17/01
Мало кому из девушек удавалось так метко поразить меня в самое сердце на первом же свидании, но Изольда оказалась как раз из таких. На самом деле, конечно, ее зовут вовсе не Изольда. Но это звенящее, тонкое имя ей удивительно подходит – куда больше ее подлинного, прозаического имени, о котором я предпочитаю не вспоминать. У Изольды изумительный голос. Сегодня вечером, когда мы с высоты арочного моста любовались мерцанием темного пруда, раскинувшегося у нас под ногами, она, подчиняясь внезапному порыву, пропела небольшой отрывок из арии, которую исполняет со сцены своей уездной консерватории. И что бы вы думали? Прохожие, которых, как я надеялся, в сей поздний час в парке было совсем не много, принялись аплодировать из темноты буквально со всех сторон – все эти влюбленные парочки, жмущиеся по углам, и прогуливающиеся перед сном старики, и просто случайные гуляки. Над сумрачным пространством парка плыли овации, а лицо Изольды сияло в свете первых звезд как профиль императрицы, отчеканенный на серебряной монете. Что касается меня, то, пока она пела, мой взгляд был прикован исключительно к ее шее – дрожащей, вибрирующей, тонкой шейке фарфоровой куклы с умильно пульсирующей жилкой. На биение этой жилки я смотрел как загипнотизированный, так что во рту даже ощутилась внезапная сухость, привычная, как сигнал, вызывающий у собаки условный рефлекс. Впрочем, время забавы еще не пришло. На первое свидание я никогда не беру с собой Жало. Прежде чем лезвие вонзится в нежное горло очередной моей возлюбленной – семнадцатой по счету, кстати сказать – я сам должен войти в ее жизнь так глубоко, как только смогу. В этом вся суть забавы.
17/2
Этим утром – а вернее сказать ночью, ибо время едва перевалило за три часа – я проснулся в холодном поту. Комната была заполнена кладбищенским мраком, как пустой аквариум – чернилами. Луна за окном – фосфоресцирующий комок слизи. Ледяные капли буквально градом катились по моему лицу, и успокоился я не раньше, чем нащупал дрожащей рукой полированную рукоятку Жала, которое всегда кладу рядом с собой на постель. В комнате было тихо, лишь в дальнем углу раздавалось чуть слышное глухое жужжание. Очевидно, у моего друга тоже выдалась беспокойная ночка. Возможно ли, что и насекомые, так же как мы, высшие приматы, ночами погружаются в зыбкую топь сновидений?
Причиной моего внезапного пробуждения был кошмар, а кошмары я вижу нечасто, лишь после наиболее выдающихся забав. Что же в этом сне было такого ужасного, спросите вы? Впрочем, ничего вы не спросите, ибо никаких «вас» никогда не будет, ведь я не собираюсь показывать свой дневник ни единой живой душе. Я веду его исключительно для себя и для своего друга, которому иногда зачитываю наиболее удачные пассажи.
Итак, я отвлекся. Сон. Я собирался рассказать про сон.
Четко помню длинный извилистый коридор, по которому бежал, не жалея сил. Я видел этот коридор как бы в перспективе, несмотря на то, что он постоянно извивался под самыми немыслимыми углами, скручивался в узлы и вился спиралями, убегающими в бесконечность. Тесные белые стены давили на меня со всех сторон, но еще сильнее давило ощущение надвигающейся угрозы, преследующей меня по пятам. Оглянуться и посмотреть в глаза страху я не мог, но зато отчетливо слышал за спиной тяжелые размеренные шаги, колокольно-гудящие, отдающиеся долгим эхом – я бежал словно бы в коконе из этого эха, вившегося вокруг меня, вползающего в уши, забивающегося в ноздри и рот. На мне была женская одежда, некое невесомое белое платье, словно сотканное из посмертного савана, позаимствованного у призрака.
И хотя я испуганной ланью стремительно несся вперед, а шаги за спиной звучали размеренно и даже неторопливо, я понимал, что неведомый преследователь неумолимо приближается.
