Несправедливость

Кейти было всего двадцать семь лет, когда она заболела.
Читатель узнал бы в Кейти ту самую девушку, в которую были влюблены, казалось, все - она была стройной, спортивной, веселой, красивой, вежливой. Такая девушка, которую не стыдно было привести к матери на церемониальные смотрины, столь принятые в центральной Калифорнии - пройти с ней под руку мимо маленьких, будто конфетных, типично одноэтажных калифорнийских домиков, пройти через дворик с искусственным газоном, и войти с нею в дом родителей...
Она никогда не ругалась, не пила, не пробовала сигарет, не обладала дурным или склочным нравом. Все ее мнения были взвешенными, голос - спокойным, шутки - приличными, а молодость - достойной. Ее семья состояла из отца и матери, а бабушки и дедушки уже отошли в мир иной (ее родителям было уже за пятьдесят), и жили они во Фресно - тот самый район, в котором живут представители среднего класса.
Кейти была чуть выше среднего роста, и любила играть в баскетбол с ребятами из таких же классических калифорнийских семей, после чего все вместе шли домой слушать какую-нибудь новую песню на кассетниках (которые тогда были в большой моде), или смотреть новую серию какого-нибудь теле-шоу (которые из моды так и не вышли).
В общем, любили ее все: девушки по-белому завидовали ей, удивляясь тому, как она избегает плохих парней, дурных компаний; парни - почти все - в той или иной степени были в нее влюблены; родители всех ее друзей радовались ее присутствию в своем доме, учителя в университете (который она к тому времени успешно закончила) вспоминали ее добрым словом.
Это был человек, которого звали ангелочком - если не вслух, то за глаза.
У нее даже не было врагов или недругов, ибо она не отличалась резкостью высказываний или вызывающим поведением - казалось, жизнь и все в ней хорошее сошлось в одном человеке.
У нее был друг, почти бойфренд - по имени Томас.
Томас был типичный калифорниец - ростом выше среднего, черные волосы, синие джинсы и голубые глаза. Таких в Калифорнии было изрядно, но разница была лишь в том, что Томас закончил иезуитский колледж Санта-Клары, после чего переехал во Фресно. Они оба - Томас и Кейти - "тащились" от Стива Нэша, который закончил то же учебное заведение и часто его посещал на "карьерные дни". Так наши герои и подружились, и дружили несколько лет кряду. Отношения их были тихими, и никто даже не знал, как близки они были. Но ближе Томаса у Кейти никого не было - хотя друзей у нее было множество. Единственно, что Томас не играл в баскетбол - спорт для него был чем-то из иной вселенной.
Томас не был религиозным человеком - для него обучение в заведении, основанном иезуитами столетия назад, было лишь формальностью. Мало ли, кто когда и что основал? Многие колледжи вообще были основаны бизнесменами, говорил он - это же не значит, что оттуда должны выходить сплошь миллионеры.
Религиозным был отец Томаса, мистер Дуглас. Он был в прошлом миссионером и закончил тот же колледж в Санта-Кларе. Он посещал церковь во Фресно каждое воскресенье, как и родители Кейти, где обе семьи и подружились.
Короче говоря, то была жизнь, какой ее представляют себе в книгах и фильмах "для всей семьи" - казалось, что там надо было снимать очередную подростковую мелодраму (что, кстати, в те времена и делали сплошь и рядом)...

Одним мартовским утром Кейти проснулась с головной болью, болью столь резкой, что не могла уснуть, пока не приняла таблетку. Она думала, что, возможно, перегрелась на солнце, играя в баскетбол - после такого голова может болеть несколько дней. Но боль не прошла, лишь успокоившись, и став постоянным резидентом ее сознания. Томас услышал ее жалобы и поинтересовался у ее родителей, знают ли они об этом. Кейти им, конечно, ничего не сказала.
В апреле Кейти отправили на обследование - это было ее первым в жизни обследованием, так как девушка вообще ничем никогда не болела, кроме редких, легко протекающих, простуд.
Тем вечером отец позвонил Томасу с пренеприятной новостью - у Кейти обнаружили опухоль мозга.

