рассказ
Я не была в Париже три года. В последний раз прилетала на серебряную свадьбу к своей однокласснице Маргоше, выскочившей в институте замуж за красавца француза, оказавшегося владельцем виноградников и небольшой очаровательной виллы на Лазурном побережье. У Марго в Париже была крошечная квартирка—студия, где я могла остановиться на несколько дней. Я позвонила ей, чтобы спросить разрешения, и была приглашена к ней на виллу на какое—то семейное торжество. Маргоша сказала, что курьер принесет мне билет на скоростной экспресс на десятое сентября. Все складывалось просто отлично!
Париж встретил меня летним теплом, запахом жареных каштанов и безоблачным небом. Консьержка открыла мне квартиру и пожелала хорошо отдохнуть после дороги. Но сидеть в квартире в такую погоду мне не хотелось. Я приняла душ, переоделась и спустилась на улицу в кондитерскую «Paradise» в доме напротив.
Меня встретил хозяин мсье Фонтень. Он не забыл меня: «О,мadam Iren!». Я немного знаю французский, мсье Фонтень чуть—чуть знает русский, так мы с ним всегда и объяснялись в прежние мои наезды в Париж.
— Вам, как обычно, зелёный чай и круасаны? – спросил хозяин.
— О, мсье, вы не забыли! Добавьте ещё и ежевичный джем.
— Пишете очередной роман?
— Да, надо закончить. Но для начала – прокачусь в Марсель, к подруге.
— О, да! Там сейчас изумительная погода.
Мне принесли мой заказ, и я расслабилась под мелодию «Под небом Парижа». Звуки аккордеона приносил тёплый ветерок с улицы через открытые двери кондитерской. Посетителей в кондитерской было немного. Женщина с девочкой лет десяти, очевидно дочкой. На их головах были одинаковых кокетливые шляпки с нежными вуалетками.
В углу, в пол—оборота ко мне, за столом сидел импозантный господин в дорогом тёмно—синем костюме с искоркой. Его чуть тронутая сединой голова была идеально причёсана. Он попивал кофе и периодически отвечал на звонки мобильного телефона, говорил то по—французски, то на американском английском, то по—испански. Насколько я смогла понять, он говорил о съезде хлебопёков. Допив кофе, он положил деньги на стол, рядом с чашкой, и встал.
Я подняла глаза, и круассан с джемом выпал из моих рук. Передо мной стоял фантом, перелетевший через океан из Нью—Йорка. Этого человека я вычеркнула из своей жизни сорок лет назад. Женька. Мой бывший жених, сбежавший из—под венца в Америку в первую волну эмиграции. Америка была его навязчивой идеей. C'est une idеe fixe, как говорят французы. Женька подозвал официанта и попросил его убрать мой упавший круассан и принести новый.
— Ириша, это ты? – спросил Женька, — ты позволишь мне присесть за твой столик?
— Садись, — холодно ответила я.
— Не ожидал увидеть тебя здесь, просто сказка какая—то.
— Не сказка, не сказка, — сказала я, не скрывая своего раздражения, — Что ты хочешь от меня?
— Ты здесь по делам или прилетела отдохнуть?
— Какое это имеет значение?
— Пойдём, прогуляемся к башне!
— Нет, я устала с дороги, а послезавтра опять уезжаю. Надо отдохнуть и собраться.
— Неужели так навсегда и расстанемся? Случайностей не бывает.
— Сорок лет назад мы уже расстались. И ты даже перед отъездом успел попросить у меня прощения.
— Я не мог забыть об этом все сорок лет. Потому что дурак набитый!
— С чем тебя и поздравляю. Извини, у меня много дел. Всего хорошего.
И я вышла из кондитерской.
Я пошла просто побродить по городу. Прошлась по Елисейским полям, постояла на берегу Сены. Вернувшись в Маргошину квартиру, высыпала все накупленные безделушки на диван и включила компьютер, чтоб по скайпу поговорить с мужем. А потом моментально заснула. Кажется, я заснула, ещё не коснувшись щекой прохладной подушки.
Осень в Париже... За ночь погода резко изменилась. Небо стало серым, а в воздухе повисла пелена из мельчайших капелек дождя. Только вчера над этими улицами разносился запах жареных каштанов, слышались из приоткрытых дверей кафе звуки аккордеона и лёгкий женский смех. Но за ночь город сменил свой наряд. Художница—осень раскрасила города всего лишь в два цвета — серый и жёлтый. Серые кубики домов на полупустых улицах и золотистые пятна каштанов. Миллионы оттенков серого цвета под моросящим дождем.
