Наталья Симисинова
ОЧЕРЕДЬ (ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ГОД)
… Но ведь была уже кем-то на небесных скрижалях выведена цифра 2014… И была она выведена черным… И только Им одним четко прочитывалось все, что произойдет… Много крови на белом снегу, смертей и маленьких человечков, в отчаянии заламывающих руки… И что весь МИР- крохотный зелено-голубой шарик, повиснет на чаше Больших Весов… И все будут решать миллиграммы… Мы же понятия об этом не имели и праздновали приход Нового года за праздничными столами в кругу семей… И все было как всегда: ожидание подарков, перемен к лучшему, мы целовались и я торопилась взглядом обойти всех присутствующих - у меня примета - пока бьют московские куранты… Я как всегда - успела…
…На самом деле (все страстные натуры знают это), любовь или возникает сразу или не возникает вовсе. А происходит так: словно искра пронесется, и воздух заискрит и электризуется, становится плотным, и дышать будет тяжело. Грозой запахнет. И будто бы раскаты басовито зарокочут, потому что когда Наташа спустилась в подвал, в мастерскую и увидела картины, развешанные на стенах. Много отчего-то белых холстов. А по белому полю летели разноцветные брызги и полосы, как разноцветный дождь. И так хорошо это было, и картины так безостановочно вибрировали, словно взывали к чему-то, что Наташа, оглушенная цветом, который кричал что-то на своем языке, начала вибрировать вместе с ними, а боковым зрением, наблюдая высокого и худого Художника, она уже понимала, что что-то непременно произойдет с ними… сейчас или потом… Но непременно случится… надолго или на коротко - какое это имеет значение… Никакого. Для космического пространства - абсолютно никакого. Встреча двух крошечных человечьих существ. Смешных, странных, беспомощных, две слабые искорки жизни в мрачной и густой черноте, два бледно светящихся окна на фоне бесконечной ночи…
Мамочка умирала. Она была без сознания и врач сказал, что это- дело нескольких часов. Тогда Лиля сделала невероятное. Она потребовала двух солдатиков- санитаров (дело происходило в госпитале). И сказала, что маму забирает. Вместе с кроватью. Но чтоб солдатики помогли.
-Я - не сумасшедшая,- кричала Лиля.- Я готова подписать все бумаги. Только быстро… Вам не все равно, где она умрет? Так отпустите ее...
Она так орала и звонила на мобильный начальнику госпиталя, что от нее отступились… Солдатиков тонкошеих дали… Они выкатили кровать с мамочкой, покрытой синим солдатским одеялом и погнали по аллеям к выходу. Лиля бежала рядом и кричала: -Быстрее, быстрее!
Все удивленно расступались. Выехав за проходную, Лиля уверенно махнула в сторону Французского бульвара. До него отсюда была ерунда - метров пятьдесят. И было видно, как гудит и беспрестанно движется, как на демонстрации, плотная темная толпа людей.
- Вот туда, - крикнула Лиля - в ОЧЕРЕДЬ!
Что-то происходило с миром- с геополитическими пространствами, с переделом источников сырья и рынков сбыта, то в одном то в другом месте вспыхивали локальные и тем не менее жестокие войны, казнили государственных лидеров, вспыхивали цветные революции, повсюду лилась кровь ,ось мира расшатывалась, уже мало оставалось спокойных и благополучно живущих стран. Уже и немецкий бюргер зябко поеживался под пуховым одеялом, сквозь сладкий предутренний сон слыша, как скрежещут механизмы, на которых держалась его стабильность, уже и беженцев с востока были полные пригороды. Уже и на Украину упал Четырнадцатый год с майданом и расстрелом Донбасса… И все страшнее и неуютнее становилось маленькому человеку: надо было что-то предпринимать, куда-то спасаться бегством… Надо было как-то строить свою индивидуальную жизнь и растить детей или доживать старость в спокойствии. А как тут растить и как тут доживать, если процессы мирового распада вовсе не брали его в расчет?
… Игоря Стрельникова захватили фашисты - было это под Дебальцево. Они истязали его двое суток, без перерыва, а потом отрубили ему топором ступни и кисти и выбросили умирать в канаве… .Он лежал лицом к звездам и чувствовал, как жизнь уходит, уходит с каждым толчком сердца… А звезды светили ярко… Холодным и бесчувственным светом…
… Была это не Великая Отечественная война и не 43 год… И убивали и пытали Игоря не гитлеровцы, а его же соотечественники, украинцы, сошедшие с ума на майдане в 2014 и изо всех сил пытавшиеся украинизировать Донбасс.
Как выяснилось в результате всех этих страшных событий, упавших на несчастную Украину, бациллы фашизма и человеконенавистничества не умирают, как и бациллы чумы. Они долго спят в людях, а потом что-то такое происходит, что психологи объяснить еще не в силах, и люди превращаются в нелюдей. Как во всех американских триллерах, которых насмотрелся до этого мир…
Когда я поняла, что до них не достучаться и что всякие разговоры и споры с ними бесполезны и что надо смириться, что это не бывшие мои друзья, коллеги, родственники, а только их оболочки , то я перестала плакать и разговаривать с ними… Я исключила их из своей жизни… Я сделала вид, что их нет… Мне кажется, я все поняла правильно, потому что однажды ночью написала на одном выдохе «Беляшей»…
«Беляши доверчивы..»(рассказ)
… - Беляши доверчивы,- сказал Марк и смачно сплюнул через плечо, пытаясь доплюнуть до спичечного коробка. Когда-то у него здорово это получалось - коробок опрокидывался.
Красивый парень был этот Марк. Сплошные мышцы. Ничего лишнего. Смуглый и белозубый. Девки табунами бегали…
- Вот если я, к примеру, намажу фейс свинячей кровью, и синяк под глазом нарисую, и руки в крови… И где-нибудь в темноте лягу и начну громко стонать… А наши будут рядом в засаде, то белявчики тут же слетятся… Их хлебом не корми - дай кого-то спасти… И тут мы их и накроем…
… Так оно и получилось, как Марк говорил. Беляши слетелись, стали над ним причитать, кровь вытирать, воду приволокли, чистой водой умывать… Было их четверо… И ведь рослые, сильные, а ведут себя, как дети… Когда их накрыли сетью - они были просто удивлены. Как дураки. Даже не сопротивлялись. Уж он бы, Марк, бился бы до последнего. Нож бы достал, ножом бы пыркал сквозь ячейки… Все равно хоть как, но крови бы выпустил… Шипел бы, кусался… По земле бы катался… Черта с два он бы им просто так дался… А они стоят, руки опустили, крылья по земле волочатся… И смотрят так удивленно… Даже не спрашивают ни о чем…
Он бы всех матом десять раз бы покрыл, он бы ногами дрался… Он бы царапался и шипел, как дикий кот…
… Потом они их в сети по земле волокли и те там, внутри кубарем катились -голова-ноги, но ни единого слова… Вот что удивляло в них- ни единого слова жалобы или пощады, хоть режь их…
А потом их и правда резали, это когда допрашивали, в пыточном отделе. И так это было захватывающе, что всегда набивалось полно народа. Цирк, ну и только. Перво-наперво, им надо было крылья отрезать. И что самое интересное: пока одному отрезали, другие стояли недвижимы, не кидались спасать товарища - к этому уже все привыкли, потому и не связывали их. Стояли, как истуканы, не двигались, только один - самый молоденький, видать, глаза закрыл и побледнел сильно. Тот, что постарше дотянулся до него крылом и тихонько крылом поводил, словно поддерживал.
Крылья им резали медленно и с удовольствием, специальные ножи для этого точились. Медленно, чтоб зрителей захватило. Кровь же сразу начинала течь, да еще как, потоком, ведь вырезали со спины. И крылья, уже брошенные на цементный пол, все в крови, продолжали трепетать, как живые. И никто не издал ни стона. Вот сволочи… Потом им руки отрезали, а они только смотрели своими противными голубыми глазами… И странно - никакой злобы в глазах не прочитывалось… А так хотелось ярости и ненависти, что даже кое-кому становилось неинтересно… И они уходили, ругаясь…
Кровь хлестала из туловищ уже очень сильно… .А они еще стояли… Потом отрезали ноги… .В последнюю очередь- выкалывали глаза- если кто не издох до того времени…
Да, а здесь мальчишку пока не трогали. Марку сильно захотелось оставить его на закуску. Интерес у него возник… Но об этом потом.
… Мальчишка так и стоял с закрытыми глазами… Всю дорогу… Девка одна даже подскочила : а ну открой зенки свои поганые. А ну, смотри… Марк турнул ее обратно к зрителям…
И вот они лежат, все трое. Куча мусора, обрывки перьев, куски рук, ног, глаз вытащенный валяется отдельно. В нем зрители отражаются. Один бойкий малый подскочил, и ну давай по этому глазу ногой топать, чтоб раздавить, значит… А никак, глаз-то скользкий… никак не получается… и все хохочут - умора… Мужики уже пива напились… Девок лапают… Девки визжат от удовольствия… Кто-то уже в уголке с девкой пристроился… Все возбуждены до не могу…
А малый-то последний стоит. Марк ко всем –« Я его забираю, он мне нужен.»
Марк – авторитет, ему никто слова поперек сказать не моги.
Надел на шею беляшу грязную веревку. И потащил. Тот идет, шатается, белые штаны и белая рубаха ( они всегда в белом ходят) все в пятнах грязи и крови… Глаза открыл… Смотрит вопросительно на Марка…
-Ниче,- говорит полупьяный Марк,- шагай, давай…
…Была у Марка давно такая мечта - не мечта, не знаю, как назвать… Хотелось ему хоть с одним беляшом поговорить… Вопросов к тому времени много накопилось уже, а этот, вроде, подходящий экземпляр…
И выволок он его на пустой берег вечереющего уже моря, сел на песок, бутылку джина достал.
- Садись. Давно хотел вот так вот близко поговорить…
Тот сел напротив. Руки на колени положил. Красивые руки, отметил Марк. Сильные, ежели за горло ухватит… Достал револьвер, взвел курок, положил возле себя.
А тот руки трет свои белые и морщится…
- Скажи, отчего вы такие тупые дураки. Вот вас ловишь, как котят, а вы не даете отпора. Вон руки какие крепкие…
- А зачем давать отпор, мы не любим драться… И ведь вам же будет больно… А если вам будет больно, нам тоже тут же станет больно… Мне тоже давно хотелось поговорить… - вдруг заторопился беляш - Меня Федором зовут, в честь отца. Я знаю, что ты – Марк… - Я все хотел узнать - зачем вы убиваете нас, что движет вами?
- Как что? Ненависть. Вы – другие, в вас все бесит: и белый цвет, и безропотность, и крылья. Вот скажи, какого черта вы прилетели меня спасать… Ведь этот случай уже десять тысяч сто пятьдесят шестой. Я специально навел справки… А вы продолжаете покупаться… Вы - полные кретины…
- Мы не можем, когда кому-то плохо. Мы пролетали, услышали, что ты стонешь… Спустились.
-Вы что про все эти десять тысяч случаев не знаете?
- Мы не ведем такой статистики, зачем?.. Прости… у меня вопрос… Я тоже хочу понять- зачем вы хотите сделать кому-то больно… Смысл? Собственно, все это переживаемо… Но как-то не…,- он запнулся, - некрасиво, что ли… Абсолютная дисгармония… Я представляю, что происходит у тебя в душе, когда ты заставляешь себя делать это… Слушай, если ты не против, я тебе спою одну песню, ее мне мама пела, когда я был маленьким… Мы ж тоже умираем, как и вы… Я имею в виду, речь идет о естественной смерти, правда, мы немного дольше живем и у нас больше времени, чтоб научиться..
-… Ничего себе «немного»- на целых сто лет дольше… Эх, мне бы ваши двести…
- Как бы ты их прожил?
- Ты хочешь, чтоб я помечтал? Тогда - чтоб много денег… Я бы объездил весь мир, всюду понастроил себе красивых домов, в каждом доме- жена… Представляешь- приезжаю, и везде ждет желанная- красотка… Сколько бы времени занимался сексом - на целых сто лет больше… Я бы купил много красивых машин и красивой одежды, целые гардеробы костюмов и туфель… Я бы ужинал только в лучших ресторанах мира… Я бы занимался спортом, чтоб не терять форму… Виндсерфингом, горными лыжами, дзюдо, верховой ездой… У меня было бы много конюшен с породистыми лошадьми, свои самолеты, пароходы, круизы беспрерывные… Жизнь превратилась бы в сплошное счастливое и беззаботное времяпрепровождение… И ни мысли о противной старости…
-Ты забыл сказать о детях… Если много жен - много и детей. Как бы ты воспитывал их?
-Их бы воспитывали лучшие гувернеры, они учили бы их языкам, наукам, занимались бы спортом…
-Все-таки я спою тебе песню мамину… А потом дальше поговорим..
Поет.
Я к вам травою прорасту
Попробую к вам дотянуться.
Как почка тянется к листу
Вся в ожидании проснуться.
Однажды утром зацвести,
Пока ее никто не видит
А уж на ней роса блестит
И сохнет, если солнце выйдет.
Оно восходит каждый раз
И согревает нашу землю
И достигает ваших глаз
А я ему уже не внемлю.
Не приоткроет мне оно
Опущенные тяжко веки
И обо мне грустить смешно,
Как о реальном человеке.
А я - осенняя трава.
Летящие по небу листья.
Но мысль об этом не нова,
Принадлежит к разряду истин.
Желанье вечное гнетет,
Травой хотя бы сохраниться
Она весною прорастет
И к жизни присоединиться…
(Стихи Геннадия Шпаликова)
… Странно, но у Марка отчего-то защипало в носу… И вообще, он как-то разнюнился… Скорее всего - это джин… Он попытался вспомнить хоть одну песню своей мамы, но, увы, их не было… Отец тяжко пил все его детство, работал грузчиком, приходил поздно и уже пьяный. Он гонял Марка, его младшую сестру и мать по комнатам, стараясь дать пощечину или отдубасить: все его бесило… Они иногда полночи, пока он не уснет, проводили сидя на ступеньках в подъезде, пока мать ублажала его, пьяного… А после выходила, прикладывая палец к губам и звала их спать… Какие песни? Мать работала реализатором на рынке и главное было принести в дом еду… В школе Марк с четвертого класса дрался со всеми, в седьмом его боялись старшеклассники… Потом он попал в банду рэкетиров… А тут - цуцели -муцели и песенка про траву… Ну ее на фиг..
- А знаешь, чем мы различаемся? - спросил Федор. - Я понял. Для вас важны вещи, материя, грубо говоря. Учитель рассказывал об эволюции человечества. Очень давно оно разделилось на две части. Я не могу тебя обидеть и не хочу, но нас интересовали знания, а вас изначально мамонт… И как-то так получилось, что у наших предков начали прорезаться крылья… Вначале крохотные… Зачатки… Потом все больше и больше… И потом, мы ведь почти что не едим… И нам очень мало надо… Дворцов уж точно… Знаешь, как выглядит планета с высоты? Эх, жалко, что нет крыльев, я б тебя поднял и показал бы… Она так красива… А в дальнем космосе вообще…
- Ты что, и там был?
- Конечно. Это так просто. Мы ж не только с помощью крыльев летаем. Но еще с помощью мысли. Вот смотри. Я здесь. И вот меня нет.
Федор и, в самом деле, исчез. Был он и нет его. Только веревка осталась, обрезанная, как будто острой бритвой. Марк беспомощно оглянулся по сторонам. Ничего себе…
И вдруг - опять Федор обнаружился. Сидит на том же самом месте.
-Как, как это у тебя получилось?
-Очень просто - захотел- и получилось...
-… Подожди… Подожди… Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать… Что все это время вы все могли улететь из пыточной камеры. Почему не улетели?
- Не знаю… Поймешь ли… Да, нам было очень больно - я прочел твой вопрос… Но даже мысли не возникло улететь. Спастись… Понимаешь ли, мы эволюционно связаны накрепко… Мы не можем быть счастливы и беззаботны, пока несчастливы вы… А вы несчастливы, просто не понимаете этого… Смысл нашего существования -- перетянуть вас на свою сторону… Вот представь - между нами тонкая нить. От меня идут токи любви… От тебя - нелюбви… Где-то они пересекаются… Мне очень надо, чтоб любви стало чуть-чуть больше… Вот сегодня ты услышал мою песню… Я сейчас улечу, а песня останется с тобой. Возможно, ты споешь ее своим детям и не будешь бегать за ними пьяный… Твой сын, услышав эту песню, уже станет чуточку, а если повезет, сильно другим… А это - слабая, но уже надежда, что его сын - твой внук родится с крыльями… Как-то так… Ну, думай теперь… И пей поменьше джина… А я полетел,- сказал Федор и растаял…
Я написала этот текст и понимала, что нигде, кроме фейсбука, опубликовать его не смогу. Может быть, даже, никогда не смогу. Но мне нужны были читатели. Мне хотелось услышать их голоса и я сбросила рассказ на свою страничку…
Наташа Большая.
Она была большая, крупная и красивая. Редкий мужчина не оглядывался на нее. У нее была большая грудь, крутые бедра, полные и в то же время стройные ноги. Девяносто пять килограммов красивой и пышной плоти. «Персик, ты - мой »,- называл ее Сашка. Слишком часто называл и она уже не могла без этих слов. С Сашкой они познакомились во время ее первой практики , когда она на четвертом курсе пришла в порт. Она была единственная девушка на курсе и привыкла к тому, что ее все любят. А ее и правда все любили. Она была старостой курса, выбранной единогласно. Она выбивала комнаты в общежитии и материальную помощь, если очень нужно было. Она стояла насмерть за каждого человека. Она была замом начальника стройотряда в Тикси. Ну и потом - голова же золотая. Еще на втором курсе, когда появился сопромат и она первая подняла руку на вопрос профессора - кто пойдет к доске решать задание. Профессор удивленно поднял одну бровь, еще удивленнее – вторую - когда она пройдя к доске показала ему ноги в мини -юбке. Красивые, сильные – и каблучками - цок-цок.
… Она решила быстро. Она раскраснелась от удовольствия. Они начали спорить с профессором в одном месте, но Наташа не отступала.
-Да, пожалуй вы правы, коллега, сдаюсь с удовольствием и приглашаю на факультатив. Правда, там только старшекурсники. Но я думаю,- он пристально посмотрел ей в глаза. Ответный взгляд серых глаз был тверд -Я думаю, вы справитесь.
-Справлюсь - уверенно ответила восемнадцатилетняя Наташа.
… Она училась легко. Вокруг нее всегда бурлил народ. Она стала капитаном команды КВН института. Перед сессией к ней домой приходило человек двадцать пацанов - тетя Шура смирилась - и всех кормила обедом. Там было так весело, шум стоял коромыслом и Петька обязательно в конце концов доставал гитару и начинал петь: «Над Канадой, над Канадой солнце низкое садится. И уснуть давно бы надо, только что-то мне не спится… » И тут же заслышав гитару откуда ни возьмись прибегала Наташка маленькая и начиналось стрелянье глазками, и парни все таяли и Наташка мгновенно оказывалась в центре внимания и практически сразу начинала читать стихи. Но Наташка Большая только посмеивалась и ничуть не ревновала. Ну вот такая она была - эта Маленькая. А Большой сделали уже четыре предложения руки и сердца. И она все отвергла. Маленькая не понимала как это может быть. Она знала всех четверых.
-Ты что, с ума сошла? Сережка будет профессором… Да и Никита хорош - начальником порта… Ой, дурочка ты…
- Вот ты и выходи за них,- махала рукой Большая.
А потом вдруг из пространства возник Сашка, бригадир комплексной бригады докеров-механизаторов, ударник коммунистического труда.
- Хочешь, покатаю на кране?- спросил он ее после утренней планерки.
- Хочу.
- Приходи в шесть часов на второй причал.
- Приду.
Сашка был белозубый, чубатый, похож на Рыбникова из «Весны на Заречной улице». Бесшабашный и безбашенный. Он бы стал хулиганом, если бы отчим не привел его после училища в порт. Сашка все время шел на рекорды. Чуть что - Васильев. О нем писали все городские газеты: «Новый рекорд Александра Васильева», у него постоянно брали интервью, его знала вся Украина, он запросто входил в кабинет начальника порта, он легко зарабатывал сумасшедшие бабки и так же легко их тратил.
… Конечно, вечером она пришла на второй причал.
… Кстати, вы никогда не катались на портальном кране??? Вы не знаете, что это такое. Когда ты сидишь в широкой стеклянной кабине и вдруг кабина резко и стремительно мчится вперед, потом вниз, потом разворачивается на 180 градусов… Американские горки - ничто в сравнении с портальным краном… Наташка кричала от восторга, держалась за Сашку и орала: «Еще, еще!». Они катались вдоль причала три часа, которые пролетели как миг. С тех пор они стали кататься каждый вечер, пока Сашку не вызвал по этому поводу сам начальник порта.
- Технику безопасности нарушаешь, понимаешь ли… Мне звонил вчера капитан американского сухогруза, он был в обмороке… Прекратить… А то сниму с бригады… - тут же понял, что дал маху.
- Снимайте, - гордо сказал Сашка.
- Ну ладно. Погорячился. Но зачем? Зачем? Не понимаю. Не по-ни-ма-ю. По три часа каждый день. Такие кренделя на кране выписывать. Объясни?
- Да влюбился я, Николай Игнатьевич. Вот и катаю.
- Сильно влюбился? Кто?
- Да девчонка, студентка. Вот жениться хочу.
- Ну так женись. И меня не забудь на свадьбу пригласить. Понял.
… А они еще даже не целовались. Все объяснялось просто: Сашка боялся Наташки. Боялся, что ка-ак даст по морде. Строгих правил была девушка.
После свадьбы Сашка сразу же переселился к Наташе - тетя Шура настояла.
Они жили дружно и весело и Сашку полюбил весь двор.
... А Наташка еще больше расцвела. И стала настоящей одесской женщиной.
А одесская женщина - это ни в коем случае не худышка. Это в меру полная, цветущая и зрелая женщина, умная и ироничная, с превосходным чувством юмора, с огромным количеством друзей - мужчин и женщин…
Только на одесских женщинах – загорелых до невозможности так смотрятся в середине знойного лета яркие цветные сарафаны… Только они умеют их так носить, что глаз невозможно оторвать… Да вот же она идет, щурясь от слепящего полуденного солнца. С пляжа, с Дерибасовской, с базара, или с работы… В ярком открытом платье… В таком ярком, что ни одна москвичка, и уж тем более жительница Петербурга не посмела бы его надеть на свои бледные телеса… А тут - темнеет загорелая и нежная кожа, блестят белые зубы, ямочки на щеках, открытость и приветливость во всем… И сарафан - сарафан или чересчур открытое летнее платье колышется от ветра и походки… И босоножечки открытые с наманикюренными пальчиками и сумочка в тон босоножкам и арбуз тащит полосатый, огромный. Одесская женщина - это всегда счастье и подарок судьбы… Мужчины останавливаются и долго смотрят ей вслед… Одесские мужчины понимают толк в одесских женщинах…
… Сашка погиб в автокатастрофе через шесть лет после свадьбы. Хоронил его весь порт. А Наташка с тех пор так и не вышла замуж. Зато помогала всем, кто просил и не просил о помощи, как невменяемая.