Трудно передать состояние родителей, когда их оповестили об этом, и мы, пожалуй, не будем этим заниматься. Врачи, однако, сообщили, что болезнь не находится на опасной стадии, и что есть шанс излечения.
У родителей, после первоначального шока, появилась надежда.... Конечно, они зачастили в церковь, повторяя "имейте веру, ибо все возможно верующему, коли вера его сильна".
Что до самой Кейти, она, казалось, не обращала на страшную болезнь внимания - для нее это было чем-то вроде мигрени.

- Что же, ты не боишься смерти? - спрашивал ее Томас.
- А в чем смысл этого страха? - отвечала Кейти несколько флегматично, как всегда, спокойным тоном. - Если я умру, значит, умру. Ведь все когда-то умирают. Кто-то раньше, а кто-то позже.
- Но ты еще так молода. Вся жизнь впереди.
- Я и пожила хорошо. Все-таки недавно исполнилось двадцать семь. Многие люди убили бы за то, что было у меня - я никогда не голодала, никогда не работала в какой-нибудь шахте, никогда не болела чем-нибудь врожденным. Многие вообще умирали во младенчестве.
- А что родители?
- Переживают, - коротко отвечала Кейти.
Казалось, она сама не верила в плохой исход - в отличие от остальных.

Однако, шли месяцы, и те таблетки с пилюлями, что ей прописали, не оказали ровно никакого действия - голова Кейти болела все сильнее. Тогда родители отвезли ее в Германию на лечение, где она и пропадала около месяца. Болезнь отступила. Кейти, правда, сильно похудела, скулы ее, казалось, были обтянуты кожей, но была по-прежнему жизнерадостна, по-прежнему играя в баскетбол на привычной площадке, когда ей позволяло состояние здоровья.

Мистер и миссис Смит, ее родители, со временем отдалились от церкви в силу известных обстоятельств. Томас думал примерно так же, но надеялся, что все это лишь "божье испытание", и что не стоит нагнетать. Лишь отец Томаса, мистер Дуглас, по-прежнему был набожным, и верил, что на все воля божья.

Но к осени Кейти стало еще хуже, она начала терять сознание. Родители бросили все и поехали в Израиль, к очередному чудо-лекарю от официальной науки. Оттуда она вернулась с короткой стрижкой и шрамом на затылке от какой-то операции, и еще более похудевшая. И что самое печальное, врачи поставили диагноз самый неутешительный - Кейти более ничто не могло спасти.

Томас потерял остатки своей веры, равно как и семейство Смит (они даже отказывались ходить в церковь, считая, что Бог поступил подло с их ангелочком). Мистер Дуглас пытался как-то образумить их, но ничего не вышло.
Но разве кто из нас был на их месте? Легко говорить "имейте веру", когда сам здоров, когда у самого все в порядке, когда отец жив и в семье достаток... И мистер Дуглас, и Том считали себя не в праве как-либо возражать, даже если бы так им советовала бы их совесть или даже истина - в какое-то время жизни совесть и истина должны молчать перед ужасом текущих обстоятельств".

Но сама Кейти сильно изменилась за это время. Она все чаще общалась с отцом Тома - больше, чем со своим. Кто знает, о чем они говорили? О том не знал даже сам Томас. Когда он спрашивал у Кейти, она отвечала просто:
- О Боге. О том, что после. О том, что такое жизнь. Ничего серьезного.
И улыбалась.
Каждый раз после ее улыбки Томас становился грустным - то была улыбка умирающей.
Он заметил, что дома у Кейти, на столе у кровати, появилась Библия. Синяя, маленькая, можно сказать, карманная - "Библия Короля Джеймса, Новый Завет". Тогда только вышла новая версия, двухтысячного года, и Том прекрасно знал, откуда это издание появилось в руках Кейти - конечно же, от его отца.
- Смерть всегда приближает к религии, - сказал мистер Смит тогда. - В Корее даже атеисты начинали верить в бога. Наверное, и у Кейти та же история.
- Лишь бы ей стало от этих сказок легче, - ответила миссис Смит, покачиваясь в кресле с вязанием. - Может, только в этом и есть их толк. Может, для того их и придумали.