В стенах коридора иногда попадались проломы, в которых мой мятущийся взгляд улавливал движение странных форм, изломанных, трясущихся в агонии неизмеримой боли, словно сплетенных из пульсирующих артерий и вен, перегоняющих вместо крови безымянный космический яд. Иногда в проломах виднелись скопления выпученных, глянцевито поблескивающих глаз – целые мириады, тучи белесых, полупрозрачных шаров с хаотически аккомодирующими зрачками. А иногда я видел там лишь звездное небо, отрешенную пустыню безымянных галактик.
Внезапно коридор закончился, и я оказался в собственной спальне. Неведомая сила тут же швырнула меня на постель, разводя ноги в стороны, и я увидел, что преследователь наконец-то настиг меня, хотя разглядеть его не мог – то была лишь черная человекоподобная фигура, силуэт, вырезанный ведьминскими ножницами из лоскута ночного неба. Однако, опустив глаза ниже, в районе паха я заметил у преследователя голубоватый блеск знакомого лезвия. Жало, мой верный нож, постоянный спутник в забавах – и их неотъемлемый участник. И вот существо повалилось на меня, и на белые простыни брызнула кровь, алая как выдержанное вино. Я хотел закричать, но у меня не было рта. Лицо существа вдруг оказалось прямо напротив моего. И тут впервые густая тень сошла с него, будто раздвинулись черные занавески, и я увидел огромные, радужно переливающиеся фасетчатые глаза и безмолвно шевелящиеся жвалы.
Тут-то я и проснулся, и теперь делаю эти путанные записи. В комнате тихо – мой друг притих в своем стеклянном обиталище, окончательно успокоившись. Возможно, я тоже еще сумею перехватить до рассвета часок-другой сна.
17/3
У Изольды есть секрет – это открытие я сделал только сегодня, хотя подозрения у меня зародились с самого начала. Нет, ничего конкретного мне пока не известно. Однако из ее случайных намеков и оговорок я могу сделать вывод, что эта девушка что-то от меня скрывает. Не думаю, что речь идет о чем-то действительно важном, скорее всего, это какая-нибудь незначительная девчачья глупость, однако тайна делает забаву по-настоящему захватывающей.
У нее есть тайна от меня, а у меня - от нее. Признаюсь, я приятно удивлен сим фактом, ибо Изольда, несмотря на потрясающий голосок феи, неглубокая, посредственная натура. Тем не менее, подбор ключика к ее маленькому хранилищу секретов может стать отдельной увлекательной игрой.
17/5
Тайна все еще остается тайной, несмотря на то, как глубоко я успел проникнуть в жизнь моей ненаглядной сильфиды. Вопреки стереотипам о врожденной женской болтливости, ей с какой-то нарочитой легкостью удается обходить вербальные ловушки, которые я обильно расставляю, и прорываться сквозь ряды острых, как колья, лобовых вопросов. Иногда мне начинает казаться, что ее тайна не существует нигде, помимо моего собственного воображения, и я выдумал ее от скуки, дабы придать забаве азарта. Но затем следует новый полунамек, очередная запинка, поспешный перескок с темы на тему, и я с болезненным наслаждением сознаю, что ничего не выдумал. У Изольды по-прежнему есть секрет. И он никак не связан с тем фактом, что этот златокудрый ангел, эта сладкоголосая ундина имеет еще несколько любовников помимо меня. Ах да, разве я не упоминал? Мы с Изольдой уже успели разделить ложе любви, и она, кажется, осталась чрезвычайно довольна. Что касается меня, то я не удовлетворюсь до тех пор, пока мое Жало не войдет в ее нежную плоть. Предвкушаю, что ее многочисленные измены добавят развязке шекспировской остроты.
17/8
Ни одна забава еще не длилась так долго. Мне становится трудно сдерживать себя – на каждое свидание я беру с собой Жало, по обыкновению пряча его в потайном кармане. Изольда несколько раз обращала внимание на мой бегающий взгляд и тревожное дрожание рук. Скоро. Уже скоро.
