Кое–как дождавшись, а вернее, дотерпев до вечера, Валерий Константинович не то что отправился, а прямо ринулся домой. Вечерний «ритуал» в виде: душа, ужина и прочих хоть и мелких, но обязательных дел был скомкан, исковеркан и превращён в паническое бегство, как перед бомбёжкой, которая вот–вот начнётся.
Наконец занудная обязаловка была преодолена и можно было приступать к ответам на вопросы анкеты, а на самом деле к исповеди, хоть и в письменной форме.
Первоклассником Валерий Константинович себя почти не помнил. Единственное, что он запомнил хорошо, это первое сентября и не потому, что всё было максимально торжественно и что «первый раз в первый класс». Этот день запомнился ему тем, что на улице было грязно, вчера сильный дождь был и тем, что первый раз в первый класс он пошёл один, а не в сопровождении счастливых родителей. Причина тому была до слёз проста – ни маму, ни папу начальство с работы не отпустило, видать начальство было или само бездетным и завидовало, или же просто не любило детей. И ещё запомнилось, когда он вошел в класс. Запомнилась именно новизна происходящего. Раньше он никогда такого не видел: всё было действительно в первый раз, а потому очень интересно.
Жизнь детского и юношеского возраста начала вспоминаться как–то сама собой и Валерий Константинович заметил за собой такую штуку, ему приходится ограничивать себя в подробностях своего жизнеописания. На самом деле так оно и есть. Если человек и вспоминает своё детство, то зачастую окрашивает эти воспоминания в этакие грустно–ностальгические тона: «Хорошие были времена, и чего дурак, или дура, так хотелось поскорее вырасти и стать взрослым? Ну стал, ну и что?! Чего хорошего?!», приблизительно так…
Валерий Константинович, тогда еще просто Валера жил с родителями в большой, от дедушки доставшейся квартире. Родители его были экономистами. Познакомились они на первом курсе института, на картошке. В те времена первокурсников, уж неизвестно почему, почти во всех институтах прежде чем приступить к освоению научных премудростей, отправляли на пару месяцев в колхоз. Скорее всего это делалось для того, чтобы став инженерами, а в перспективе большими начальниками, они никогда не забывали о земле–матушке и о тяжелом физическом труде. И наверное, хоть это и кощунство конечно, ценили бы то, что им достался труд интеллектуальный, а не «кнопку нажал, мешок на спине». Но если думавшие так, думали так на самом деле, значит сами они были яркими представителями племени «мешконосителей» в самом худшем понимании этого слова. Думать так может только тот, кто и вправду считает физический труд главнее и важнее труда интеллектуального или наоборот. Дурь несусветная! Будь труд хоть физическим, хоть интеллектуальным, это две стороны одной и той же медали под названием «Труд».
Могу сказать от себя лично, поскольку приходилось заниматься и тем и другим – усталость от физического труда проходит (выветривается) гораздо быстрее, чем от труда интеллектуального, и следов почти никаких не остаётся.
По несложным подсчётам Валерия Константиновича выходило, что был он «заделан» именно в тот самый колхозно–картошечный период студенческой жизни своих родителей. Судите сами, родился Валерий Константинович в июне. Отнимите от июня девять месяцев, получится октябрь, ну там плюс–минус пара недель. Но это сейчас не было главным. Да, если уж честно, сейчас ничего главным не было, потому что оно на тот момент у Валерия Константиновича было в руках – анкета.
Писалось–отвечалось на вопросы легко. К своему удивлению Валерий Константинович даже стал наблюдать в себе то ли зачатки, то ли сам литературный талант, правда только что проснувшийся и пока что ничего не соображающий, как бы спросонья.
Детство Валерия Константиновича на самом деле было счастливым и безоблачным. В семье царили любовь и согласие. Родители действительно любили друг друга, такое случается, поверьте. Семья была лишена всех тех бытовых «прелестей», которыми к сожалению приходится «наслаждаться» многим семьям. Хорошая, большая, квартира в центре города. Престижная и по тем временам высокооплачиваемая работа: мама работала в главке, папа в НИИ. Во всём этом семейно–производственном счастье и благополучии Валера рос не озлобленным на весь мир за доставшиеся ему деревянные игрушки и морковку вместо конфет по праздникам, а открытым и добрым ребенком.