Да, осень в Париже была особенно хороша! Словно нежная песня об ушедшем лете. Всё это казалось сквозь туман и дождь размокшей декорацией, забытой уехавшим догонять лето и солнце бродячим театром. Лишь иногда мелькал то тут, то там яркий купол зонта. Я любила этот город в любое время года. Но у зеркала лежал билет на поезд. Жаль, что мне приходится уезжать именно сейчас.
Можно было бы сварить еще кофе и сесть у окна, откуда открывается чудесный вид на город, и наблюдать, как опускаются осенние сумерки, пустеют улицы. Включаются фонари, которые кажутся сквозь дождь размытыми, и множество лучиков делает их похожими на желтые астры, что продает на углу элегантная седая цветочница. Эту даму я прозвала мадам Осень.
Весной и летом на этом месте работала красивая молодая женщина, смешливая и задиристая Вивьен, с которой мы подружилась, я частенько покупала у нее нежные розовые фиалки. Три года назад я провела июнь и июль в Париже, дописывая очередной любовный роман. Подруга любезно предоставила мне свою квартирку.
* * *
Женька всё—таки выследил меня и притащился на вокзал провожать. Огромный черный зонт распластался над нами, словно намокшая птица. Вздохнув глубоко несколько раз, он начал разговор.
— Ириш, давай бросим все и уедем ко мне в Нью—Йорк! Я не бедный человек, ты не будешь ни в чем нуждаться, вот два билета без числа до Нью—Йорка, – он вытащил из бумажника бланки билетов.
— Если ты ждешь ответа, то я говорю тебе – нет. Забудь об этом. Я простила тебя, но… нет! Оставь свои надежды при себе.
Тогда Женька вытащил их манжеты золотую запонку со своими инициалами и протянул мне.
— Зачем? – спросила я его.
— Положи ее в косметичку, чтобы я всегда был с тобой.
В этот момент поезд дал прощальный гудок, я вздрогнула, и запонка, выпав из его рук, быстро покатилась к краю платформы и упала на рельсы. Для меня это был знак. Я надеялась, что больше никогда не увижу этого человека.
— Мадмуазель, поторопитесь! – окликнул меня стюард.
Я, не поднимая глаз, развернувшись на каблуках, быстро вскочила в вагон. Там было шумно. Стучали двери купе, прошуршала накрахмаленными юбками монахиня с четками и небольшим саквояжем в руках. Хныкал ребенок. Обычная дорожная суета.
Я открыла дверь своего купе. Подружка позаботилась — купе было одноместным. Этот уютный закуток должен был перенести меня далеко на юг. Я закрыла дверь и бессильно опустилась на мягкий велюровый диван. В Марселе меня будет ждать машина, и через несколько часов я окажусь на Лазурном берегу.
Я представила себе уютный пляж, куда ведет старая скрипучая калитка в конце стены, увитой хмелем, который добавляет в пиво старый Патрик. Патрик – такая же знаменитость, как и сама крошечная уютная вилла.
Вагон тронулся так мягко, что, копаясь в своей сумочке в поисках пудреницы, я не сразу поняла, что поезд уже скользит по рельсам. Но так бесшумно и мягко, что чуть—чуть закружилась голова. И когда я взглянула в окно, то только и успела проводить взглядом уплывающий перрон, на котором несколько человек махали вслед уходящему поезду. Перрон оборвался как—то неожиданно, мелькнула стена вокзала с огромным циферблатом настенных часов, кажущихся под моросящим дождиком заплаканным глазом.
Дождь рисовал на вагонном стекле какие—то непонятные знаки, которые складывались в тарабарские слова. Рисовал то пейзажи, то абстрактные картины, и за этим разрисованным стеклом таял в тумане такой любимый город с его прекрасными улицами, бульварами и площадями. Вот мелькнула среди домов размытая туманом ажурная конструкция Эйфелевой башни. А город медленно уплывал за окном, постепенно становясь полупрозрачным видением. Туманно—дождевая дымка накрыла его серебристой органзой.
Как приятно прижиматься горячим лбом к прохладному стеклу вагонного окна! И было совсем непонятно, то ли на стекле дождик рисует свои картинки, то ли это мои слезы пишут и пишут Женьке одно и то же слово: «Прощай? Прощай… Прощай!!!»
Навсегда.
2007 (C)