Мистер Дуглас советовал ей исповедоваться, пока она еще может ходить.
Но Кейти отказалась.
- Разве какой грех на мне, мистер Дуглас? - спрашивала она тихим голосом. - Разве мои тайны нужно кому-то раскрывать? Какой секрет я ношу в себе? У меня нет ни тайн, ни секретов: врачи изучили меня вдоль и поперек, разрезали, облучили, набили мое нутро таблетками, анализировали всякую жидкость, во мне имеющуюся... Я хотела бы иметь какой-то грех, который стоило бы замолить, но где ж его взять? Быть может, я к вам была несправедлива?... Если да, то скажите мне.
Отец Тома прикрывал глаза рукой; от такой речи ему самому становилось дурно, ибо он понимал правоту Кейти, и тем острее понимал всю вопиющую несправедливость происходящего.
Том присутствовал при этом разговоре, и речи Кейти сильно трогали его. Казалось, еще чуть-чуть подобных монологов из уст умирающей, и слезы брызнут из его глаз, будто струя из туго перепутанного брандспойта - даже голова Тома гудела в такие моменты, подобно электрическому трансформатору на раскаленном солнце.

Скоро Кейти перестала выходить из дома, и передвигалась лишь в границах помещения, ибо была очень слаба и боялась упасть и разбиться где-нибудь на мостовой.
Все понимали - счет шел на недели. О месяцах не смели и мечтать. Врачи разводили руками и грустно кивали головами, выписывая очередное плацебо для "облегчения состояния".
Кейти, конечно, страдала - но делала это тихо. Никто не слышал, чтобы она плакала или тем более, кричала. В ней все было уравновешенным, ровным, без крайностей. Она лишь сжимала в кулачках простыню и стискивала пальцы - только так можно было понять, что она чувствует боль... и еще, конечно, по тяжелому дыханию.
После этого она брала Библию в руки и, с трудом присаживаясь на кровати, и читала ее, особенно выделяя Евангелие от Луки. Томас даже заметил сильно потертую страницу посередине книги, на сто восьмой странице - "...Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: «Вот, оно здесь», или: «Вот, там». Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть"... то была глава семнадцатая, стих двадцать первый.

В тот день Томас был, по обыкновению, у кровати Кейти.
Он почти жил там - родители девушки были только рады его присутствию, будто им было страшно оставаться с умирающей в одном доме.

...


Кейти уже не могла вставать. Она лежала, по обыкновению, положив левую ладонь на маленькую синюю Библию, а правую держал в руках Том.
- Я знаю, мама больше не верит в бога, - сказала Кейти, бледная и сухая, подобно голодной моли, - но я не сужу ее.
- А ты? Ты теперь веришь, когда все другие не верят?
- Я не верю. Я знаю.
- Что ты знаешь? - спросил Том. - Бог несправедлив, это ты должна знать.
- Но разве в бога верят для справедливости? - вдруг спросила Кейти, посмотрев на Тома и одновременно как бы сквозь него (такой взгляд был у нее все чаще в последние недели).
- А ради чего же еще?...
- Не знаю. Может быть, для себя.
- Ну и что? Веришь, или нет, ты все равно неизлечима, - в сердцах сказал Томас и тут же спохватился. - Прости, прости, ради всего святого, я не должен был такого говорить!...
- Что ты, глупый,- улыбнулась Кейти и коснулась его иссохшейся рукой, и это прикосновение касалось Тому касанием мумии, - Как будто сейчас меня что-то способно расстроить или напугать? Даже если сейчас вот эта люстра рухнет на меня, или аллигатор заползет в окно, есть ли для меня какая-то разница? Не смеши.
Томас поражался тому, как Кейти начала говорить. Ее слог и раньше был несколько книжным (равно как и он в годы учебы начинал говорить как Кальвин или Лютер), но сейчас и вовсе стал художественным, будто она читала вслух абзацы из какой-то книги, а не говорила.

Они помолчали.

- Почему ты думаешь, что Господь должен быть справедливым для всех? - вдруг спросила она.
- Как почему? - воскликнул Том, вырванный из своих грустных дум. - Люди не заслужили такого. Одно дело болеть раком, если ты курил и дымил, как паровоз - или быть убитым бандитами - даже в этом случае ты можешь винить себя за то, что связался с плохими людьми... но тебя-то - за что? Неужели этот вопрос тебя не мучает?...