Есть такая поговорка: «золото и в грязи блестит», согласен. Блестит оно потому что золото, а золото обязано блестеть. Но гораздо чаще и ярче оно блестит как раз не в грязи, а там, где для него созданы все сопутствующие блеску условия, что–то типа шлифовки.
Опять же, Валера, будущий Валерий Константинович, не вырос в этакого обезбашенного мажора, который уверен в том, что весь мир и родители, в частности, существуют лишь для того, чтобы ему жилось сытно и привольно. Наверное такие вещи, вернее, такие детки вырастают в тех семьях, пусть и трижды успешных и обеспеченных, в которых нет самого главного – любви и взаимного уважения, ну и так далее, долго перечислять…
***
После окончания школы Валера не пошел по стопам родителей. Нет, в институт он поступил, но не на экономический факультет. Наверняка знаете, в некоторых семьях бывает так: или куда угодно, только не по родительским стопам, или же наоборот, только по родительским. Бывает конечно, правда гораздо реже, когда родители предоставляют право выбора, ну не то чтобы предоставляют, а уважают выбор своего чада. В конце концов ему предстоит ходить на ту самую работу и работать по той специальности, которую он выберет.
Валера поступил на факультет под названием «Техническая кибернетика», по специальности чем–то там с автоматизацией производства связанной. В те времена, правда они уже заканчивались, считалось что парню иметь не техническое образование, ну чуть ли не одно и тоже, что юбку носить. Если девочка, то: в педагоги, в экономисты, в бухгалтера, и это считалось нормальным, ну почти как выражение: «выйти замуж», а не наоборот – «жениться».
Если же парень, то ему надлежало поступать на факультеты с техникой, и вообще, различными железяками связанные. Считалось, что удел мужчины, это промышленность или служба ратная в чине офицерском, а удел женщины – всё остальное, что полегче. Например, может кто и вспомнит такого своего одноклассника, поступившего на «Бухучет». Как на него смотрели? Не ошибусь, если сравню, как воин–фронтовик–орденоносец смотрит на интенданта–тыловую крысу.
Конкурс на эту саму кибернетику был просто сумасшедшим. Наверное выше конкурс был лишь в театральных училищах и там, где на дипломатов учат. Но ничего страшного, Валера поступил легко, чем обрадовал родителей. Мало того, учился он тоже легко. Разумеется какие–то хвосты и прочие мелкие грешки по учёбе у него случались, а без них студент студентом назвать себя не сможет, язык не повернётся. Окончил институт Валера тоже легко и успешно. Пусть красного диплома и не получил, но зато на распределении был в числе первых.
Если кто не помнит, а некоторые об этом просто не знают, напомню а заодно и расскажу. Распределение, это такая штука при которой выпускник какого–либо учебного заведения обязан отработать три года там, куда его направит распределительная комиссия. Кто не верит, дело ваше, но были такие времена, когда вновь испеченные инженеры и прочие специалисты с высшим и средне–техническим образованием обязаны были отработать по специальности, заметьте, по специальности там, куда их распределят, три года. После этого делай что хочешь: хочешь в артисты иди, а хочешь в грузчики. Иными словами, если брать самый «интересный» вариант послеинститутской трудовой деятельности – работы менеджером неизвестно чего, продавцом–консультантом а то и просто продавцом, в те времена он был возможен исключительно по прошествии трех лет с момента окончания учебного заведения.
Ещё распределение было замечательно и примечательно тем, что чем лучше ты учился, тем больше выбора у тебя было: отличник вполне рассчитывал на распределение в Москву, Ленинград или же ещё в какой другой крупный город. У четвёрочников–хорошистов с выбором было похуже, поскуднее, но тоже более–менее. А вот троечники, во всяком случае некоторая их часть, вспоминала и рассказывала анекдот в котором почему–то предлагалось выпить за императрицу Екатерину Великую за то, что она якобы Аляску продала.
Вообще–то, если верить историкам, нашим, а не тем, Аляску продал император Александр II. Но троечников вариант с матушкой–императрицей вполне устраивал. А что, я их понимаю: гораздо приятнее пить за женщину, нежели чем за мужика, хоть и царских кровей. Может быть они, троечники, просто–напросто не подозревали о таких подробностях? Вполне возможно, троечники, что с них возьмешь?
