Рыжик

               
                / Повесть о рыжем коне. /
               

                1
Весна. Изумительное время года! Особенно её вторая половина. Когда уже измученная за зиму морозами земля, окончательно освобождается не только от снегов, но и от воды обильно покрывающей её после таяния этих самых снегов. Одновременно освобождаясь от накопившихся за зиму нечистот и покрываясь, невероятной красоты, изумрудным ковром молоденьких всходов разнотравья. Ласкают  глаз яркими красками соцветий, разбросанные на взгорках и полянах, нежные хрупкие цветочки. Берёзовые листочки, только что распустившиеся, ещё не освободившиеся от первородной смолы, вздрагивают, от налетевшего ветерка, не издавая звука.
Всё в природе устремляется к жизни, к воле и любви. Всякая животина: зверушка, птаха,  насекомое стремится скорее выбежать, вылететь, выползти из своего укрытия, в поисках этих самых  любви и воли.
Всем этим невероятно обильно насыщен весенний воздух, и где бы не находилось живое существо, ему не удастся избежать благотворного влияния этого чуда природы. Оно везде проникает: с ветром, с дождём, с солнечными лучами.
Вот и красавец, племенной жеребец, по кличке Янтарь, выведенный в вольер на прогулку конюхом, расширив ноздри, всей грудью хватил этого тревожного, возбуждающего чуда. Подняв высоко голову, протяжно заржал и, чего с ним никогда не было раньше, разбежавшись, перемахнул через забор вольера. Не останавливаясь, широко, иноходью, разбрасывая ноги, помчался в поле, к виднеющейся вдали берёзовой рощице, оставляя позади родной конезавод с его привередливыми, чистопородными кобылами.
Чувствуя лёгкость во всех мышцах и необыкновенный душевный подъём, он быстро добежал до рощи. По инерции залетел в густо разросшийся березняк, ощущая ласковое прикосновение нежных листочков к своей бархатной, покрытой блестящим ворсом, коже,  и, остановившись, замер. Широко раскрыв ноздри, он, вдыхая, пил этот изумительный аромат смеси чистого воздуха, цветов и берёзовых листьев.
Вдруг в этой ароматной смеси, его необыкновенно чуткий нос уловил еле заметный, не свойственный окружающим чудесам природы, запах. Что-то необычайно родное и в тоже время отдалённо дикое, но не отталкивающее, а наоборот завораживающе притягивающее, уловил этот избалованный чистокровный жеребец.
Медленно раздвигая берёзовые листочки, он начал пересекать рощицу. На это много времени не понадобилось, сделав несколько шагов,      жеребец вышел на опушку лесочка с другой стороны. Запах чувствовался всё острее, всё явственнее. Взору его открылось поле, покрытое нежной, густой травой. Вдалеке виднелся табун лошадей. Прямо перед ним, в десяти широких шагах, отбившись от табуна, паслась рыжая, по сравнению с ним, не большая, но крепкая кобыла.
 Запах явно исходил от неё. Он сделал два шага вперёд, она настороженно подняла голову,  перестала жевать траву и недовольно мотнула головой, словно предлагая ему уйти. Он, удивлённый таким приёмом, сделал ещё один шаг в её сторону. На своём конезаводе жеребец Янтарь привык к покорности предлагаемых  ему кобылиц. Их заводили в вольер, чисто вымытых, с заплетёнными гривами и с одинаковым искусственным запахом. Он механически выполнял свою работу, без особого желания, просто знал, что после «этого» его хорошо накормят различными вкусными витаминами,  чтобы не терял своей формы.
Эта же рыжая кобыла пахла необыкновенно: к запаху пота примешивались запахи травы, горькой полыни, конюшни и воли. Её никто не подводил на поводке покорную и безотказную. Наоборот она не хотела, чтобы этот холёный жеребец, так бесцеремонно нарушивший её трапезу, находился рядом. После того, как он сделал ещё несколько шагов и оказался в двух-трёх шагах от неё, кобыла тревожно заржала, показывая ряд крепких зубов.
Его же  неудержимо тянул к ней, этот неведомый до сих пор запах, и возбуждала отчуждённость кобылицы. Раздувая ноздри, жеребец в плотную приблизился к ней, и в ту же минуту её задние копыта, высоко взлетев, просвистели у его головы. Его это не разозлило, а наоборот, в нём, вдруг, проснулся инстинкт дикого коня, давно угасший и постепенно подавленный человеком. Он зашел сбоку и опустил голову на её шею. Кобыла резким движением отбросила эту наглую морду. Жеребец зашел с другой стороны и попытался сделать то же самое, ответ был прежний. Тогда он дико заржал и попытался взять её силой. Она вскинула задние ноги, и копыта опять пролетели рядом с его головой. Азарт жеребца возрастал,  он не отступался. И, наконец, его старания были вознаграждены. В воображении кобылицы, видимо, тоже возникли древние инстинкты. Она представила себе, как за обладание её любовью, дерутся несколько жеребцов и вот этот наглый, холёный чужак, несомненно, побеждает всех. Кобылица ещё, уже из кокетства, дёрнулась несколько раз и затихла…
Через несколько минут они уже мирно, рядышком, поедали дары природы – эту дивную, вкусную, зелёную травку. Головы их, при этом, иногда сближались, и он благодарно шлёпал губами по её носу.