… Вот и сейчас у Наташки – профессора и завкафедрой - дома проходной двор. Беженцы из Донецка, какая-то подобранная на улице бабушка, которая забыла свое имя, какие-то мужики приходят и что-то приносят, о чем-то тихо разговаривают… Штаб да и только. Тетя Шура всех кормит бутербродами и страдает потому, что мало денег.
… Наташе страшно от того, что она все понимает. Понимает что происходит со страной… Она могла сто раз стать очень богатой - и даже приобрести себе игрушечное пароходство - как приобрели некоторые ее коллеги, когда распродавалось Черноморское. Теперь и от остатков судов уже ничего не осталось. 360 пароходов сгинули в черной пасти бесследно… Она могла стать хозяином крупной пароходной компании или конструкторского бюро. Даже поруководила одно время - слишком много у нее было друзей и коллег, которые звали ее наперебой.
- С твоим-то характером, энергией и пробивной силой…
Поруководила и поняла очень быстро, что она - некапиталистический человек. Что не может жить и зарабатывать для себя, семьи и очень ограниченного круга сотрудников. Что ей всю страну подавай, что ей надо, чтоб всем жилось хорошо или хотя бы приемлемо, чтобы не было нищих людей - она ведь тут же бросилась строить приюты и бесплатные столовые. Она тут же начала подставлять всем руки и поняла, что это не под силу ни одной частной компании, что они живут и работают только на себя. И ушла в один прекрасный день из бизнеса навсегда.
- Противно мне все это. Без объегоривания ближнего ну никак не получается, или ты его или - он тебя. Как на войне А я- советский человек, я ненавижу капитализм и буду делать все, чтоб он сдох побыстрее,- сказала Наташа и объявила личную и бескомпромиссную борьбу с мировым злом…
А профессору, тому с которым решала тогда задачку у доски, она помогала всю его оставшуюся жизнь. И за больницу платила, и у постели разговаривала, и похоронила на свои деньги. Не было у него уже никого на всем белом свете. Так жизнь сложилась…
… Нина Васильевна уже плохо понимала что происходит. Телевизор она старалась не смотреть, разве что старые советские фильмы, которые изредка находила. Ей было восемьдесят лет и жила она совершенно одна в однокомнатной квартире в пятиэтажке. Она давно уже не знала зачем жить, но как умереть - тоже не знала. А как было бы хорошо, если бы каждый человек имел право на смерть. Она старалась много ходить: она еще могла. Потому спустившись с пятого этажа- что было нелегко, она ходила взад-вперед по двору по дорожкам между домами. Ходила в общем-то с одной целью - встретить какого-нибудь приличного собеседника, чтоб с ним поговорить. Хотя бы пять-десять минут. Очень радостно было встречать некоторых людей. Мальчика Сеню из дома напротив - он всегда здоровался. И спросить его как дела с музыкой. Она знала его всю жизнь - сейчас ему четырнадцать, а она помнила его совсем малышом.
Еще ей нравилось встречать журналистку Наташу из второго корпуса. Это была красивая, яркая, всегда со вкусом и модно одетая приветливая и добрая женщина. Завидев Нину Васильевну, она сама подходила, разговаривала и обязательно спрашивала: не надо ли чего, а иногда угощала чем-то вкусненьким :конфетами, пирожными, печеньем. Нина Васильевна смущалась, конечно, но благодарила, а потом дома ставила быстренько чай и радостно съедала гостинцы.
… Вообще, она никогда не думала хотя бы двадцать лет назад, когда еще был жив муж, что станет так бездарно коптить небо, так никчемно, в ожидании смерти, проводить дни и ночи. Читать она уже не могла, только беспрестанно разгадывала кроссворды и радовалась, как ребенок каждому вспомненному слову. Вообще, разве хоть кто-нибудь в молодости способен представить, что за гадкая штука старость и для чего она придумана. Плохой венец был у жизни, грустный, безжалостный… Может быть, в кругу внуков и правнуков было бы полегче… Хотя, кто знает… Вон Надечка из дома напротив - как она мучается, живя в одной комнатке с сыном-наркоманом… Он орет и проклинает ее - разве ж это жизнь? Получается, что Нине Васильевне жить одной во много раз лучше. И надо бы радоваться этому, а она не радуется, а совсем перестала спать по ночам. С тех пор, как подняли плату за тепло и газ. Вот теперь она лежит всю ночь и считает - сколько ей на хлеб оставили и на лекарства. Получается с гулькин нос. Никак она не может уложиться в эту смешную и страшную сумму - пятьсот гривен на жизнь. О лекарствах речь уже не идет вовсе. Говорят, что с понедельника буханка темного уже будет десять гривен. Она и так сидит на картошке, жидком супчике и кашах. Мяса совсем не видит. Постоянно хочется есть. Разве ж это жизнь? Это унижение, а не жизнь… Она забыла всю свою прошлую жизнь… Она уже даже не помнит, что была когда-то учительницей русского языка и литературы. Правда стихов еще много в голове осталось. Как вдохновенно она читала Ахматову… Как знала наизусть «Горе от ума»… Неужели это когда-то было в ее жизни? Равно как и красивые платья, и первые сентября, и тысячи детских лиц, которые вдруг всплывают в памяти или снятся по ночам… Нет, так жить нельзя… Такая жизнь недостойна мыслящего человека… И тут уже Нина Васильевна начинает очень сильно просить Бога, чтоб он сжалился и послал ей смерть… Но Бог смерть не посылает, а посылает ей сон… И она засыпает под утро… И снится ей море синее и муж молодой идет ей навстречу прямо по кромке прибоя… А утром она открывает глаза и стонет: не хочу, не хочу возвращаться… И тут раздается звонок… Странный такой… что-то обещающий. Утром. Звонок. Да ей уже лет сто никто не звонит вообще. Она тяжело поднимается и идет к телефону. – Доброе утро, милая Нина Васильевна, это я, Наташа из второго корпуса… У меня есть к вам замечательное предложение. А что если через час мы встретимся возле вашего подъезда и погуляем немножко… Я вам расскажу что-то… Это очень хорошее известие…
Нина Васильевна заинтригована. Голос Наташи, которая звонит редко так многообещающ и ласков…
-Да - выдыхает Нина Васильевна, я спущусь обязательно.
-Я буду ждать вас…
Так Нина Васильевна стала одной из первых Наташиных знакомых, которая в то субботнее утро поднялась (вернее, ее подняли Наташины друзья мужчины) на Крышу.
Но ведь первое возражение Нины Васильевны на Наташино абсолютно фантастическое предложение было:
- Ведь я - рухлядь. Кому я нужна такая!
-А давайте попробуем - настаивала Наташа. – Что мы теряем, а? Обещаю, что первое время я побуду с вами… Пока не обживетесь…
... Теперь Нина Васильевна в милом бежевом платье сидит в плетеном кресле на зеленой лужайке, лужайка упирается в песчаный пляж, а дальше - метрах в шести - море, такое трогательное, нежное и ласковое. И волны тихо шелестят. И вообще - всюду такая благость разлита. В мире и в воздухе. И какие-то девушки подходят и нежно о чем-то ее спрашивают и она им рассказывает. И пьют они с ней чай, а после него - такое просветление в голове. И палочка уже почему-то не нужна… И все время кто-то есть рядом - стоит ей только позвать или даже просто подумать… И такое доброе и уважительное отношение к ней. Вначале ей все время хотелось плакать - разве заслужила она все это? Она и плакала… Девушки приносили чай и включали какую-то музыку… Говорили между собой о какой-то реабилитации… Еще стихи ей включали… Евгения Онегина читал прекрасный мужской голос… Постепенно она вспомнила почти весь роман и стала читать вместе с голосом… Теперь ей приносят книги и она их просматривает… Те, которые ей хочется… И читает уже без очков… В сказку она попала,- поняла Нина Васильевна - В сказку.
… .Мне было очень страшно жить всю зиму. Я просыпалась по утрам и ужас сразу накатывал черной волной так, что холодело под ложечкой. Начиналась паника, как перед землетрясением. Я подхватывалась и сразу бежала к гидазепаму- который помогал уйти от реальности. Спасительные полтаблетки под язык и немного подождать, пока страх немного схлынет.
… Я понимала отчего мне так страшно: я никогда раньше не жила в таких обстоятельствах. Почти вся моя прежняя жизнь прошла в Советском Союзе. И теперь я понимаю, что это была лучшая ее часть. На самом деле нам всем , родившимся в СССР ,повезло. Стране выпал шанс, один из тысячи - строить новое общество, основанное на человечности. Когда я смотрю старые телевизионные программы- встречи с писателями, поэтами - я вижу залы, полные совершенно других людей. Да, они были, может быть, не очень хорошо одеты. У меня в молодости было две юбки и пара свитерков. А красивые сапоги были проблемой. Теперь, когда шмуток полный шкаф, я понимаю : ну и что? Зато у нас было полно друзей, мы ели оливье, пели за столом песни Окуджавы, Высоцкого и Галича и вели бесконечные разговоры о том, для чего живет человек. Все было просто, как дважды два четыре: чтоб приносить пользу людям. Я оценивала свой день жестко: зря я его прожила или не зря. И это было абсолютнейшей правдой.
… У тех людей в залах - совсем другие лица. Они восторженные и наивные… Люди ценились не по количеству денег в кошельках и на счету, не по автомобилям, шубам и бриллиантам, а по доброте сердечной, человечности и профессионализму.
… Капитализм разъединил нас, сделал индивидуалистами и потребителями. Он превратил человека в одноразовое существо, которое интересно только тем, что с него можно поиметь.
… Социализм продержался два с половиной поколения. Потом пришел Горбачев и сдал нас империалистам. Потом Ельцин - развалил великую страну, мучительно рожавшую нового человека, распродал заводы и фабрики новоявленным богачам и началась новая эпоха. Эпоха отката к капитализму. Но большая-то часть народа жила еще по старым заветам. Нужно было дождаться, чтоб они быстрее перемерли. А молодежь воспитать так, чтоб она ничего не помнила. Так мой внук оказался отъединенным от своего прадеда и дедов. И стал жить, как в поле трава. И все остальные внуки у моих сверстников - тоже. Они все мечтали об одном: домик на берегу океана, много денег. И больше ничего не нужно для счастья. Нам стало невозможно разговаривать друг с другом.
… А потом на Украину пришел фашизм. И каждый раз, открывая интернет и читая о беспрерывных, непрекращающихся обстрелах городов на Донбассе, о пытках заложников, о гибели мирных жителей на улицах от пуль и бомб, рассматривая ужасные фотографии маленьких детишек в гробиках, похожих на кукольные коробки, мне хотелось умереть или пойти убивать. Лицо врага стало абсолютно четким. И теперь уже было понятно : или мы его, или - он нас… Но реальность была такой мутной, добро и зло так перепутались, бывшие друзья внезапно превратились во врагов и прилюдно отказывались на фейсбуке от нас, выражая предельную преданность новой власти… А, вдруг они искренне верили во все, что происходит? - вот это мучило меня страшно. И вызывало панику...
… А как хорошо было бы, если б это все оказалось сном, а в реале бы - продолжалась неспешно жизнь, полная внешней стабильности и внутренних тайн, от которых кружится голова. Как в юности она кружилась у меня от Северного сияния, мерцающих звезд и книг в библиотеке Дома офицеров. Я набирала огромные стопки книг и тащила их в зал. Раскладывала вокруг и вначале рассматривала обложки, потом раскрывала и начинала нюхать. Запах книг - ни с чем не сравнимый, разве пахнет так страница в ноутбуке? Да она ничем не пахнет. Мертвечина… И картинки там тоже не пахнут… А живой мир пахучий, цветной, шумный… Полный тайн на каждом шагу…
Как-то при мне физики говорили о голубом цвете - мы просто спускались ярким весенним днем по каменной лестнице, которых столько на Большом Фонтане, и они говорили о том, как получается, что море голубое и вспоминали какая длина волны у голубого цвета. Мир оказался разъят на составляющие…
Я этого не знала и не помнила из школьного курса. А выяснилось по дороге к морю, что все цвета имеют разную длину волны и оттого так по-разному читаются глазом, что на самом деле, мир черно-белый, но наш глаз окрашивает его… Вот и получается, что без человека нет цвета, нет звуков, нет времени, нет чувств и нет смысла. Каждый из нас живет в своей маленькой Вселенной. Это было и заманчиво и страшно - ощущать такую отъединенность друг от друга… Но отчего-то же мы плачем, радуемся, сострадаем, ненавидим… Ненавидим до такой степени, что способны убивать других…
… Диана все время звонила по телефону. Она безостановочно набирала маму, отца и старшего брата. Но никто не отвечал. НяньВера вошла утром в палату, чтоб разбудить детей и опять увидела, что Диана не спит, а держит возле уха мобильник... Маленькая худенькая девочка пяти лет ни с кем не хотела разговаривать. Она уже не плакала, она только звонила. Она не могла понять куда они все подевались - ее родные и любимые и почему она теперь постоянно без них?...
… А как ей было объяснить, что машину отца в тот день расстреляли, и только Диана осталась… Одна на всем белом свете. Но она была слишком мала, чтоб понять все это, она только вздрагивала, когда открывалась дверь в палату и все время набирала мамин номер в телефоне. Пока он не сел. А зарядки у нее не было. Зарядка осталась дома, там же, где куклы и маленький веселый котенок Барсик.
… Барсик вторую неделю не ел и вода уже закончилась. Поэтому он лежал у дверей и потихоньку умирал…
… Весь Новый базар в один день влился в Очередь. А дело было так. Очередь давно двигалась мимо него. Медленно и безостановочно. А Новый базар ходил смотрел и потом обсуждал. Обсуждал за прилавками с покупателями, торговцы обсуждали друг с другом. Всем хотелось понять, что это такое – ОЧЕРЕДЬ. Они были люди простые: торговали здесь . Молоком, сметаной, творогом, овощами и фруктами. Они стояли за прилавками всю свою жизнь, а здесь - прямо за углом что-то такое непонятное происходит, говорят, что какая-то ОЧЕРЕДЬ куда-то ведет, где всем будет хорошо. А что хорошо? Почему хорошо? – Никто не мог объяснить толком. Находились какие-то мальчики и девочки с горящими глазами, которые кричали: да там же открыт вход в другое измерение. А другое измерение… Ну как вам объяснить… Все, вроде как у нас. И люди такие же… Но живут правильной жизнью… Нет ни богатых, ни бедных… И все прекрасно. Вот как у Стругацких. Вы Стругацких читали? Нет?… Как жалко…
ОЧЕРЕДЬ шла мимо Торговой по Пастера, выходила на Преображенскую, делала поворот на Дерибасовскую - всем хотелось в последний раз взглянуть на нее. На тротуарах стояли люди, много людей, стояли тихо. И очередь шла тихо, почти не разговаривая и только посматривала по сторонам. Очередь катила цветные детские коляски, коляски с детьми, больными ДЦП (разнесся слух, что ТАМ все это проходит), шли старушки в маленьких шляпочках - городская интеллигенция, шли знакомые профессора, шли врачи и учителя, шли подростки с родителями, шли целыми большими семьями - держась за руки… Разговаривали или молчали… Особенно много разговаривали молодые мамочки. Они уже объединились в стайки и щебетали на своем птичьем языке… Детки щебетали тоже… Шли влюбленные. Они постоянно останавливались и, прикрывшись капюшонами, вдруг начинали страстно целоваться. Они стояли и целовались самозабвенно, а Очередь обтекала их и никто не комментировал. Что интересно - в Очереди абсолютно отсутствовала агрессия, как только человек, истерзанный тем, что происходило вокруг, попадал сюда, на него что-то такое снисходило, что он сразу успокаивался, ему хотелось поздороваться , а потом познакомиться со всеми, кто шел рядом. Некоторые, особо общительные, успевали пробежать и вперед и назад, встретить старых (Одесса - большая деревня, где все друг друга знают) и завести кучу новых знакомых.
Итак, люди шли по родному и любимому городу, мимо таких знакомых фасадов и дворов и не знали, собственно, говоря, куда они идут. Они верили тем рассказам, которые уже несколько месяцев путешествовали по городу. Некоторые вроде бы даже побывали там и вернулись - потому, что еще не были готовы психологически. А вот теперь уже готовы и идут. Что это ТАМ? Где это ТАМ? Никто толком не знал. Но страшного ничего не рассказывали… А очень даже наоборот…
… Люди шли и внутренне, про себя, тайно, прощались с городом. Лучшим городом на свете - так думал каждый из них. Потому что нигде не было столько солнца и уюта. Уют прятался в маленьких двориках, мимо которых текла ОЧЕРЕДЬ. Каждый дворик был прекрасен и в каждый хоть раз в жизни, но заглянули все, проходившие сейчас мимо. Город был прекрасен своим замыслом, гениальными первоархитекторами, которые расположили его полукругом вдоль бухты. Все улицы старого города начинались от моря и текли в степи. Потому в Городе постоянно перемешивались морские ветры со степными. Запах морских глубин и бескрайних причерноморских степей. С высоты птичьего полета прочитывались все улицы и ,,как волшебная шкатулка, стоял маленький круглый великолепный оперный, а рядом - фонтаны, и дети с лягушкой, и кусок желтой екатерининской мостовой, и Лаокоон, и мэрия с курантами, и короткий, но прекрасный Приморский бульвар для стремительных прогулок на высоких каблуках и чтоб все оглядывались. Бульвар, над которым неслась мелодия из «Белой акации»: «Когда я пою о широком просторе, о море, зовущим в чужие края. О ласковом солнце, о счастье и горе. Пою о тебе я, Одесса моя… »
И Потемкинская лестница была видна сверху - маленькая- как на ладони. И два памятника - Александру Сергеевичу и Дюку, они недалеко далеко друг от друга стояли, и, несомненно, переговаривались по ночам…
В ОЧЕРЕДЬ по ходу, постоянно вливались люди. Вон молодая семья - буквально- таки ворвалась, будто за ней собаки гнались. Как выяснилось , за ней таки гнались несколько молодых крепких парней в камуфляже. Но вот незадача: семья-то влилась, а парни так и стояли на мостовой, и войти в ОЧЕРЕДЬ не могли. Что было безумно интересно, и странно, и непонятно, и наводило на какие-то абсолютно фантастические мысли…
… Дальше стало еще интереснее, потому что сбоку подошел батальон правосеков и тоже попытался остановить людей. Но опять же, без всякого результата. Они просто не могли войти - будто перед ними стояла непреодолимая преграда. Они били по ней кулаками и битами, но все было бесполезно.
… Мало того , скоро пригнали самоходки - и командир отдал приказ разогнать толпу. И самоходка разогналась, но остановилась ,как вкопанная в метре от ОЧЕРЕДИ.
Людям, идущим внутри так это все понравилось - их неуязвимость и недосягаемость - будто какие-то силы абсолютно фантастические распростерли над ними крылья. И все поверили и перестали бояться. Теперь на пересечении Пушкинской и Успенской все всегда понимали, что они в полной безопасности… И что все будет хорошо…
… А насчет Нового базара? Так он весь влился уже давно. Просто все тетки закрыли свои лоточки. Понабирали продуктов, чтоб кормиться, вызвали семьи по телефонам. И вот идут, некоторые даже в белых фартуках. Идут с тележками с молоком, сметаной, овощами и фруктами - и всех угощают…
… И уже не зажмуриваются, если в них швыряют с тротуара камни… Знают, что камни будут остановлены. Запнутся о преграду и полетят обратно - прямо в лицо швырятелям…
... И вообще, чем ближе к заветной пятиэтажке, тем больше радости и энтузиазма… И вот уже гитары обнаруживаются и люди хором поют любимые с юности песни…
И вспоминаются все почему-то те, из советского далека:
- Светит незнакомая звезда.
Снова мы оторваны от дома
Снова между нами города
Взлетные огни аэродрома
Здесь у вас туманы и дожди
Здесь у вас холодные рассветы
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты
И здесь -небольшая пауза, заминка, и подхватывают, все, кто слышит - ОЧЕРЕДЬ-то огромная, на километры уже:
-На-адеежда- моой компа-ас зе-еемноой
А удаачааа - награаадаа за смееелоость
А пееснии - дооовольнооо однооой
Чтоб толькооо о домеее в ней пееелооось
Слова волнами летят вдоль ОЧЕРЕДИ все дальше и дальше… И вот уже дальние улицы подхватили… Уже под Пересыпским мостом поют… И на Заболотного… И в Лузановке…
И вот уже многие из стоящих на тротуаре не выдерживают и входят, вскакивают, вбегают с разгону… И кого-то жена пытается удержать и плачет, и кричит, а криков не слышно, потому что «Надежда» заглушает все…
… К тому времени об ОЧЕРЕДИ знал уже весь мир. Ее фотографии и видео занимали первые полосы ежедневных новостей. Физики всех стран изучали ее приборами и пробовали на зуб.
Репортажи из нее делались совершенно беспрепятственно.
- Почему вы хотите уйти?- были первые вопросы репортеров.
- Потому что у нас уже нет сил здесь жить… Правительство хочет избавиться от нас, хочет, чтоб народ весь вымер …
- Посмотрите, какие они законы напринимали - все против людей…
- Потому что я одинокая и старая и жить мне не на что. Пенсия 1200 грн, а за коммуналку надо платить 1000… На 200 гривен я не проживу никак… Поэтому мне или с балкона кидаться или в ОЧЕРЕДЬ встать… Хуже не будет…
- Потому что моя страна меня ненавидит..
- Потому что не хочу, чтоб мой сын погиб в АТО неизвестно за что…
- Известно за что - за олигархов…
- Потому что ненавижу эту страну за то, что она сделала с нами…
- Фашистов ненавижу. А весь мир молчит…
- Потому что хочу дожить жизнь в покое и мире и дописать книгу…
- А я - картины. Вот взял с собой холсты, подрамники, мольберт, краски… Пишу лица из ОЧЕРЕДИ. Они хороши… Вообще, народ у нас хороший… Жаль, что такие правители достались…
- Потому что я говорю на русском, это язык моих отцов и дедов, а теперь, получается, что мои внуки не смогут его учить. И не будут читать в подлиннике ни Пушкина, ни Толстого…
- Потому что просто хочу счастья и мира… Устала…
- Потому что нами правят идиоты… Обезьяны с оружием, а нас заперли в клетку…
- Потому что страшно во что превратили молодежь - вон смотрите, что вытворяют…
Камера поворачивается в сторону руки - и в кадре появляется абсолютно мерзкая картина: десяток девиц в коротких юбчонках, задрали их, повернулись к очереди задами, обтянутыми желто -голубыми трусами, и похабно этими задами вертят.
- Тьфу,- сплюнул старый профессор философии - Мерзость. Вот все думаю: как легко человека вернуть в обезьянщину…
А молодняк кричал гадости и бросал снегом, смешанным с грязью. Но ни камни, ни снег все равно не долетали, а чаще всего непостижимым образом , бумерангами,разворачивались - и летели обратно - прямо в рожи негодяев. И никто не успевал увернуться. То же самое, кстати, происходило и с реактивными установками и самолетами. Потому и перестали стрелять.