17/10
С самого начала мне казалось странным, почему певица со столь чарующим голоском, каковым наделена Изольда, прозябает в этой глухой провинциальной дыре? Ответа на этот вопрос у меня пока нет, и в дополнение к нему вчера я выяснил, что блистательные вокальные данные, кажется, совсем недавнее ее приобретение. Мне случайно довелось перекинуться словом с людьми, которые каких-то полгода назад обзывали Изольду бездарной певичкой с фальшивым надтреснутым тенорком. Конечно, вокал – это искусство, которым можно овладеть путем старательных тренировок, по крайней мере, если у вас есть соответствующие задатки. Быть может, именно это произошло с Изольдой. Куколка превратилась в бабочку, только и всего. Быть может также, что именно этим и объясняется факт ее пребывания в этом уездном городишке. Ее слава просто не успела распространиться достаточно широко…
Жало по-прежнему со мной. Каждый вечер.
17/12
Вчера был особенный день, пятая годовщина моей самой первой забавы. По этому поводу я пригласил Изольду в ресторан, достаточно роскошный по местным меркам, расположенный у подножия средневековой крепостной стены. Истинную причину торжества я, разумеется, раскрывать не стал. Усаживаясь за столик, озаренный мягким сиянием розовой свечи, я и вообразить не мог, какие события повлечет за собой наш визит в это место.
Поначалу все шло гладко, Изольда пила чуть больше обычного (вино и в самом деле оказалось недурным), и у меня даже возникла нехитрая идея влить в нее как можно больше спиртного, дабы выведать все секреты и завершить забаву нынче же вечером. Однако затем возле нашего столика как по волшебству материализовалась неизвестная мне дама – судя по всему, старая недобрая знакомая Изольды – которая начала попрекать и оскорблять мою спутницу на все лады, делая особый акцент на ее распущенности и сценической бездарности. Разумеется, я мог бы с легкостью прервать этот поток дерзостей, но я решил понаблюдать за тем, что будет дальше, и как поведет себя Изольда, выведенная из себя. А нужно сказать, что держалась она более чем достойно, несмотря на безмолвный гнев, который явно владел ею, как подземное пламя, бушующее в недрах торфяника. Едва же незнакомка умолкла на миг, чтобы перевести дух, как Изольда резко поднялась с места и… начала петь. Я ощутил, как вибрирует тонкий хрусталь бокалов, стоящих перед нами на столе. Через несколько мгновений после того, как песня стихла, Изольде уже аплодировал весь зал. Незнакомка, лишившаяся дара речи, была смущена и посрамлена. Недолго думая, она кинулась прочь из ресторана, а за нею последовали и мы с Изольдой (причем моя спутница не забыла раскланяться перед слушателями), поскольку вечер все же был в достаточной степени испорчен. Спешно расплатившись за ужин, я выскочил на улицу, но, подумав немного, последовал не за Изольдой, а за ее поверженной соперницей (конечно, позже мне придется придумать убедительное оправдание своему исчезновению, но в тот момент я не думал об этом).
Сумерки густели, и мокрые после недавнего дождя мостовые поблескивали в электрическом свете фонарей. В течение какого-то времени женщина следовала оживленными улицами, а затем свернула в парк, где мы с Изольдой недавно любовались отражениями звезд, танцующими на темно-синей глади пруда. Дело было в том, что сдерживаться больше я уже не мог. Рука сама собой нащупала Жало, спрятанное в потайном кармане.
Настоящей забавы, конечно, не получилось. Все вышло сумбурно, грубо, без малейшего налета артистизма. То была работа мясника, а не художника, каковым я привык себя считать. Вид крови, толчками хлещущей из рассеченного горла, на некоторое время умерил мой пыл, но я понимал, что настоящая забава ожидает меня лишь с Изольдой. Впрочем, тогда, пять лет назад, в день моего кровавого крещения, все вышло точно так же. Грубая работа дилетанта, кривой разрез, быстрая смерть. Сегодня, по крайней мере, я мог быть уверен, что жертва протянула достаточно долго, чтобы ощутить всю гамму отмеренной ей боли, почувствовать вкус собственной крови на языке, захлебнуться алой влагой, устремляющейся новыми путями, отличными от привычных своих русел…
Я слышу, как ночь шепчет мое имя, и пламя преисподней опаляет мое лицо.
17/16
Вскрывая Изольду сантиметр за сантиметром – пока что сугубо в иносказательном смысле – я, к собственному удивлению, обнаруживаю все новые и новые слои, скрытые от глаз посторонних. Кто бы мог подумать, что эта поверхностная, пошло-привлекательная кокетка буквально одержима стариной? Разумеется, с первого же дня нашего знакомства она упоминала о балах, кринолине, темных аллеях и старинных усадьбах, но я был уверен, что ее увлеченность не выходит за границы, отведенные девчачьему романтизму. До чего приятно сознавать собственную неправоту! Теперь я знаю, что Изольда смотрит на мир сквозь золотистую дымку минувших веков.