Он вскочил со стула и заходил по комнате.

- Нет, - просто ответила она.
- Но почему?...
- Потому что каждый должен видеть Бога внутри себя самого, и видеть это сам, один, и для себя самого. Ни для кого другого.
- А как же справедливость?
- Я иду к ней, Томас. Скоро буду там. С ним.
- Но твои родители? Разве Бог справедлив к ним?
- Ты опять думаешь о том, что Бог должен или не должен. Он нам ничего не должен. Ни тебе, ни мне.
- Что ты такое говоришь?! - Томас схватился за голову.
Наверное, перед смертью Кейти начала сходить с ума?
Он уже корил себя за эту мысль, но не мот отделаться от нее.
- Как это Бог ничего не должен? А как же тот факт, что ты не заслужила такого наказания?
- Это не наказание, Том. Я вижу это теперь.
- Как не наказание? А для родителей? А для меня? Лучше бы меня посадили в тюрьму за то, что я не совершал, чем ты... неужели ты не понимаешь?...
- Я чувствую, что мы всегда видели Бога не так, как нужно.
- Как же нужно?...
- Послушай, Том, - голос Кейти был по-прежнему тихим и слабым, почти дребезжащим, - Царствие Божие внутри меня. Не где-то там. Не в справедливости. Не в правде. Внутри меня. Я чувствую его. А ты нет. Поэтому ты не понимаешь.

Том прекратил ходить по комнате и сел рядом с Кейти, погладив ее по руке.
- Я понимаю. Ты... при смерти. Поэтому тебе уже не интересен этот мир и те, кто в нем останутся.
- Я достаточно им интересовалась, Томас, - ее пальцы дотронулись до его запястья. - Теперь я интересуюсь тем, что упускала всю свою жизнь.
- Царствием Божиим, как ты говоришь?
- Да. Глава семнадцатая, стих двадцать первый. Ты знаешь. Ты читал, я знаю.
- Тебе осталось жить совсем недолго, ты понимаешь это? - спросил Том, позабыв обо всяких приличиях.
- Понимаю.
- И все равно считаешь происходящее справедливым?
- Я больше не думаю о том, справедливо это или нет. Здесь и сейчас это царствие внутри меня.
- Что ты заладила! - в сердцах сказал Том.
- Не ругайся, пожалуйста.
- Прости.
- Ничего страшного.
- Ты стала совсем другая за это время.
- Я рада этому. Я вижу всю свою жизнь иначе.
- И как же? Твоя жизнь была прекрасна.
- Вовсе нет, Том. Я вижу свою жизнь как пустыню.
- Пустыню?...
- Да. Пустыню - пустую, безжизненную. Такую, как я сейчас выгляжу. Ни минуты я не думала о том, что жило внутри меня. Ни минуты, ни часа, ни дня. Как будто мне кто-то был обязан дать все и сразу. Но теперь я вижу - Бог здесь.
- Где? - огляделся по сторонам Том. - Ты его видишь?
Кейти изобразила подобие улыбки.
- Чувствую. А ты его опять ищешь не там, где надо. Ведь он внутри и тебя.
- Так говорили в иезуитском колледже, но что это меняет?...
- Ты все равно не чувствуешь. Наверное, это можно понять только, когда умираешь. Вот это - несправедливо. Так несправедливо, Том. Столько лет прожить с чудом внутри себя и понять, что оно здесь, только в конце жизни... это несправедливо.
- Господи Боже, не говори такого, - ему хотелось уйти из этой комнаты и не слушать ее последних слов.
- А ты послушай, Томас, - вдруг так строго сказала Кейти, по прежнему лежащая недвижимо и по прежнему способная двигать только руками и губами. - Послушай меня хотя бы раз в жизни.
- Хорошо, - он снова сел рядом с ней  и снова взял ее ладонь в свою.

