Музыка эта - как пробуждение в холодном поту, как безжалостный голос разума, как разливающийся гул набата, звонящего лично по тебе, напоминающего о неумолимом приближении неизбежного, о чудовищном и безысходном трагизме того, что происходит "здесь" и "сейчас", посреди привычных забот и радостей быта....
Музыка эта - как укор совести, напоминающий человеку о трагизме его судьбы, от которого не скрыться и не убежать, о истинной ценности жизни, о том, что миг жизни, еще не оборвавшийся в бездну - единственное, что есть у человека.
Музыка эта - вдохновенный голос любви, напоминающий о том, что нет большего греха на свете, нежели обывательская жизнь, нежели привычка использовать дар жизни, расстрачивать его в экстазе повседневного забытья, разменивать на рулетке страстей...
Трудно найти более талантливую, вдохновенную исповедь о трагизме бытия, более искреннее, страшное и художественно гениальное прозрение и признание... Музыка эта - разверзающаяся бездна смерти, посреди водоворота повседневности напоминающая человеку о том, что она ждет его. Музыка эта обличает, проклинает и обвиняет, призывает к ответу и побуждает задуматься, пробуждает вдохновение любви и героическое желание восстать против неотвратимости судьбы, она словно бы спрашивает человека - ЧТО ТЫ ЕСТЬ? ЧТО ЕСТЬ ТВОЯ ЖИЗНЬ? КАК ТЫ ЖИВЕШЬ? ЧТО ЕСТЬ МГНОВЕНИЕ ТВОЕЙ ЖИЗНИ, ЧТО ВЫЙДЕТ ИЗ НЕГО?.... Какой вырожденной гнилью, глупостью, бессмыслицей предстает в сравнении с трагизмом и правдой этой музыки вся наша «цивилизованная» жизнь, со всем тем, что мы привыкли считать ценностью и видеть как цель... Какой пошлостью предстает все окружающее нас перед проступающей из этой музыки подлинностью бытия, перед пронизывающим ее сознанием судьбы Человека, перед правдой озвученных в ней жизненных, нравственных дилемм... Музыка эта обращает к мгновению настоящего как к капле вечности, напоминает человеку о святой обязанности - сделать хоть что-нибудь, что оставит след о нем в бесконечной толще времени после него...
Музыка эта - музыка прощания... словно крик, и шепот, и плач человека, понимающего, что все бессмысленно, ибо его время вышло и осталось только принять судьбу... она словно мольба ребенка, желающего верить в счастье и ждущего, что кто-то приласкает его и рассеет кошмары, которые пишет перед его взором неумолимость разума... Как будто стоит лишь выдохнуть липкий, удушливый ужас, встряхнуть головой, избавляясь от наваждения, и в глаза снова брызнут счастье, свет и покой... Как будто жизнь есть бесконечная солнечная даль, а не ад, не мука, не царство времени, смерти и бессмыслицы, в котором человек - когда покорный, а когда строптивый холуй...
Музыка эта - художественно вдохновенное философское прозрение о трагизме существования... трагизме любви, созидательности и человечности человека... в полотне симфонии постоянно борются и взаимодействуют контрастирующие, противоречивые образы, символизирующие собой дуализм жизни, единство в ней трагического и созидательного начал... в звучащей музыкальной ткани переплетены, сшибаются, захлестывают друг друга неотвратимость судьбы и готовность человека бросить ей вызов, ужас смерти и воля человека к победе над смертью, катастрофа осознания смерти и сладостнейшие сны повседневного, невыразимая даже музыкой прелесть бытия, каким оно иногда предстает нам... но неотвратим миг, когда все иллюзии рушатся и грозное, настоящее, безжалостное лицо жизни являет себя... и тогда напрасны мечты и молитвы, напрасны надежды, напрасны любые порывы и крики о спасении - в свои права вступает Судьба. Та Судьба, которая отбирает у человека иллюзии и надежды, со всей жестокостью требует от него достоинства и мужества перед лицом бездны. Трепещи человек!
В этой музыке нет просветленной и упокоенной мудрости... она не дает ответов, но ставит мучительные и возможно неразрешимые вопросы, она лишь констатирует наличное положение вещей во всем его трагизме, она несет в себе трагизм признания и осознания, истоки вечных исканий духа. Правда вопрошания и растерянности перед неизвестностью, перед болью и адом жизни, вопли ужаса, которым не суждено отозваться эхом, преобладают в ней над ясностью ответов, над светом смысла и истины, который мы так часто ищем в произведении искусства. Музыка эта способна обжечь и потрясти, мучительно пробудить и лишить ощущения «земли под ногами» в большей степени, нежели подарить наслаждение... Наверное, если бы Сьеррен Кьеркегор или Лев Толстой могли писать музыку, они написали бы нечто подобное... в особенности Толстой... ведь эта симфония - совершенное музыкальное переложение его «Исповеди»...