… .Когда мне становилось совсем уж невмоготу, я включала на ноуте Моцарта и начинала танцевать… Танцевать в одиночестве под Моцарта - что может быть замечательнее… Когда-то в далеком детстве, я танцевала каждый Божий летний день, пока находилась у бабушки в Одессе. Просто в окна ярко и яростно светило солнце, заглядывали акации и шевелили ветками, полными белых гроздьев, я была маленькая и о жизни, предстоящей не думала вообще. Все было великолепно: жизнь, бабушка с ее маленькими, добрыми и хитрыми глазками, двор, залитый до краев солнцем, ветер с моря, рассказ Бажова, который я собиралась дочитать, соседка, принесшая в подарок миску больших фиолетовых слив… Бабушка часто водила меня на балеты в оперный, и возвращаясь домой, я начинала повторять все па, которые запомнила… Я поняла сейчас, что у меня была хорошая пластика и чувство ритма, я легко попадала в такт сложным мелодиям Чайковского и бабушка с удовольствием смотрела мои «концерты». Но никто не собирался вести меня на просмотр в балетную школу, никому это и в голову не приходило… А вдруг я бы стала балериной? Всемирно известной? И жизнь у меня была бы совершенно другой… Странно. Сколько в жизни неиспользованных поворотов и скрытых возможностей… Теперь я понимаю это: выйти замуж не за Борю (бррр), а за Гуньку, или уехать учиться в Москву - почему не уехала? Или в Питер? Или гораздо позже выйти замуж за бывшего одноклассника, миллионера… Почему отказалась? Выучить итальянский - ведь полгода же бегала на курсы, а потом опять же Боря (бррр) появился… Поступить на романо-германскую филологию, а не на примитивный филфак… Переводить книги… Выучиться играть на фортепьяно… А с одноклассником-миллионером могла бы жить в Париже. Дура. Хотя глупости все это. Мне моя жизнь такая, какая она есть, на самом деле нравится. Вот только страна не нравится… Но тоже есть выбор: сидеть, как мышь или бороться… Умереть? Пусть умереть. Уже не страшно…
…А сейчас, я включила Моцарта и сразу побежала на середину комнаты. Он ведь стремительный, надо успеть за ним. Стремительный и легкий. Легкий и стремительный. Легкомысленный, глубокий, страстный. Все одновременно и одномоментно. Жизнь-смерть. Добро и зло. ...Я танцую очень быстро… И начинаю в какой-то момент – щелк - и все освещается - понимать, что движение природы к весне так же неотвратимо, как движение человечества к добру.
Я танцую с упоением, никто ж не видит, я танцую для себя, я чувствую себя молодой и легкой, как пушинка. Я могу прыгать, поворачиваться, менять движения… Я начинаю улыбаться… Мне становится все равно, что происходит за окном. Есть Моцарт и я. Разговор наедине. Но разговор с таким накалом и самозабвением, что меня хватает только на четыре минуты… Всего на четыре… Потом я валюсь на диван и жадно глотаю воздух… Не девочка все-таки…
Наташка Маленькая.
… С детства Наташка Маленькая была известная « похатница». Так называла ее бабушка. То есть, напившись чаю, она сразу же шла по гостям, по хатам. Ей было куда идти , друзей и подружек у нее был полон двор. И это все не дети, а взрослые и пожилые люди. Первым делом, она шла навестить бабу Малашу. Баба Малаша уже ждала и выглядывала из окон веранды. У нее Наташка сразу же бежала в большую комнату, где стоял огромный резной буфет. Сквозь стекла виднелась посуда. Это было похоже на бал в королевском дворце. В смысле, красивые белые с золотом чашечки , напоминали придворных дам. Чайничек в центре, конечно же был принцем. БабМалаша уже несла чистое полотенечко. Наташка, высунув от усердия язык уже успевала к тому времени вытащить все чашечки и принца на стол. Теперь их надо было протереть. Она протирала и любовалась каждой чашкой. В овалах сбоку у каждой была прелестная картинка: вот пастушка с овечкой, а вот две пастушки в веночках. Картинки не повторялись. Было их ровно двенадцать. Кроме сервиза на полочке буфета стояли другие прелестные вещицы-маленькие статуэтки ангелочков, женщина под голубым одеяльцем, женщина в креслице… Все это зачаровывало. Баб Малаша сидела рядом, Наташка бегала вокруг стола, восторгалась каждым предметом… Потом, когда все водворялось обратно, они пили чай с вареньями и бубликами. Варений было несколько - в маленьких розетках – вишневое - густо-фиолетовое, светло-оранжевое абрикосовое - нежное с бубочками, клубничное и малиновое. Чай - обязательно с лимоном. Чайная церемония и разговоры продолжались долго. Потом Наташка помогала вымыть посуду, вытирала чашки, целовала Бабу Малашу в щеку и они прощались. Она уходила из гостей со счастливым видом и в животе у нее булькало от чаев и вареньев. А Баб Малаша махала ей рукой на прощанье. Если у нее были силы, она после БабыМалаши направлялась прямиком на второй этаж, где жил пожилой профессор-физик Николай Васильевич. У Николая Васильевича все было по-другому. Там были комнаты, переполненные книжными шкафами и полками. Полки ломились от томов. У Николая Васильевича Наташка впервые подержала в руках черно-красного с золотом Шекспира и сиреневого Джека Лондона. Рядышком стоял темно-синий Уэллс. Николай Васильевич позволял Наташе брать книги домой, она оправдала его доверие. Каждую взятую книжку она заворачивала в газету и читала очень аккуратно и быстро, не закладывая уголки… Она прочитала рассказ Уэллса о морских чудовищах и потом долго боялась входить в темную комнату или в море… Собственно, из-за переизбытка воображения, она так и не научилась плавать: повсюду ей чудились морские чудовища с длинными щупальцами. «Дверь в стене» поразила ее на всю жизнь - странная дверь, то появлявшаяся, то исчезавшая на длинной белой стене. А за дверью - другой мир, благоухающий и цветущий сад и тигры, разгуливающие по дорожкам вместе с детьми… Наташка была фантазерка и мечтательница. И за это ее любили все. И Наташка Большая, хоть и не верила во все ее фантазии, но любила ее сильно.
… Да, я забыла сказать, что когда она чуточку подросла, на нее нашел стих мытья полов. Теперь она ходила по хатам с конкретной внутренней задачей - непременно вымыть полы. У БабыМалаши, у Николая Васильевича, у Марьи Петровны. Те не знали что и делать, как остановить такое рвение. «Пусть моет,- сказала Наташина бабушка,- она и дома успевает. Так что - пусть моет».
… А Наташке нравилось оставлять после себя чистоту. Ведь свежевымытые полы так великолепно блестели…
Но это все осталось где-то там, на остановке «Детство». Наташа была уверена , Время физическая величина и оно материально. Все, что было - все осталось далеко в пространстве. До той точки уже не доехать, но она существует… Оттуда приходят сны.
А вообще, жизнь была прекрасна. Она была прекрасна вся: с потерями и обретениями, с любовями и расставаниями… Ко всему можно было привыкнуть… Вот только к войне, которая началась на Украине и к мерзопакостному отношению фашисткой хунты к народу привыкнуть было невозможно…
… С некоторых пор настроение у Наташки Маленькой очень сильно изменилось Все лето, осень, зиму она просидела у компьютера, очень редко встречаясь с друзьями. Она перестала улыбаться и петь песни. А если они и пели под Новый год, то все военные, из Великой Отечественной. Сидели впятером (Наташа долго думала - делать или не делать праздник. Потом решила- сделаю!!!) И собрала нескольких друзей. И они пели «Вставай, страна огромная», и «Мы - красные кавалеристы», и «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон» Но «от Москвы до британских морей Красная армия всех сильней!!!» И дедушка в военной форме с петлицами одобрительно смотрел на нее с фотографии на стене. Как соскучилась она по нему! И всю зиму она не могла ходить по городу, изнасилованному 2 мая.
У Наташки полгорода было знакомых. И масса друзей , она очень легко сходилась с людьми, потому что душа ее была нараспашку. А тут вдруг половина знакомых стали украми и разговаривать с ними было уже невозможно никак. А тут вдруг Саша - друг, греко-католический священник отрекся от нее всефейсбучно, потому что стал желто-блакитным… А ведь она столько раз вставала на защиту его Светлого дома - приюта для бездомных детей… А тут вдруг Саша Вабич - историк, занимавшийся одесскими партизанами ,резко так переменился и стал собирать деньги на АТО… И Инна Эмильевна - милый библиограф из Горьковки, и Светлана Ивановна - директор маленького музея… И Марк Дордиенко - стал руководить одесским Правым сектором и бить людей битами по головам… (А так вдохновенно рассказывал о своей книжке по истории Одессы и об отцах –основателях города у нее в передаче. И так ручки целовал за профессионализм. Сожгла она его книгу. На балконе. В ведре.И пламя оранжевое колыхалось, а Наташа злобно на него смотрела и виделись ей в этом пламени вовсе страшные картины)… А когда он написал на фейсбуке: «попробуйте, сепаратюги проклятые только рыпнуться на 10 апреля (День освобождения Одессы) и 2 мая (День сожжения одесситов в Доме профсоюзов, в котором Марк принимал самое активное участие), тут уж Наташа ответила ему публично: Мол, убивай, все равно придем. Воюй с женщинами и стариками. Стреляй в меня… И стала мечтать о пистолете… Чтоб с трех шагов, в сердце… Врагу… А где этот пистолет достанешь… Это ж сколько денег надо… И еще - научиться…
- Научусь,- зло подумала Наташа. Теперь ей было море по колено. Как всякому русскому человеку, переступившему через страх при виде фашистов…
… Вдруг что-то случилось с воздухом. Весна, что ли? И что-то затрепетало в душе - как птенчик крохотный… Она уже понимала, что случилось, и носила в себе это понимание осторожно и бережно. Она лелеяла его. И просыпаясь каждое утро с хорошим настроением, сразу же проверяла -на месте ли ощущение счастья? На месте ли птенчик?
Она теперь не сидела сиднем дома, а моталась с утра по городу. Как бы там ни было, но несмотря на календарь, который показывал, что все еще стоит февраль, хотя уже и доживает последние дни, что все еще продолжаются беспрерывные бомбежки Донецка и Луганска и она боится заходить на ФБ к друзьям, оттуда, чтоб узнать - есть ли они еще на белом свете.
Несмотря на безумную ненависть ко всем рожам и харям, сидящим в правительстве и парламенте, несмотря на рост цен и грустные лица абсолютно всех людей на улицах, Наташка все равно бегала счастливая.
Она вообще-то порядочно постарела за год войны, но сейчас по утрам она видела в зеркале себя прежнюю - из глаз так и брызгала радость и маленькие морщинки разгладились. Она бегала по друзьям, она сновала туда-сюда, чтоб узнать настроения и вселить надежду. Потому что теперь она уже абсолютно точно знала, что все будет хорошо.
Поэтому сейчас она ехала в маршрутке через весь город на Дворянскую в гости к своему старенькому 90-летнему другу Израилю Зиновьевичу Посталовскому. Она была абсолютно уверена, что он все поймет, как надо.
… И вот они сидят и пьют чай. Она привезла небогатое угощение: кусочек докторской колбаски и триста граммов сыра. Ее всегда поражали его глаза: глубоко-посаженные, блестящие и черные, очень молодые глаза. Да, она знала многое из его жизни. Танкист, трижды горевший под Сталинградом, еврей, которого после войны преследовали за придуманный космополитизм, случайно приехавший в город прокурор - фронтовой друг, который вытащил его из КГБ, и никакой обиды при этом на советскую власть - как и почему - для нее это так и осталось загадкой и тайной.… А, скорее всего потому, что в нем сохранилась детская душа и вера в человека.… Ему везло на людей. В подвале Сталинграда комбат, до войны учитель в школе, в минуты затишья, рассказывал ему , восемнадцатилетнему мальчишке о том, каким будет общество будущего и какими будут люди в этом обществе. Тогда-то он и решил стать учителем и заниматься развивающей педагогикой. «А-а-а.. У него молодые глаза, потому что он по-прежнему верит в человека,- когда-то поняла Наташа.- И понимает, что все зависит от Учителя. Он - романтик. Он должен услышать меня»
Он романтик, он услышал ее. И это несмотря на голод и холод в квартире. На то, что в соседней комнате лежал тяжело больной сын, чья жизнь целиком зависела от этого старика с молодыми глазами и быстрым умом.
- Израиль Зиновьевич, я приехала за вами. Согласны переехать… в одно замечательное место… Конечно, мы вас перевезем… Вместе с Вадиком, не волнуйтесь… Кстати, скорее всего, его там вылечат и поставят на ноги. Решайтесь… Я даже не знаю, стоит ли вам рассказывать все, боюсь, что вы подумаете, что я сошла с ума… Просто доверьтесь мне. И все. В крайнем случае, всегда можно вернуться обратно… Это я вам гарантирую…
- Наташенька, я вам верю. Когда нужно собираться?
- Не сомневалась в вас,- горячо сказала Наташа и обняла его крепко. - Вот ей Богу, не смейтесь, были бы вы помоложе - вышла бы за вас замуж, не задумываясь. Одна ваша книжка о школе будущего чего стоит. Она потрясла меня…
Он приподнялся и они обнялись. Знала она, знала, что он тайно влюблен в нее - и вот не выдержала… Так они и стояли. Люди, разделенные навеки временем..
- Завтра мы заедем за вами в девять утра. Ничего не берите с собой - ни вещей, ни еды. Ну, разве что, свои книги возьмите все. И больше ничего. И лекарства тоже вам там не понадобятся… Никогда…
Она оторвалась от него. И уходила, еще долго оглядываясь. Он стоял в дверях и по щекам его текли слезы…
Посталовский с сыном стал третьим, кого они подняли на КРЫШУ.
... Вообще, вначале все происходило достаточно сложно. Приходилось ездить по друзьям, объяснять и уговаривать. По телефону об этом говорить было невозможно, и все телефоны к тому времени прослушивались.
Это потом, когда об этом постепенно узнал весь Город и образовалась ОЧЕРЕДЬ, стало немного легче. С ОЧЕРЕДЬЮ никто справиться уже не мог. Это был самостоятельный, хорошо защищенный от любых внешних воздействий механизм…
А поначалу - встречи, уговоры, отказы в самую последнюю минуту, бегство прямо с крыши одного весьма уважаемого профессора, которому стало вдруг безумно страшно и он чуть ноги не сломал, прыгая с металлической лестницы на площадку… Профессора-психиатра, между прочим… Наташе потом пришлось его уговорами вновь подвести к ДВЕРИ, чтоб он постоял и понаблюдал… И все равно он ушел одним из последних. Когда в ГОРОДЕ почти никого не осталось. Вместе с Наташей ушел. Хотя жена, сын, невестка, внук уже месяц как находились там, и он приезжал на них посмотреть и помахать им ручкой. А потом ехал домой и пил горькую… Ну не умещалось в голове у него все это… Не умещалось…
… Теперь баба Маша каждый день ходила в парк Горького, как на работу. Сразу после чая, набрав хлеба и корочек полную торбу, шла. А что ей еще оставалось делать в жизни: сидеть на скамеечке у подъезда она терпеть ненавидела, как говаривал ее покойный муж, дети приезжали редко, внук почти не звонил, телевизор обрыдл. А тут такое занятие она себе нашла… Вот она идет по заснеженной аллейке… и начинает тихонько посвистывать, как Соловей Разбойник. Посвистывать и по сторонам посматривать. И тут рыжее что-то мелькнуло. Первая показалась, потом - вторая. Они такие стремительные и легкие - как пушинки, и красивые. Белки. Бегут к ней со всех сторон. Уже привыкли, да и голодно им тут, а она ведь с гостинцами: хлебушек, иногда пару яблочек принесет или орешков. И вот они набегают маленькой суетливой рыжей толпой - штук пятнадцать. И начинают бесстрашно на нее взбираться, как на дерево. По ногам, по пальто. Однажды одна заблудилась - и под пальто залезла, потом баба Маша ее вытряхивала. Вверх по ней, чуть не на голову, лезут. Она их уже по мордочкам различает: есть нахальные, есть робкие, есть шустрые, есть застенчивые. Она кладет хлеб на обе ладони и расставляет широко руки . Белки едят с рук и хрумтят, одна трескает прямо на плече. Баба Маша испытывает невероятный, как говорит молодежь, кайф. Она стоит и чуть не мурлычет от удовольствия. Потом вокруг собирается небольшая толпа с детьми. Баба Маша стала местной достопримечательностью: только она может легонько погладить белку - больше они никому не даются. Баба Маша стоит счастливая и не хочет уходить. Теперь у нее в жизни есть смысл - если она не придет- белкам будет голодно. Потому она приходит даже с давлением, даже с простудой. Кто ж, если не она?
… Когда я ее увидела первый раз , я ахнула и изумилась. У старенькой женщины в нищем пальтишке, было счастливое лицо, обращенное к небу. Она улыбалась и жмурилась от переполнявшей ее радости. Я познакомилась с ней. Узнала, могу ли вносить свою лепту в кормление белок - в смысле - приносить хлеб.
- Да,- ревниво сказала баба Маша,- но кормить буду я. Мои белки,- подтвердила она, став на секунду маленькой девочкой.
...Я тогда искала людей повсюду, чтоб повести на КРЫШУ. Тогда еще не было Очереди.
Я рассказала бабе Маше о предприятии и предложила пойти посмотреть. Баба Маша внимательно выслушала и, кажется, все поняла.
- Что и кормят там? И красиво?
- И кормят, и лечат, и заботятся. И не страшно. И люди все добрые.
- Так не бывает. Это сказка.
- Да, там, как в сказке. Это правильно устроенное общество. Мы до него не дорастем.
- Точно. ЗлобЫ у людей много сегодня. Уже много убито. Через кровь трудно перейти и простить.
- Ну так что, пойдете со мной?
-… Знаешь что, милая… Спасибо, конечно… Но… Не пойду я… Хотя очень хочется посмотреть… Но как я могу уйти? На кого белок оставлю… Не. Я не могу их бросить. Они ж меня ждать будут. Я ж для них - свет в окошке. Нет, не пойду…
… Я понимала, что все мои подружки устали и испытывают то же, что и я. Это проскальзывало иногда в разговорах вскользь. Мимоходом. Без нажима. Поняла, что все хотят умереть, что выхода не видят. «Умереть, уснуть…». Что сил жить больше нет. Только Наташка Большая держалась еще более-менее. Но на ней висел весь двор - конкретика, от которой не уйдешь…
Лиля.
Лиля шла по улице и громко ,и с восторгом говорила сама себе:- Что-то заскучал я по тебе, Лилька! Что-то заскучал я по тебе, Лилька! Она повторяла фразу, которую Арсений прислал ей утром на мобильный. Она знала, что эта фраза, написанная им за тысячу километров от нее, поможет ей пережить сегодняшний день. Ведь теперь каждый день надо было каким-то образом, напрягая все душевные силы, переживать…
А потом она ехала в маршрутке на переднем сиденье возле водителя и видела себя в боковое зеркало. Она рассматривала свое лицо и понимала, что за эти полгода порядочно постарела. Что-то непоправимое произошло с глазами, прежде блестящими и лучистыми. Лилины глаза - было главным, что задерживало внимание на ее лице. Они и в самом деле так сильно сияли, что казались огромными, они приковывали к себе и от них трудно было оторваться ,они несли какой-то вопрос и ответ одновременно.
Художники в первую очередь замечали Лилины глаза. «Девушка, можно я вас нарисую?» -она привыкла к этому вопросу уличных художников, расположившихся на Соборке и возле Дюка. На рисунках глаза обыкновенно получались в пол лица. А если к этому добавить цвет, какой-то странный, сразу скажем, цвет. Не просто зеленые, а болотные, с коричневыми вкраплениями... Из-за глаз Лиля в любом обществе сразу и безоговорочно привлекала к себе внимание. Стоило ей подойти к компании хорошо одетых гламурных женщин и мужчин, как взоры всех представителей сильного пола тут же обращались к ней. Она еще не успевала ничего сказать, а уже оказывалась в центре мужского внимания. Конечно, женщины злились, им это было неприятно. Да кто она такая, эта Лиля Симонова, наконец? Кто? Что она из себя строит? Архитектор. Ну и что? Они, как правило, принимали Лилю в штыки, но, собственно, были они ей тоже неинтересны. Как были неинтересны все, расплодившееся в наше время в невероятном количестве презентации, корпоративы, вечеринки, тусовки… Во-первых, она не любила общаться наспех, а любила спокойные задушевные беседы, во-вторых, была очень избирательна в выборе собеседников, в-третьих, ненавидела пустые разговоры…
…Итак, Лиля ехала в маршрутке, рассматривала себя в зеркало и думала о том неотвратимом и страшном, что надвигалось на страну - и на нее - маленького слабого человечка, волею судеб оказавшегося на Украине в 2014-м. Она пережила прошлогодний майдан, осталась без работы , потому что с ее политическими взглядами не могла работать ни в одном учреждении культуры. Майдан добрался даже до архитектурного управления… Ее тошнило от атмосферы страха – с одной стороны, подхалимства к новой власти - с другой… Она поневоле вынуждена была бывать на многочисленных заседаниях в присутственных местах. И доклад о 600-летии первого упоминания про город совершенно выбил ее из колеи… «Всякие попытки украинских историков вернуться к вопросу даты основания города, немедленно наталкиваются на резкое противостояние русского имперского толкования,- говорил докладчик- Для них важна прежде всего цель - во что бы то ни стало отстоять тезис, что Одесса является исконно русским городом. А исконно русским она является потому, что была основана по указу Екатерины Второй... Но еще в Литовской летописи 1415 года упоминается о вывозе хлеба из Качибея (Хаджибея)… » Она тогда вскочила первая и закричала: люди, вы серьезно к этому бреду относитесь? Вы что, с ума тут посходили все? Какой Длугош, он тогда еще не родился, какая Литовская летопись, какой Качибей…?»
Конечно, на следующий день она не пошла на работу, пошла через несколько дней и написала заявление об уходе на пенсию… И теперь сидела дома и дурела от тоски и невостребованности до такой степени, что это требовало отдельного разговора. Ела она мало, жила скромно и представить себе еще года три назад, что она превратится в такую вот испуганную мышь и не захочет выходить из дома, Лиля никак не могла. Большинство горожан сидели по норкам и дрожали, потому что количество страхов, обступавших со всех сторон , увеличивалось с каждым днем… Аналитики описывали страну, как огромный концентрационный лагерь, в котором заперты люди без работы, без еды, без денег…
… Да, Лиля была архитектором довольно известным в городе. Известным своими талантами и плохим характером. Плохой характер заключался в том, что Лиля боролась за сохранении неповторимого лица южнорусского города, спланированного гениальными архитекторами, но в город пришел капитализм, которому на это было наплевать. Поэтому Лиля дралась и орала на всех заседаниях городского совета по архитектуре и стыдила коллег и обзывала их последними словами за то, что они делают с городом. И за торговый центр «Европа» - стеклянный синий гроб, выросший прямо на Дерибасовской, Лиля отказалась его проектировать с самого начала и кричала, что не может вписаться в архитектурный ансамбль Дерибасовской это шестиэтажное прямоугольное чудовище.