Через некоторое время, вдруг, появились конюхи с конезавода, накинули на его красивую голову узду, и он, прощально заржав, удалился к своим послушным, холёным кобылицам.
Она же, наевшись, отправилась на колхозный конный двор, так как была рабочей лошадью средних лет, и сегодня у неё был выходной, а на завтра предстояла тяжелая работа по подвозке кормов коровам, на колхозную ферму.
                2
                ***
Прошло примерно девять месяцев, за это время колхозный жеребец Битюк, полу - тяжеловоз несколько раз пытался добиться от неё любви, но она, отбрыкиваясь, больно ударяла его копытами в грудь. На десятый месяц  беременность, для неё, стала уже достаточно заметной. Рыжуха, /такую кличку имела кобылица,/  тяжело поднималась  в гору, частенько останавливалась и, сколько её ни погоняли, подолгу стоя отдыхала.
  Колхозный конюх Серёга, любитель горячительных напитков, глядя на то, как рыжая кобылица отбивается от жеребца Битюка, недоумевал:
- Совсем одурела, стерва, пустобрюхой решила ходить, - и всячески пытался способствовать спариванию этих животных. Но всё было бесполезно.
Затем, когда скотники с фермы стали жаловаться на то, что Рыжуха,  стала часто уставать, Серёга решил, что она заболела, и пригласил ветеринара.  Семён Терентьевич, колхозный фельдшер, осмотрев кобылицу, вынес вердикт:
- Ты, Серёга, как был придурком, так им и помрёшь. Столько лет работаешь конюхом, а не понял, что Рыжуха беременная.
- Ну, Терентьевич, это ты зря, - обиделся тот, - от кого ей забеременить, она жеребца, за десять месяцев, ни разу к себе не подпустила.
- Сказано тебе, жерёбая, - подобрал Семён  Терентьевич правильный ветеринарный термин, - значить так оно и есть. Видимо ты сильно надрался в тот день, когда это произошло.  С завтрашнего дня освобождай её от тяжёлой работы, через месяц она ожеребиться.
- Значить, где-то нагуляла, сука, - подытожил данное событие конюх Серёга.
На второй день Рыжуху освободили от работы на ферме и оставили на конном дворе, разок в день подвести соломы и овса на корм лошадям.
                ***
В отличие от людей, Рыжуха уже несколько месяцев чувствовала, что внутри её живота зародилось и с каждым днём увеличивается живое продолжение того холёного жеребца с конезавода. А последние три – четыре месяца это чудо стало ощутимо проявлять своё присутствие толчками в стенки живота, словно желало  поскорее выскочить наружу. Она не первый раз была жерёбая, но те прежние  беременности протекали тяжело. Она уже на седьмом месяце ощущала груз, зародившегося жеребёнка, и на восьмом месяце освобождалась от тяжёлой работы. Видимо потому, что прежние были большими и тяжелыми потомками жеребцов-тяжеловозов.
А этого, от заводского скакуна, она носила легко и бережно, поэтому-то  для этих двуногих животных, её беременность оказалась незаметной.
Прошёл ещё месяц, наступила та прекрасная весенняя пора, с которой и начинался этот рассказ, только годом раньше. Светило тёплое ласковое солнышко. В очередной раз Рыжуха, как обычно в последнее время, притащила телегу с нагруженной на неё соломой, была распряжена и разморённая солнечными лучами, дремала лёжа на этой же соломе.
Вдруг, острая боль резанула в области её брюха. Кобылица жалобно заржала. Судороги, сопровождаемые резкой болью, одни за другими сотрясали её тело. Рыжуха, глубоко вздохнув,  набрала в лёгкие воздуха и с силой начала тужиться.  В какой-то момент брюхо её резко уменьшилось, и со стороны хвоста послышался жалкий  звук, похожий на кошачье мяуканье.
Кобылица подняла голову и посмотрела в сторону этого звука. На соломе под её хвостом, беспомощно барахтался мокрый рыжий жеребёнок. Она встала на ноги, развернулась и стала облизывать своё «грешное» потомство. Свободные от работы лошади и молодняк, находящиеся в загоне конного двора, окружив роженицу, с удивлением пялили на неё и её младенца глаза. Наверное, их удивляла необычная конституция новорожденного, его тонкие ноги и вытянутая высоко шея. Да и весь он был необычайно тонок и лёгок.
                ***
Конюх Серёга, заметив какое-то необычное движение в загоне, слегка пошатываясь, подошёл к забору и, уставившись пьяными, красными зенками на жеребёнка, завопил в сторону «конюховки»:
- Эй, Аким! - Аким был вторым колхозным конюхом, но в отличие от Серёги, был малоподвижен  и угрюмо молчалив,- иди сюда, наша Рыжуха ожеребилась. Принесла какого-то урода!
- Сам ты урод, - прогудел подошедший Аким, он очень хорошо разбирался в лошадях, - это она от заводского рысака нагуляла. Теперь и у нас будет свой рысак.
- Да на кой он нам нужен, - заверещал Серёга, - нам рабочие кони нужны, а не скакуны. Да и кто на нём скакать будет, разве что Семён Терентьевич, -  и он залился пьяным хохотом.