Том был готов слушать ее и снова корил себя за то, что вступил в спор с умирающей, когда зазорно было так поступать.
- Ты говоришь о несправедливости, но я вижу все иначе, - сказала Кейти, и голос ее звенел, будто то была последняя речь в ее жизни. - Бог не был в церкви, куда мы все ходили. Он был с вами. Каждый день, каждый час. Внутри вас, меня, всех остальных. Но мы ходили в церковь и ждали справедливости. И не дождавшись ее, отказались от любой веры. Вы не верите, потому что вы верили в справедливость для всех. В правосудие. В общество. В то, что кто-то что-то заслуживает. В то, что Бог, которого вы игнорировали каждый день, вам обязан. И я тоже в это верила - отчасти. Моя мама думала, что в церкви ее ждет Бог. А он ждал ее дома, когда она ложилась спать - ждал и хотел поговорить с ней. И со мной. И с тобой. Но мы не слушали... Мы пели гимны и ходили каждое воскресенье, по расписанию. Читали Писание и ждали справедливости. Но ее нет, Том. Мы сами попирали справедливость для своей души, сами попирали Бога внутри нас. "Бог поможет мне найти хорошую работу", "Бог дал мне здоровье, потому что я хороший человек" - какая глупость, Томми... Теперь я понимаю. Мне двадцать семь - и все эти годы я могла бы быть с Ним. С Господом. А я... это так несправедливо, Томас.
Из глаз ее покатились слезы.

Том сидел, не будучи в силах пошевелиться, будто его разбил паралич. Он не знал, что думать, и что говорить. Не знал, что ответить - да и не хотел знать.
- Прости меня, - только и сказал он.
Том не знал, зачем и почему он это сказал.
- И ты прости меня, - прошептала Кейти. - Простите, что моя болезнь причиняет вам больше боли, чем мне. Но я ничего не могу поделать. Знайте - мне не страшно. Я счастлива. Очень счастлива.
Томас бросил ее руку и выскочил за дверь.
-Миссис Смит! - прокричал он. - Скорее!
Он понял, что Кейти скоро не станет.

И вот мать и отец стояли около нее, утирая глаза, полные слез.
Плакали все - кроме Кейти, чьи глаза уже высохли.
- Мне жаль, что ты потеряла свою веру, - сказала она матери, почти шепча (на большее у нее не было сил). - Но я ее обрела. Она всегда была со мной. И я этого не понимала. Это так несправедливо, мама. Так несправедливо. Он всегда был здесь, а я не видела. Мы все не видели. Папа, не плачь - ты плачешь, потому что думаешь, что Бог тебя наказывает. Но он никого не наказывает. Никогда не наказывает. Он протягивает нам руку. Ты видишь ее? Ты видишь?...
Последний вздох вырвался из ее груди.

...

Том выбежал из комнаты, не в силах сдержать себя. Он выскочил за входную дверь и побежал, куда глаза глядят - по тротуару, мимо красивых, будто пряничных, типичных одноэтажных калифорнийских домиков - мимо, прочь, будто убегая от свое тени и какой-то правды, которую он прятал от самого себя. Он бежал и бежал, пока не выбился из сил, пока сердце не начало жечь его изнутри. Ноги налились свинцовой тяжестью, легкие словно наполнились опилками, и Том свалился прямо на чью-то клумбу.
Потом, чуть отдышавшись, поплелся назад, к дому Кейти.
Его встретил мистер Смит.
- Ты вернулся? - спросил он. - Я уж думал, ты сбежал.
- Я... был в шоке.
- Ты понял, о чем она говорила? Я не... мне было не до мыслей.
- Кажется, понял. Но смогу ли я понять до конца...
- Объяснишь? - мистер Смит упал в кресло. Было видно, что ноги не держали его.
- Что объяснит? - миссис Смит вышла из спальни дочери, и на нее было страшно смотреть: красное, заплаканное лицо выглядело так, будто его искусал целый рой шершней.
- Последние слова Кейти.
- Я тоже не совсем поняла. Она говорила что-то о несправедливости, и что бог не наказывает. Но как можно...
Том, выдохнув, пересказал последний диалог с умирающей, стараясь ничего не забыть - да и мог ли он забыть? Это навеки было выжжено в его памяти...