Старина – родная сестра смерти, а смерть я привык считать своей неизбывной спутницей, постоянно заглядывающей мне через плечо во время забав. Выходит, мы с Изольдой гораздо ближе друг к другу, чем я ожидал. Она как будто тоже это поняла, и вчера вечером ненароком обмолвилась, что готова познакомить меня со своими друзьями. «Чуть позже, - тут же смущенно добавила она, - не сейчас».
В последние дни Жало я с собой не беру.
17/18
Изольда пьяна и спит в соседней комнате. Я совершил ошибку, приведя ее к себе домой, но теперь уж ничего не попишешь. Я тоже пьян и совсем не владею собой – с трудом вывожу буквы на бумаге, они валятся друг на друга, так что каждая строчка напоминает покосившийся плетень, наспех сооруженный из кривых черных веток.
В свою спальню я ее не впустил. Слышу, как она ворочается и тихонько бредит по ту сторону тонкой стены. «О, как забавно они пританцовывают, - шепчет Изольда, - мои маленькие друзья».
Позже.
Мир плавится и чернеет вокруг меня, подобно сгорающему фотоснимку. Шепот ночи как никогда фальшив. Мне кажется, в доме есть кто-то кроме нас.
17/25
В течение недели я не прикасался к дневнику, но причиной тому послужило не отсутствие заслуживающих внимания событий, а скорее их обилие. Изольда провела меня по таким закоулкам и историческим уголкам города, о существовании которых я даже не подозревал. Мы прогулялись по мощеным булыжником переулкам, казалось, еще хранившим память о солдатах Наполеона, маршировавших по ним два столетия назад. Я полюбовался на столетние домики, подобно неким грибам угнездившиеся на склонах оврагов и в лощинах между крутобокими холмами – и это в десяти минутах ходьбы от шумного, сверкающего огнями центра города!
У отсыревшей стены какого-то склада, чей рыжий кирпич напоминал скорее кладку древних, обожженных палящим солнцем пирамид, Изольда схватила меня за рукав и, заглядывая в глаза, горячо поинтересовалась, не желаю ли я увидеть нечто и в самом деле из ряда вон выходящее. Опьяненный дыханием старины, я кивнул. На какой-то миг во взгляде девушки мелькнуло сомнение. Однако затем она медленно кивнула в ответ, и предложила завтра утром совершить небольшую поездку за город. Куда именно? Она не сказала. Но при этом мне показалось, что тело ее слегка вздрагивает – то ли от возбуждения, то ли от страха. Или, быть может, виной тому был всего лишь леденящий сквозняк, вольно гуляющий в продуваемой всеми ветрами подворотне?
17/27
Если предыдущие несколько дней для меня были погружением в историю, то вчерашний оказался настоящим путешествием в сказку. Или, может быть, в городскую легенду. Меня до сих пор пробирает озноб, как вспомню эти жутковатые развалины… Но обо всем по порядку.
Тем утром выяснилось, что Изольда водит автомобиль – бледно-фиолетовый «Фольксваген», по форме напоминающий дамскую сумочку. Должен заметить, что в мире не так уж много вещей, которые я ненавижу сильнее, чем современные автомобили. Однако мне все же удалось перебороть презрение и забраться в эту провонявшую духами игрушку. Изольда была на удивление молчалива. Казалось, она волнуется, словно перед экзаменом.
Вырулив на черную полосу шоссе, ведущего прочь от города, Изольда сделалась разговорчивей и открыла мне цель нашего маленького путешествия. Речь шла о развалинах старинной усадьбы, расположенных примерно в получасе езды. Судя по всему, то была какая-то романтическая руина, овеянная флером навеки сгинувшего аристократизма. Усадьба была возведена еще во времена польского владычества, и принадлежала одиозной личности, известной как пан Грешнацкий. Произнося это имя, Изольда пристально уставилась на меня, словно ожидая некоей реакции узнавания, но это имя мне ровным счетом ничего не говорило. И вот тогда плотину ее сдержанности окончательно прорвало, и моя спутница принялась тараторить без умолку, разворачивая передо мной историческое полотно, нарисованное красками роскоши, порока, чувственности, зла, и, в конечном итоге, упадка и смерти. Если верить ее словам, выходило, что этот Грешнацкий – ну просто какой-то местный маркиз Де Сад.