- Дурак! За то и у нас будет теперь такая красота, как на конезаводе, - и на угрюмом лице Акима появилась  на минуту умилённая улыбка, - надо Рыжуху в отдельный станок поместить, а то наши тяжеловозы жеребёнка задавят.
- На каком конезаводе? Что ты несёшь, ты видишь он рыжий, как огонёк, а на заводе рыжих жеребцов нет, - гнул свою линию Серёга, - просто эта дохлятина выродка ожеребила.
- Хватит! Заткнись! Делай, что я тебе сказал, а то вон Битюк злится начал, того и гляди набросится на жеребёнка.
                ***
Столпившиеся вокруг роженицы, лошади, как бы понимая, что новорожденный, вроде бы и их соплеменник, но не совсем, что-то в его фигуре было не обычное, не совсем им родственное, тревожно заржали и начали агрессивно сжимать кольцо вокруг Рыжухи.
Из накрытого соломой сарая показался колхозный жеребец Битюк, услышав необычное возбужденное ржание в загоне конного двора.  Лошади расступились, пропуская его вперёд. Взгляд его, скользнув по Рыжухе, опустился на жеребёнка. Увидев не привычные формы новорожденного, жеребец, злобно оскалив зубы, громко заржал. В нём инстинктивно проснулась ярость ревности, Битюк словно почувствовал, что в сотворении этого заморыша, он ни какого участия не принимал.  Жеребец взвился на дыбы, ещё  миг и злополучный жеребёнок принял бы смерть от копыт разъярённого  ревнивца. Но выполнить намеченный акт расправы ему не удалось.
В толпе лошадей смирённо, без эмоций, стоял мерин Каштан. Они с жеребцом Битюком были однолетки. Когда подросли до двух летнего возраста, нужно было сделать выбор, кого из них оставлять для продолжения рода лошадиного. Выбор пал на Битюка, и не по каким-то недостаткам Каштана, а просто пьяный Серёга без всякого умысла ткнул пальцем в его сторону. Каштана тут же лишили радости обладания кобылицами – кастрировали. И он с тех пор возненавидел конюха Серёгу и жеребца Битюка.
Конечно, жеребец производитель Битюк был сильнее мерина, потому, что он целыми днями стоял без дела в конюшне и лишь иногда его выпускали к кобылицам.  В то время, как Каштана постоянно использовали на самых тяжёлых работах. Но было одно преимущество у работяги – мерина, он был подкован мощными железными подковами, а вот жеребец Битюк такого оружия не имел, так как подковы ему не полагались и даже были вредны. При спаривании он мог травмировать ими кобылиц.
Взвившийся на дыбы Битюк, краем глаза поймал промелькнувшую огромную тень перед своей мордой, и тут же рухнул на занавоженный пол загона, получив страшный удар в бок железными подковами. Неловко засучив ногами, медленно поднялся и злобно заржав, удалился в сарай.
Мерин Каштан закрыв, своим мощным телом Рыжуху и жеребёнка, не ласковым взглядом уставился на столпившихся кобылиц. Увидев такую надёжную защиту, лошади стали нехотя расходится. Рыжуха благодарно лизнула защитника в нос и подтолкнула его морду в сторону жеребёнка, словно приглашая порадоваться вместе с ней появившемуся потомству.
                ***
- Ну вот, видишь, до чего довела твоя нерасторопность, - матюгнувшись, заворчал Аким, - давай, бери Рыжика и неси его в отдельный станок.  А я приведу Рыжуху.
- Ага, счас разбежался, ты видишь, как этот бугай Каштан смотрит в мою сторону. Если он так же, как Битука, саданёт меня, от меня останется мокрое место, - забухтел Серёга, - а где ты видишь тут какого-то Рыжика? Рыжик, Рыжик, ты, что этого урода так назвал. Зря, бригадир всё равно по-своему его назовёт.
-Ладно, вали отсюда, сам справлюсь, - рассердился Аким, - пусть назовёт, а для меня он будет Рыжик, - перелезая через забор, проворчал он. Подошёл к Рыжухе, погладил её по холке, похлопал Каштана по спине, поднял на руки жеребёнка и понёс его в дальний станок конюшни. Рыжуха и Каштан покорно двинулись за ним. Все лошади конного двора любили спокойного неторопливого Акима и, даже жеребец Битюк, никогда не пытался ему навредить, несмотря на свой ретивый норов.
Поместив своих подопечных в станок, он ещё раз погладил по спине мерина Каштана:
- А ты молодец. Защитил, теперь иди в загон, что ты будешь здесь торчать. Ни кто не посмеет их больше обидеть. Мы с тобой не дадим.
                3
                ***
Утром явился бригадир полеводческой бригады Михаил Алексеевич, за ним же в колхозе был закреплён и конный двор. Михаил Алексеевич представлял собой огромного, под два метра ростом, с виду казалось, неулыбчивого человека, однако первое впечатление было обманчиво. В душе бригадира царило спокойствие, он очень любил сельскую жизнь, людей, которые выполняли полевые работы, лошадей, которые помогали выполнять эти работы и, конечно, беспрекословные выполнения его распоряжений. Кроме того, любил подшучивать над,  разного рода, ущербными людьми,  любил хорошие анекдоты, как слушать, так и рассказывать.
- Лексеич, - Сразу же заверещал Серёга, - тут вот вчера Рыжуха фортель отмочила, какого-то уродца принесла.