- Стройте, - орала она,- стройте, но помните, что город создавался гениально, и было золотое правило – все дома не выше четырех-пяти этажей, чтобы улицы и дворы одинаково равномерно «простреливались « солнцем. Теплое южное солнце - одна из главных составляющих замысла… Вам хоть что-нибудь говорят эти фамилии: Деволан, Потье, Боффо, Бернардацци, Мельников, де Томон? Да они бы застрелились, а лучше бы вас всех тут застрелили за то, что вы сделали с городом… Вы, - она обводила коллег испепеляющим взором, - вы строите уродцев и монстров и продаете души дьяволу. Как можно было придумать этот зеленый ужас на месте Центральной гостиницы, как Петр Алексеевич,- с ненавистью смотрела она на главного архитектора. Я знаю, что деньги не пахнут. Но вам что Города не жалко? Вы - убийца… Впрочем, вы все тут убийцы… -Конечно, все сидящие возмущались, шипели и шикали. Она в очередной раз хлопала дверью и перестала здороваться со многими коллегами…
Лиля могла много зарабатывать, но она не могла предать Город. Она боролась изо всех сил, но это было невозможно остановить. Город таял на глазах. Поэтому Лиля в конце концов плюнула и ушла из профессии…
Выживать ей помогали краски. Вначале она просто брала мольберт и начинала накладывать на него весь цветовой спектр. Просто так: бездумно и безостановочно. Он по-прежнему завораживал ее. Потом она брала абсолютно белый холст и писала цветные дожди… Через весь холст тянулись зеленые, изумрудные, болотные, желтые, оранжевые, терракотовые, красные, алые, малиновые, бордовые и так далее, тягучие капли. Ей нравилось разъятие цветов, она упивалась им, как ребенок… Она вообще за холстом чувствовала себя пятилетней. Все сползало и отшелушивалось: вся жизнь и весь прежний опыт. Он был, по сути, бесполезен. Ей нравилось чувствовать, что она все забыла и ничего не умеет. Нужно было вновь привыкать к миру… Пытаться перенести небо и рассвет… Или черную страшную ночь… Или кричащего от боли человека… Когда-то в институте ей прочили славу художника… Теперь она вернулась к холстам и бумаге, накупила карандашей и красок и проводила дни за мольбертом. Большая комната, в которой было достаточно света, стала ее мастерской. Она перестала выходить на улицу и отвечать на звонки… Она зарылась в свет, тени, фигуры, цвет…
А дома, на стенах висело совсем мало картин. Любимый Брейгель, Яблоки –Вадика Целоусова, сумасшедшая точечная черно-красная графика Боречки Гаджулова со множеством божьих коровок и смешной Принцессой…
… Выходить из дома и правда не хотелось. На улице становилось все страшнее и страшнее. Правительственные войска разбомбили Донбасс. К тому времени количество погибших на донецком фронте достигло 60 тысяч человек. Беженцев в Россию было около трех миллионов. Фейсбук переполняли фотографии убитых детей, мирных жителей, трупами брошенных своими командирами солдат ВСУ.. Смертей было столько, что обывательское сознание не справлялось с ними и просто делало вид, что ничего этого нет.
Одновременно с обстрелами и смертями на востоке для второй половины страны продолжалась обычная как ни в чем не бывало жизнь : со свадьбами, днями рождений, шоппингами, тренировками в спортзалах, завтраками, обедами и ужинами, хождениями в гости, уроками в школах и пр., пр., пр глупостями мирной жизни, коих было миллион… Что тогда говорить обо всем остальном мире, который находился за пределами Украины? Всему остальному миру было глубоко наплевать на то, есть Украина или нет ее… Есть Лиля или нет ее. Есть маленькие дети, по полгода сидящие в донецких подвалах и спасающиеся от бомбежек, или нет их… Мир показал свою абсолютно бесчеловечную сущность… Лиля чувствовала хрупкость и беззащитность жизни перед лицом набирающего силы Зла…
Она пыталась читать Ремарка, но и Ремарк устарел и никак не шло чтение. Она вообще не могла ни читать, ни гулять по любимому городу. Могла только тупо сидеть и тюкать пальцами в клавиатуру компа и читать комментарии на фейсбуке…
Кроме сидения за компом , Лиля много спала. Это выглядело так: она просто накрывалась с головой одеялом и погружалась. Уходила в темноту. Она спала несколько раз в день. И ночью спала… И часов сна стало уже гораздо больше чем не сна. И Лиля стала подумывать о том, что не уйти ли вообще отсюда в страну снов и грез. Как? Каким способом? Она стала примерять эти способы на себя… Перейти тонкую грань…
Да, был другой путь. Он нравился Лиле больше - найти людей, которые борются и не прячутся в мир снов. Но найти их она не могла никак… Поэтому утро начиналось с ощущения безумной паники . И –немедленно-полтаблетки гидазепама под язык. Гидазепам через какое-то время смягчал реальность и она становилась не такой устрашающей.
А вокруг жили другие люди. И они становились с каждым днем все несчастнее и несчастнее, все обездоленнее и обездоленнее. И инфляция галопировала, и цены менялись каждый день. И стоимость тепла и света выросла по сравнению с прошлым месяцем уже втрое… Бабушки на улицах становились все беспомощнее и беспомощнее и стояли повсюду с протянутой рукой, почти беззвучно шелестя губами… И Лиля уже плевать хотела, когда лезла в кошелек за деньгами на хлеб и молоко. Она знала сколько их там осталось и не хотела думать о том, что скоро их там не будет вовсе. «А утоплюсь. Или брошусь с крыши. Или напьюсь гидезепама. Или открою газ» - беспомощные эти мысли все чаще и чаще приходили в голову. Как маленькие соломинки, мол, пока ты сама можешь распоряжаться своей жизнью, ты еще человек, а не животное. Захотела- распорядилась. И будьте мне здоровы. Но осознание того, что есть собака - а что станется с ней? Вот – и за собаку она в ответе. И за Нину Васильевну - чьей последней надеждой она, по сути, является. Кто позвонит ей и принесет молока и хлеба? Что, ж умирать старухе в одиночестве и беспомощности… Равно, как и кошки уличные, мелкие какие-то и несчастные, живущие под магазином, которым она дает что-нибудь поесть каждый день. И они доверчиво бегут ей навстречу. А потом, съев хлеб или молоко, долго бегут за ней к подъезду, в надежде, что погладит. И сердце ее не выдерживает. Лиля приседает на корточки и начинает гладить. Гладит и говорит им что-то ободряющее. Мол, не дрейфьте, кошки, я пока еще с вами. И завтра хлеба подкину… А сама начинает при этом плакать: очень уж кошек жалко, и людей всех…
И вот это пронзительное ощущение краткости и хрупкости маленьких человеческих жизней, разбросанных как искорки во тьме космического холода и беспросветья, не покидало Лиличку с некоторых пор постоянно… Ей хотелось раскинуть над всеми руки и защитить… Иногда она разговаривала с кем-то внутри себя: если ты всемогущ, то защити всех… Или переделай… Пусть человек перестанет бояться боли и станет свободным от страхов… Ведь ангелы, например, не боятся боли и смерти… Вот стали бы люди все, как ангелы и перестали бы бояться… Об этом с некоторых пор Лиля думала беспрестанно… И куда-то в небытие, черное и бездонное, ушла вся ее прежняя жизнь: с детством прекрасным как полет птицы, когда жизнь представлялась бесконечной, с юностью бесшабашной, наполненной до краев первой любовью – о, где вкус губ того мальчика, где, в какой точке пространства остался он? С первыми шагами в профессии, с замужеством и рождением дочки, опять с бесконечностью обозреваемого и расстилающегося впереди жизненного пространства, хотя вокруг в срок и не в срок умирали люди, отмечая вехами - что нет, что и у жизни есть конец… Развод и новые любови… Сколько их было? О каждой можно написать отдельный большой текст… И всякий раз - отчаянно, как в сладкий омут кидалась она в них… И ничего тогда не предвещало вселенской катастрофы бытия… Казалось, жизнь устойчиво стоит на своих столпах и ничто ей - в размерах страны, а уж тем более, планеты, не угрожает… И вдруг… Наступил этот страшный год.
И многие еще не понимали, что закончилась эпоха потребления. Не понимали сорокалетние мужчины, хорошо и тяжко потрудившиеся на перепродажах, нажившие пятикомнатные квартиры с евроремонтом, плазменными телевизорами, посудомоечными и стиральными машинами, микроволновками и прочей бытовой хренью, не говоря о персональных компьютерах, планшетах, айпадах, мобильных телефонах, автомобилях на каждого члена семьи, обязательных норковых шубках у жен и дочек. Обязательном летнем и зимнем отдыхах в Анталье, Париже, Эмиратах, Египте, Мальдивах, Кипре… Не понимали почти ничего владельцы тридцатикомнатных особняков с зелеными лужайками и голубыми бассейнами… С домашними спортивными залами и погребами, полными французских и испанских вин… Не понимали ничего их жены, сделавшие по несколько пластических операций и разучившиеся громко и искренне хохотать… Не понимали, что и какой силы надвигается на них… Это как цунами в океане. Землетрясение уже произошло. И вода отхлынула от фешенебельного курорта. Но небо по-прежнему голубое и люди нежатся на солнце… Только вдруг из глубины океана раздается рычание, но никто еще не готов убегать сломя голову… Да и некуда убегать, собственно…
К соседям со второго этажа привезли родную бабушку из Дебальцева. Как-то вывезли, лучше и не рассказывать. Бабушка сидела в уголке на кухне и все время плакала. Бабушке было 90 ,и она помнила еще гитлеровцев.
- Пришли два хлопчика и говорят мне, а ну, вставай, бабка, идем на расстрел , взяли меня под руки и потащили куда-то. А там уж людей полно - их из убежища вытащили. Детки малые. Женщины. Поставили нас всех, а меня ноги не держат, я говорю: дайте мне сынки, скамеечку… А они смеются - зачем тебе скамеечка, старая, счас валяться будешь. Наставили на нас ружья. Целятся. Я им - сынки, что ж вы, как фашисты настоящие? А они смеются. Тут командир ихний видать, пришел. Посмотрел на нас и говорит: отпустите их… Ну и отпустили… Мне-то все равно уж не страшно… А вот детки малые…
Лиля слушала бабушку и ненависть ознобом пробегала по ее телу. Трясло Лилю, как никогда не трясло… Хотелось немедленно сделать что-то. Научиться стрелять. Ходить темной ночью по городу и подрывать машины правосеков, бросать в их окна бутылки с зажигательной смесью. Хотелось стать большим и сильным мужиком и поубивать их всех. Или хитрой и злобной женщиной - сыпать им отраву в водку, чтоб посдыхали, как крысы. Хотелось отмщения за поруганный город, за страх, с которым все забились по норам, за беспомощность…
… И была у Лили своя крошечная тайна. Она носила ее в душе осторожно, боясь расплескать. И тайна эта помогала ей жить. Вот и сейчас она опять открыла мобильник и стала перечитывать сообщения от Арсения. Арсений жил в Париже, работал журналистом на русском радио, и год назад у них нежданно-негаданно начался виртуальный роман в фейсбуке. Это, наверно, выглядело смешно со стороны и Лиля никому об этом не рассказывала. Кроме подруг, потому что им можно было рассказать все.
Они познакомились в фейсбуке прошлым летом. У них началась переписка, потом разговоры по скайпу и Лиля много раз пыталась объяснить сама себе: как это получилось, что он звонит ей по пять раз в день, чтоб только посмотреть на нее? Как это получается, что они могут разговаривать бесконечно? По тональности и накалу все это было похоже на ее первую любовь. На отношения с мальчиком, за которого она так и не вышла замуж , но помнила о нем всю жизнь. И вот сейчас Арсений написал из Израиля, где он в командировке: Что-то заскучал я по тебе, Лилька! И она перечитывает эту фразу уже в десятый раз и ей хочется от этого танцевать и смеяться…
А однажды Арсений написал: Вдруг захотел от тебя ребенка!!!
- Арсюша,- ответила она ему,- ты забыл сколько мне лет…
- Да и я тоже не мальчик. В этом году пятьдесят девять будет…
Арсений все время думал о том, как вырвать Лилю из ее украинского ада. Он жил в Париже с женой, о которой, говорил, что ненавидит.. Жена следила за каждым его шагом .Много лет назад он пытался уйти, но почему-то не ушел. Кто его знает - почему. Лиля принимала Арсения таким, каким он представлялся. Для того, чтобы разговаривать с ней - он по субботам брал айпад и гулял по Парижу. Он показывал ей улочки и улицы, мосты, Сену. Он сидел в кафе, они пили вино и чокались в экран. Он писал ей каждый день «Люблю!» с тремя восклицательными знаками. Лиля отвечала тем же. Оба были страстными и предельно открытыми натурами. Никто никогда до этого так бесстрашно и отчаянно не признавался ей в любви. Обычно мужчины немногословны и жадничают: им жалко забрасывать признаниями любимую женщину. Только тот мальчик в семнадцать лет не жалел слов. ...Но развод был многотрудным делом в Европе… Да и кто его знает, думала Лиля - навидит или ненавидит. У них были взрослые дети - жили в Америке. А они вот в Париже, куда Лиля никогда не попадет из-за отсутствия денег… Хотя Арсений уже раз сто звал и предлагал выслать денег… Но у Лили не было визы. А получить ее сейчас - в разгар войны. Ехать в Киев и стоять там в очереди в посольстве - не было у нее сил на это… Просто, мы оба романтичные натуры - и придумали себе великолепную игрушку - любовь в зрелом возрасте,- так она объясняла ему все, что с ними происходило.
Арсений же иногда задавал страшные вопросы: если я разведусь - выйдешь за меня.
- Если разведешься- выйду,- вдруг очень смело произнесла Лиля. Слова сами вырвались… Потому что, засыпая, она уже давно, каждый день бродила с ним по Парижу и держала за руку…
Вот такая была у Лили к тому времени сложная и непонятная внутренняя жизнь…
… Одесский поэт Миша Венедиктов, которого все звали Михась, сидел за компьютером и писал стихи. Вообще-то он записал их на бумажке, теперь переписывал и правил. Его комп стоял на маленьком столе, придвинутом вплотную к незанавешенному и давно не мытому окну. Миша жил холостяком и на немытое окно плевал. Потому что там давно упала ночь, она была черно-синяя, интригующая. Миша любил ночь. Днем он все время хотел спать или спрятаться от солнца. Ночью голова становилась ясной и в нее легко приходили стихи. Сегодняшние стихи Миша посвятил безымянной звезде, которая обнаружилась вдруг в правом верхнем углу окна. Звезда тихо сияла, а Миша торопливо, будто за ним гнались собаки, пытался зафиксировать строчки, рождавшиеся в голове… Его всегда удивляло и восхищало это чудо: из чего возникают стихи? Как бы быстрее донести их до бумаги, чтоб не расплескать по дороге… Он верил, что в будущем что-то такое придумают, что стихи прямо из нейронных связей, отталкиваний и сближений будут перетекать на бумагу…
Строчки торопливо выскакивали на белом экране:
- Несутся машины, ломаются нервы
Все ищут жилья, теплоты и уюта,
И ты не последний и даже не первый,
Который решил, что ты нужен
Кому-то…
Последние строчки никак не получались… А пора было одеваться и идти.
Миша посмотрел на часы - было три ночи. Он одел старенькую черную куртку, черную вязаную шапочку, взял с собой черный большой полиэтиленовый пакет. И вышел из подъезда. Звезда переместилась ближе к деревьям. Миша помахал ей рукой, как подружке и пошел в темноту. Стояла глухая ночь.
Миша шел по маршруту, который он придумал днем. Он подходил к любому пространству - будь-то школьный забор, торец пятиэтажки, чистый кусок фасада и быстро писал, нажимая на баллончик с черной или красной краской, предварительно оглянувшись по сторонам. Это была его ночная работа. Миша исписал уже весь свой микрорайон и перешел на соседний. Три часа ночи - лучшее время, когда почти никого нет на улице. Самое расчудесное время. Иногда он доставал детское водяное ружье и писал, брызгая вверх на большие рекламные щиты, стоявшие вдоль дорог. Это было опасно. Дороги освещались, писать надо было быстро. На щитах он просто рисовал красную звезду. А так, после его ухода на всех стенах черной краской писалось: Народ, проснись! Фашизм не пройдет! Назад в СССР! Долой нацизм! Одесса - город-герой! Одесса - русский город! Не забудем 2 мая!
Утром Миша с огромной радостью обходил все свои ночные места. Особенно ему нравились красные звезды на огромных щитах. Он слушал одобрительные разговоры людей возле своих надписей и понимал, что живет не зря. Что его маленькая личная партизанская война заставляет людей остановиться и задуматься…
… А в тот день, вернувшись домой в шесть утра и тщательно вымыв руки от краски, он таки сел и дописал строчки, потому что всю ночь повторял их, боясь забыть:
-Кому-то? - Кому же? Кому же? – Кому же?
Быть может себе в час хмельного веселья,
- Кому же, кому же, кому же ты нужен?
- Ты нужен бездушной и вечной Вселенной…
… Наташка Маленькая. Кудрявая светло-русая небольшого роста, не худышка и не толстая, какая-то ослепительно хорошенькая, отчего мужчины сразу же укладывались штабелями и были готовы на все. Даже самые занудные из них. Наташка была влюбчива, влюблялась быстро и на всю жизнь… Мужчины ей нравились разные. О каждой ее любви можно написать отдельное художественное произведение. Она влюблялась беззаветно, уходила от предыдущей любви со слезами и истериками, но оставаться уже не могла. Ее безудержно несло по бездорожью. В ее дон-жуанском списке было уже очень много известных одесских мужчин. С большинством она умудрялась остаться друзьями. Лишь небольшая часть слышать о ней не могла и была готова ее убить.
Один капитан дальнего плавания преследовал ее после разрыва целый год, но Наташка так и не вернулась к нему… Она была гремучей смесью жизнелюбивого романтика, одолеваемого нередко приступами хандры и депрессии - тут тебе танцует в одиночестве под Моцарта, а через пару часов бьется головой об стенку от безысходности и непонимания - зачем? А тут с подружками треплется у одной из них на кухне - и ее слушают с восхищением - как она умеет рассказать. Сколько в ней эмоций и силы! Журналистом была. В свое время очень даже известным и в городе, и в республике. А сейчас вот осталась без работы - а куда ж она пойдет- она ж сепаратистка - это каждая собака в городе знает. И теперь сидит у ненавистного и ненавидимого фейсбука в тщетном ожидании услышать кого-то, кто объяснит как жить и что делать в этой стране, похожей на закупоренную консервную банку, заброшенную в ближний космос, полную миллионов крошечных микроскопических человечков, трахающихся, рожающих, ездящих на тамошнее Майями и в Париж, мечтающих о новой машине,- и не знающих, что они - в банке, и кислорода с водой хватит еще дней на десять. А там - кранты.
Так вот, Наташа в то лето очень полюбила сидеть на Крыше. От безысходности окружающей ее жизни и продолжающегося романтического мироощущения. Никакими палками оно из нее не выбивалось. Потому что оно или есть в человеке, или его нет. В Наташке оно присутствовало постоянно. Шло вторым, а, может, и первым, планом. Потому что иногда с ней невозможно было общаться. Хотя она варила завтраки, обеды и ужины и была исправной женой. Но впечатление такое было, что все это ей неинтересно, что все это пофиг. А находится она в это самое время неизвестно где. Поэтому скажу вам сразу - из нас четырех только Наташка Маленькая могла найти ВЫХОД. Потому что она до сих пор верила в чудеса…
… Потому она и облюбовала, наконец, Крышу и стала просиживать на ней в одиночестве с сигаретой долгие летние вечера, тихо беседуя со звездами. Она сидела на Крыше, смотрела то на светящиеся слабым желтым светом окна, то вверх - в бездонную тьму, от которой дух захватывало ,и предавалась унынию. Звезды и космос были абсолютно безучастны и непроницаемы. Ничто не касалось их. Они были и будут вечно. А здесь и сейчас решается вопрос физического уничтожения миллионов людей. Касается ли это звезд? Нет, конечно. Сколько миллиардов этих крошечных суетящихся существ уже кануло во тьму, сколько еще канет бесследно. Звездам было все равно. Им было пофиг. Наташа чуть ли не ненавидела их за безучастность. К кому обращаться? Кто спасет? Страх подступал отовсюду.
Жизнь на Украине стала вдруг враждебна человеку. Откуда, из сплетения каких невероятных случайностей вдруг опять вынырнули и возродились бациллы фашизма. Уж лучше бы просто чумы… с ней можно было бы побороться. Человечество бы испугалось и приняло бы меры по спасению. От фашизма, как выяснилось, ничего предпринять было невозможно. Он пролез повсюду, он нарядился в национальные одежды, он заговорил на национальной мове, он объявил войну русскому миру - а всех неприемлющих его, назвал инакомыслящими и подлежащими уничтожению… Он всего лишь за двадцать пять лет воспитал новые поколения ничего не помнящей молодежи - и вот уже Наташин внук с ними. И уже ненавидит Рашку. О, как она ненавидела это слово! И каждый раз, разговаривая с Сережкой и пытаясь докричаться до него, бросала в отчаянии трубку мобильного.
А еще на все это наложился капитализм , и у них с внуком образовалось разное классовое сознание. Внук - вроде бы как представляет вместе со своим отцом нарождающийся новый класс мелких буржуа, а она - Наташа - со своим дедушкой - красным кавалеристом остатки умирающего социалистического сознания. И соединить их невозможно никак… А главное- голод и безработица подступают со всех сторон. И очень хочется найти способ и уйти из этой жизни. Об этом Наташа думает все чаще и чаще… Она не такая сильная духом, как Большая… Она больше не хочет бороться… Она все думает и думает над способами - как уйти… И понимает, что думающий человек- это сплошная боль и страдания. И наступает момент, когда сил выдержать все это уже не хватает… Да. И признаюсь, была мысль улететь с крыши. Раскинуть руки и улететь. И сделать это не в лихорадочном состоянии. А спокойно и обдуманно. Но время, видимо, еще не настало. А ведь посмотришь на нее- ни за что не догадаться о страшных черных мыслях… Красивая и веселая женщина, полна жизненных соков… Но вот однажды… Однажды, прогуливаясь по нагретой солнцем поверхности КРЫШИ, она вдруг наткнулась на нечто. Что, скажем сразу, изменило не только ее жизнь, но и жизнь практически всех людей.
Приготовьтесь к принятию ТАЙНЫ.А ведь тайна только поначалу тайна, а потом- как разноцветный фейерверк, так и брызжет во все стороны. Стоит только приоткрыть завесу…
Итак, гуляя по крыше в тот грустный вечер, Наташа неожиданно почувствовала преграду, ставшую у нее на пути. Что было странно очень. Преграда была упругая, как воздушный шар. Мягкая, но плотная. Прикасаться к ней было даже приятно и ничуть не страшно. А потом рука ее вдруг попала в какую-то дырку, и на нее повеяло прохладой. Любопытная Наташа потянулась к этой дырке и просунула в нее голову. То, что она увидела, потрясло ее до такой степени, что она, не задумываясь ни на секунду, как гусеница, влезла в отверстие всем телом.