Воображение мое, подстегнутое красочным рассказом, разыгралось не на шутку, и я будто наяву увидел эти разнузданные оргии в роскошных залах старинного особняка, обнаженные тела, сплетающиеся в сплошной клубок плоти и влажно поблескивающие в дрожащем свете многочисленных свечей, увидел алую кровь, струившуюся по алтарю в глубоком подвале, ощутил запах плесени, исходивший от черных фолиантов, доставляемых Грешнацкому со всех концов Европы… Помещик жил с двумя сестрами, имея с обеими порочную связь, без меры накачивал себя спиртным и привечал в своем доме оккультистов, спиритов, чернокнижников, духовидцев и прочих шарлатанов всех мастей. В общем, являл собой подлинную икону декаданса, воплощение всех мыслимых и даже – если верить намеком Изольды – немыслимых пороков.
Впрочем, как вскоре выяснилось, от обиталища этого аристократического негодяя почти ничего не осталось – лишь остатки стен, окруженные густыми зарослями, горы битого кирпича, да заваленный мусором подвал, в котором было темно, как в брюхе у кашалота. Признаюсь, я был немного разочарован этим зрелищем – что же касается Изольды, она испытывала нечто вроде экстатического восторга. Лицо ее раскраснелось, на устах сияла улыбка. Казалось, это место будто подпитывает ее энергией. Пока я со скучающим видом обходил по периметру остатки некогда роскошных покоев, она сбросила с себя всю одежду и, с трудом скрывая нетерпение, дожидалась моего возвращения у входа. Затем мы сделали это прямо на руинах овеянного недоброй славой поместья. Должен признать, что ощутил гораздо большее удовлетворение, нежели в первый раз. Казалось, в какой-то миг я будто тоже настроился на волну этого места и пропустил сквозь свое тело нечестивые токи оскверненного прошлого. Затем мы сели в машину и отправились в город. Пока мы выруливали на плохо накатанный проселок, Изольда постоянно обращалась взглядом к зеркальцу заднего вида. Я тоже посмотрел назад, но не увидел там ничего, кроме полуобвалившихся стен, мелькающих в просветах между рядами разросшихся старых вязов.
17/28
Сегодня утром – было, кажется, что-то около семи – мне позвонила Изольда и заявила, что нам необходимо вернуться в поместье. Наш вчерашний визит был чем-то вроде первого знакомства, и, поскольку все прошло как надо, она имеет право показать мне нечто по-настоящему невероятное. Отказаться не вышло, хоть я и сделал такую попытку, ибо еще вчера убедился, что смотреть там решительно не на что.
Однако Изольда была чрезвычайно настойчива.
Отправляемся после обеда.
Позже. Ночь.
я должен описать все это описать все должен но не могу не хватает слов
Попытался сделать несколько беглых зарисовок, но на бумагу ложатся лишь путаные линии, сплетающиеся в хаотический клубок и не способные ничего сказать взгляду непосвященного.
Ее маленькие друзья – теперь и мои.
Проклятые ступени, и черный колокол преисподней – я слышу его во тьме, даже сейчас.
17/29
Вчера мне казалось, что я окончательно свихнулся, переступив порог, за которым начинается мерцающий, изломанный мир воплощенных галлюцинаций и необузданных видений. Сейчас же мои руки почти перестали дрожать, и тугой ком, всю ночь стоявший в горле, опустился куда-то на самое дно желудка, где ему и место.
Вот что вчера произошло.