- Какого ещё уродца? – сделав серьёзную мину, спросил бригадир.
- Да брешет он всё, - вступился Аким за кобылу, - красивый жеребёнок.
- Красивый, как мерин сивый, - не унимался Серёга, -  он нам зачем, такой тонконогий, нужен. Видимо Аким на нём гарцевать собирается.
- Ну, ты и сволочь! – Рассердился вконец Аким, - кто только тебя в конюхи определил.
- Да вы толком объясните мне, в чём дело? – Вспылил бригадир, - правду монголы говорят: «В одном котле две бараньи головы не сварить» придётся одного из вас отправить на разные работы.
Но, сказав так, Михаил Алексеевич покривил душой, так как выгнать их с конного двора он не мог. Почему? К ответу на  этот вопрос мы вернёмся позже.
 - Пойдемте, покажу, - первым ринулся через забор загона Серёга. За ним двинулся Михаил Алексеевич, процессию завершал угрюмый Аким.
«Всё, сейчас бригадир забракует жеребёнка и через годик увезут его на мясокомбинат» - крутилась у него в голове тоскливая мысль.
             Подошли к дальнему станку, где расположились родиха и новорожденный. Жеребёнок, пристроившись к материнской титьке, крутил худеньким задом из стороны в сторону и, от удовольствия, помахивал хвостом.
 Бригадир долго присматривался к жеребёнку. Лицо его при этом было непроницаемо.
« Счас он его забракует к чёртовой матери»,- злорадно металась мысль в голове Серёги.
« Может и обойдётся», - медленно кралась мысль в голове Акима.
- Жеребёнок, как жеребёнок, ничего особенного, - скосил на Акима, хитро прищуренные,  глаза бригадир.  И, увидев, как просветлело лицо конюха, добавил, - яркий, как огонёк, Огоньком будем звать.
- Рыжиком! – Твёрдо сказал Аким.
- Сказано Огоньком, - не отступал бригадир, - значить, так тому и быть.
Видя, как обрадовался Серёга, /хоть тут он оказался прав / и, нахмурившись, пошёл от станка Аким, Михаил Алексеевич махнул рукой:
- Чёрт с тобой, Рыжик так Рыжик! – Он, так же, как и лошади, уважал молчаливо-угрюмого Акима и недолюбливал пьяницу Серёгу, –  вот, что мужики, на ферме скопилось полно навоза, надо вывозить его в поле, лошади нужны. Ты Аким подкорми Рыжуху по - лучше, да, недельки через три, четыре, на молочную ферму отправь.
- А жеребёнка куда? Рановато его от титьки отрывать, - нахмурился Аким.
- Пусть за матерью бегает по ферме, когда надо, будет сосать её.
- Да на ферме грязь непролазная, разве он там выдержит, - не унимался Аким.
- Всё, разговор окончен! – Заявил бригадир и направился в контору колхоза.
- Ты прямо, как мать родная этому жеребёнку, - съязвил Серёга, - положи его рядом на лежанку, обними, да корми из бутылочки.
- Надо будет, положу и буду кормить! – Отрезал Аким.
                ***
Что же, дорогой мой читатель, мы с тобой познакомились с лошадьми данного конного двора, и выяснили, что красивым скакунам в загоне данного отделения особо не радуются. Здесь требуются крепкие на ногах, да и в теле, рабочие лошадки, им отдаётся предпочтение. Такие лошади нужны были не только в этом колхозе, но и везде, где требовалась тягловая сила. В те послевоенные  времена  машин и тракторов было очень мало, и основные тяжелые работы выполнялись на лошадях.  Они таскали сенокосилки, грабли, бороны, на них перевозились все сыпучие грузы и доставлялись на животноводческие фермы корма. В леспромхозах перевозили лес.
Теперь настала пора, поближе познакомится с людьми, которые проводят почти, что всё своё время с этими животными: подвозят корма, кормят и поят их, принимают роды и делают всё остальное, что положено колхозным конюхам делать на своём рабочем месте, за сто пятьдесят *трудодней в год.
Сергей Петрович Пирожков, а попросту, как его звали все на деревне – Серёга, с молодых лет был, как говорят на селе – забулдыга. Приворовывал по мелкому: зерно, комбикорм и вообще всё  то, что плохо лежит. Сбывал краденое одиноким бабёнкам и старикам за самогон, а затем, подвыпив, тащился в местный клуб, пел матерные частушки, плясал, приставал к деревенским девкам, но не дебоширил, и в драку никогда не ввязывался. Девки  его всерьёз не принимали и дружбу с ним не водили. Так и остался бы он бобылём, но, вдруг, приглянулся одной простушке, поговаривали, что у неё не все дома. А она, возьми, да и выйди за него замуж.
Но, что самое интересное, та простушка была родной сестрой жене председателя колхоза. Так тоже бывает, в одной семье одна сестра, очень умная, а другая дура, но не совсем.
И вот, чтобы свояк Серёга зря не болтался по деревне, на виду у всех, председатель отправил его на конный двор, с одним условием: новый конюх не должен валяться пьяным в конюшне. И Серёга строго выполнял наказ: он никогда не падал от принятой дозы спиртного, но принимал эту дозу ежедневно. Лошадей он, конечно, не любил, но за несколько лет конюшения привык к ним и смирился со своей участью. К тому же знал, что выгнать с данного трудового фронта, в обход председательского указания, его никто не мог, даже бригадир Михаил Алексеевич.
