Лето, время отпусков. Николай Васильевич только-только отправил жену с сыном в Турцию – отдохнуть и покупаться в море. Сам же остался дома – на третью путевку денег не хватило. Одалживаться не рискнул, и так с ипотекой никак не рассчитаешься… Так что придется убить золотое время отпуска среди плавящегося асфальта и загазованного города. Хотя… А если действительно послушать жену, и махнуть в родную деревню, да навестить старую тетушку и крестного, если еще живой? Идея неплохая. Но вот выдержит ли его старый жигуленок, и не отдаст ли концы среди дороги – вопрос непростой…
Промучившись в душной квартире пару дней, Николай Васильевич все же решился и отважно двинул в путь, мысленно крестя своего железного «коня», хромающего на непростой дороге на все четыре колеса… При каждом скрипе и фырканье машины сердце бедного водителя обрывалось, но он неуклонно гнал ее вперед.
Страхи по поводу драндулета-ветерана Николай Васильевич старался вытеснить мечтами о предстоящей благодати, ожидавшей его в деревне. Свежевыдоенное, парное молочко, или оно же, топленное в русской печи, это тебе не магазинное, непонятно чем разбавленное и напичканное! А ожидающие его овощи, они ведь свои, натуральные, без подвохов. Ни тетя Варя, ни крестный, дед Федор, химией уж точно не травят продукты, наверно, и не ведают про нитраты и пестициды. Да и покупные курочки не чета деревенским, магазинную сваришь – жвачка без запаха и вкуса.
Так, предаваясь гастрономическим грезам, Николай Васильевич подъехал к знакомым местам. Но сменявшие друг друга окрестные картины вызвали какой-то дискомфорт: родные окрестности неузнаваемо изменились. Увиденное не только удивило, но и огорчило. Раньше повсюду красовались необъятные колхозные поля. Он привык видеть с одной стороны неизменно разбитой дороги колосящуюся золотистую пшеницу, а с другой – лес кукурузы. А сейчас… С обеих сторон его путь пролегал теперь мимо заросших высоченной травой неухоженных явно давным-давно заброшенных полей.
Въехав в деревню, городской гость понял, что заброшены не только нивы, но и вся она, его «малая родина»… Проезжая мимо своей школы, он даже вздрогнул, взглянув на некогда, хотя и одноэтажное, но добротное здание. Остов еще сохранился, но вместо окон и дверей зияли проемы, в которых зеленела растительность. Вокруг расстилался в былое время заботливо ухоженный, а сейчас одичавший, заросший бурьяном и запущенный до неузнаваемости, сад.
Многие брошенные дома уже полуразвалились. Некоторые, еще имевшие божеский вид, стояли заколоченными. Деревня явно вымирала…
Некогда большая, работящая, полная жизни, шумевшая сонмом детских голосов, она предстала перед Николаем Васильевичем тихая, почти бездыханная. О том, что жизнь тут еще теплится, говорил одинокий дымок из трубы белой, аккуратной, очевидно недавно побеленной избы его тети Вари.
Радости от встречи не было предела. Весело захлопотала тетя Варя, превратившаяся в совсем махонькую, еле узнаваемую старушку.
- Чего, племяш, меня так внимательно разглядываешь? – спросила она, смеясь, - чать, не узнал?
- Да, не скрою, тетя Варя. Изменились вы…
- А чему удивляться-то? Время берет свое. Уже не вверх, а вниз, к земле тянет. Да и ты, дружок, изменился. Еще, кажется, вчера бегал босоногим, сопливым мальчишкой, а теперь не узнать! Вымахал вон, да и грузным стал. Ничего не скажешь – красавец мужик! Спасибо, что вспомнил. Мы ведь век с тобой не виделись…
- Ну, уж сказали век! Лет десять, что ли...
- Окстись, Коленька! Двадцать лет, а то и более не виделись. Приезжал, помню, в последний раз мать свою хоронить. А было это, если память не подводит, еще когда колхоз процветал, и деревня полная народу была. На поминки покойницы столы в саду поставили, а скамеек не хватило на всех, столько пришло… А больше ты носа своего не казал…
Николаю Васильевичу стало не по себе от этих слов, в них он почувствовал укор. Действительно, с тех пор могилу матери не навещал… Когда был студентом, времени не хватало. Затем была армия, женитьбы - одна, другая, рождение сына, работа – в общем недосуг... Он вспотел – из-за жары, а, быть может, от стыда и досады.