… И вот она стоит на пригорке, а перед ней – изумрудный луг с алыми маками. А, может, это и не маки вовсе. Какие-то огромные цветы, похожие на маки. Луг тянется очень далеко и где-то там ощущается море. Его не видно, но оно есть. Наташа сделала несколько шагов по траве. Страшно ей не было совсем. Даже если она странным образом перенеслась бы за биллионы километров в другую Галактику. Отчего-то в душе сразу появилось радостное спокойствие и осознание, что теперь она спасена. Она пошла по траве - маленькая фигурка в смешном домашнем дешевеньком китайском костюмчике сиреневого цвета и в шлепанцах на босу ногу. Трава выглядела неопасной - мягкой и пахучей. В нее хотелось залечь, а еще лучше - бухнуться и поваляться. Или разбежаться с горки и расставив руки, мчаться, как птица… Казалось, душа переполняется радостью, свалившейся нежданно-негаданно… Все плохое и черное улетучилось… Ветер был упруг и нес безумные какими-то ароматы…
Наташа любила Стругацких и потому сразу же поняла, куда попала. Но что делать дальше она не знала. Потому продолжала идти и идти к морю…
Потом в небе появился крошечный белый летательный аппарат, он покружился и сел неподалеку. Из флаера вышла худенькая женщина в белом платье с розой в густых черных волосах. Она помахала Наташе рукой, улыбнулась и приглашающе показала на самолетик. Наташа медленно подошла к ней. Сердце ее забилось. Но повторяю - было совсем не страшно. Она подошла и улыбнулась. Улыбка вышла несмелой.
- Здравствуйте,- сказала женщина - Меня зовут Ассоль. Мы давно заметили вас , я сразу же вылетела навстречу. Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Она взяла Наташины руки в свои, подержала их немного, и тепло, и ощущение безопасности разлилось по всему телу.
- Садитесь,- открыла она дверцу. - Хотите воды?
- Хочу. Очень. И простите меня за такой вид. Я же не знала… Я ж просто сидела на крыше, воздухом дышала… И вдруг дырка…
Тем временем они оказались в открытой кабине белого флаера. Ассоль нажала на что-то и флаер легко оторвался от травы. Они летели невысоко. Наташа пила маленькими глотками воду из странного, почти невидимого стакана. Вода пилась ,и стаканчик исчезал. Вода ли это была, но только она убрала волнение, сердце перестало биться как сумасшедшее, иголочка боли в виске исчезла, губы перестали дрожать…
- Сейчас мы прилетим в Поселок и поужинаем. - Ассоль говорила на чистом русском языке. – Вас зовут Наташа, я знаю.
-Скажите,- что мне все это не снится.
-Вам это не снится. Вы попали в другое измерение, и у нас все устроено хорошо и правильно, и мы спасем вас,- я ведь знаю, все, о чем вы хотите спросить.- Утром вы встретитесь с представителем Совета и мы обговорим с ним все вопросы, касающиеся эвакуации.
- Эвакуации людей?
- Да, людей, оказавшихся в чрезвычайно опасной для здоровья и жизни ситуации…
Наташа положила голову на руки, лежавшие на приборной доске и неожиданно стала плакать. Она плакала навзрыд, как человек только что готовившийся к смертной казни и вдруг получивший известие, что казнь отменяется. Она плакала тоненько и горько, как не плакала уже полгода - потому что там слезы были бессмысленны - женщины в концлагере не плакали, потому что надежды не было никакой… А здесь перед ней вдруг образовалось огромное море надежды и это было упоительно. И слезы становились все светлее и чище. Ассоль повернулась к ней и сказала:
- На самом деле теперь все будет хорошо. Верьте мне. И выпейте еще водички, пожалуйста.
Наташа выпила, вытерла слезы и внезапно уснула…
… А когда проснулась, то вначале боялась пошевелиться - так не хотелось расставаться со сном. Но выяснилось, что то был не сон. И кровать была необыкновенно мягкой и упругой. И простыни - белейшие. И окна - во всю стену - и в них до горизонта синело безупречно-спокойное море… А на стенах - повсюду парили работы любимых ею импрессионистов. И первое, что она увидела - подсолнухи, а потом звездную ночь…
... Людмила Геннадиевна до войны занималась небольшим бизнесом. Осталась у нее еще приличная сумма денег. А тут детей привезли из Дебальцево в интернат. Она посмотрела на них - и сказала, что забирает, что справится лучше. А так как в городе ее хорошо знали, то детей ей отдали. Пусть пока подкормятся. Отвезла их в свою квартирку в Ломаном. Шесть человек. Дети, оставшиеся сиротами в Донецке. Вот Света из Дебальцево. Ей 15 лет. Ее солдаты украинской армии объявили сепаратисткой и посадили в подвал СБУ. А у нее не так давно была удалена почка. Теперь вот плачет все время… Костик в легонькой серой курточке, ему восемь и Леночка пяти лет - брат и сестра.
… Два мальчика и девочка из Лугутино. Старшей - семь лет, Игорю - шесть, Кириллу - три года. Мать загуляла с нациками и уехала с ними, бросив детей на произвол судьбы. Дети сами себе готовили, сами прятались от бомбежек в подвале. Мальчишки - рубили дрова и варили кашу.
Людмила Геннадьевна вначале их накормила супом с вермишелью и фрикадельками, а потом нагрела бойлер, чтоб всех выкупать. Света ей помогала. Вообще, дети, на удивление были тихие и небалованные. Они все время прислушивались к тому, что происходит во дворе, за столом сидели тихо, как мышки. Вначале они выкупали самых маленьких… Завернули в простыни, оставили сушиться на диванчике… Людмила привезла с собой узелок с какой-то одеждой - ее не хватало. Нужно было срочно пойти с утра на Новый и прикупить колготок, свитерков, трусиков. А пока будут так бегать. В чем есть. В доме тепло. Вечером пришла Наташа Большая. Принесла каких-то круп и молока. Пошла на цыпочках посмотреть. Малыши спали.
- Кроватей и диванов хватает.
- Мне завтра надо сбегать одежду прикупить - колготок нет, трусиков…
- Я тебе счас денег принесу, их вон кормить надо. И книжек детских у Тоньки возьму.
-Ужас какой, представляешь - Света- самая старшая сидела в холодном подвале неделю. Почти не кормили. Хорошо, что хоть не насиловали… Хотя кто знает…
- Схожу с ней завтра к врачу. Но сначала - одеть… Впрочем, вы недолго здесь будете. Завтра вечером или послезавтра я вас всех отвезу в одно очень хорошее место...
А началось все вот здесь в пятиэтажке, на Лилькиной малюсенькой - два на три, кухне, где едва помещался стол, приткнутый к стене, немного кухонной мебели, и где в тот воскресный день, вокруг стола сидели мы, вчетвером: две Наташки, Лилька и я, ваша покорная слуга, автор сих, как писали в старину, записок. Мы - четыре подружки-одноклассницы, жившие когда-то в одном районе и учившиеся в 122 школе, а теперь в том районе возле Нового базара осталась только Наташка большая, а Наташка–маленькая и Лилька, путем сложных обменов и перемещений, разводов и новых браков, оказались в одном подъезде. Лилька - на третьем, Наташка - на пятом этаже. Запомните - на пятом, что крайне важно для дальнейшего повествования.
Многое объединяло моих героинь. Прежде всего общее детство - они были одноклассницы. Общая жизнь - они дружили с первого класса. Общее время- все катаклизмы, происходившие со страной: распад Союза, переход от социализма к капитализму - трагический в общем-то, двадцатипятилетние попытки Украины построить страну,- жизни их протекали на фоне всего происходящего. Они пытались выживать, делать собственный бизнес,- никто из них так и не стал бизнес леди, никто не вышел замуж за миллионера - хотя у Наташки Большой и был ухажер, но не сложилось. И никого из них судьба не щадила. И вот им по пятьдесят пять, и все уже на пенсии и все, кроме Большой, сидят дома, потому что работы нет. И вроде бы пора закрывать лавочки - и подводить итоги, а они еще шевелятся, еще строят какие-то планы, еще пытаются мечтать… В то время как страна, набирая скорость валится в пропасть… И никому дела нет ни до чьих судеб…
Итак, мы сидели и болтали. Стоял февраль 2015. И хотя за тысячу километров отсюда, на Донбассе, шла настоящая братоубийственная война и умирали дети, но в Одессу она по-настоящему еще не пришла. Одесса замкнулась после второго мая и вела себя очень тихо, как человек, получивший палкой по башке и испугавшийся на всю оставшуюся жизнь... Да, мы сидели на кухне. Было нам уютно, тепло, уже съели оливье и почти доели мясо по-французски, выпили полбутылки неплохого коньяка. Коньяк - очень хорошо пьется в середине воскресного дня : он согревает изнутри, разгораясь в животе, как маленький и сильный огонь… Огонь этот не только заставляет кровь бежать быстрее, он чуть-чуть, самую малость, изменяет сознание, сглаживает невыносимо-острые углы действительности и вдруг наступает момент, когда кажется, что все хорошо… А что хорошо?- спросит любопытный читатель.
- Что? Да все. Стены ограничили пространство, отрезали суету улицы, конъяк согрел души и можно на пару часов сделать вид, что ничего плохого, что переполняет сегодня жизнь, просто не существует.
- Девчата, а помните Гуньку,- спросила Лиля.- Еще бы не помнить,- рассмеялись обе Наташки,- твоя любовь в четвертом классе.
- В четвертом, а потом в десятом.
- Да все помним, даже то, как вы целовались на скамеечке в темноте, бессовестные, думали, что мы не видим…
- Вот, -вздохнула Лиля,- если бы вышла за него замуж, все было бы по-другому…
- Эх-х,-если бы да кабы,- ответствовала Наташка Маленькая, у которой четыре мужа было.- Думаете, нужны мне были эти четыре мужа? Мне нужен был один-единственный - Эдик. Но Эдик меня бросил.
- Эдик бросил, Саша разбился на машине, - вздохнула Наташка Большая, так больше и не вышедшая замуж.
-Ты могла выйти десять раз,- сказала Маленькая. - Вон сколько мужиков всегда вокруг. Даже сейчас.
- Почему даже,- оскорбилась Лилька и побежала к зеркалу.- Чем мы плохи, а? Ну и что, что пятьдесят пять.
- Шесть,- уточнила Большая.
- Не вредничай!!! Мне дают не больше сорока пяти,… ну сорока восьми…
- Дурочки вы,- резюмировала Наташка Большая.- И в головах у вас одно и то же… А ведь старость подкатывается, сволочь поганая и уже дышит в спину… Иногда как дохнет из пропасти холодом… И так страшно становится… Как посмотришь на старушечку какую-нибудь, бредущую с палочкой. Не хочу. Лучше умереть. Не переживу всего этого: больниц, капельниц…
- Да что ж ты начала… Так хорошо сидим… Вот можно полчаса без сермяжной правды, можно? Вот я, например, еще влюбиться хочу. И влюблюсь… Нынче же весной.
- Толку-то… Мужик нынче не тот уж пошел… Никакой мужик нынче, одним словом… Кстати, что там у тебя на виртуальном фронте?
- У меня любофф продолжается,- радостно сказала Лиля.- Восьмой месяц уже.
- Значит, скоро родишь. Кого ждем - мальчика или девочку?
- Невозможная ты, Наташка!!!
- Эх девчонки,- сказала самая серьезная из них Наташка Большая,- Эх, девчонки… На белом свете война, а вы все о романах… Не знаю, как у вас, а у меня настроение повеситься. Исчезнуть. Умереть. Уснуть. И видеть сны, быть может?.. Потому что страшно очень и безысходно. Я уж и на фейсбук не хожу. Я уж и просыпаться по утрам не хочу. Хочу - туда, в темноту, в ни во что… Вот чувствуете ли вы, как стали все вокруг бояться. Как тянутся и жмутся друг к другу? Конечно чувствуете… Иначе не собирались бы мы здесь… Вот я совсем надежду потеряла… И не знаю, как жить дальше…
… Они притихли. Потому что знали, что у Наташки Большой всегда все серьезно. Может быть, она – самая умная из нас всех - решили они когда-то. Лучший математик и физик в школе, лучший аналитик. Потом - кандидат экономических наук. Теперь - доктор.
Конечно, первой нарушила тишину Маленькая. По-другому и быть не могло.
- Девочки,- сказала она торжественно. - Я вам счас такое расскажу… Только поверьте мне, пожалуйста..
- Так,- сказала сурово Большая,- начинается опять восторг…
Ну восторженная она была, эта Маленькая. Восторженная, эмоциональная и сумасшедшая. То НЛО у нее, то аномальные явления, то новый мужик на горизонте…
- Нет ,-горячо и быстро заговорила Наташка,- я могу и доказать, и повести всех туда. И место показать. И пройдем, если повезет…
- Куда и что?
- На крышу. У меня ключ есть от крыши,- почему-то шепотом ответила Маленькая.- Идемте, а?
Большая отказывалась категорически. Пока не увидела, что я и Лилька одеты, даже сапоги без каблуков одела - чтоб, значит, легче было на крышу взбираться.
- Вы что, с ума сошли? Зимой, на крышу… А видели какая там лесенка? Девки? Вы в своем уме? Попадаете же вниз..
-Ты ж хотела… в это, в небытие… Приглашаю,- нагло сказала Маленькая.
Конечно, Большая не выдержала. Когда они уже открывали дверь.- Черт с вами. Пойду. Но если что - поубиваю…
…Так Наташка-Маленькая повела нас на КРЫШУ.
Я.
В то лето я закончила писать первую в жизни большую книгу. Я до сих пор помню это состояние, когда была поставлена точка в конце. Правда, там у меня стоял вопросительный знак, но это не меняло дела. Работа была закончена и я чувствовала с одной стороны облегчение и счастье, какое испытала когда-то в роддоме сразу после рождения дочки. Чувство полета и все такое прочее. С другой - почти сразу же возникло беспокойство, точка поставлена - что дальше делать? Но беспокойство было еще едва ощутимое…
Тем временем, мне захотелось, чтобы мою книгу начали читать. Ведь я ее любила. И сюжет, и героев, и язык. Но все дело заключалось в том, что издать ее на Украине было абсолютно невозможно, потому что она была совершенно против нынешней власти…. Мало того, так как я не видела реального способа изменить жизнь в лучшую сторону, то мои герои сделали это иррациональным способом - получив неизвестно каким образом всемогущество. И что они начали делать, вы только можете себе вообразить, поставьте себя на их место и дайте себе волшебную палочку. Но так как герои у меня были умные и сознательные, то они не стали строить себе дворцы, а наоборот - объявили дворцам войну. Добро у меня было воплощено во вполне обыкновенных людях и очень-очень сильно боролось с реальным Злом, а потом вдруг в жизнь ворвался майдан, и я не могла остаться в стороне. Мои герои пресекли его сразу же и бескровно.
Но я прочертила только самую главную линию повествования. Для того чтоб вам стало понятно, что роман мой никоим образом не мог быть напечатан в моей стране. Поэтому он полгода лежал в верхнем ящике стола, иногда, я, скучая по героям, перелистывала странички, или перечитывала в компьютере, разослала огромному количеству друзей на фейсбуке. Но этого мне все равно было мало, хотелось, чтоб ее прочли все, но два московских журнала роман отклонили, в крупном издательстве он лежал уже полгода… И иногда мне, сидевший день-деньской за ноутбуком, хотелось биться головой об стенку, потому что работы не стало, старость приближалась с каждым днем, жизненного времени оставалось все меньше и меньше, а за окном уже не тлело, а начинало все жаднее и жарче разгораться пламя Большой Войны…
… Сколько сил у меня осталось, чтобы противостоять? Сколько сил у моей души, которая представилась мне когда-то маленьким огненным шаром…
Я живу в пятиэтажке. И это очень важно для повествования. В пятиэтажке я живу с 17 лет. Значит, почти всю свою жизнь… Я живу в ней и хоть привыкла, но ненавижу и ее, и все остальные пятиэтажки, расположенные вокруг. Да, я знаю, для страны тогда это был выход из положения - быстро и много дешевого жилья другим способом построить было невозможно…
И сейчас бы я с радостью вернулась туда, в свой одесский двор, в тот переулок, странным образом изогнутый вдоль Скидановского спуска и выходящий на него с двух сторон. Сейчас я бы с радостью вернулась в ту маленькую, страшненькую квартирку на первом этаже :одна комнатка и деревянная веранда, потому что сам двор был великолепен. Как великолепны все одесские дворы.
Боже мой, как я люблю эти дворы! Мое исследование их проходило все детство(летом меня привозили к бабушке из Североморска), а потом продолжалось всю юность. Дворы и чтение книг. Чтение книг и дворы - вот что сформировало меня. Джек Лондон, Хемингуэй, Уэллс, Фолкнер, Байрон, Толстой, Чехов, Бунин, Достоевский, Гомер, Булгаков, вся американская фантастика шестидесятых… Дворики, сбегающие к Балковской, перетекающие один в другой, развешанное белье, чужие собаки, незнакомые бабки, сидящие на табуретках и сверкавшие на нас сердитыми глазами. Мы - ватага мальчишек и девчонок от семи до одиннадцати лет, чуть не каждый день отправлялись в путешествия по ближайшим дворам. Вначале страшно было заблудиться. Потом не страшно стало ничего, потому что из любой точки пространства и времени я научилась возвращаться в свой шестой номер. Где была бабушка, и где был дед. Красный кавалерист, сидевший теперь у прорубленного бабушкой окна , за маленьким столиком. И все время что–то писавший в толстую бухгалтерского вида тетрадь. Я подозревала, что дед пишет воспоминания о Гражданской …Здесь поставим многоточие…
Ото всех одесских дворов всегда исходило ощущение тайны - ведь все непохожи, они- как люди-все разные. Ощущение тайны и счастья.
… И вот как это происходило. Мы с Аржиком (другом с 16 лет),допустим, гуляем весной по Короленко. И не просто гуляем, а захаживаем в любимые дворы, на всех пересекающих Короленко улицы. А во дворах уже буйно, да-да, именно буйно, по сумасшедшему, то есть, без берегов, бешено цветет белая акация. Она - как ваза -стоит посреди каждого двора и украшает его, закрывая все, что пугает зимой и осенью: облупившиеся фасады, убогость облезлых верандочек, обшарпанность стен. Акация бессовестно закрывает все это. Потому что нахально, нагло, как красивая, сексуальная, чувственная, яркая одесская женщина в чересчур(хотя для одесситок непонятно это слово) откровенном летнем сарафане, перебивает на себя все внимание мужчин. Переакцентирует. И все. Мы ошеломлены. Мы стоим перед ней, перед белым облаком. Перед деревом, готовым рвануть в космос, мы с Аржиком вдыхаем ее безумный, сладкий запах, от которого хочется летать или бегать, как сумасшедшие. Потому что такое бурление в крови начинается, которое холодным рижанам, или норвежцам, или англичанам, например, просто недоступно. А вот итальянцы, испанцы, греки, нас поймут…
Передо мной белый лист бумаги, вернее ,компьютерный его образ. Но все равно страшно приступать. Лист не запятнан и не омрачен пока еще ничем. А в голове- бешеное и безостановочное кружение диалогов, картинок, судеб. Лист первозданный, огромный, как заснеженное поле. И вот на этом поле начинает что-то происходить. Я вижу вдруг: узенькие ниточки проселочных дорог и маленькие села, разбросанные среди полей. На околице небольшого, домов в двести, какого-то неживого села громоздятся безобразные танки и самоходки. Именно громоздятся, как злые ощерившиеся огромные звери с тупыми мордами. Повсюду я вижу вражеские желто-голубые флаги. Начинаю различать лица, детали. Я понимаю, что село с названием ( табличка стоит перекошенная) захвачено ВСУ.
Снег вперемешку с вырванной землей и алой кровью создает абсолютное ощущение безнадежности. Я увидела небольшую горстку людей- жителей, в основном - старики, пожилые женщины, несколько молодых женщин, которых собрали в маленькой церквушке. Мне отчего-то стало тревожно за них. Потом я увидела лицо парня в камуфляже, спрыгнувшего на снег с брони. Парень включил маленький магнитофончик, висевший на груди и стал пританцовывать в такт музыке, танцевал он с закрытыми глазами ,к нему присоединились еще несколько. Они танцевали азартно, подпрыгивая и притоптывая, размахивая руками и подталкивая друг друга… Парень с магнитофончиком открыл глаза. Я увидела белые бессмысленные глаза накаченного наркотиками человека. А остальные продолжали месить и месить сапогами снег, перемешанный с землей и кровью… Комья летели в разные стороны… Кровь натекла от лежавших под забором нескольких тел тоже в камуфляже, скорее всего, это были однополчане. Лицо одного открытыми глазами смотрело прямо в небо, в небе не было ни облачка…
КРЫША. Безусловно станет главным действующим лицом. А пока, вы, конечно же ,помните, как мы вчетвером : две Наташки, Лиличка и я полезли на нее. Скорее всего потому что выпили полбутылки коньяка, и потому, что давно не было никаких острых приключений,и потому, что жизнь нас всех пришибла –от того, что война продолжалась и все умные дяди изо всех мировых правительств ничего не могли поделать с кучкой идиотов, с фашисткой хунтой, захватившей власть в стране.. От всего этого хотелось застрелиться, повеситься, умереть, что и происходило, кстати в стране - такого количества инсультов и инфарктов, как в тот год, еще никогда раньше не случалось…
Мы стояли на пятом этаже перед узкой, окрашенной в веселый голубой цвет, металлической лесенкой, почти вертикально уходившей вверх. Наверху была крышка люка.
- Мы ее не откроем, дуры вы,- сердито сказала Наташа Большая.- Дай мне ключ от квартиры, пойду конъяк допивать.
- Погоди,- одернула ее Маленькая.- Я открывала, я лазила. Три раза. Только тихо, чтоб соседи не услышали.
- Как ты себе это «тихо» представляешь? Нас тут четверо и все большие тетки.
- Ша, без паники, я лезу, -Наташка подняла ногу на ступеньку.- Только не мешайте и не смешите, в крайнем случае позовем Виталика…
- Кто у нас Виталик?
- Сосед молодой…
Наташка Маленькая продолжала неловко карабкаться.
- Если я упаду- держите руки.
Конечно, любой мужик сделал бы это запросто. Или спортивная молодая женщина. А мы, что могли мы -только руки расставлять.
- Клуши несчастные,- обозвала всех Маленькая. К тому времени она уже пыталась дотянуться до замка. Дотянулась. Вставила ключ, начала его поворачивать. Сняла замок. Поднялась на последнюю ступеньку и начала головой в шапке пытаться приподнять люк.- В следующий раз пойдет Большая ,- с остервенением произнесла. Люк начал поддаваться. – О, Боже, помоги мне выбраться отсюда,- и наконец крышка приподнялась. Еще. Наташка зашаталась на ступеньке.- Боюсь. Упасть. –Легла на живот и как гусеница вылезла верхней половиной на крышу. Ноги начали болтаться в воздухе. Потом ноги исчезли - вылезла Наташкина голова - Просю.
-Не полезу,- заартачилась Лиличка.- Ни за что.
Все-таки полезла. Постепенно вылезли все. Теперь сидим вокруг люка и с ужасом смотрим на лестничку. Четыре растрепанных пятидесятипятилетних тетки.
- Ладно,- сказала Наташка. – Сейчас вы что-то увидите. –Ради этого можно пролезть по каким угодно ужасам… .
Она тяжело поднялась и пошла по крыше. Мы побрели следом. До этого никто из нас не бродил по крышам. Было страшно и весело. Повсюду угадывалась высота. Вдали виднелась тонкая голубая полосочка моря.
Наташка остановилась как вкопанная.
- Стоять!
Под ногами у нее лежал ничем не примечательный кирпич.
- Вот это место.
Она стала шарить в воздухе впереди себя как ведьма-панночка в «Вие».
- Девки, она сошла с ума,- сказала с отчаянием в голосе Большая. - Зачем мы сюда вылезли?