Аким Фролович Бычков, а по-простому,  - Аким, в отличие от Серёги спиртного не принимал вообще. Однако обращения по имени отчеству не заслужил тоже. В деревне, чтобы заслужить такое обращение, надо быть исключительным человеком и в работе, и в поведении, и в семье. Аким же смолоду, работая скотником на ферме, напивался до такого состояния, что мог по нескольку часов валяться пьяным в навозной жиже. Ввиду своей нелюдимости и угрюмого состояния, напивался один, и друзей – собутыльников не имел.
*трудодень – условная единица оплаты труда – отработанный день. В то время в колхозах производилась натуральная оплата труда. Правление  колхоза определяло, сколько килограммов  натурального продукта дать на один трудодень, например зерна, а общее собрание колхозников, утверждало это решение
        По этому, его не любили даже местные горькие пьяницы. И он отвечал тем же  всем и людям, и животным. Любил подраться, и не одна стычка в деревне без него не обходилась. Дрался как зверь, глаза, как у быка, наливались кровью, он кидался в самую гущу дерущихся, боли не чувствовал. А вот если кто попадал в это время в его крепкие руки или под его удар, опомниться не мог долго.
Но однажды произошел невероятный случай, который категорически изменил отношение Акима к спиртным напиткам и особенно к животным.
В посёлке Шигарском у Бычкова жил родной брат Гаврила. И вот однажды, подвыпив, Аким решил навестить родственника. От села, где он жил, до посёлка, по просёлочной дороге, было вёрст тридцать. Ни у кого, не спросив разрешения, Аким запряг в кошевку  Соловуху, кобылу лет восьми от роду, на ферме взял дежурный тулуп. / Был такой, его скотники надевали в пургу./  И морозным январским днём двинулся в Шигарку.
Дома осталась его жена, тоже недалёкая забитая бабёнка, как она пошла за пьяницу замуж, трудно сказать. Да и он женился во хмелю, ни о какой взаимной любви речи быть не могло. Поэтому Аким двинулся в путь не заезжая домой.
До посёлка Бычков добрался благополучно. Погуляли дней пять, братец тоже выпить был не промах. На шестой день, нахлеставшись  до безумия, упав бревном в кошевку, он двинулся домой.
В этот день разыгралась страшная буря, мело, света божьего видно не было. Как уж Соловуха определяла дорогу – известно только ей одной. Где-то на полпути, заехав на очередной сугроб, сани перевернулись. Аким как был завёрнут в тулуп в виде снопа, так и остался лежать в сугробе. Сколько времени прошло, он не может вспомнить и по сю пору. Но, толи хмель стал выходить, толи от холода, он очнулся. Огляделся и хмель из головы вылетел сразу, волосы стали дыбом. Буран – ничего не видно и вот он, раб божий, стоит по пояс в сугробе. Куда идти – определить не возможно. Сидеть тоже нельзя – замёрзнуть можно. И Аким, как дед мороз, стал пробивать наметённые сугробы. Бился, бился, выбился из сил, сел в сугроб и заплакал. Дрянь - жизнь его была, а помирать не охота. Просидел с полчаса, а может и больше, кто знает, вдруг, из пурги,   в трёх шагах, выскакивает лошадиная голова.
   - Соловуха, - задохнулся от радости Аким, обнял лошадиную морду и начал целовать её в губы.
      Как лошадь догадалась о том, что седок выпал? Толи по тому, что сани легче стали, толи вожжи под полозья попали – трудно определить. Да и не это главное.  Удивительно то, как эта животина догадалась повернуть назад, и найти дорогу к потерянному человеку?
Целые сутки пробивались они вдвоём через метель, протрезвевший Аким, то садился в сани, то шёл пешком, помогая тем самым кобылице, но к обеду следующего дня вышли к родному конному двору.
На второй день Бычков с раннего утра пошёл к председателю, упал в ноги, просил прощения за содеянное, и умолял поставить его конюхом на отделение. В конце – концов, председатель согласился, да и много ли найдётся добровольцев  работать за сто пятьдесят трудодней в год  на отшибе, среди лошадей.
С тех пор Аким наотрез отказался от спиртного, притих, в драки не ввязывался и вообще старался с людьми лишний раз не контактировать.  Соловуху любил до безумия. Единственное существо, за которое  он был готов кинутся в огонь и в воду. Постепенно любовь к одному животному распространилась и на остальных. Поэтому Аким почти никогда и не уходил домой, постоянно жил в «конюховке».
Через год Соловуха принесла рыжего жеребёнка, кобылку. Аким назвал её Рыжуха. А по прошествии нескольких лет, когда уже  Соловуха постарела, вот эта самая Рыжуха  нагуляла на стороне и принесла Рыжика, которого он полюбил сразу, как родное дитя.
                4
                ***
Вот такой обслуживающий персонал был у лошадей данного двора. А сейчас, я думаю, пора нам вернутся к Рыжухе и её маленькому жеребёнку. Станок, в котором их разместил Аким, представлял собой небольшое помещение 3х4 метра, сбитое из горбыля с деревянным полом. Таких станков-клетушек было несколько штук, притулившиеся один к другому они-то и представляли собой колхозную конюшню.  В них содержались лошади с глубокой беременностью и ожеребившиеся, они находились там до месячного возраста жеребёнка. Отдельный, самый крепкий станок,  предназначался для жеребца – производителя, в данном случае, для Битюка.