Тетя Варя хлопотала, накрывая на стол, стараясь попотчевать дорогого гостя нехитрой деревенской едой, от которой тянуло родными, давно забытыми ароматами. Дымящаяся картошка, сдобренная топленым свиным салом с укропом и чесноком, пахла совсем непохоже на ту, которой пичкает жена. А, что говорить о соленых огурчиках, помидорчиках, да вытащенной теткой из недр погреба свиной колбаске с хреном! По ее словам, эту колбаску она тщательно хранила в сале еще с Рождества, когда забили последнего поросенка - будто предчувствовала, что приедет дорогой гость.
Выпили за встречу по рюмочке привезенной им «Путинки». Поговорили, вспоминая родню и соседей, кто уехал, кто преставился, - обо всех рассказала тетя Варя.
- Колхозу сделали капут, как и сельхозтехнике. Такое хозяйство пошло прахом! Да и от деревни, - с горечью сказала бывшая бригадир полеводческой бригады, - остались рожки да ножки. Нас тут живет, вернее доживает, семнадцать старцев. Один краше другого… Да еще четверо пришлых бездельников осели. Непонятно, на что пьют, а с наших грядок воруют все, что под руку попадется. Управы на них нет… Раз в неделю к нам автолавка заглядывает. Привозит хлеб, спички, соль, мелочь хозяйственную. Так и живем…
Слышать это было тяжело и отчего-то стыдно…
Наевшись до отвала, Николай Васильевич поспешил во двор. За домом у забора он нашел нужник, опасно покосившийся и явно готовый рухнуть в любой момент. Когда посетитель попытался прикрыть дверь ветхого строения, перекосившуюся и державшуюся на одной петле, та еле поддалась, но так до конца и не дошла. Прогнивший пол под его тяжестью закачался, и на нем стала проступать противная жижа. Очевидно, выгребная яма была полна…
Вернувшись в дом с промокшими кроссовками, полный впечатлений от посещенного места, племянник поинтересовался у тети: давно ли чистили ее туалет?
- Да ты что, Коля, кто ж его чистит? Пора вырыть новую яму, а эту засыпать. Руки вот все не доходят. Мне уже не под силу. Эту яму под сортир копал еще мой покойный Тихон. Да вот уж девять годков, как преставился. А теперь мне надо шабашников нанимать. Все с духом не соберусь: от них не отцепишься, доить станут…
…Свидание со следующим родичем, крестным дедом Федором, радости Николаю Васильевичу не прибавило. Некогда кряжистый, видный механизатор, он превратился в худющего старичка с трясущимися руками и седой облезлой бороденкой. Хозяин долго не мог припомнить, чей сын Николай, то звал его мать Настей, то Таней.
- Мать мою Марьей звали, а отца Василием, – стал разъяснять гость. – Вы же ему какой-то дальний родственник, да другом были.
- А как же! Ваську хорошо помню, и женку его, Настю, мать твою.
- Маму Маней звали.
- Ну да... точно, Таня, – не расслышав, сказал старик. – Запамятовал я. Конечно, Татьяна она была. Красивая и веселая, стерва!
Николаю Васильевичу стало ясно, что старик путается, еще не выпив чарки за встречу, весь в склерозе, и оставил эту тему. А далее крестный его рассмешил:
- Колян, керосин привез?
- Дядя Федя, какой керосин? Я бутылочку привез, со свиданием, по стопочке выпить.
- Это ты правильно сделал! А керосин, почему не захватил?
- Мои «Жигули» ходят на бензине. Канистра припасенная есть.
- Да мне он, твой бензин, на хрен сдался! Керосин надобен! Что, не понимает твоя голова – он мне позарез для этих, американов, нужен!
- Каких-таких американов, дядя Федя? Ты кого собрался поджигать?
- Придумал чего? Никого поджигать не собираюсь, не таков я. А вот изводить колорадских этих жуков надо, ох как надо! Спасать кормилицу нашу, картошечку.
- Ты что, дядя Федя, керосином ее поливаешь?