Мистер и миссис Смит молча слушали его.
- Я не знаю, что и сказать, - в конце-концов сказала мать Кейти. - Для меня это.. неподьемно.
- Но и правда, - сказал отец, - неужели мы должны оказаться при смерти, чтобы понять такую истину? Может быть, она доступна только тем, кто на пороге ухода в мир иной? Я не могу... это слишком сложно.
- Я тоже не могу, - сказал Том. - Я понимаю, но не могу понять.
- Может быть, - сказала миссис Смит, - Кейти была умнее всех нас. Я всегда это понимала. Она была лучше, чище и добрее нас. Может быть, она видела жизнь совсем иначе. Даже в последние свои часы.
Все помолчали. Пауза висела очень долго. Было слышно, как часы на стене перемещают большие черные стрелки по белому циферблату. Шум кондиционера заполнил пространство.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал Том, поднимаясь. - Позвоните мне, когда... ну, вы знаете.
- Хорошо, - ответил мистер Смит, поднимаясь и провожая его к двери. - Пойдем. Спасибо тебе, что ты был с нами. Без тебя мы бы не выдержали.
- Спасибо тебе, Том, - отозвалась миссис Смит, не поднимаясь из кресла. - Спасибо, что она не умерла одна и в одиночестве, и смогла хоть что-то сказать нам. Я так боялась, что она уйдет в то время, когда я буду в другой комнате или вовсе усну.
- Не за что, - ответил Том, выходя. - Если что, я всегда приду. Звоните, как что понадобится.

Том шел домой и чувствовал, будто дома у него нет. Будто это пустое жилище, четыре стены и крыша. Все вокруг будто потеряло цвет, оскудело светом - будто бы солнце потеряло свою силу.
Редкие машины вокруг него будто перестали шуметь двигателями, а люди словно потеряли души - как потеряла ее Кейти. Том не мог плакать - его слезы давно кончились. Теперь ему осталось лишь жжение в глазах и странная тоска - тоска непонятная, тоска, которую нельзя было взять и изучить анализировать, понять... Он дошел до дома и упал на диван. Он не хотел думать - да и не мог.
Вместо этого он забылся тяжелым, долгим сном, и спал почти целый день. Когда он проснулся, на часах было четыре утра.

Он передал последние слова Кейти своему отцу, когда они встретились на похоронах. Тот молча слушал, кивая головой время от времени, а потом произнес:
- Ты знаешь, Томми, а ведь она права. Мы все недостойны ее. Она поняла то, что мы не можем понять всю нашу жизнь. Царствие Божие и правда внутри каждого из нас. Бог всегда был с нами. А мы...
- Как ты можешь такое говорить? - сказал Том. - Тебе легко, ты почти не знал ее.
- Разве же она говорила о том, что легко, а что нет? Кейти говорила о том, что Божие, а не что человеческое. И это надо уважать. Неужели ты не видишь, что она нашла ту истину, что мы никогда не найдем? Неужто из-за факта ее смерти, мы будем отрицать правоту? Да, возможно, для нас это все несправедливо - но именно что "для нас". Это мы, люди - и это наши, людские, представления. Пути Господни же неисповедимы. Кто знает, не собьет ли кого-то из нас машина уже завтра? И что же мы скажем Богу, придя к нему? "Ты был подл и несправедлив"?... Кейти поняла все. Я думаю, Том, это надо хотя бы уважать - несмотря на все прочие обстоятельства.
- Папа, ты в своем репертуаре, - грустно улыбнулся Том. - Я не буду тебе перечить, уважая твой возраст.
- Ты можешь перечить мне, сколько захочешь. От этого истина не меняется. Она никогда не меняется. Даже если все вокруг несправедливо.
- Ты об этом с ней говорил незадолго до ее... ухода?

Отец не ответил, лишь так же грустно улыбнулся.

Лишь сказал:
- Посмотри, гроб засыпают землей. Не хочешь подойти?
- Мне и отсюда прекрасно видно. Ты только не говори подобного ее родителям.
- Почему же? Скажу. Но позже. Они, я уверен, поймут - когда им станет легче. Это даже утешит их, когда они поймут, что дочь ушла на небеса спокойной и счастливой.
- Может быть, ты и прав.
- А ты сможешь? - спросил отец.
- Что смогу?
- Понять ее. Понять Кейти и то, что поняла она.
- Я не знаю, - сказал Том, опустив глаза. - Я не знаю.