Жеребёнок Рыжик, как и все лошади данного двора,  и вообще лошади, не мог, конечно, различать людей по именам либо фамилиям, да, в общем, и знать, что эти животные на двух ногах называются людьми. Поэтому различал их только по их характеру и отношению к своим подопечным, в данном случае к нему – Рыжику. В виде исключения, уважаемый мой читатель, позволь мне, всё - таки, от имени лошадиной личности, в продолжении этого повествования, называть этих двуногих животных - людьми.
Пока, что в их станок заходили лишь два человека, один из них в сознании Рыжика сразу предстал в образе Доброго – это конечно был Аким, от него всегда исходил запах сена и необыкновенного умиротворяющего спокойствия. Он ласково, что-то гудел /на лошадином языке, значить - ржал/, при этом гладил Рыжика и Рыжуху по спине, по холке и почёсывал за ушами. Задавал душистого сена, наливал свежей воды, иногда приносил несколько горстей овса, естественно для кобылы, жеребёнок был ещё маловат для поедания зёрен. Зато молоко после такого корма у кобылы становилось необычайно вкусным и, Рыжик, приложившись к титке матери, от удовольствия тряс своим пушистым хвостом.  А Добрый, по долгу, с умилением смотрел на жеребёнка, на кобылицу и в глазах его светилась неземная любовь и иногда появлялись слёзы. Он уходил, и мать-кобылица подталкивала своей головой, голову жеребёнка, чтобы он смотрел в спину уходящего, и потихоньку ласково ржала, словно хотела убедить своё чадо в том, что этот человек их родственник. И жеребёнок, с каждым вновь прожитым днём, и сам постепенно убеждался, что это так, и начал уже с нетерпением ожидать, когда этот Добрый придёт их навестить.
Второй человек по своему характеру и отношению к нему, к Рыжику, представлялся жеребёнку под именем Равнодушный. Он вроде бы также задавал сено, наливал воду, но сено мог принести с гнильцой, а то и вовсе давал солому, воду наливал тёплую и не вкусную. Овса не принёс ни разу. Никогда не ласкал ни кобылицу-мать, ни его жеребёнка, Рыжика. Иногда, даже грубо отталкивал их от кормушки, если они, по его мнению, мешали раздавать корм. Но самое неприятное для лошадей было то, что от Равнодушного всегда исходил отвратительный химический запах, от которого у них перехватывало дыхание. Конечно, лошади не могут знать, что этот запах называется перегаром, но всегда и все относятся к нему с неприязнью, а некоторые с ненавистью. Под личиной Равнодушного, конечно, был второй конюх Серёга.
Но вот однажды, по прошествии некоторого времени, в станок, в сопровождении Равнодушного зашёл новый человек. И тут Рыжик познакомился с животным, который соответствовал по своему характеру и отношению к ним, лошадям, имени Злой. Он нагой оттолкнул жеребёнка от кобылы, и начал одевать на голову Рыжухи какие-то ремни с блестевшими в них железяками. Когда Рыжуха попыталась увернуться от его рук, Злой стукнул её кулаком по морде. Он всё время громко выкрикивал какие-то мерзости / на лошадином языке – злобно ржал /. Накинув, наконец, принесённые с собой ремешки, Злой с силой воткнул в рот кобылице блестящие железяки и вывел Рыжуху на улицу, жеребёнок бежал за ней. Затем это неприятное двуногое животное подняло с земли и напялило на шею Рыжухи, какое-то громоздкое кожаное сооружение. Но самое ужасное было впереди. Злой подвёл кобылицу к какому-то огромному ящику, на круглых дисках /колёсах/ поднял поочерёдно две длинные палки и прикрутил их ремнями к кожаному сооружению на шее кобылицы. Затем, показывая,  на бегавшего вокруг кобылы,  Рыжика  пальцем, стал опять, что-то злобно «ржать» в сторону Равнодушного. Но тот махнул рукой, отвернулся и направился к стоящему неподалёку сооружению. Тогда Злой сел в этот громоздкий ящик, взял в руки два длинных ремня, ударил ими по спине Рыжуху и, она, рванув с места, оглядываясь на жеребёнка, выбежала из ворот конного двора. Рыжик семенил за этим ящиком, разбрызгивая своими стройными ножками жидкую грязь.
Через некоторое время процессия приблизилась, как казалось жеребёнку, к огромным длинным сооружениям. Грязь под ногами Рыжика становилась всё глубже и гуще. Он с большим трудом сделал ещё несколько шагов, провалился по самое брюхо и, безнадёжно увязнув, остановился. Рыжуха постоянно оборачивалась назад и жалобно ржала, за что получала длинными ремнями по спине, и продвигалась дальше.