По истертым, крошащимся ступеням мы спустились в подвал поместья. Минувшей ночью я тщился подобрать слова, чтобы описать все увиденное, но теперь понимаю, что не должен этого делать, не имею права. Лишь такая наивная душа, как Изольда, могла назвать их движения «пританцовыванием» - нет, вовсе нет, они извиваются, трепыхаются в конвульсиях, перетекают с места на место, их пропорции искажены, их голоса доносятся из-за порога забвения. Похоже, одна из нечестивых инвокаций Грешнацкого в свое время достигла пределов, описать которые не смогли бы и безымянные некроманты, составившие бессчетные тома его дьявольской библиотеки. Или, быть может, все дело в той резной арке, сквозь которую мы прошли по пути в подвал? Никогда прежде я не видел столь странных форм, столь зловещих углов, столь причудливых граней, что перетекают одна в другую вопреки законам трехмерного пространства…
Трое из них встретили нас у самой кромки прибоя. То, что они сделали с нами, Изольда восприняла с подлинным восторгом – кто бы мог подумать, что ее душа настолько порочна? Как я понял, в этих краях она была частой гостьей.
Вновь ловлю себя на мысли, что бессознательно подбираю слова, дабы описать это пугающее, всепроникающее чувство открывшегося перед нами нового мира, хотя, казалось бы, уже зарекся от бесплодных попыток сделать это. Оно – как огромный коралловый риф, с дышащими порами входов и бледными наростами построек, живой ландшафт, дрожащий лабиринт плоти, пространство без теней, где воздух мерцает, а звуки изгибаются и вьются ломаными спиралями.
Их дыхание обжигает, их прикосновения – долгие и липкие, как поцелуи присосок. Они – архитекторы плоти, и не в их ли котлах увидела свет первая клетка, породившая все живое на земле? Под их прикосновениями наши тела претерпевают немыслимые метаморфозы, плавятся, тают, отращивают новые органы чувств и бледные, пульсирующие придатки – новые инструменты для познания нового мира. О, с каким наслаждением Изольда бросается в их объятия, превращая свое тело в живой калейдоскоп, жаждущий наслаждений за пределами дозволенного! Я смотрю на нее с омерзением – смотрю множеством новых глаз, произрастающих там, куда земная природа никогда бы не додумалась их поместить.
Претерпевая череду превращений, наши тела возвращаются в исходное состояние, и я почти болезненно ощущаю скудость наших привычных впечатлений, тупость, глухость наших органов чувств, словно содержащих нас в каменном черном мешке вечного неведения. У меня не получается даже сохранить воспоминания о том синестезическом экстазе, что я успел пережить – я не могу припомнить ни вкус цвета, ни запах немого вопля, порожденного струящимися вокруг нас токами инфракрасного излучения… Однако прелестная головка Изольды в этот момент забита чем-то совершенно иным. «Ты чувствуешь это? – шепчет она, почти касаясь моего уха и обвивая шею тонкими, непривычно гибкими руками. – В этом месте нет смерти, нет боли, только вечная гармония и радость бесконечного рождения!» Теперь мне ясна природа ее волшебного голоса, подобного голосу наяды – архитекторы плоти ИЗМЕНИЛИ ее голосовые связки, настроили ее, как опытный скрипач настраивает инструмент…
Совершенно не помню, как мы с Изольдой покинули это СУЩЕСТВО – я хотел сказать, это МЕСТО. Когда я вернулся домой, меня немедленно стошнило густой желтоватой жижей, по консистенции напоминающей яичный желток. С удивлением я разглядывал эту субстанцию, стекающую по керамической поверхности унитаза, а в голове проносились путанные обрывочные воспоминания, подобные медленно развеивающимся видениям наркотического бреда.
17/32
В течение пары дней не имел никаких контактов с Изольдой – едва подумаю о ней, как в памяти всплывают чудовищные метаморфозы ее тонкого, прекрасного тела. Ощущаю некоторые перемены и в себе самом – словно после обратного превращения некоторые внутренние органы оказались не на своих местах.
Прошлой ночью мне вновь пригрезился навязчивый кошмар, в котором я бегу по бесконечному лабиринту, а затем становлюсь жертвой чудовища с головой гигантского шершня.
Что делать дальше? Как быть? Как выбраться из кошмарного тупика? Разум твердит, что главная тайна Изольды наконец раскрыта, мы стали близки как никогда – близки до омерзения, до тошноты, а значит, пришло время для заключительной забавы.
Однако нечестивая связь, возникшая между нами, крепче, чем узы кровного родства – она подобна призрачной пуповине, по которой струятся потусторонние флюиды порока. Сумею ли я рассечь ее и вновь обрести свободу?