***
Валера, без пяти минут Валерий Константинович, распределился в один из НИИ в своем же городе. Выбор конечно же был, но Валера не захотел уезжать из своего города, пусть и не столичного, но вполне крупного и более того, вполне его устраивающего.
Работа в отличии от учебы оказалась не такой интересной. Это как если сравнить с той же птицей, например, с чайкой. Когда чайка в полёте, то одному Богу известно, что она вытворяет и на что способна. А приходит время строить гнездо, выясняется, что строить его предстоит на маленьком участке каменного выступа где помимо неё ещё других таких же навалом и всем приспичило гнездо строить. Получается, что ограничена чайка в строительстве гнезда как теснотой и неуютностью каменного выступа, так и соседями, которые тоже всем и друг другом, в частности, недовольны.
Приблизительно тоже самое оказалось и в том НИИ, в который распределился Валера. Но ничего не поделаешь, работать надо. Более того, опять сравнение. Обещаю больше никого и ничего ни с кем и ни с чем не сравнивать, это в последний раз.
Так вот, обучение в институте отчасти можно сравнить с этаким обетом молчания. Поступил в институт, тебе сразу же: «Тс–с! Потом расскажешь, а покуда сиди, молчи и слушай, мотай на ус». Вот так вот хлопец, или дивчина, и сидят пять лет, молчат и на ус мотают. Намолчатся, наслушаются, намотаются, приходят туда, где, как они думают, можно говорить обо всём и в полный голос, а там пусть и не говорят, чтобы молчали, но: говори сколько хочешь и как хочешь, правда изначально тебе определён малюсенький кусочек от этой большой каменюки, потому что другие места, те, которые побольше и попросторнее, давным–давно другими заняты.
***
Это мы сейчас знаем, что те времена назывались «эпоха застоя» (даже не знаю, как писать, с большой буквы или с маленькой), а тогда об этом, разумеется, никто даже не догадывался. Все воспринимали существующее положение вещей как вполне нормальное, а потому вечное и неизменное. Конечно ходили рассказы о временах первых пятилеток и послевоенного строительства, но воспринимались они, если не кривя душой, не иначе как былинные сказания, «…преданья старины глубокой…». Про Илью Муромца тоже много чего рассказывают, но никто толком не знает, был ли он на самом деле или всё это выдумки.
Институт, в котором начал работать Валера, скорее напоминал апартаменты какого–нибудь персидского шаха во время послеобеденного отдыха. Рай, одним словом. Волки и овцы жили в мире и согласии: первые не трогали и не пытались сожрать вторых, а вторые по этому поводу нисколечко не возмущались. Наверняка помните мультфильм про попугая, в котором кот критикует никому неизвестные Таити, справедливо заявляя, что их и здесь неплохо кормят – один в один. Правда кормили не сказать, что до отвала. Но это понятно почему, потому чтобы с жиру беситься не начали. Но народ не возмущался, кормления вполне хватало, чтобы с жиру беситься, только тихо и незаметно, дабы не мешать и не беспокоить вышестоящее начальство, которое занималось тем же самым.
Само собой как всегда и везде, в семье не без урода. И в этом институте были такие, которые хотели неизвестно чего и мало того, во весь голос орали по этому поводу и, короче, мешали всем. Глотку им никто особо не затыкал конечно. По большей части сытые и всем довольные, как волки, так и овцы, снисходительно крутили пальцами у своих висков на этом всё и заканчивалось. Опять же, творческий непокой необходим любому учреждению, в том числе и научному. Сами того не понимая, эти горлопаны и вообще, придурки, обеспечивали институту так любимый начальством имидж бурной деятельности.
Так что, всех всё устраивало, а крикуны и придурки продолжали орать, нервы себе портить. Кроме как себе испортить нервы они не могли никому, потому что нервы что волков, что овец были защищены броней, не только пуленепробиваемой, а вообще, всем непробиваемой.