Между этими громадными сооружениями Рыжик увидел большую кучу земли зеленовато – бурого цвета. О том, что это коровий навоз, он знать пока не мог. Рыжуха, с привязанным к ней ящиком, остановилась у этой кучи, сидящий в ящике Злой, вылез и, провалившись по щиколотки в грязь, стал яростно накидывать бурую землю в ящик. Он кидал и кидал, палка с прикреплёнными к ней острыми зубьями мелькала, как жеребячий хвост. Вот уже земля поднялась выше бортов ящика, а он всё кидал, вот уже земля поднялась горой, и за ней не видно было Рыжухи, которая, не переставая жалобно ржала, потеряв из виду жеребёнка. Рыжик пытался в ответ произвести ржание, но получался жалобный поросячий писк.
Из огромного сооружения вышел человек  и что-то начал грозно «ржать» в сторону Злого, размахивая руками. Тот остановился, бросил на кучу земли, насыпанной в ящик, палку с острыми зубьями, и опять ударил по спине длинными ремнями Рыжуху. Она вздрогнула, попыталась идти вперёд и не смогла. Тогда Злой взял длинную палку с острыми зубьями и, уже ей, ударил кобылу по спине, она рванулась, сделала несколько шагов и встала как вкопанная.
Человек, вышедший из сооружения, продолжая злобно «ржать» в сторону Злого, побежал к нему. Но тот не унимался. И вдруг «ржащий» человек остановился и начал показывать Злому в ту сторону, откуда они все прибыли. Рыжик повернул голову туда и радостно заверещал. Оттуда, на старой кобыле Соловухе, верхом,  приближался к ним Добрый.  Он, проскочив мимо жеребёнка, подлетел к Злому, не переставая размахивать руками и тоже злобно «ржать». И, вдруг, Злой, размахнувшись зажатой в руках палкой, ударил Доброго, Рыжик от страха закрыл глаза, когда открыл их, радостно, впервые заржал своим детским голоском. Злой валялся в грязи, а Добрый изо всех сил охаживал его палкой с острыми, железными зубьями. Человек,  вышедший из сооружения, пытался ему помешать.  Но Добрый продолжал лупить Злого.  Палка, наконец, переломилась, Злой, вывалянный в грязи, соскочил и, не оглядываясь, побежал за сооружение.
Добрый, тяжело дыша, подошёл к Рыжику, выдернул его из грязи, поднял на руки и отнёс в какое-то чистое помещение, где они с тем человеком, который пытался  вразумить  Злого, напоили его тёплым молоком из резинки, похожей на материнский сосок. Затем люди недолго погудели между собой. Добрый взял жеребёнка на руки, сел верхом на Соловуху, крепко прижимая к груди бесценный груз,  и они быстро прибыли на конный двор.
                ***
Всё описанные выше события, представлены приблизительно из младенческого соображения жеребёнка Рыжика. А теперь, уважаемый мой читатель, я хочу рассказать тебе, что же произошло в действительности, исходя из соображений участников данных событий  с человеческой стороны.
Как и говорил бригадир Михаил Алексеевич, на молочной ферме за зимний период скопилось большое количество навоза, который нужно было вывести на поля, в качестве удобрения под посевы. Лошадей для экстренного решения этой проблемы не хватало. И вот по прошествии пяти недель после родов, Рыжуху, как мы помним, по распоряжению всё того же бригадира Михаила Алексеевича, решили отправить на данные работы. Он конечно, давая такое указание, имел в виду, что кобылицу будут использовать не в полную силу, надеясь на трезвый разум скотников. И конечно совсем не думал, что маленького жеребёнка отправят на ферму вместе с матерью. Но злодейка – фортуна всё повернула по-своему.
В это время в деревню вернулся из мест заключения местный проходимец Петька по кличке «Прокурор». Почему  «Прокурор» толком сказать ни кто не мог. Одни говорили, что его так прозвали за то, что он не вылезал из мест заключения и находился постоянно под прокурорским надзором. Другие утверждали, что при очередном задержании за правонарушение Петька кричал, что он сын прокурора и лицо неприкосновенное. Но как бы там кто, что не говорил, а Петька навечно остался «Прокурором».
Так вот вернулся этот Петька «Прокурор» на малую родину из мест не столь отдалённых и к председателю:
- Вот, что,  председатель, хошь не хошь, а обязан ты мне предоставить рабочее место в колхозе, - в то время, о котором идёт речь, всем отбывшим свой срок зекам, руководители предприятий обязаны были представить работу и назначить опекуна, вроде, как надзирателя, чтобы этот индивид не мог сотворить очередную пакость.
Председатель посмотрел Петькину справку об освобождении, тяжело вздохнул, и направил «Прокурора» на молочную ферму возить тот самый скопившийся навоз. Опекуном же назначил бригадира фермы Василия Афонасьевича. Тот тоже, посмотрев на Петькину справку, тяжело вздохнув, спросил:
- Коня-то запрягать умеешь?
- Да я хоть чёрта запрягу, дядя Вася, - оскалился «Прокурор»
- Ну, тогда, вот тебе записка, вали на конный двор, полеводческий бригадир обещал с сего дня нам дополнительно кобылу дать.
- Ща, я мигом, - обронил новый работник и хитро улыбнулся, а про себя подумал: «Зайду к бабке Марьи, врежу стаканчик самогона»
                ***
И надо же было такому случиться, в эту ночь Аким ночевал дома, что было большой редкостью. Дежурил конюх Серёга. И только он расположился за столом в «конюховке» выпить стаканчик самогона, только открыл бутылку, как тут со двора донёсся грубый крик:
- Эй, есть тут, кто ни будь живой или все передохли?
