Из ветхого рая струится лазурь, превращаясь в тень
под растопыренными перстами каштанов.
Майский добела раскалённый день
преломлён в хрустале фонтанов и ресторанов.
Зелёная Сена, успевшая стать моей
кровью, слюной для звучания местной кошачьей речи,
на груди - ожерельем опаловых фонарей;
и мосты, как пловчихи, широкоплечи.
Пресловутая башня выглядит издалека
фиолетовой литерой А, и Париж петитом
вкривь и вкось набирает рассеянная рука
времени, жующего с аппетитом
собственных чад, но не парадный лоск
серовато-жемчужных стен и чугунных кружев.
Что намечталось в юности - все сбылось,
золотое несходство с реальностью обнаружив.
Сядь на плетеный стул, пей свой caf'e au lait,
дай вертлявой цыганке полфранка, чтобы замолкла.
Это место, быть может, лучшее на земле,
и поэтому здесь не задержишься ты надолго:
отзывает тебя - своего самозванца-посла -
государство Беды в проступающих бурых пятнах.
И Сакре-Кёр, в синеве возносящая купола,
напоминает родимый пенёк в опятах.
Очевидец распада последней империи, что теперь
охать на площади, где некогда гильотина
бесперебойно работала? Сумма людских потерь -
прибыль истории. В сумку из дерматина
опусти пару булочек сладких и шагай наугад
по однообразно-прекрасным вышколенным кварталам,
ублажая ум просвещённый и пресыщенный взгляд.
Здесь находится дело цветным, картавым,
и сорокам, и горлицам. Рододендрон в цвету
символизирует только то, что пора настала
цвести рододендрону. Ни прокричав "ату!",
ни прибегнув к посредству магического кристалла,
не прорваться сквозь здешний нормальный круговорот
здравого смысла и работящих будней
к метафизическим безднам, в которых запойно пьёт
населенье отчизны тем беспробудней,
чем возмездие ближе. Не метящее в ферзи
многолюбивое сердце снеси в медицинский утиль ты
иль - от восторга трепещущее - водрузи
на ажурные башни Святой Клотильды.