Оказавшись в столь уютной и неуютной атмосфере Валера не стал примыкать ни к тому, ни к другому «стаду»: ни к сытому и довольно срыгивающему, ни к голодному, а потому постоянно кричащему, и закрепился где–то по серединке. Кстати, он не был ни одиночкой, ни первооткрывателем такого местоположения в истинных табелях о рангах института. Кроме него были ребята, которых устраивало и то и другое положение одновременно. Первое, сытое и ленивое положение их устраивало, потому что можно было заниматься практически чем угодно, всем было глубоко наплевать что ты там делаешь. А второе было полезно тем, что не только в споре, но и в крике рождается истина, которой можно и воспользоваться. Опять же, в своём большинстве крикуны были обладателями светлых голов и генерировали такие идеи что и сейчас с ног валит.
Были конечно крикуны воспевавшие как само существующее положение вещей, так и их незыблемость, но были они, все как один набитыми дураками и с ними даже в курилке не о чем было поговорить, не то чтобы разговаривать о чем–то большем, они таких вещей просто не понимали.
***
Что было дальше знают все: «всем приказано было смотреть на другие задачи…», иными словами, началась Перестройка. Вот тут–то сыто–сонному состоянию, царившему в институте, пришел самый настоящий …………….., надеюсь догадались, кто пришёл…
Сонные проснулись, а кричащие и не засыпали, вот и началось. Первые кричали по поводу «вообще», а не засыпавшие стали кричать ещё громче, раз уж случай удобный представился. Но кричащих от сытости было больше, так что крики кричащих и голодных по другому поводу тонули в криках сытых и всем довольных. Они-то, эти сытые, и кричать–то начали только потому, что почувствовали возможность увеличить себе как количество мягких подушек под бока и задницу, так и величину и качество кормления. Одним словом, бардак в институте происходил жуткий. О работе, и до сей поры редко кем вспоминаемой, забыли напрочь, не до неё стало.
А покуда кричали, пропустили момент и не заметили, что там, на верху, тоже орали во всю глотку и тоже на дополнительные подушки и харчи рассчитывали. И вот результатом этого верхнего орания стало то, что институт стал никому не нужен. Нет, закрывать его никто не собирался, пусть будет, только при этом жрёт как можно меньше, а ещё лучше, пусть сам себе харчи добывает и с начальством не забывает делиться. Началась модернизация, оптимизация и так далее (Ей Богу не помню, как тогда это всё называлось). Первым номером программы всего этого стало сокращение штатов, вот тут–то и началось…
Схлестнулись два кричащих таланта, теперь уже в полую силу и всерьёз. Но те, кто кричал и до того как, видимо голосовые связки понадрывали тогда, когда их поберечь надо было и теперь проигрывали своим оппонентам вчистую. Тут дело даже не в голосовых связках как таковых, тут на первый план выходят вещи иного порядка. Те, которые кричали по поводу, были ребятами умными, а некоторые из них даже талантливыми. Но талант – штука однобокая, потому что не видит вокруг себя ничегошеньки.
Любой горлопан, у них отщепенцев не бывает, он ведь как живёт? Ушёл с головой во что–то своё, заумное, и в ближайшей перспективе человечеству очень полезное, а того что творится вокруг, благодаря своей заумной ограниченности, в упор не видит. Такие, элементарные с точки зрения любого здравомыслящего человека вещи, как: подбежать и открыть дверцу начальникова автомобиля или же входную дверь ему просто–напросто в голову не придут. Чего уж говорить о таких «фигурах высшего пилотажа», как презентование по любому мало–мальскому поводу, и без повода тоже: начальнику – коньяк, его бабе, пардон секретарше – цветы с конфетами. Таким вещам ни в одном институте не учат, потому что бесполезно, с этим родиться надо. Это как ум, а разговор сейчас как раз о нём, он или есть, или его нет, и ничего не поделаешь. Вот и проиграли крикуны, хоть и талантливые, вчистую проиграли. От ихнего крика только голова болит и давление поднимается, а от коньячка наоборот, сосуды расширяются, а давление, соответственно, падает.
И ещё такой момент. Тот, который кричит, вернее, кричал и докричался, он же как дитя малое, уверен в том, что то о чём он кричит воспринимается окружающими исключительно на «ура», потому что очень людям полезное. А если кто пока ещё «ура» это не выкрикивает и не лезет обниматься–целоваться то только потому, что не до конца понял о чём ему кричат. Значит надо ещё покричать и он поймёт, обязательно поймёт, потому что дураков в институты не берут, кричащий в этом уверен.