- Тихо,- с напряжением проговорила Наташка. Неожиданно ее рука словно наткнулась на что-то невидимое, Наташка осторожно вела ее и вдруг -раздался звук, похожий на чмоканье- ЧМОК- и кисть руки исчезла.
-Да, это здесь. Ничего не бойтесь, я была там три раза. Сейчас я туда влезу - и протяну вам руку.
Наташка закусила губу и, словно прыгая с крыши, ринулась в невидимую преграду головой. Раздалось «Чмок»-и Наташки не стало. Была -и нет ее.
-Девки, караул, чо делать.
Но тут непонятно откуда в воздухе возникла Наташкина рука. Она делала приглашающий жест. Лиля уцепилась первой…
И вот мы стоим в непонятном месте. Непонятном, но очень красивом. Крыши нет. Мы стоим в центре луга, заросшего ярко-зеленой травой и цветами, похожими на огромные тюльпаны. Они розовые, фиолетовые, желтые, голубые. И они кивают нам очень дружелюбно.
- Ничего не бойтесь. Мы в другом измерении,- буднично так произнесла Наташка. –И счас должны подойти люди.- Вообще-то, это тоже Одесса.
Люди подошли. Их было немного- три человека, два мужчины и женщина. Они шли по траве и еще издали улыбались нам и махали руками. Они были красивые и доброжелательные. В белых одеждах.
… Ну вот не буду утомлять себя и вас рассказом о другом измерении. Все это вы уже сто тысяч раз читали. Скажу только, что мне там безумно понравилось. Все были добры к нам. Огорчало только одно: грусть в их глазах, когда они смотрели на нас. Так, наверно, смотрит профессор – психиатр на своих пациентов. Так, наверно, смотрел Эйнштейн на остальное человечество. Так, наверно, смотрел Моцарт, отрываясь от клавесин и возвращаясь из мира своих грез в суровую реальность, когда в дверь стучал ростовщик… Да, нам не хотелось оттуда уходить. Нам хотелось лежать на траве и смотреть на белые облака в голубом небе… Но главное- мы обо всем сумели договориться с красивыми людьми в белых одеждах. Хотя понимаю, какую на самом деле проблему мы представляли для них. Но ни один из них даже глазом не моргнул…
… Тем временем жизнь в нашем измерении продолжалась.
Наташка Большая.
… В то лето она один раз сходила на море. В Одессе все так говорили - Не «пойдем на пляж», а «пойдем на море». Она просто безумно как-то соскучилась по морю и, проснувшись ранним летним утром, еще прохладным, но предвещавшим жарищу и пекло, быстро подхватилась, выпила чаю, надела купальник и сарафан и побежала, потому что нетерпение ее было слишком велико. От Ломаного вверх, до конечной 2 троллейбуса, впрочем, летом всегда ходили маршрутки. Она успела вскочить - и через полчаса езды по еще сонному городу, она возле парка Шевченко, так же бегом, минуя Аллею славы к Ланжерону. Пляжу, на котором выросла. И снимая на ходу босоножки, и сбрасывая сарафан, снимая соломенную шляпку и сложив все это почти у самой кромки, Наташа вбегает в утреннее, прохладное еще, море.
Боже, как она любит его. Она заходит по плечи и начинает плыть к волнорезу. Она целый год не плавала, она забыла вкус воды и запах моря. Она замечательно плавала всегда, она не боялась заплывать далеко и спасатели уже знали ее и не дергались. На пляже было мало людей. Слишком рано. Она погружалась с головой и мимо нее проплывали маленькие серебристые рыбки. Она доплыла до волнореза. Он весь оброс мягким и скользким мхом. Подержалась за край и осторожно вылезла на него. Вначале она села лицом к морю. Она сидела долго, всматриваясь в пустынный голубой простор. Море серебрилось от утреннего солнца. Оно пахло водорослями, рыбой и теплыми аравийскими ветрами. Ей показалось, что море смыло с нее всю боль, которую она уже год носила в себе после второго мая. Она потеряла счет времени, бездумно всматриваясь в бездонную и бескрайнюю даль.
Море было своим, родным.. Огромным и живым существом. С ним можно было разговаривать. Она видела много теплых морей- лучше Черного не было на всем белом свете… Потом она повернулась в сторону города и тут начала рыдать, что она редко делала вообще-то. Рыдать в голос, громко-благо никого рядом не было. Она рыдала по своему городу… Как плачут деревенские женщины по покойнику. Город был сожжен второго мая. И никто не пришел ему на помощь и не протянул руку. Веселый, умный, острый на язык город, равного которому точно не было на Земле… Город, в котором жили русские, евреи, украинцы, греки, молдаване, французы, итальянцы, арнауты, болгары… Они все уживались в своих крошечных двориках и угощали друг друга вечерами жареными бычками, печеными синенькими, икрой из кабачков, молоденькой картошечкой с укропчиком и маслицем… Пили домашнее вино и пели песни… .Город многое видел и многое пережил… Он видел погромы в 905-м, и расстрелы и сожжение евреев в 42-м..И вот опять -горе… И пока что не было сил и способов остановить его и спасти ГОРОД…
Отсюда ,с волнореза, он был красив и беззащитен. Вправо простиралась Одесская бухта, и были видны и Воронцовский маяк и стрелы портальных кранов… Город стоял на берегу моря и жадно припав, пил морскую воду… Он на что-то надеялся. Как брошенная людьми породистая и когда-то красивая собака -он смотрел в глаза каждому просительно и с надеждой…
… Больше Наташа на пляж не ходила. Лето для нее закончилось. Собственно, все времена года закончились: она не замечала ни осени, когда-то прекрасной и любимой, ни зимы, ни стремительной весны… Война отобрала все…
Наташка Большая стояла у истоков многих важных событий, совершаемых в Городе той зимой. Приходили к ней круглые сутки какие-то странные мужчины и женщины с горящими или просто воспаленными от усталости глазами… Какие-то бабушки в платочках. Дедушки с палочками. Котов каких-то приносили… Собачек… Как-то пришел молодой парень странного вида- выяснилось- абсолютно глухой от рождения. Со странно-светлыми глазами, в которые отчего-то было больно смотреть. С собачкой пришел, тощенькой рыжей собачкой. Пришел и остался. Выяснилось потом, что приехал из Донецка и жить ему негде… Маленькая Наташина квартирка казалась бездонной. Люди приходили и где-то размещались в ее недрах…
Иногда она обращалась за помощью к соседям. Так получилось, что практически весь двор оказался втянутым в эту историю по расселению людей, пришедших с улицы. Наташе верили и ее слушались : дворовые старики безропотно брали к себе жильцов… Доброта носила вполне осязаемый характер- тетя Шура варила еду уже в шести ведрах: в трех борщи и в трех- каши. Двор питался вскладчину- и никто не уходил голодным. Так жил маленький одесский двор на сорок семей в Ломаном переулке. Двор, в котором родились Наташа Большая и Наташка Маленькая. ..Двор пережил революцию, гражданскую и Отечественные войны., распад Союза, перестройку, обретение незалежности. Теперь двор переживал крах Украины. Тополь, стоявший в центре повидал многое. Сейчас он наблюдал, как двор затих и затаился и ждал. Тополь видел далеко и ждал вместе со всеми.
Совместные вечерние чаепития и бесхитростные разговоры помогали выстоять и дарили надежду на перемены… Двор спасал людей, которые все были для него дети малые, он помнил их всех- кто жил прежде, кто родился, кто умер… Он знал жизнь каждого живущего, ее счастия и ее несчастья... По ночам двор и тополь неслышно беседовали между собой… Никто не понимал этих бесед. Разве что полусумасшедший от болезней и беспросветного житейского одиночества Степан Иванович из шестой квартиры, переживший всех своих. По ночам он прислонялся лбом к застекленной двери веранды и смотрел во двор. Он слышал как шелестели листья тополя. Иногда ему казалось, что вот еще немножко- и он начнет понимать о чем тот хочет ему сказать…
… Наташа Большая стала командиром двора. Она понимала, что жизнь стариков зависит от ее умения крутиться. Она продолжала руководить небольшой компанией- и все деньги тратила на двор… Она восстановила металлические ворота и попасть внутрь теперь было непросто. Наташин двор дрейфовал в черте города в ожидании лучших времен. Впрочем, восьмидесятилетний Федор Иванович, в прошлом боцман портовского буксира «Смелый» ,вызвался караулить ворота по ночам… Но как-то так разнеслось по всему городу, что есть место, где могут дать приют и накормить. Так что к тому времени, как Наташа Большая узнала о Крыше, у нее на руках было уже много людей, готовых отправиться с ней хоть на край света…
Кроме двора, существовала и другая жизнь. ..Вот, к примеру, была у Наташи в друзьях супружеская пара Одинцовых. Очень приличные люди, знаете ли… Татьяна Ивановна и Борис Сергеевич. И вот шли они как-то по Дерибасовской…
Татьяна Ивановна и ее муж шли по Дерибасовской. Была середина дня, февраль, морозно и зябко, как почти всегда в Одессе в феврале. Татьяна Ивановна была в своей любимой старенькой, но все еще прилично выглядевшей норковой шубке и высоких черных сапожках. Рядом шел Борис Сергеевич, в хорошем черном пальто и ярком красном шарфе. Был он всегда пижон и продолжал оставаться им, несмотря на возраст. Они шли под ручку- благополучная и симпатичная семейная пара. Прогуливались неспешно. С Дерибасовской свернули к оперному, постояли у Пушкина, как раз зазвучали куранты.
-Хорошо-то как,- сказала Татьяна Ивановна, но взгляд у нее при этом оставался напряженным.
- Еще раз повтори номер машины и номер двора, плииз,- и она поднесла диктофон ко рту.
- ОДЕ-509-45, переулок Чайковского шесть, код двора 12-48.
- Идем дальше.
Пара обогнула памятник великому поэту и вернулась на Пушкинскую. Надо было пройти еще несколько кварталов… Респектабельный мужчина лет шестидесяти, в прошлом- капитан дальнего плавания и невысокая худенькая женщина- Татьяна Ивановна- его жена, преподаватель химии в средней школе.
Вернувшись домой и сняв шубку, Танечка опять закрылась в ванной. А Борис взял записную книжечку, сел за письменный стол и стал тщательнейшим образом составлять маршрут вечера. Ошибиться в деталях было невозможно. Это было чревато даже нельзя себе представить чем. Сидя за столом и составляя маршрут вечера он должен был предусмотреть все, он принимал важнейшие решения и чувствовал себя Штирлицем и капитаном дальнего плавания одновременно. Он стоял на мостике. А вокруг был шторм в семь баллов, не меньше и надо было обогнуть мыс Доброй Надежды. И надеяться ни на кого он не мог. Только на себя одного. И на Бога.
Танечка тем временем уже раскладывала аккуратно, как может аккуратно раскладывать только учительница химии с сорокалетним стажем, хорошо перемешанную алюминиевую пудру и аммиачную селитру по маленьким металлическим баночкам из-под паштета. Которые она собирала уже много месяцев. Из каждой баночки торчал средней длины хвостик- ровно такой, чтобы Боречка успел неторопливо отойти на 40 шагов… Шаги были подсчитаны скрупулезнейшим образом по ночам на школьном стадионе… Занимались они борьбой с режимом уже месяца два. И попасться не имели права… .А тем временем в Городе уже сгорели пятнадцать машин лидеров Правого сектора и поймать негодяев все никак не получалось.
- Ты что-нибудь слышал о какой-то очереди, Боречка,- спросила Таня, выходя из ванной комнаты в красивом алом кимоно.- Весь город гудит. Зайди-ка на Таймер, а? Бабки сегодня на лавочке меня спрашивали, и Светка звонила по телефону. И пятиклассники сегодня всю перемену играли в нее. Что это может быть?
… Он знал, что Танечка, которая всю жизнь прожила в школе, ненавидит ее сегодня всеми фибрами души. Вот сейчас они отварят картошку в мундире, будут есть ее с селедкой и черным хлебом, они оба любили устраивать себе такие селедочные вечера и она начнет рассказывать про сегодняшний день. Рассказы ее с каждым днем становятся все грустнее и грустнее.
-Нет, ты понимаешь,- говорит она ему,- ты не представляешь какие они сегодня. Я ж их так любила всегда и умела находить общий язык. И знала, что из 30 человек только пяти процентам химия по плечу. Всех остальных не трогала. Тянула кое-как, вытягивала на троечки, на четверочки, если ребенок хороший и ему нужно поступать в гуманитарный вуз. Чтоб не портить аттестат… Но ведь они дебилы, Боречка, форменные дебилы. Они ничего не знают и не хотят знать. Они Пушкина не знают, о Шекспире не слышали, Толстого никогда не прочтут… Мне им даже и читать ничего не хочется на уроках… Да они и Шевченко тоже не знают… Маленькое необразованное быдло… У них в головах звенит от пустоты… Они на стрелялках выросли… на компьютерных играх… На тупых американских мультиках… На жрачке из Макдональдса… Родители же ими не занимались- родители в это время зарабатывали на жизнь реализаторами и риэлтерами… .А перед ними что? Какие возможности? Девочки- проститутками и моделями… Да-да-да. Мечта- стать моделью. Мальчики- охранниками- это в лучшем случае. В худшем- пойдут счас на пушечное мясо для АТО… Маленькие тупые зверушки… Мне их жалко… Но если их научат убивать… Они ведь не знают, что все это по-настоящему, что семь жизней есть только в компьютере… Что делать, Боречка, что делать… -Ира по привычке стала ломать пальцы.
- Держись, мать,- он приобнял ее.- Пока мы знаем что делать. Там будет видно. А что ты говорила о какой-то очереди.
-Да знаешь, по городу ходит дурка, что есть очередь, она идет через город, надо в нее встать, она куда-то приведет. Вон тетки мне на скамеечки все рассказали. Смешно. Никто не знает куда она приведет, но встать в нее надо. Короче, народ съезжает с катушек…
Наташа Большая звалась так, потому что она была больше Маленькой раза в два. Она была больше ее с самого начала, ведь родились они в одном родильном доме с разницей в два дня и жили в одном дворе. Наташа Большая была толстушка и очень любила поесть, а Маленькая есть не любила и бабушка бегала за ней по двору, как бегают все одесские бабушки с тарелочкой творожка или кашки.
Маленькая в конце концов подросла и приучила бабушку давать ей с собой тарелку на лестницу. Лестница- была обыкновенной одесской лестницей, которые есть в каждом без исключения дворе и ведут они на веранды второго этажа. Лестниц обычно несколько. Итак, Наташка Маленькая тащила тарелку с ужином на лестницу Наташки Большой. Наташка Большая тут же выходила и мгновенно съедала принесенный ужин. Так продолжалось до тех пор, пока это не увидела бабушка. Хитрая бабушка не стала кричать и ругаться, она поступила как поступают все гостеприимные одесские бабушки- стала приглашать на ужин и Наташку Большую. От чего та никогда не отказывалась. До тех пор, пока ее бабушка не начала борьбу с Наташкиным аппетитом. Но до этого еще долго…
… Да и поздно было бороться. Наташка выросла крупной большой девушкой и могла отлупить любого пацана в классе.
..И вообще, Наташка Большая была до такой степени самодостаточной, что вовсе не терялась на фоне своих худеньких подружек.
Наташа Большая привезла в воскресенье на КРЫШУ двадцать своих подопечных.
Их даже не пришлось уговаривать. Во-первых, они беспрекословно слушались Наташу. Во-вторых, они так были напуганы жизнью и всем, что с ними происходило последние полгода, что по-большому счету уже ничего не боялись.
Среди двадцати были в основном пожилые люди, которые уже недели две жили во дворе у Наташиных соседей. Среди них было две далеко за семьдесят, женщины с испуганными глазами- их Наташа подобрала под храмом на Пушкинской, где они стояли, прося милостыню. Было несколько мужчин, среди них выделялся бывший учитель физики, потерявший квартиру и оставшийся на улице и восьмидесятилетний капитан дальнего плавания, у которого тоже никого не осталось. Был глухой Саша с собакой Андрюшей из Макеевки. Он ничего не слышал и голодал уже дня четыре. То есть он пытался что-то делать. Написал плакат, что у него золотые руки и он работает по дереву, но никто не подходил, а Андрюше- так звали собаку нужно было хоть что-то поесть. Кроме Андрюши у Саши никого не было. Иногда им бросали небольшие деньги и удавалось купить хлеба. Саша сразу же отдавал собаке большую часть. Андрюша съедал аккуратно, маленькими кусочками. Они жили в пустой и холодной полузаброшенной квартирке, куда Сашу привели добрые люди… Саша грел в кастрюльке на электроплитке воду и запивал кипятком свой кусок хлеба. Потом они ложились вместе с Андрюшей на кровать с матрасом и укрывались всем тряпьем, которое Саша раздобыл. Андрюша разогревался быстро и грел Сашу своим теплом. Так они и засыпали в обнимку. Наташа нашла их в заброшенном, готовящемся к сносу, дворе на Балковской…
К тому времени Наташа Большая считала, что человечество должно быть уничтожено. Эта простая и грубая мысль мучила ее по ночам, она постоянно спорила сама с собой и с подругами, и с мамой, и со всеми людьми, которых любила. Объясняя им, что если второй раз за столетие в мире возрождается фашизм и убивают такое количество людей, то это означает только то, что человек создан неправильно, с каким-то страшным изъяном… Посмотри, сколько в человеке гадости… Да ты скажешь, что есть и другие черты… Да знаю я, знаю… Есть добрые люди… Есть самоотверженность, нежность, готовность отдать себя на заклание ради счастья других… Но четкое разделение на две практически равные составляющие… Как? Как? Сочетаются: добро и зло? Любовь и похоть? Ум и глупость? Гуманизм и жестокость… Нет. Человек неправильный. Глина и дух несовместимы… И молчи… молчи… На каждое доброе дело- десять недобрых… Я не могу смириться с тем, что сейчас на Украине расстреливают стариков и детей,- просто ходят по дворам и расстреливают. Вот сейчас, в это самое время, пока мы пьем тут чай,- кричала она профессору-историку.- Я не могу смириться с тем количеством мертвых солдат, которых оставляет украинская армия. Они их даже не хоронят. Их потом жрут голодные псы… Я ненавижу все это и не верю, что человека можно исправить. Не верю. Может быть там- она неопределенно махнула рукой- там, на КРЫШЕ они нашли какой-то способ обуздания человеческих пороков…
-Где это на КРЫШЕ,- о чем ты?- переспросил профессор.
-Поедем, покажу. Хочешь? Прямо сейчас.
-Поехали.
Через полчаса, они зайдя за Наташей Маленькой втроем полезли на КРЫШУ. И профессор убедился сам. Он ходил по зеленой траве, он нюхал красные цветы, он разговаривал с тамошними людьми, которые моментально оказывались у ВХОДА…
В тот раз они говорили о воспитании. Люди в белых одеждах уверяли, что человек прекрасен и совершенен, надо только правильно его воспитывать и давать верные ориентиры… Они говорили, что мир гармоничен и в нем царит только добро. Да, изначально в нем существует только добро. Что человек человеку брат… Что любого есть за что любить… Что только в любви возможна жизнь. У них, по крайней мере, так было всегда…
… .Мальчишки прострелили бездомного рыжего кота стрелой из арбалета насквозь и внимательно наблюдали за ним. Кот сидел и боялся шевельнуться. Он даже не мог мяукнуть. Я увидела кота и ахнула.
-Что вы сделали, сволочи,- только и произнесла я.- А ну все прочь. Потом найду, убью !
Осторожно подняла его- он молчал и тихонько ступая, пошла в ветеринарку на Варненской. Хирург увидев кота со стрелой, ахнул и стал мыть руки. Я закрыла глаза. Все остальное от меня не зависело.
-Знаете что,- через какое-то время сказал хирург. –Стрелу я вытащил. Раны обработал. Давайте доверимся природе, кошачьему Богу и тому, что у каждой кошки семь жизней. Я не буду ее оперировать, разрезать, копаться, сшивать… Давайте посмотрим несколько дней. Можете ее оставить у нас, мы проколем антибиотики. По крайней мере, к утру все станет ясно- да или нет.
К утру стало ясно, что «ДА!»
- Кошка даже выпила немного воды,- пояснили мне девочки. -Но пусть побудет еще.
Я посмотрела в зеленые кошачьи глаза, положила руку на теплую голову, потрогала ушки.
-Держись, Кошка, сказала я.- Скоро я тебя заберу.
Кошка попыталась муркнуть и прижалась носом к моей ладони.- Живи, пожалуйста,- наклонилась я к ней...И сразу поняла, что Кошку тоже возьму на Крышу…
ПАША.
Паша рванул дверь парадной и тотчас столкнулся с двумя крепкими мужиками в камуфляже.
-А вы из какой квартиры,- отчего-то нежно спросил тот, что ближе.
- Я вообще здесь не живу,--почему-то соврал Пашка. И обогнув мужиков быстро пошел к воротам. На ходу обернулся. Они уже зашли в подъезд. Никаких сомнений не было - из военкомата. Сейчас метут всех- четвертая волна. Пашка трясущимися руками открыл калитку в воротах и рванул вниз по Успенской, набирая жену.
- Аська, приходили?
--Да,- сразу поняла . –Только что ушли. Что делать??? Я сказала, что ты уехал в деревню, что бабушка заболела. Спрашивали в какую. И чтоб немедленно позвонил. Взяли твой номер. Так что никому не отвечай. Что делать?- начинала всхлипывать жена.
-Так,- стараясь говорить твердо, выдохнул Пашка.- Собирай вещи- самые необходимые. В небольшую сумку. Одевай ребенка. Возьми все деньги, какие в доме. Все! И срочно ко мне. Встречаемся на Пушкинской угол Успенской. Ты поняла о чем я?
-Кажется да,- ответила Ася.
-Через пятнадцать минут! Жду!!!
И вот он стоит на Пушкинской возле светофора. А мимо него идет толпа людей, причем, нескончаемая. Говорят, что она никогда не прерывается. Все идет и идет. Он всматривается в лица людей . Они совсем другие, чем у тех, кто стоит на тротуарах. Лица людей, принявших чрезвычайно важное решение. Как будто они были приговорены вчера к смертной казни, а сегодня им объявили о помиловании. В Очереди разные люди. Она занимает почти всю мостовую. Никакой транспорт по пути следования очереди давно уже не ходит. Недели две, с тех пор, как она возникла. С людьми в ней можно перекинуться словами и взглядами. Большинство приглашает присоединиться… Он видит молодых людей, и пожилых, и вон старушку везут на коляске. И детей полно. Они уже успели подружиться и мотаются туда-сюда. Единственное- чего у детей не получается- выйти за физические пределы очереди. Словно бы она взяла их в объятия и присматривает за ними.
Про ОЧЕРЕДЬ говорят много разного. Говорят, что не всех людей она принимает…
Аська подходит сзади и берет его за рукав.
-Мы здесь.
-Ну что, идем, ребята?- Он смотрит на сынишку, на беременную, с большим животом, неповоротливую Аську. Деваться некуда- или в Очередь- или на фронт, на мясо.
-Ну, пошли, что ли?- вздыхает Пашка, одной рукой хватает сумку, другой Аську. Аська- сына. И решительным шагом Павел входит в ОЧЕРЕДЬ. Получилось! Ура, получилось!
В ОЧЕРЕДИ шло много пожилых женщин и мужчин, которые были буквально выхвачены из лап смерти- в момент попытки самоубийства.