Позже.
В мозгу засела навязчивая фантазия, которую никак не получается изгнать. Стремясь избавиться от нее, мой разум движется по широкой расходящейся спирали, но всякий раз возвращается в исходную точку, к этой болезненной идее фикс, которой страшусь даже я сам. Эти создания, кем или чем бы они ни были, способны изменять человеческое тело, придавая ему любую форму. Образ из повторяющегося сна буквально преследует меня, даже наяву. Есть только один способ побороть свой страх – не просто заглянуть ему в лицо, но слиться с ним, воплотить его в себе…
Но найду ли я в себе смелость снова посетить то беспредельное измерение ужаса, в котором безраздельно господствует не дух, но плоть?
17/34
Я снова сделал это, я вновь спустился вниз по осыпающимся ступеням во тьму – на этот раз в одиночестве. После прошлого визита мои права на посещение этого места столь же незыблемы, как и у Изольды. Они, танцуя, обступили меня со всех сторон, и их чуткие розоватые щупальца жадно ласкали мой мозг, проникая через ноздри и глазницы. Вместо серого вещества в моей голове теперь жеваная бумага, вместо пальцев – плещущие жгуты, разбрызгивающие сизую слизь. Наша связь окрепла и сделалась, кажется, почти нерушимой. Куда бы я ни направил свои стопы, они узнают об этом, а я буду вечно ощущать их присутствие у самых корней мира.
Моя просьба не показалась им странной – в этом плывущем, пористом, дышащем мире отсутствует само понятие странности. Окунувшись в пенистую купель, я вышел из нее новым человеком. Человеком (?), который – к счастью или к ужасу – получил то, чего хотел.
Позже.
Стоя у зеркала, любуюсь своей новой личиной, скрытой от глаз посторонних – тайным «Я», готовым пробудиться и проявить себя по одному моему мысленному приказу. Наше последнее свидание с Изольдой станет забавным как никогда.
17/35
Пробил роковой час. Решительный, но слегка взволнованный (по моему телу проходили видимые глазу волны дрожи, напоминающие рябь на водной глади или дрожание голограммы), я восхожу по знакомой лестнице и замираю у багровой, как освежеванная плоть, двери в квартиру Изольды.
Мой визит, казалось, ничуть ее не обрадовал. Возможно, мои намерения в какой-то мере были доступны ей благодаря той призрачной связи, о которой я упоминал ранее? Всё может быть. Но если подозрения и зародились в ее прелестной златокудрой головке, в полной мере осознать их она не смогла.
После пары чашек кофе и приятной бессодержательной беседы мы отправились в спальню. Всё происходило словно само собой. Мое волнение мигом улетучилось, едва я увидел вблизи себя бьющуюся жилку на ее тонкой шее. Быстро избавившись от одежды, я швырнул Изольду на широкую постель с бледно-розовыми атласными простынями, которым вскоре предстояло напитаться пурпуром. Кажется, грубость заводила ее, она восприняла мое поведение в качестве любовной игры. Бедная, наивная Изольда. Я возвышался над ней, с наслаждением скользя взглядом по изящно-кукольным изгибам юного тела.
Ну а затем… Я впервые сделал это в присутствие постороннего. Мое тело начало изменять форму, мутировать, выпуская на волю скрытое чудовище. Лицо Изольды исказилось, в глазах вспыхнул ужас – она пыталась закричать, но не смогла, загипнотизированная гротескной метаморфозой. Теперь я смотрел на мир десятью фасетчатыми глазами, а между ног торчал отполированный кусок стали, холодно поблескивающий в интимном свете единственной лампы. И вот я падаю на Изольду, одновременно проникая в ее тело и зажимая ладонью дрожащие алые губы. Кровь хлещет на простыню, упругая золотистая кожа с треском расходится, обнажая багряные влажные внутренности. Девушка больше не пытается закричать, но веки на ее распахнутых, полных слез глазах всё еще подрагивают. Я впиваюсь взглядом в дрожащую жилку на шее – она все еще пульсирует, но уже слабее. Не могу отказать себе в еще одном удовольствии – подняв правую руку, с восторгом наблюдаю, как она превращается в узкий блестящий серп полированного металла. Быстрый взмах – и горло Изольды раскрывается, толчком извергая алую влагу мне в лицо. Робкое, едва различимое биение пульса окончательно стихает. Тогда я, весь залитый кровью, сползаю с кровати и нахожу свои отброшенные в сторону джинсы. Из заднего кармана извлекаю склянку с моим верным другом – крупным желто-черным шершнем, таким же одиноким убийцей, как и я. Извлекаю его и, приблизившись к телу недавней возлюбленной, погружаю насекомое в рассеченное горло. Обычно я, правда, просто кладу шершня жертве в рот, но сегодня разрез получился настолько широким и глубоким, что так и манит несколько изменить правила забавы.