- Зачем поливать? Я с кустиков проклятых американов собираю, и в банку с керосином отправляю. Там им и каюк. Да вот беда - вышел у меня весь запас. А керосина нам больше не завозят. Где взять его, не пойму… Вот, понадеялся, авось ты догадался.
- Ну, так я вам немного бензина оставлю. Думаю, вашим жукам тоже не понравится.
- Авось, что получится. В керосине, это точно, им сразу хана, а вот в бензине – надо посмотреть.
Затем крестный стал допытываться у Николая Васильевича:
- Расскажи, мне, сынок, про мировую обстановку. Газеты до нас не доходят. Да если бы и пришли, глаза уже не те: очки-то делал при царе Горохе, совсем стали негодные. Радио тоже молчит, даром, что приемник стоит. Батарейки кончились, а лавка, хотя и обещает привезти, но не привозит. Вот, понадеялся еще зимой на сынка Семенихи, он обещал привезти, да уже давно его не видать. Стал большим начальником, все занят. Родителей проведать никак времени не найдет. Вот так впотьмах и живем, не знаем, что на белом свете творится. Слава Богу, электричество подают. А газа, обещанного еще в старые времена, как не было, так и нет. Да не только у нас. Соседнее село вон большое, еще не совсем, как мы, загнулось, - так и к ним газ не дошел. Зато у них есть храм и магазин, а поле поросло клевером, а не как наше, травою. А кто ее косить будет? Да и на кой черт нам сено, коли скотины почти ни у кого не осталось? На всю деревню две коровы да три козы. Так, давай, Коля, расскажи, что в мире происходит? Я всегда был охочим до политики, а теперь скучаю. Никого рядом умного не осталось, большинство баб вокруг. А с них, что возьмешь, у них другие интересы, бабьи. Друг перед дружкой хвастают, у кого что болит, чем лечить надо, что прикладывать и куда. Тьфу на них!
Беседуя, они выпили по случаю несколько стопок и закусили нехитрым угощением хозяина: солеными грибочками, огурцами, да ушицей из выловленной дедом в речушке плотвы.
Николаю Васильевичу и тут, прежде, чем распрощаться с крестным, пришлось посетить отхожее место. Нужник у старика оказался под стать тетиному. Этот, подобный птичнику, «дворец» был, по-видимому, сооружен из «трофейных» материалов, так как крышей ему служила застекленная оконная рама, а на двери с облупившейся краской еще сохранилась приличная ручка. Разумеется, не было никаких ни защелки, ни крючка. Зато под ручкой зияла дырка от внутреннего замка…
Николай Васильевич только вошел, как услышал громкий хруст, и одновременно правая нога поползла вниз вслед за разламывающейся половой доской. Через мгновение нога провалилась и погрузилась в содержимое выгребной ямы. Весь ужас состоял в том, что под тяжестью его грузного тела, и от усилий, которые пришлось приложить, чтобы подняться, все сооружение, державшееся на честном слове, зашаталось, едва не рухнув на бедного пленника…
Еле выбравшись из сортира, он увидел ухмыляющегося деда Федора.
- Ты уж, Колян, извини, что не предупредил. Доска давно уже ненадежная была, со дня на день собирался поменять. Теперь, конечно, придется. Вижу, зашатался гальюн... - старик щегольнул флотским словечком, видать, оставшимся в его памяти после действительной службы. - Я сразу понял, когда ты вскрикнул, – что-то неладное приключилось. Но, слава Богу, гальюн не рухнул, и ты в середку не провалился!
…На деревенском кладбище Николай Васильевич долго искал могилу матери, пока не нашел поросший высокой травой холмик с почерневшим, покосившимся крестом, таким же, как другие, рядом стоявшие.
Отлив деду Федору немного обещанного бензина и, подбив дверную петлю, тем спасая готовую сорваться дверь нужника тети Вари, Николай Васильевич, несмотря на уговоры, распрощался с нею.
…От всего увиденного и испытанного у Николая Васильевича стало на душе горько и тоскливо. Возвращаясь в город в дребезжащей машине, подпрыгивавшей на рытвинах и ухабах, он размечтался, что если бы было в его власти, то первым делом выправил бы все дороги да деревенские туалеты, а потом взялся бы за поля и возрождение сел… «Эх, ударился в грезы! – одернул себя Николай Васильевич. - А в реальности кроссовки выбросить все же придется».