Они остановились на Дальневосточном проспекте. Проспект был безлюдным, словно лесная дорога. Перед ним стояли ещё трое. Вроде бы они сразу уснули – намаялись в дороге. Тёмно синяя с тусклым золотом питерская погода, стремительный бег причудливых низких облаков, игра света и тени, многоэтажки на горизонте и лес справа. Где-то за лесом должна была быть река.
Ему не спалось. Он заварил кофе и закурил, принявшись задумчиво провожать глазами подобных себе. Изредка появлялись прохожие и тогда ему хотелось позвонить домой, но телефон не работал. Надоедливая муха сновала вокруг. Пахло осенью, хотя вокруг был июль. В Питере всегда пахнет осенью.
Девушка с парнем перешли через трамвайные пути и двинулись пустырём к церкви. Девушка была очень красивая – в белом платье и красных туфельках. Её длинные русые волосы развевались на ветру и в них каркали вороны и кричали тревожно огромные чайки. Он залюбовался ею и какие-то неведомые дали и горизонты раскрыли перед ним свои объятия. Развели мосты и парусник с синими парусами заскользил между старинных дворцов и потайных дворов, где жила ребятня. Ему вспомнились другие города и веси, которые тоже были сейчас где-то… А может, нигде их и не было…
Разозлившись на себя, он всё же решил поспать – и быстро уснул.
Проснулись они утром, но их не звали. Позавтракали, сходили в гипермаркет, вернулись и уставились в телевизор. После обеда их снова не позвали, и тогда они решили прогуляться до реки. Прогулялись, искупались и снова принялись ждать вызова. Вечером сообщили, что сегодня их не вызовут. Тогда они напились пьяной.
На следующий день сообщили, что и сегодня их не вызовут. Тогда двое уехало гулять по городу, один пошёл рыбачить на реку, а он решил пройтись до церкви и, возможно, до спального района.
По дороге ему попался трамвай, он поднял вверх большой палец и трамвай со скрежетом тормознул рядом, и раскрыл переднюю дверь. В трамвае было душно, хотя на улице была пасмурная погода и дул прохладный ветер. Кондуктор выдал ему счастливый билетик и на сердце стало немного теплее. Обогнув спальный район, трамвай приблизился к церкви, здесь он и решил выйти.
Кто-то очень громко смеялся вокруг, ворковали тревожно голуби, но в остальном было спокойно, и колокольный звон расплескал вокруг тихую умиротворённость. И в этот момент он снова увидел ту девушку, что и позавчера. Сегодня она была в бирюзовом платье и белых туфельках. Она грациозно шла под руку со своим кавалером мимо молодых мамочек с колясками и пожилых дам с маленькими собачками на руках. Сегодня волосы её были убраны в аккуратную причёску и там красовалась всего одна синичка.
Повинуясь какой-то невидимой силе, он поплёлся за ними, не спуская глаз с её стройного стана и редко имея возможность окунаться в её синие прохладные глаза, когда она оборачивалась полюбоваться церковью. Она заметила его интерес и подарила ему едва уловимую улыбку, в которой завертелись хороводом памятники и водосточные трубы, звуки весны и запах блинов из раскрытого окна. И хоть он понимал, что надеяться ему не на что, надежда распустилась в его сердце ярким цветком. Захотелось разбежаться и подпрыгнуть высоко-высоко. Сейчас он уже совсем не вспоминал о своём доме.
И в какой-то момент он начал понимать, что кавалер её удаляется, его уносит сильный северный ветер. Кавалер судорожно пытался удержаться за её руку, но она только делала вид, что держит его. На самом же деле пальцы её медленно, но неуклонно разжимались. Он незаметно подтолкнул кавалера и вскоре его захлестнула балтийская волна и смыла в море. Она подарила кавалеру на прощанье свою грустную, неуловимую улыбку и повернулась к нему.
Он решился проводить её до дома, пытаясь справиться с волнительной дрожью. Они шли за руку через пустырь и молчали. С пустыря открывался восхитительный вид на поле вокруг и на Дальневосточный проспект. На проспекте стояли его товарищи. Теперь только он вспомнил – зачем он здесь и то, что далеко-далеко у него есть дом, где его ждут… Но вспоминать про дом совсем не хотелось, это раздражало, и они повернули вправо к многоэтажкам.
Она пригласила его к себе, выпить клубничный капучино и он, не веря своей удаче, согласился. Она жила высоко и окна её выходили на церковь с одной стороны и на маленький уютный двор – с другой. Церковь была ослепительно белая, а во дворе деловито сновали бездомные коты и скрипели качелями дети. А если высунуться из окна и посмотреть на юг, то был виден краюшек проспекта, где всё ещё стояли его товарищи, которых так и не вызвали.
В её квартире было много птиц. Всяких разных – больших, маленьких, цветных, сереньких, с большими клювами и широкими хвостами. Они мило щебетали все разом на перебой и летали туда-сюда по двушке. Она разговаривала с ними и кормила их с ладоней. Птицы же сообщали ей городские новости.
И так всё забылось. Пошло по накатанной. Тихо, счастливо и мирно. Они жили среди птиц, гуляли возле церкви и качались на качелях во дворе. Но однажды пришли его товарищи. Шумной, пьяной толпой они перевалились за порог и радостно, перебивая друг друга в один голос загорлопанили, что им пора и что их, наконец-то, вызвали. А значит пора дальше, а там уже и до дому.
Он боялся этого дня. Он надеялся, что он никогда не настанет. А он всё-таки настал.
Она смотрела на него с горечью, притихли птицы, а друзья его, вдруг поняв всё, замолчали и в глазах их он прочёл осуждение.
Он сказал им, что не пойдёт дальше. Они плюнули на пол и молча ушли.
Вечером они сидели на подоконнике и пили клубничный капучино, смотрели на алые лучи заката, что скользили по куполам церкви и слушали вечерний бой колоколов. На проспекте уже не было его товарищей. Через несколько дней он гулял один по пустырю и видел, как они пошли к дому.
И снова вроде бы всё забылось и устаканилось. И они продолжили жить дальше. Но долгое лето подходило к концу, а на порог уже просилась осень. Осень в Питере очень многих сводит с ума, кто ещё не сошёл. А те, кто сошёл – соскакивают в канал Грибоедова или в Фонтанку, что кому прописал доктор. Доктора в Питере такие же, как и везде – в белых халатах и тапочках, иногда в сапогах. Он становился мрачнее с каждым днём. Он был задумчив и грустен. Она видела, что его больше не радуют её птицы, потому что и птицам пора уже было на юг…
Они больше не пили капучино и не гуляли возле церкви. Часто молчали. Он гулял один по пустырю, курил и с тоской смотрел на пустой Дальневосточный. Дороги звали его. И однажды поздней осенью, когда беспрестанный серый питерский дождь закрыл от мира город, вновь появились его товарищи. Они грациозно вышли из-за поворота и вереницей направились к нему. Он бросился им навстречу, радостно махая рукой и крича о верности, долге и призвании, о дорогах и доме. Они забрали его, и он ушёл. А она осталась.
Одна на пустом Дальневосточном проспекте и уже без птиц.