За тучами луна,
Монашка-ночь беззвёздна...
Моя любовь больна
И видимо серьёзно.
И как её спасти,
Как быть мне с нею дальше,
От скверны увести
И уберечь от фальши!
Оксана Картельян
Рита, как всегда, спешила, до работы нужно было отвести сына в детский сад, поэтому тянула Мишку за руку, хотя мальчик за ней не поспевал.
У неё было ужасное настроение с тех пор, как от них ушёл папа.
Собственно, она Витьку почти не любила, практически не замечала. Были вначале романтические чувства, пока не превратились в серую обыденность.
Они часто ссорились. Причин для конфликтов находилось великое множество.
Женщина всё больше разочаровывалась в традиционных семейных ценностях, тяготилась супружескими обязанностями, чаще и дольше пропадала у подруг.
Ещё Мишка. Дёрнуло же её родить: стирки, приборки, сопли, вопли… достало!
Витька в один из дней подошёл к ней утром, когда собирались на работу, с каким-то странным выражением на лице заглянул в глаза, – Скажи, Рита, ты меня хоть сколько-нибудь, хоть вот столечко, – и показал верхнюю фалангу указательного пальца, – любишь?
– Вот ещё, — заносчиво, ни секунды не задумываясь, сказала она.
– Вот и поговорили. Мишку сегодня в садик я отведу. Мы с тобой расстаёмся.
– Скатертью дорога, – в обычной своей манере парировала жена, и вдруг до неё что-то дошло, – то есть, как это, расстаемся, у тебя крыша поехала… перегрелся!
– Совсем расстаемся, навсегда. Я уже и квартиру снял. Пока там поживу, дальше видно будет.
– А я, а мы… офанарел что ли, Копылов… а жить я, то есть мы, на что будем!
– Если хочешь, Мишку заберу к себе, он мне не мешает.
– Ну, уж, нет, такой расклад меня не устраивает. Я мать, у меня права. А ты проваливай… исчезни из моей… из нашей жизни. Это ты превратил её в ад.
– Скорее, ты – мою. А мать ты никакая, одно название. Да и жена – тоже. Впрочем, это уже не столь важно. На развод я подам сам. Делить ничего не собираюсь... кроме Мишки. За сына я повоюю.
– Ты его больше не увидишь.
– Это вряд ли. Он же тебя бесит. Наиграешься в мать – скажешь. Ты, Ритуля, только собой занята. Мы с сыном тебе в тягость. Лишь поэтому я освобождаю для тебя жизненное пространство. Ничего, теперь отдохнёшь… от нас.
– Импотент, недоумок, и семья у тебя вся такая же! Да я рада… до умопомрачения, да я просто… просто счастлива.
После Витькиного ухода она ревела белугой весь день, отпросилась с работы, потому что не могла думать ни о чём, кроме предстоящего развода.
Рите вдруг стало себя невыносимо жалко. Именно себя.
Словами это состояние передать невозможно: вселенская тоска, безмерное уныние, смертельная усталость, глубокая апатия, трагическая безысходность.
Именно трагическая. С чего бы это, ведь семейная жизнь ей всегда казалась каторгой! Жить не хотелось. Совсем.
– Чего этому придурку со мной не жилось… как теперь я-то, ка-а-ак!
Мишку в тот день Рита из садика забрать забыла, обдумывала в обнимку с бутылкой малинового ликёра способ, как сподручнее, ярче уйти из жизни, чтобы этот урод понял, чего потерял.
Очнулась женщина только утром. У неё был потрёпанный, неприглядный вид. Мысль о том, что Мишки нет дома, вплывала в её голову тяжёлыми туманными обрывками, но так и не оформилась окончательно.
Рита допила остатки ликёра, взяла кухонный нож и залезла в горячую ванну с твёрдым намерением совершить суицид.
Думала женщина только о своём горе, о желании отомстить.
В горячей воде её разморило, развезло, мозг заволокло пеленой жалости к себе.
Рита решительно полоснула ножом по кончику пальца, чтобы не сразу, чтобы понять, чего именно ожидать, чтобы быть готовой принять страдание, и взревела от боли.
Из недр желудка поднялась тошнота. Её незамедлительно вырвало прямо на себя, в ванну. Потом ещё и ещё, пока горло не обожгло желчью.
Было противно, больно, невыносимо обидно.
Рита открыла пробку слива, с невероятной брезгливостью смыла с себя тошнотворную массу, выскочила из ванны мокрая, голая, схватила телефон, но увидев себя в зеркале, передумала звонить – вспомнила про сына.
– Наверняка он забрал Мишку, не мог не забрать.
Про сына муж никогда не забывал. Впрочем, о ней тоже, но ведь это естественно, он обязан.
– Ну и ладно… пусть пока радуется, он ещё пожалеет, так пожалеет!
Вся семья встретилась вечером у детского сада.
К великому разочарованию, Мишка совсем не обрадовался ей, но домой пошёл безропотно.
Витька не упрекал, не пытался как-нибудь изменить ситуацию: поцеловал сына, обнял его и ушёл.
Риту его спокойствие, отсутствие эмоций, – неужели до него не доходит, что без меня он ноль без палочки, кому он нужен такой, – просто бесило, – как же так!