Вон медленно шла в розовой шапочке восьмидесятилетняя учительница биологии, вырастившая сад возле школы. Ее соседка, случайно зашедшая за мукой, буквально стащила ее с балкона седьмого этажа, откуда та уже собиралась прыгнуть. Стащила и прямо ночью, одев потеплее, приволокла вот в эту ОЧЕРЕДЬ. И теперь они идут рядом- две старушки и разговаривают.
-Нет, все-таки, Ира, куда ты меня тащишь, чего придумала.
-Мне рассказали, что там все будет хорошо.
- Где там? В дом престарелых, что ль… Хотя вокруг много молодых..
-Хорошо, назовем это домом престарелых…
Светлана Михайловна все время оглядывалась по сторонам. Все было похоже на какую-то демонстрацию. Но только была ночь и светили звезды. Людей вокруг было много.
Она шла и потихоньку размышляла. Странное место. Странно, что идут ночью. Вроде бы Черемушки. Космонавтов, что ли? И главное- такая масса людей.
Она думала о своей жизни. Вот у нее есть вроде бы семья. И вроде бы нет ее. Кому она нужна? Внук называет ее «совком» и сепаратисткой -потому что она ходила на митинги на Куликово поле и мечтает стать миллионером. Он смеется над ее прошлой жизнью- и это нестерпимо больно, как будто перечеркивает ее жирно- крест-накрест. Они совсем перестали разговаривать, хотя раньше дружили и она научила его читать хорошие книжки…Не так давно она поняла, что их разделяет не только временная пропасть, но что-то еще, чему она не могла найти определения. Хотя, она же учительница- система ценностей,- вот что их разделяло. Но вслух она ничего не стала говорить… Бесполезно это.
КИРА.
Кира уехала из Одессы в командировку в Донецк еще в июле- когда можно было уехать. Она думала месяца на два. Сидит уже седьмой месяц и понимает, что выбраться невозможно. Кира- журналист, она сама настояла и сама придумала себе эту командировку, и Юру- главреда уговорила, и родителей - чтоб остались с дочкой- семиклассницей. Кире- сорок два, она небольшого роста, крепенькая, с длинной гривкой рыжих волос. С детства ее все зовут «Рыжая» или «Рыжик». Но Рыжиком- только самые близкие. Кира хорошо и быстро пишет, очень коротко и метко,- потому что краткость- сестра сами знаете чего… Она бесстрашная. Рыжая чертовка, «Рыжая»-прозвали ее на Донбассе, потому что она постоянно мотается по всему региону. Она много фотографирует- и снимки тут же публикует на ФБ или отсылает по особым каналам в Россию и в разные европейские организации. Она печатается во многих интернетовских изданиях… Киру пускают на все совещания, ей доверяют, ее любят, ею гордятся. Да, и еще бойцы заметили, если Кира и начинается бой, то мы обязательно отбиваем атаку любой сложности и самое важное- без больших потерь. Двухсотых при Кире точно не бывает. Кира ходит в тяжелом бронежилете и каске, но из под каски развеваются яркие рыжие пряди.
…. И внезапно, хотя, впрочем, и ожидаемо, но на фронте у Киры проклюнулась любовь… Дело в том, что она давно развелась и живет с дочкой. А на мужиках к тому времени решила поставить крест, потому что сколько ни пыталась, ничего у нее не выходило. Теперь, после Донбасса у нее появилось крепкое убеждение, что настоящие мужики проявляются только на войне. К сожалению.
… Там, в Одессе и в остальных мирных городах, они совсем другие. Они занимаются бизнесом, варят какие-то непонятные дела, изменяют женам, тусуются… И вообще- там- на Западе страны- капитализм, который Кира ненавидит. Она помнит остатки советской школы- успела поносить пионерский галстук и запомнить советские песни. И сейчас она, когда хорошее настроение, с утра поет во все горло: «Белая армия черный барон. Снова готовят нам царский трон. Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней… » И все дальше, и все громче. Собственно, Сергей обратил на нее внимание, когда она сидя в его машине ехала на блокпост и начала на заднем сиденье орать эту песню все яростнее и яростнее… .А вначале-ничем не примечательный разговор.
–А, так вы из Одессы? Был там и не раз. Купался на Ланжероне. И на Фонтане… Красивый город. Но Донецк лучше.
-Чем это лучше?- с иронией спросила она, вспомнив запах акаций, Потемкинскую, любимейшие с детства дворы и запах моря… Чем же это,- прищурила зеленые в крапинку глаза.
- О, у тебя глаза зеленые.- Вдруг удивленно и без всякого предисловия сказал он. Первый раз в жизни такие вижу. И вредности у тебя хватает. Молодец.
Кира опешила. А потом, когда у них все понеслось, закружилось вихрем и полетело кубарем… Постаралась не забыть и остановить во времени именно эту минуту, которая просигналила о начале чего-то такого… Чего в ее жизни еще не было…
… .Да, потому что здесь, где пахнет войной и смертью(о сколько смертей она уже повидала. Смертей стариков, распластанных на тротуаре… Женщин, с оторванными головами… Детей, застреленных шальной пулей… Роженицу в маленькой церквушке в Новосветловке, с наполовину вылезшим на свет Божий и тут же погибшим ребеночком… .)… Так вот, здесь пахнет войной и пахнет мужчинами. Запах тестостерона. Вот что она поняла. Он повсюду. Он отвечает не только за эрекцию и способность образовывать сперматозоиды(что естественно в мирной жизни), нет- здесь он формирует мужское поведение- инициативность, агрессивность, способность принимать решения, брать ответственность на себя, защищать слабых. Это она очень хорошо прочувствовала, когда Сергей во время артобстрела в аэропорту впервые накрыл ее своим телом, буквально вдавив в землю. Ей было страшно. А потом стало не страшно. А очень даже радостно и смешно: ведь когда обстрел закончился, он еще долго лежал сверху, и она уж было испугалась. Но тут он снял перчатку и положил свою широкую ладонь на ее маленькую и тонкую руку. А потом она, замирая под ним и тая, как –то перевернулась и они стали целоваться. Так отчаянно и страстно, как это были последние поцелуи в их жизни.
А до войны Сергей был руководителем большого КБ и всю жизнь простоял у кульмана. Потом, еще в июне, отправил жену с сыном в деревню к маме, где они все и погибли- в результате артобстрела. Он ездил несколько раз в село, бродил по воронке на месте родного дома, в надежде найти хоть что-нибудь, что напоминало бы о них. Не нашел ничего… И подумал, что жизнь без воспоминаний абсолютно лишена смысла. И тут из ничего- возникла Кира. И он понял, что отвечает за нее… Это понимание было важнее всего на свете. Потому что теперь было куда возвращаться после боя… .
… А Кира в тот день вернулась раньше и уже подойдя к пошарпанной двери их жилища, почуяла что-то непонятное… А когда открыла- вдруг ахнула. Это была не их квартира- несчастная двухкомнатка в пятиэтажке. Куда девалась та- непонятно. Но ее встретило огромное, наполненное светом бело-бежевое пространство, в котором с трудом угадывалась то кухня, то спальня, то гостиная с какими-то струящимися странным светом полотнами на стенах. Кира сразу рванула к окнам. Они были огромные- от потолка, ставшего неожиданно очень высоким, до самого пола- светлого, почти что белого, покрытого странным очень мягким ковром, похожим на мох. Так вот, из окна открывался вид на СОВСЕМ другую действительность. Там не было черных разрушенных домов, там не стояли несчастные пятиэтажки, заслонявшие горизонт. Там была трава с цветами в необозримой перспективе до самого синего неба. Кира села на пол и зарыдала во весь голос. –Я сошла с ума! Я сошла с ума!.... Но светлый мох ковра никуда не исчезал и сияние прекрасного дня за окном продолжалось. Так Кира стала одной из первых, кому тоже открылся ВЫХОД…
… ..Наташка Большая и Лиля были 2 мая на Куликовом и чудом остались живы. А случилось так, что они, как всегда, по воскресеньям, пришли сюда, потому что жить без этих приходов они не могли. Здесь собирались единомышленники, люди, которые могли поговорить о том страшном, что надвигалось на страну. Никаких предчувствий, скажу сразу, не было. Раньше они каждое воскресенье ходили по городу большими и праздничными колоннами, носили российские флаги и кричали : «Одесса- русский город!». Сегодня на Куликовом почему-то было очень мало людей, говорили, что колонна будет двигаться от Греческой площади,еа это минут сорок хода. Потом стали доходить слухи, что в центре началась драка с майдановцами и правосеками, что они направляются в сторону поля. Появились какие-то мужики, которые стали отдавать команды : Всем спрятаться в Доме профсоюзов, носите мешки с песком и камни. Люди подчинялись указаниям. Наташка тоже несколько раз отнесла булыжники, Лилька с кем-то разговаривала в стороне. В свой последний заход в здание, когда уже был забаррикадирован боковой вход и остался узкий проход в центральном, Наташа поднялась на второй этаж и неожиданно обнаружили в вестибюле двух плотных мужичков в камуфляже. Один сидел у стены, возле него стояли ящики с какими-то бутылками, другой- стоял в простенке между окон.
-А, носите, ну носите, носите,- сказал тот, что сидел.
Наташа спустилась вниз, увидела почти закрытый центральный вход и тут на нее напала вдруг страшная паника. Она почувствовала какой-то необъяснимый, прямо-таки атавистический крысиный ужас, безумный приступ клаустрофобии, от которой спасение было одно- выбежать из здания. Она буквально протиснулась между людьми, входившими в здание, выбежала на большое крыльцо и спрыгнув с него, побежала искать Лильку.
-Лилька, мне очень страшно, давай-ка отойдем немного подальше. Меня просто трясет… Сейчас что-то нехорошее начнется…
-Да,- сказала Лиля- сюда движется огромная толпа правосеков. –Мне только что по телефону сказали, чтобы мы срочно убирались. Отойдем к восемнадцатому трамваю, здесь же совсем нет мужчин- одни бабы, старики и немного молодежи. Побежали, предупредим, чтоб уходили.
Они успели буквально за руки вытащить несколько человек и подбежать к остановке. В это время на поле ворвалась орущая и бешено бегущая человечья масса. Она сметала все на своем пути… Ну, а дальше, вы все уже знаете.
Скажу только, что мои героини всю ночь звонили в пожарную часть и в МЧС- у Наташки были друзья с телефонами служб, но пожарники приехали, когда пламя поднялось до крыши- распечатку телефонных переговоров с дежурной барышней все читали на ФБ… Потом стало известно, что милиция бездействовала, потому что у них проходило именно в это время какое-то важное совещание, все телефоны были почему-то отключены и некому было отдать приказ…
Но две моих героини стояли, наблюдали, оттаскивали, поили водой, вызывали скорые, видели, как женщин бьют битами, как людей, спрыгнувших со второго этажа, заставляют на коленях ползти по коридору, в который выстроились крепкие парни в балаклавах и бьют их по головам, как девчонки молоденькие в шортиках и узких брючках, хохоча, разливают бензин по бутылкам и подносят их к зданию…
Они досидели до семи утра, пока не приехали машины МЧС и не сняли с крыши сорок человек, успевших закрыться там… А потом пошли через весь город домой, к Наташке, в Ломаный… Две страшные тетки, с черными от копоти руками, в грязных одеждах, с обезумевшими глазами… На полпути их подобрал какой-то водитель-« Садитесь, девочки, куда вам?»
Они сели на заднее сиденье, обнялись и горько заплакали. Водитель ни о чем не спрашивал и денег не взял… .
-В город пришел фашизм, Лиля,- подвела вечером итог Наташка Большая.- И что с этим делать, я понятия не имею…
ФБ
Между тем, все, вся страна залезла и попряталась в фейсбуке. В виртуальном пространстве было тихо и никто не мешал. Можно было, сидя день-деньской у компа наблюдать войну из безопасного далека. Хотя ФБ давал точный срез всего, чем жила страна в то страшное время.
Божечки, так хочется закуклиться, спрятаться в раковину, в домик, голову в песок. И уговорить себя, что меня ничего не касается… Что телевизор лучше знает… Что значение имеет только моя личная задница и еще, быть может, креслице под ней..Я же девочка… Я могу думать только о шмотках, косметике и рецептах… Ну живут же так люди!!! Телефончики сенсорные покупают почти за 200грн, планшеты, почти даром, дубленки и даже машины… Явно из АТО… А ты кричишь : «Люди, это ж у кого–то украли, может, с трупа сняли!» А в ответ :»А что ты истеришь? Это же точно не известно… И вообще, это же все равно кто-то купит… Почему я должна себе отказывать???» Сегодня знакомая вообще убила наповал. Радостным сообщением о том, как повезло мужу… В их автомастерсекую пригнали несколько машин из Донецкой обл., с небольшими повреждениями, типа простреленной дверцы. И муж все выходные занят работой… Это такое счастье - в понедельник будут деньги!!! А потом позвонила подруга и рассказала, что вчера хоронили мужа ее студентки, участника АТО, которого чудом удалось вытребовать в морге… Хоронили в закрытом гробу, потому что он без головы… И еще один звонок - от знакомой медсестры , которая ревет в трубку и грозится уволиться к чертям собачьим, потому как не может смотреть, как врачи дерут деньги с заведомо умирающих за операции и лекарства, которые уже точно не помогут!!! И на фоне всего этого сообщение о снайперской пуле хирургу, спасающему жизни..
Остановите Землю -я сойду!!!
Дешево продается все гнилое. Гнилые лимоны- 10 грн за килограмм, апельсины- 15 грн, гнилая, проросшая картошка- 4 гривны. Все копаются в гнилье и выбирают из того, что следовало бы отдать свиньям или выбросить на помойку. Это тренд. Я купила полугнилой лимон. Очистила его, порезала на дольки и засыпала фруктозой. Лимон обычный стоил 70 грн за килограмм. Пила вечером чай с гнилым лимоном. Ничего, очень даже ничего. Жить можно.
… В связи с событиями в Константиновке вспоминаю, как рассказывала бабушка о гитлеровской оккупации Донбасса.
Я все удивлялась :»Бабушка, а как же вы жили?»
А она вздыхала и отвечала : «Молча, стороной, не поднимая на них глаз… Как тени жили… Когда у нас бабы возмутились тем, что невозможно работать так, как заставляли -их вывели и расстреляли тут же… А все стояли и глаза в сторону отводили, только вечером пошли просить полицая, чтоб разрешил их забрать и похоронить… »
Хотите исповедь человека, живущего под фашизмом и не могущего ничего изменить в силу возраста и обстоятельств. Может быть, и напишу… Но будет страшно… Это похоже на жизнь в Освенциме… Выжило очень мало…
Пьяный украинский каратель на боевой машине задавил ребенка. Вот комментарии простых украинцев. Это фашизм, люди
-А что они там шастают со своими детьми, в подвале сидеть надо, а не расхаживать по дорогам..
-Всех бы передавить этих уродов от детей до стариков
-там нема людей там, тупое кацапське быдло
На дорогах, на трассах, под Киевом небритые страшные мужики торгуют березовым соком. Сок разлит в грязные огромные жбаны… Березы изранены. В деревья, в их пестрые стволы вставлены топоры и ножи. Березы истекают…
Зомбированных украинцев можно вылечить только путем военного разгрома и дальнейшей денацификации…
Я давно размышляю над фразой Тютчева «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!»
Смысл выражения- жить в эпоху перемен непросто, но именно в такое время человек может полностью реализоваться, лично увидев и поняв ход исторических событий…
Вна Украине потихоньку вводится наказание за критику власти.
Как человек, обладающий самосознанием и инстинктом самосохранения(базовым, между прочим), я буду восхищаться властью.
Я восхищен, что за полгода полстраны сделали полунищими
Я восхищен, что при квартплате в тысячу гривен пенсия составляет 1200…
В центре Луцка избили и похитили волынского коммуниста Александра Кононовича
Депутат Верховной Рады поинтересовался у министра внутренних дел Авакова- так запрещены ли на Украине георгиевская лента и Знамя Победы или нет?
Суд отказался назвать причины смерти 48 жертв бойни в Одессе 2 мая
Знаете, как мобилизуют в ВСУ? Сестра позвонила из села, рассказала. Едет автобус, битком набитый милицией… Заходят во все дома, ищут призывников. Если находят- заставляют расписываться… Идет парень по деревне - хвать его, все обступили, повестку тычут… Я говорю: пусть везут в СИЗО… Лучше два года отсидеть… Не все сразу соображают… Идет охота на людей..
Если вернуться в октябрь 2013 года, то мы увидим: никакой войны нет, население Украины мирно трудится, и нет даже никакого напряжения. Дальнейшее было делом техники. Был запущен многократно испытанный сирийский, ливийский, турецкий, египетский, югославский сценарий разжигания гражданской войны. Украина повелась на эту разводку, как провинциальная дурочка…
… Когда открылись ДВЕРИ, то они открылись повсюду и в самых неожиданных местах… Так, например, в парке Горького, в туалете… Причем, произошла ли техническая ошибка, или не тот человек попался. Но этот случай был единственным. И человек долго орал и матерился, и бился головой и руками в дверь кабинки, чтоб выйти оттуда. И ее никак не могли открыть. Никакими способами. Даже бригада МЧС приехала. Он просидел там два дня и две ночи. Ругань перемежалась с всхлипываниями. Под конец он стал орать песни. Песни были старые, из другой жизни… Когда он закончил петь «Белая армия, черный барон… » и стал стонать, сидя на стульчаке и обхватив лохматую голову руками, дверь вдруг легко и внезапно открылась сама, словно подул невидимый сквозняк… И заросший щетиной, измученный от страха, изголодавшийся, пивший два дня из унитаза, ничего из себя не представлявший мужичонка, шатаясь, выбрался на волю… И стал жадно вдыхать свежий апрельский воздух. Стояло раннее одесское утро. Эмчээсники хмурой толпой обступили его, потом к ним подтянулись бригады трех скорых, подошли милиционеры... Самое же интересное, что никто ничего не понимал и не знал, что со всем этим делать. А главное- куда вести мужичонку.
-Отпустите меня, люди добрые,- попросил он.- Страсть как спать хочу.
… ОЧЕРЕДЬ становилась опасной… Она притягивала всех, кто был вне… Потом выяснилось вдруг, что человек становился неуязвим, едва только принимал осознанное решение оказаться в ОЧЕРЕДИ и начинал собирать вещи. Обычно, это была небольшая сумка, в которую помещались документы, фотографии, несколько книг и лекарства. Все знали, что ничего брать не надо. Что там все дадут. А кто даст, что дадут- было тайной, покрытой мраком.
… И вообще -все это было удивительно и пахло волшебством… То, как вначале тысячи, а потом миллионы людей вдруг безоговорочно поверили в чудо… Все это требовало отдельного изучения. И уже появлялись ученые из разных стран, которые ходили с диктофонами и с переводчиками и записывали… Профессора психологии, философии, социологии…
- Что вы знаете о том месте, куда идете?
-Что там чудесно… Все правильно устроено
-И красиво, и гармонично…
-Вы меня удивляете: вы лезете на крышу, чтоб попасть в какую-то дыру…
-Не дыру, а ДВЕРЬ в параллельный мир..
-Госсподи, ну кто ж вам вбил все это в голову… Параллельных миров не существует..
-Вот дойдем, посмотрим. Приглашаю с собой… Давайте поспорим, что существует. Сколько людей уже ушло туда. Ну что, спорим? Да не на доллары, на фига мне там ваши доллары. Давайте на 100 шелобанов?
Весь мир напрягся и замер в недоумении. Миллионы, да уже миллионы украинцев (потому что Выходы открылись в разных городах и даже селах) ушли неизвестно куда…
Например,- прямо в одном деревенском шинке, как ни странно, в маленькой Виженке. Прямо в подвале и открылся. И уже все жители Вижницы,-да-да-да, Западенщины самой что ни на есть, махнули туда. И след их простыл. Раз их пустили,- значит, заслуживают. Значит, не только в языке дело. Раз народу только скажи, что есть выход, что можно убежать от этого страха и ужаса,- так он и фьюить… Только пятки сверкают… Но не все, не все могли попасть во вроде бы открытую дверь. Из правосеков- никто не смог переступить. Вход закрывался и все тут. Из оголтелого молодняка- тоже никто. Мол, поучитесь еще уму -разуму и человечности- и нечего здесь трусы и трусики желто-блакитные демонстрировать. Словно бы что-то измеряло уровень человечности и степень агрессивности. И отталкивало- не дорос. Пойди, погуляй. Это было обидно до такой степени, что пытались взрывать и даже стрелять из ракетных установок. Только ничего не вышло… Ляшко приехал и попытался войти, прям вслед за девчатами- старшеклассницами. Лоб чуть не расшиб. Стал пинать ногами то место. А оно ка-а-ак пнуло его так, что он отлетел метров на пять… Мол, нет тебе туда дороги… Пшел вон… Говорят, тайно пытались многие пройти. Оцепливали место и глухой ночью бились безуспешно те, чьи имена слишком хорошо были известны. Ни один генерал не прошел, ни один командир АТО… А простые хлопци, нестрелянные еще, которых по селам ловили в ВСУ- проходили легко и просто. Некоторые в обнимку с девушками своими.
А уж Донбасс- так тот полностью ушел. Утром стали стрелять, а никто не отвечает. День не отвечает, два не отвечает. Ну, пошли посмотреть. А города-то и поселки пустые стояли. И тихие. Ни детей, ни стариков, ни молодых. Берите их. Ешьте с маслом. На хлеб намазывайте.