…Когда я подошел к высокому зеркалу, висящему в прихожей, внешность моя уже приобрела прежний вид, однако на короткий миг мне показалось, что мои глаза до сих пор фасетчатые, как у гигантского насекомого.
Быстро приняв душ, я попрощался с Изольдой коротким поцелуем и, заперев дверь, покинул ее одинокую квартиру.
В этом городе меня больше ничто не держит.
Позже. Ночью.
Кажется, что-то пошло не так. Мое нутро леденеет от ощущения тревоги, опасность плавает в воздухе, как густой сигаретный дым, не дающий вздохнуть. Я чувствую, что они недовольны моим поступком – возможно, я нарушил какое-то табу, негласное правило. Возможно, все потому, что Изольда тоже была связана с ними нечестивыми узами? Или потому, что в их мире – будь он трижды неладен – отсутствует смерть, и они болезненно реагируют на всякий акт умирания?
Бред. Безумие. Я превращаюсь в параноика. Приближение чего-то огромного – не более чем иллюзия. Однако я вспоминаю, как заглянул в рассеченный живот Изольды… Органы, открывшиеся моему взгляду, ничем не напоминали привычные человеческие потроха. То были причудливые комки плоти, разных цветов и форм, вздувающиеся, пульсирующие, источающие мерзкий сладковатый аромат… Подумать только, сколь мало человеческого в ней оставалось!
Позже.
Думать о бегстве слишком поздно – она возвратилась и стоит за дверью моей спальни. Не знаю, как ей удалось проникнуть в дом, минуя запертую дверь. Увидев ее на пороге, я едва не взвыл от ужаса – так мало в ней осталось от Изольды, которую я недолго, но искренне любил. Все эти дряблые ложноножки, гирлянды липких полупрозрачных наростов, пучки извивающихся кольчатых жгутов… Неизменным осталось лишь правильное, миловидное лицо… Разве что рот теперь находится там, где ее горло вскрыло лезвие моей руки.
- Нет такой раны, которую они не смогли бы исцелить, - влажно шепчет она своим новым ртом, пуская кровавые пузыри. При этом шершень, которого я поместил ей в горло, вырывается наружу и начинает с шумом кружить по комнате.
- Еще не поздно, милый. Ты можешь одуматься и возвратиться в горячее лоно вечной любви, окончательно стать одним из нас. Мы простим. Мы будем любить тебя.
Что ж, если у меня и оставался шанс повернуть назад, то я его упустил. Завывая, как бешеное животное, я вновь преобразился и снова искромсал Изольду – на этот раз в лохмотья, до состояния кровавой каши. Посмотрим, кто из нас большее чудовище!
Я не сдамся так просто. Я ощущаю их близость, но не собираюсь сдаваться. Только не теперь, когда моя истинная природа проявилась, обретя небывалое могущество.
Позже.
Лишь жужжание шершня, слепо мечущегося в темноте, нарушает тишину. Останки Изольды – бесформенная гора мяса посреди алой лужи – трепыхаются и побулькивают, не желая расставаться с жизнью.
Очевидно, во время моего визита в их логово мне показали далеко не всё.
Кому пел литанию черный колокол? В чью честь курились извивающиеся свечи на алтарях из живой плоти?
Они проникают в мою комнату, с чавканьем просачиваясь сквозь стены.
В то же время нечто гигантское затмевает лунный свет, полностью заслоняя собой окно. Вместо желтого ока ночного светила я вижу лишь огромный, глянцевито мерцающий глаз, затянутый омерзительным бельмом.
они танцуют вокруг меня