День за днём ей становилось хуже и хуже. Женщина не понимала, почему ей так плохо.
Без него плохо, без Витьки.
С ним было тоскливо и скучно, а без него совсем невыносимо.
Она за руку тащила сына по дороге в детский сад, Мишка спотыкался, еле поспевал, хныкал. Рита дёргала ребёнка за руку, шикала него, – ты такой же паразит, как папаша, только о себе думаешь!
Женщина мысленно перекладывала на сына всю тяжесть вины за уход мужа, – если бы не Мишка, если бы не этот маленький засранец, ничего этого не было бы. Я бы любила Витю, Витя меня. Как он мог так со мной поступить!
Да, именно так и было. Отчуждение началось именно в тот момент, когда сын появился на свет.
В сумочке тревожно звенел телефон. Это мама.
Рита начала с ней нервный диалог. В сердцах что-то доказывала, яростно помогая себе жестикуляцией, для чего приходилось отпускать руку ребёнка, а потом ловить её, что дополнительно выводило из себя.
У соседнего подъезда сидела девочка Мишкиного возраста, Леночка Лапина, его подружка по играм. Скорее всего, ожидала маму. Ей ведь тоже нужно в садик.
Мальчику Леночка нравилась. Мишка оглядывался по сторонам, увидел невдалеке клумбу, на ней росли роскошные ромашки огромного размера. Пока мама кричала и темпераментно махала руками, ребёнок быстро сорвал два цветка, подумав, добавил третий и побежал к подружке.
Леночка, сидя на скамейке, увлечённо болтала ножками, зажмурив глаза от яркости утреннего солнышка.
На девочке было жёлтое атласное платьице с кружевами по подолу, вороту и коротким рукавам, белые босоножки. На голове огромный бант под цвет платья.
Мишка радостно подкрался к подружке, поцеловал Леночку в щёку и подарил цветы.
– Глупый ты, Мишка. У меня такие классные картинки в глазах крутились. Ты всё испортил. Больно нужны мне твои цветы.
– Вот и нужны! Папа всегда маме ромашки дарил. Пока не ушёл от нас.
– Ладно, садись. Я уже не сержусь. Мишка, ты влюбился что ли?
В это время подбежала мама, больно дёрнула его за руку, звонко шлёпнула по попе, добавила увесистый подзатыльник, снова схватила за руку и потащила, не обращая внимания на слёзы сына.
Растерянная девочка не могла понять, что Мишка сделал не так, почему тётя Рита его ругает.
А мамы всё не было, у неё на платье сломалась молния, пришлось срочно гладить другое, переодеваться.
Леночка вспомнила, что на ромашках можно гадать. Она аккуратно положила два цветка рядом с собой, у третьего начала отрывать по листик, – любит… не любит… любит.
Как назло на последний лепесток выпало – не любит.
Леночка выбросила оставшуюся часть ромашки, взяла следующую.
На втором цветке выходило то же самое.
Ребёнок сидел, насупившись, держал в руке последний стебелёк, на жёлтой сердцевине которого трепетал один единственный белоснежный лепесток. Всего один, последний лепесток.
Её удивлённо-разочарованные, обиженные глаза, медленно наливались влагой.
– Не любит. Он меня не любит, – разревелась обиженная несправедливостью девочка.
Горе было настолько безграничным, что остановить его было невозможно.
В это время мимо пробегала Мишина мама. Что-то заставило её остановиться.
– Что случилось, девочка, – учительским тоном спросила она.
– Он меня не любит, – ещё громче заголосила Леночка.
– Кто кого не любит?
– Мишка, Мишка меня не любит!
– Откуда ты знаешь, что не любит.
– Вот, ромашки… сам подарил, – девочка протянула стебелёк с белым лепестком.
– Глупости, предрассудки. Ты его самого спрашивала?
На этой фразе Рита споткнулась, закрыла рот двумя руками, схватила ребёнка на руки, принялась целовать, гладить по головке.
– Любит! Я точно знаю, что любит, – заверещала тётя, кружа Леночку.
Мама девочки, выйдя из подъезда, застала странную картину: взрослая женщина и её дочь, прижавшись щеками, ревели во всё горло.
По лицу Риты разноцветными потёками стекала косметика, платье было вымазано сандаликами ребёнка.
Успокаивать пришлось и ту, и другую.
На это понадобилось время.
Мама повела Леночку умыть и переодеть. Рита отправилась домой, приводить себя в порядок.
Она никуда уже не спешила.
Разрозненные, скачущие кузнечиками мысли, неожиданно начали выстраиваться в логически правильный ряд.
Женщина присела на краешек стула, прислушалась к внутреннему собеседнику, который разговаривал с ней менторским, поучающим, иногда обвиняющим тоном.
Спорить у неё не было ни сил, ни желания.
Рита достала из сумочки телефон, набрала номер мужа. Он поднял трубку сразу, словно ждал этого звонка.
– Я тебя слушаю.
– Приходи домой… пожалуйста, приходи. Я тебя очень-очень люблю, очень-очень-очень. Я всё поняла. Поняла, что ты мне нужен, что вы оба мне нужны, что я… что я маленькая глупая девочка, которая сама не понимает, чего хочет. Ты меня простишь?