… Только старушку одну успели увидеть: стояла она у двери, оставшейся от дома, смотрела на них сурово, как Богородица с иконы. В белом платочке и темной длинной юбке. И всех кошек созывала. Кошки бежали к ней со всех сторон. Один пацан вскинул автомат, щелкнул затвором, по кошкам очередью ка-ак даст… А им хоть бы хны- они за бабкой нырнули в ту обшарпанную дверь, ведшую в никуда и исчезли… .А все пули тотчас же обратно вернулись… И полегло там человек двадцать сразу… А вы говорите общество будущего, гуманное общество… Или там закон бумеранга действует безотказно и тотчас, как и должно быть, на самом деле…
Арсений
В ту ночь ему приснился родной дом. Редко снился и всегда одинаково. Будто идет он по заснеженной темной дороге. Глубокая ночь. Кстати, ночь во сне была всегда изумительной. Какой-то густо-фиолетовой. И вот в этой густо-фиолетовой тьме вдруг прорезается дальний огонек- и Арсений сразу понимает ,что это огонек из окна его дома. И что сейчас он увидит мать. И от того, что расстался он с ней в жизни рано, и умерла она дома без него,- похоронили соседи, а он был далеко- в Америке, карьеру делал и не мог вырваться, и что жили они с матерью вдвоем плохо: часто ссорились и он даже обзывал ее дурой. –Это он помнит, а больше не помнит ничего… И вот он понимает, что сейчас увидит ее. И одного ему хочется, и понимает он, что для чего-то это необходимо. Попросить прощения у мамы. Прижаться к коленям и попросить прощения…
Он проснулся в слезах и теперь лежит и смотрит в темноту. Лежит на мягкой огромной кровати в темной комнате, в центре огромного европейского города, в общем-то в чужой стране, а рядом спит жена- вобщем- то совершенно чужой человек...42 года вместе, а проснувшись среди ночи и с тоской глядя в темноту, Арсений стал думать о женщине, которая спит рядом. Под другим одеялом. Вот уже года четыре как между ними ничего нет. И представить, что можно коснуться ее хотя бы нечаянно, ему не хочется. Возникает неприятное ощущение, похожее на брезгливость. Он -журналист. Он привык давать отчет своим словам и мыслям. Он аналитик. Он хочет понять- отчего и как это произошло. Потому что- благо бы, по-хорошему жили. Вместе просыпаться и разговаривать по ночам, о детях ,вспоминать их маленькими… Боже мой, сколько у них общих воспоминаний… Начиная с первого поцелуя и первой близости… Итак, разговоры в постели, за завтраком, обедом, ужином… В самолетах, когда они летают в отпуск… Но никаких разговоров нет, а только бесконечная ссора длиной в жизнь… Ему кажется, что так было всегда. Просто раньше он работал, как проклятый и целые дни проводил на работе или мотался по командировкам. У него было полно друзей: актеров, писателей, политиков, он был успешный радиожурналист. Он стал им. Self made man. Оказавшись с семьей в чужой стране. Выучив самостоятельно английский, а потом французский, а потом испанский- смешно, но первые статьи он писал на русском и переводил их со словарем. Теперь у него пять языков, он продолжает руководить крупной европейской телерадиокомпанией…
До недавнего времени, он чувствовал себя преотлично… А потом что-то начало грызть изнутри. Что? У него всегда было много любовниц… Одни уходили, другие приходили… Отчего они были? Теперь-то, встретив Лилю, он стал понимать- от недостатка тепла, понимания и любви… Один раз он попытался уйти от жены… Тогда Марина позвонила жене и сказала : Ну он же вас не любит. Отпустите его. Сейчас их с Мариной ребенку было бы лет шестнадцать. Не ушел. Не смог. Или не захотел. Испугался процесса развода- в Европе это не очень-то приветствуется. Уговаривал себя тем, что боится потерять финансовое благополучие, наработанное всею жизнью. По здешним законам- разведясь, он остается практически ни с чем. Поэтому нужно терпеть. Сжать зубы и терпеть… Если бы можно было бы хотя бы дружить с Анной? А то ведь- обоюдное неприятие, давно переросшее в ненависть. Ожидание- кто раньше умрет...Жизнь в клетке. Хорошо обставленной, комфортабельной, с картинами на стенах и путешествиями… Но Анна держит его под колпаком. Жутко ревнует. Вопрос: зачем ревновать, если не любишь? Арсений сам ответил на него : чтоб я еще сильнее мучался… Потому что появление Лили на фейсбуке, переписка с ней и мгновенно возникшая симпатия, переросшая в серьезное и глубокое чувство- все это происходило предельно подпольно, законспирированно..С тех самых пор, как Анна вычислила все: адреса, переписки… Прочитала все их трогательные объяснения в любви и забанила Лилю. Так, что они не могли видеть друг друга… Нет, конечно, они обошли все препоны, создали новые аккаунты и продолжали переписываться. Но теперь для того, чтобы поговорить, ему приходилось брать айпед и идти в ближайшую кафешку… А человеку, в любом возрасте просто нужно тепло и добрые, обнадеживающие слова, помогающие пережить жизнь. Ведь одному холодно и страшно… Не зря Лиля говорит: она делает из тебя старика, а какой же ты старик?? Да он ради этих ее слов и чтоб сказать ей «люблю!», готов по пять раз бегать в кафе… Еще она говорит, что человека в любом возрасте - с детства до старости нужно обнимать и гладить не меньше тридцати раз в день. Любого. Не меньше тридцати…
… Да, будь его воля, он бы уже сто раз развелся и ушел… Но на что жить? Хотя Лиля говорит:»Проживем!», но он привык к лучшему в мире медицинскому обслуживанию… И, если честно, то страшно ему покидать благополучную Францию, терять работу, большую зарплату, привычный образ жизни. И уезжать куда-то. Он постоянно уверяет себя, что в его возрасте жизнь так круто не меняют. А Лиля говорит, что только это спасет их от старости и придаст жизни новый сокровенный смысл. И шлет ему фотографии маленьких греческих городков с узкими улочками и разноцветными лесенками…
… А пока он лежит в темноте, слушает сопение жены и думает что же такое любовь и нелюбовь… И сколько шагов нужно пройти, чтобы от любви, или хотя бы желания построить семью, вырастить детей- ничего не осталось. Боже, как он был легкомыслен… Как небрежно относился к собственной жизни. Какой долгой она ему казалась… Да, собственно и не было никакой любви… Была худенькая смешная черноволосая девочка. Которая смотрела ему в рот и слушалась во всем. Был удобный для него, деревенского паренька, голодного и нищего студента, брак и вхождение в состоятельный и благополучный рижский дом. Был папа, занимавший какой-то важный пост в министерстве торговли. Была поначалу отдельная комната в хорошо обставленной родительской квартире, был одет, обут, накормлен… Потом тихая девочка стала показывать зубы и несгибаемый характер, теперь она превратилась в мегеру… Вот как из ничем не примечательных девочек получаются Горгоны Медузы?...Да, он панически боялся жены, особенно после того случая, когда она ночью, возвращаясь из туалета, полусонная, вдруг остановилась над его тайником в паркете, где он прятал второй заграничный паспорт, чтоб летать на свидания к Марине, подняла паркетину и достала его… Конечно, была драка… Она наскочила на него, еще сонного и принялась орать и царапаться как дикая кошка… Она разодрала ногтями ему щеку так, что пришлось накладывать швы…
Да, другой мужик, наверно тут же бы и ушел, уехал к Марине, а он испугался -- ему страшно было начинать все сначала… Они две недели не разговаривали, а потом оба сделали вид, что ничего не произошло. Только перестали заниматься сексом, хотя и раньше это происходило не часто, перестали заниматься сексом и разговаривали только по необходимости. Но ведь она не ослабила поводок, не махнула рукой- а, черт с тобой, летай, все равно далеко не улетишь, нет ,-она глаз с него не спускала. И свободным человеком, мальчишкой, вырвавшемся от злой воспитательницы, он чувствовал себя только на работе, или во время долгих одиноких прогулок по городу. Ему нравилось его одиночество, он полюбил его, бродя по полупустым музейным залам или заснеженным аллеям городских парков. А еще он полюбил в одиночестве пересматривать любимые фильмы… Иногда звонили дети из Америки… Из этого и состояла его теперешняя жизнь. Пока не появилась смешная и страстная любовь к Лиличке, почти что юношеская- ведь им ничего не было позволено. Даже переписываться нужно было очень осторожно… Зато слово :»Люблю!» они произносили сразу и одновременно, как только включался скайп. И так редко это можно было сказать, потому что Анна могла ворваться каждую секунду и оба держали палец на красной кнопке, чтоб сразу отключиться…
… Наташе Маленькой на всю жизнь впечатались в память вечера на крылечке долгинцевского любимейшего белого домика под шатром черного бездонного, в блестках звезд, мерцающих тихим светом, неба. Дора спивала писни- любила и умела петь. И голос ее был высокий и сильный. А Наташка бежала за бандурой, висевшей в комнате на стене возле фотографий больших и маленьких черно-белых. На фотографиях- вся жизнь уместилась на одной стенке… Странно, столько времени прошло. И дома того нет. И фотографии сгинули во времени. А в памяти существуют. Рядом с черным трюмо на резных ножках. Рядом с воспоминаниями о пирожках в яблоками и вишнями, жарившимися на большой сковородке на костре. А к пирожкам- чай под вишней- тут же в темноте. И песня « «Ой, пид вишнею, та пид черешнею. Стояв старий з молодою, як из ягодою. Я й хрестилася. Тай молилася. Пусти ж мене, старий диду на вулицю погулять..» Но он ее отчего-то не пускал…
Потому что нечего молоденьким выходить замуж за стареньких,- смеялась какая-то из бабок…
Потом Наташа выросла. Вышла замуж. Стала журналистом…. А бабушки, и сад, и бандура, и звездный летний вечер –остались далеко-далеко на линии ее жизни в прошлом. Так далеко, что и не видно отсюда почти что ничего...А, может, и хорошо, что не видно. Значит, и им оттуда тоже не видно. И они знать не знают как живет сейчас Наташа, уже тоже ставшая бабушкой.
А живет она сейчас плохо. Почему, спросите ? ? Да потому что тектонические сдвиги произошли в стране. И начинают происходить в мире. Та страна, в которой Наташенька родилась и в которой была счастлива- канула в Лету. К развалу ее приложило руку немало людей и стран. И вот теперь ее и нет почти: страна содрогается и валится в черную дыру, увлекая за собой всех, кто в ней живет.
Больнее всего -смотреть в лица стариков: лет 15, 10, 5 лет назад большинство из них были востребованными врачами-хирургами, воспитательницами в детских садах, учительницами музыки или журналистами, а теперь- спасибо, вы больше не нужны. С пенсией в две тысячи гривен, и живите как хотите. А дети их при этом заняты тяжким выживанием в нарождающемся капиталистическом мире. Потому ни о какой моральной или там материальной поддержке речи и быть не может…
Об этом Наташа думала, тихонечко сидя на дне рождения любимого внука. За столом собралась только семья. Внук, дочка, зять и Наташка Маленькая.. Потом, возвращаясь домой, она все время анализировала и пыталась ответить на вопрос : отчего ей так нерадостно было сидеть среди самых близких людей? Среди людей, с которыми она жила всю жизнь. Которых она породила- дочку и внука. Которых обожала.
… Итак, она мысленно вернулась в яркую, хорошо освещенную кухню большой современной пятикомнатной квартиры, в которой жили дети. Огромный холодильник, светлая современная мебель, овальный стол. Зять открывает шампанское. Все пьют за здоровье внука. У всех радостные лица. Сколько таких семейных застолий у них было, когда еще были живы ее родители…
Что же произошло, отчего в какой-то момент она перестала принимать участие в общем разговоре и словно бы скукожилась… Вот сейчас, сидя в темном чреве такси, она анализирует…
… А, поняла. Политика- тема запретная- они с внуком и зятем на разных позициях, поэтому- о политике- сегодня- ни слова…
…А вот дальше что? О чем шел разговор дальше? И она поняла- отчего ей стало неуютно, ведь разговор шел ни о чем. Она и представить бы себе не смогла раньше, в той своей прошлой жизни, что ей так неинтересно будет сидеть с самыми родными людьми и говорить о предметах никчемных и пошлых, как сказал бы Чехов…
О новых машинах, о вещах, о покупках, об отдыхе на море, даже о том, что если не будет работы, то денег, чтоб прожить безбедно и даже путешествовать, хватит на год, о мечтах, которые почему-то носили ярко-выраженный материальный оттенок, а это было невыносимо слушать Наташе с ее абсолютно советским мироощущением.
- Как человек становится обывателем,- она не заметила, что произнесла мысль вслух. Водитель такси удивленно на нее покосился.- Извините, -сказала Наташа,- это у меня вырвалось.
А внутри продолжался длинный монолог. Нет, как, в самом деле, человек становится обывателем? Как я раньше хорошо чувствовала это- что нельзя стать, было что-то в советском образе жизни, что не давало стать… Она вспомнила, как в семнадцать лет постоянно думала, о смысле жизни и сама себе отчитывалась за каждый прожитый день.
И ведь когда собирались с друзьями, то говорили о чем-то таком… О книгах спорили, стихи читали, песни Высоцкого слушали… Мы стали другими людьми, из думающих и стремящихся в космос- в потребителей жратвы и тряпья.
-А из духовных потребностей у меня сейчас остались только книги, фильмы, друзья и воспоминания,- подумала Наташа. И захотелось ей заплакать. Но она сдержалась.- Вместо того, чтоб реветь, лучше сходи, проведай восьмидесятилетнюю Нину Васильевну, живущую в доме напротив. Что-то давно ее не видно во дворе. Хлеба отнеси и молока,- сказал ей внутренний голос. И вредно добавил:- Лучший способ борьбы с хандрой- найти того, кому во сто крат хуже и помочь ему… Что Наташа тотчас и сделала .
Лиля.
… Вдруг по скайпу позвонил Арсений и сказал, что придумал, как вырваться на время, из этой жизни. Так они попали в Сент-Поль-де-Вансе. На целых десять дней.
… Лиличка не могла оторваться от картины. Она замерла и начала ее впитывать в себя? Зачем??? Чтоб согреться, быть может, когда совсем станет невыносимо, это тепло поможет. На небольшом полотне царили голубой , нежный, ярко-синий, фиолетовый, немного оранжевого, чуть зелени, но преобладал белый цвет. Он был и в глубине глубокого неба и в уходящей перспективе, в скатерти круглого стола, в раскрытых ставнях окон. Но больше всего его было- в пятнах, разбросанных повсюду. По стенам светло-желтого, почти песочного домика, по сине-фиолетово-голубой наружной стеночке, которая уходила в какую-то странную невесомость- отчего домик казался парящим над всем остальным, небрежно прорисованным, и от этого казавшимся фантастическим, пейзажем :горы, леса, несколько пирамидальных тополей. В этом самом месте Лиличка взяла Арсения за руку, ощутила ее родное тепло (ей опять захотелось поцеловать ее), переплела свои пальцы с его и выдохнула, как будто произносила заклинание : Хочу. Оказаться в этом домике. Сейчас же. Сию же секунду. И жить там с тобой. До самой смерти. И после смерти. Если повезет…
Они стояли перед работой Лорана Парселье в крохотной частной галерее малюсенького городка на юге Франции .
Ему пришлось почти силой уводить ее от картины. В конце концов он просто обнял ее за плечи и ,легонько подталкивая ,повел в другие залы, ему нравилось чувствовать, как она начинает таять под его руками .Это ощущение успело закрепиться за шесть дней, проведенных вместе. Всего за шесть дней… Это не переставало удивлять и восхищать его… Что значит шесть дней, по сравнению со всей его жизнью ? И все-таки что-то непостижимое произошло с ним. С нею. Восемь месяцев переписки и разговоров в скайпе- и вот оно- ощущение невероятности… Как жить дальше- он не хотел об этом думать…. А Лиля еще долго оглядывалась. Пока картина не стала совсем маленькой- крошечное нежное бело-розово-голубое облачко, парящее в пространстве…
Потом они долго и беспечно бродили по маленькому городку Сент-Поль -де-Вансе, по каменным лестничкам, ведущим в неизвестность, по тихим и пустым улочкам… Серым от цвета домов и стен… Но этот цвет не угнетал, а наоборот почему-то казался теплым и притягивал… Все время хотелось трогать стены, что Лиличка и делала и они не отталкивали,они были напитаны солнцем и сердечным трепетом стольких поколений проживших здесь людей: пекарей, башмачников, аптекарей, виноделов, стольких великих художников, приезжавших работать сюда. Потому что городок этот игрушечный в двадцати километрах от Ниццы притягивал их своей кажущейся ненастоящестью и в то же время основательностью. Странное сочетание. Как воздушный замок, построенный мастерами-волшебниками из белого камня, уцепившийся вдруг якорем за скалу.
- Я не хочу отсюда уезжать,- сказала Лиличка, отпивая маленькими глотками капуччино и смотря куда-то невидящим взглядом. Капуччино вперемешку с мартини, что может быть лучше?
В маленьком кафе было темно, горело несколько настольных ламп. За единственным окном –никакого пейзажа- только сплошная стена из невысоких серых(но каких благородных оттенков) домишек, так тесно прижавшихся друг к другу, что нож не пройдет, сросшихся навечно, похожих и непохожих одновременно… То балкон, то башенка, то ставни разного цвета- желтые, белые, розовые , настурции, свисающие из раскрытых окон- эти настурции приводили в восхищение и изумление Лиличку, равно как и дочиста умытые мостовые и тротуары-, Лиличку, привыкшую ходить по загаженным и заплеванным, полным неубранного мусора, растерзанных бомжами пакетов с остатками пищи, собачьим калом и прочей остальной гадостью, лежавшей на улицах Одессы…
… А здесь- словно бродишь по городу из детства, из Андерсена..
-Я хочу здесь остаться,- сказала Лиля и вдруг заплакала. Слезы просто полились из ее глаз, словно внезапно раскрылись невидимые шлюзы.
-Извини,- прошептала она, вытирая их ладонями, -я переполнена слезами. Мне очень страшно. Постоянно. Я не хочу туда возвращаться.
Он знал это. Даже когда она смеялась и вела себя как девчонка, он знал, что ей все равно страшно… .
Очень хорошо было по ночам. Ночью городок, освещенный лунным светом, совершенно вырывался из контекста действительности. Его можно было представить где угодно. Хоть на Марсе. Все ненужное отодвигалось далеко-далеко в темноту. Украина, приближающаяся третья мировая, паника в газетах, Одесса,- где она жила, Париж, -где жил он ,постылые обязанности и обязательства, забота о хлебе насущном и много всего другого. Ночь стирала все. Они лежали в маленькой гостиничной спальне на втором этаже обхватив друг друга руками и ногами и были как Адам и Ева. В первозданном одиночестве. Можно было даже мечтать, что Лиличка и делала иногда робко, а иногда вдохновенно –безостановочно.
- Давай представлять, что мы прожили здесь всю жизнь, что у нас есть дети и внуки, есть домик, как на той картине, завтра пойдем искать его. И маленькая веранда, и стол с белой скатертью, а по вечерам мы пьем чай и слушаем, как трещат цикады… Так жалко, что мы разошлись в пространстве… Боже мой, так жалко! И ничего-ничего-ничего уже не поделать! И через семь, нет уже шесть дней мы расстанемся…
Она как птица срывалась с кровати и подбегала к окну. Стояла в тонкой ночнушке в лунном свете.- Как хорошо! Все равно, как хорошо! Как хорошо, что ты у меня есть! Спасибо жизни за это!
У него сильно-сильно сжималось в груди от невозможности изменить что-либо. От того, что они старые уже и жизнь, по сути закончилась. Но какая прелестная ночь расстилалась перед ними. И молчащий не чужой, а очень родной город. Темный спящий средневековый город и две крохотные искры жизни, совершенно не видимые даже из ближнего космоса…
А сейчас- кафе, нежаркий полдень, ветер приносит запах цветущего миндаля.
-Не плачь, девочка моя,- он положил ладонь на ее руку, безвольно лежавшую на столе.- Не плачь. Пока все хорошо. Впитывай город. Забудем хотя бы на пару дней обо всем, что творится в мире… У нас с тобой еще целых шесть дней и семь ночей…
Хотя сам прекрасно понимал, что это невозможно. Мир висел на тоненькой ниточке… И обращаться к Богу было бесполезно и бессмысленно.
Я, Лилька и Наташа Маленькая уходили последними.
Наташа Маленькая- потому что она отвечала за все. Лилька- потому что ждала в аэропорту Арсения. Он написал, что будет сегодня утром. Она поехала встречать его в аэропорт на своей маленькой сиреневой тойоте. И это было страшновато. Потому что ей пришлось спуститься и пройти мимо атошников, которые стояли во дворе большой толпой, а Наташка мрачно наблюдала с КРЫШИ. Очередь еще шла, но людей было уже немного… Где-то в районе Первой станции читалось ее окончание…
Хотя люди все подтягивались и подтягивались, приезжали из дальних сел области- все ближние уже ушли, и страшно было ехать одной по абсолютно пустому, ставшему вдруг холодным и чужим Городу, похожему на человека, у которого только что остановилось сердце. .И самолет, на котором прилетел Арсений, был один из последних. И вышло из него всего-то человек десять и они растерянно озирались вокруг. Никакого досмотра не было, потому что и таможенников уже не было, в здании было пусто, гулко и страшно, как в американских фильмах ужасов. Лиля быстро подбежала и обняла Арсения, чтоб он не успел испугаться.
-Все будет хорошо. Я люблю тебя. Помчались…
… Вот и вернулась маленькая сиреневая тойота. Хлопнули обе дверцы. Наташка увидела абсолютно счастливую Лильку и высокого, седого мужчину, явно европейской наружности. Они уже было взялись за руки, но тут Лиля вдруг всплеснула руками, наклонилась над тойотой и стала гладить капот, что-то нежно приговаривая. Ей- Богу, она даже поцеловала ее в переднее стекло. Мужчина взял Лильку за плечи и нежно начал уводить от тойоты. Они влились в Очередь у самого подъезда : я здесь живу, виновато объясняла людям Лиля. Они протискивались через толпу на этажах. И вот наконец-то синяя лесенка и выход на крышу. Мужчина шел безропотно. Похоже, Лиля ему все объяснила, он лез по лесенке первым и тянул ее наверх. И вот они на Крыше.
-Так,- сурово сказала Наташка. -Я - подруга, Наташа, вам придется помогать затаскивать. Все мужчины помогают.
Все это продолжалось еще часов пять. Пока не ушли последние. Я, Наташка Маленькая, Лиля и Арсений стояли на крыше.
Мы выбились из сил : Город уходил два месяца безостановочно. Ушли все. Оставив Пушкинскую, Дюка, Лестницу, дворики, море и облака над ним.
Мы стояли на крыше и вслушивались. Было очень тихо. Город молчал. Что мы могли сказать ему напоследок? Что? Что все ушли, потому что жизнь их сделалась невыносима и что врядли мы когда-нибудь сюда вернемся… Мы с Лилькой рыдали взахлеб, как впрочем рыдали до нас все женщины и многие мужчины. К моим ногам жалась моя собака. Да, пока я не забыла: все собаки, и кошки, и прочие звери, даже рыбки аквариумные. Равно как и книги любимые- все народ унес с собой. Стояло раннее утро, звезды истаивали на глазах. Снег давно растаял. На акациях показались маленькие листочки. Пахло весной и расставанием навсегда.
Внизу стояли солдаты и смотрели на нас. На глазах некоторых были слезы. Или мне так показалось? Они отчего-то выглядели совершенно брошенными, как и маленькая сиреневая тойота…
… Я махнула им рукой на прощанье. Подвела собаку на поводке к Месту. Арсений хотел пропустить нас вперед.
-Нет, вы уж идите, я уйду последней…
Они исчезли. Да, конечно мне было страшно переступать черту. Покидать свой мир .Я продолжала плакать. Слезы были горячие и соленые. Я больше никогда не увижу все это… И, решившись, я набрала воздуха в легкие, словно ныряя на большую глубину, толкнула головой невидимую и тонкую преграду. Раздался звук…
… .Мы с собакой стояли на площади перед Оперным. Он был прекрасен- как волшебная шкатулка. Нас окружили люди, их было много, знакомые и незнакомые, у всех были абсолютно счастливые лица. И нам начали бешено аплодировать, а мы раскланивались, как на сцене, я и моя большая собака.. Я прижимала руки к груди и искала в толпе своих. А вот они, вон Коля пробивается, и Фадей, и мои подруги..
-Все хорошо!- кричали они мне.
… А над Оперным, и над археологическим, и над зданием мэрии вдруг разнесся бой курантов с любимой с детства мелодией:»Когда я пою о широком просторе, о море, зовущем в чужие края. О ласковом море, о счастье и горе, пою о тебе я, Одесса моя!!! Я вижу везде Твои ясные зори, Одесса, Со мною везде Твое море и небо, Одесса, Ты в сердце моем, Ты всюду со мной, Одесса, мой город родной!»… И все дальше, дальше летела мелодия- туда над цветущими вовсю акациями, над портом, над жемчужной от утреннего солнца, поверхностью моря… Помните, у Бунина ? «Все море, как жемчужное зерцало… »
Наталья Симисинова, 2015 год.