегчённый вздох фельдшерицы: «Ну, слава Богу! Шурочка, ты меня больше так не пугай!»
– Не буду, – услышали дети голос матери, и что-то леденящее, жуткое разом отпустило их.
Они по очереди заглядывали за занавеску, пока Мария Степановна не выгнала всех на улицу:
– Марш отсюда! Дайте матери покой!
Сама ещё долго оставалась в доме. Уняв тревогу, Любочка поспешила на речку: там всё ещё отчаянно плакал потерявшийся утёнок. Она поймала его, нежно прижала к груди, поцеловала в гладкую блестящую головку и сказала строго:
– Ну-ка, перестань пищать! Найдём твою маму! Ты мне – веришь?