Музыка эта написана одним из величайший гениев в экстазе его творческой зрелости... Как следует из нее, невзирая на все сделанное, ему было страшно умирать... обращаясь к нам полными смысла и тайны звуками, он словно учит нас - чтобы ни было сделано, перед безысходным трагизмом смерти и бесконечной ценностью утекающих жизненных мгновений, все сделанное недостаточно и ничтожно... Какую страшную очевидность обнажают эти звуки.... Как упокоено и безразлично существуем и умираем мы, проживающие бесследные, бессмысленные жизни, расстрачивающие их в погоне за благами повседневности, оставляющие после себя лишь груду использованных за время жизни вещей... Как безразлична нам Смерть, а вместе с нею - и сама Жизнь... Какие ограниченные и самодовольные ничтожества венчают себя сегодня коронами «гениев», и по дарованному сенью этой короны праву учат нас «наслаждаться», «не страдать» и «делать жизнь»... Какой пощечиной обращена эта музыка к самому «духу» современной жизни, к образующим ее установкам, к коронованным ею идолам... Каким враждебным миру «торжествующего гуманизма» и «социального прогресса» предстает образ Подлинного Человека, проступающий из этой музыки... Того человека, который не может не разразиться воплем ужаса от сознания ожидающей его судьбы, не может быть к ней равнодушен, не может не восстать против нее и не потребовать вечности, ибо там, где нет вечности, не может быть и смысла... Того Человека, которому поверх всех благ мира и сиюминутности нужны Смысл и Вечность, который в восстании против судьбы, в попытке оспорить ее, способен родить подлинно великое... Трагедия смерти... как часто она сокрыта от нас в перипетиях повседневного... как бывает удушливый ужас пробирает и самого последнего из нас в одинокие ночные часы, пронизывает до самых жил, заставляет совсем по-детски закричать что-то... однако еще не стал человеком тот, чья жизнь, чьи решения и деяния не вдохновлены сознанием смерти как неотвратимой судьбы... Трагедия разума и пробуждения, неотвратимо приходящего с пробуждением отрицания жизни как ожидания смерти, превращает саму жизнь в поле, на котором разыгрывается драма самоутверждения, борьбы за вечность и противостояния смерти, на котором восстанием против смерти и жертвенным усилием творчества, человек являет смысл. Таково предназначение человека - творчеством и жертвой попирать смерть, безликость и забвение как неотвратимую данность судьбы, являть смысл вопреки мучительному и ненавистному торжеству абсурда, которым налично является жизнь. Трудом над жизнью, посвящением ее созиданию и приготовлению к смерти, противоборству смерти, являть таящуюся в жизни возможность смысла. Такова загадка человека, что все истинно человеческое в нем является его проклятием, источником безмерного страдания для него, но лишь из глубины страдания и бытийной трагедии, стоя на грани катастрофы и отрицания, оставшись один на один перед гибельными противоречиями бытия, человек способен созидать, рождать нечто великое. Творческие свершения человека приводит в мир та сила любви, которой человек обарывает гибельные, трагические противоречия его бытия, утверждает бытие. Творчество рождается из борьбы человека за вечность и смысл, из его восстания против смерти, из его воли к утверждению бытия, которое изначально замирает на грани самоотрицания и катастрофы, в кажущемся всепоглощающим, наличном торжестве самого последнего абсурда... Музыка, о которой идет речь, написана именно об этом....
Могу утверждать, что все последние симфонии Чайковского написаны именно в стремлении проречь, выразить трагизм осознания жизни и судьбы человека, сознание трагизма смерти и мгновений настоящего, истинного смысла того, что совершается «здесь» и «сейчас»... композиция и образность этих симфоний не позволяют понять их как-то иначе... При этом, Четвертая и Пятая симфонии, проведя слушателя через «катарсис», швырнув слушателя в бездонную глубину музыкальных образов, в которых отчаяние, борьба, страдание и надежда, стояние на грани гибели и отрицания переплетены, сплавлены воедино, кончаются триумфальной, жизнеутверждающей кодой, пронизанной экстазом творчества, вдохновения, любви, победы воли и духа человека над трагической, чудовищной данностью его судьбы. Таков искрящийся жизнеутверждающими настроениями финал Четвертой симфонии, в котором эти настроения звучат голосом блистательной обработки русской народной песни. Таков финал Пятой симфонии, в котором полная тревоги и драматизма, трагических тонов и настроений тема первой части, тема пути и судьбы человека, превращен в экстатический гимн жизни, жизненным и творческим силам. Воле человека к торжеству над обстоятельствами и вызовами судьбы. Шестая симфония далека от этого... она словно бы затихает, угасает... еще на какие-то короткие мгновения взмывает на звучании струнных надежда, и вместе с нею будто бы сама угасающая жизнь... проносится на оркестровом forte прощальный крик и вместе с ним - сладостные образы того, что неотвратимо суждено навеки покинуть... а после... после все стихает... allegro сменяется lento и grave, грохотание меди и протяжные крики скрипок уступают густому, грудному гулу виолончелей и басов... над всем воцаряются мрак, холод и тишина бездны... Трудно найти более трагический и выразительный образ смерти, конца, всеобъемлющего уничтожения, более ясное, страшное сознание безысходности и небытия... Когда за три недели до премьеры симфонии Чайковский стоял под сводами Владимирского собора в Киеве на отпевании друга, и что-то как в полубреду дирижировал, отбивал такт, не в силах сдержать внутренние переживания, обуревающие его изнутри образы и звуки, он не знал, что создает себе нерукотворный памятник, пишет по самому себе вдохновенный и величественный реквием... Как известно, премьера симфонии не произвела впечатления... внезапная смерть Чайковского через несколько дней после нее и исполнение симфонии на панихиде заставили произведение услышаться и зазвучать совсем по-другому, представили его на суд публики в свете совершенно иных смыслов... современники не считали Чайковского гением... гением, как писал один из них, его сделала смерть....
Музыка эта - страшная музыка... не помню, чтобы я когда-то мог слушать ее спокойно... бывало и такое, что обрывал по середине, ибо если найти силы и дослушать до конца - не сможешь более и дальше жить так, влачить еще и еще один день, и разорвут сердце боль и надежда, думы и гнев лишат сна, а привычный, постылый как осенняя слякоть ад судьбы, снова станет нестерпимой клеткой, в которой томятся любовь к жизни, свобода, дух…