Серёга, торопливо спрятав бутылку под стол, выскочил из «конюховки».
  - Ну, есть, чё орёшь, - но увидев пришельца, не удержался и удивлённо воскликнул, - о, «Прокурор». Откинулся, чо ли?
- А, чё, не видишь, рази! – Затем присмотревшись, спросил, - Серёга, ты, чо ли? Чё-то ты сегодня, вроде трезвый?
- Да вот, только хотел опохмелится, слышу хтой-то базлаить. Чё приперси, - от волнения Серёга заговорил  старо-деревенским языком.
- Да вот, записка, держи, я тут устроился на ферму, бригадир за какой-то кобылой послал.
- Кобыла? Есть такая, забирай её к чёртовой матери, мне всё меньше забот будет. Пошли, покажу.
Прошли к станку, где находилась Рыжуха с Рыжиком, Петька привычно распахнул двери станка, он и не такие двери открывал без ключа.
- Да она с жеребёнком! – недовольно воскликнул «Прокурор» - На фик она мне нужна!
- Другой нет, ни хошь, как хошь. Наш бригадир сказал, чтобы мы вам эту кобылу отдали.
- Ладно. Моё дело телячье, выпил пойло, и жуй сено молча.
Серёга быстро принёс сбрую, подал Петьке узду, тот оттолкнув ногой жеребёнка, начал надевать её кобылице на голову. Рыжуха, почуяв запах перегара, задрала голову, пытаясь увернуться от узды.
- Стой, сука, а то счас кишки выпущу! – заорал «Прокурор»
Жеребёнок испуганно забился в угол, Рыжуха, чтобы не пугать его больше, поддалась нежданному хозяину. Петька вывел кобылицу, запряг её в стоящую во дворе телегу-короб, затем посмотрев на Серёгу, гаркнул:
- Жеребёнка забери!
- Да как же я его счас поймаю? – Возмущённо сказал тот, ему скорее хотелось вернуться к бутылке с самогоном. – Да и потом, я его, чем кормить буду. Там ты его под кобылу подпустишь.
- Ну, смотри, хрен с тобой, тебе потом отвечать придётся,  нашел кормильца. Я накормлю, отрыжка долго будет мучать! – И хлестанув кобылу вожжами, Петька выехал за ворота конного двора. Рыжик, разбрызгивая жидкую гряз, шустро бежал за телегой.
                ***
 Только Серёга, обрадованный наступившей полной свободой, в предчувствие кайфа, наполнил стакан самогоном – дверь в «конюховку» жалобно заскрипев, распахнулась. На пороге стоял угрюмый Аким:
- Всё ни как нажраться не можешь? - загудел он, - Рыжуху накормил?
- Какую Рыжуху?
- Ты, что от самогона совсем спятил, Рыжуху не помнишь?
- Дык нет её, прокурор забрал.
- Её то, за што? Она што спёрла,  чево ни будь?
- Дык, нет, прокурор-то не настоящий, Петька «Прокурор» из лагеря вернулся.
- Петька! – Возмущённо воскликнул Аким, вспомнив этого проходимца под кличкой «Прокурор» - и зачем же ты этому садисту дал кобылу? Он же её пропьёт или на махан прирежет!
- Ды нет, он таперь на хферме работат, - опять перешёл на сельский язык Серёга.
- А жеребёнок где? – выдохнул Аким, и на лице его Серёга увидел панический страх, который сменился угрожающей ненавистью.
- Дык, за кобылой дёрнулси, - пролепетал Серёга, прячась за весящие на клиньях хомуты.
- Да ты чё, гад, как же ты посмел этому живодёру лошадей отдать!? – взревел Аким, саданув кулаком об стол. Стоящая на столе недопитая бутылка подскочила и упала на пол, разливая остатки самогона.
- А чё я мог сделать, бригадир записку прислал, - увидев разливающейся самогон, простонал Серёга.
- А Соловуха где?
- Где ж ей быть, на дворе валяется.
Аким схватил седло, походя, ткнул кулаком в морду Серёгу и выскочил за дверь. Старая кобыла использовалась на конном дворе для незначительных лёгких работ. Её давно бы свезли на мясокомбинат, но Аким под разными предлогами старался не допустить этого. Увидев хозяина, кобылица медленно поднялась на ноги и двинулась ему навстречу. Аким накинул ей на спину седло, воткнув ногу в стремя, уселся по удобнее, Соловуха, обернувшись, удивлённо посмотрела на него, таких операций с ней не проводили давно.
- Давай,  матушка, поторопись, послужи ещё разок, от твоей расторопности зависит жизнь двух твоих родственников, - уговаривал он старую клячу.
 Тревога Акима, каким-то образом, передалась Соловухе, она вдруг рысцой, неловко подкидывая круп /задницу/, устремилась в указанном  направлении.
                ***
Петька «Прокурор», не обращая внимания на жеребёнка, гнал Рыжуху к ферме. Расстояние от конного двора было не очень большое и через несколько минут кобыла, утопая по колено в фермерскую весеннюю грязь, остановилась у огромной кучи коровьего навоза, основательно устроившегося между двумя коровниками. Потеряв из виду жеребёнка, она постоянно оглядывалась и тревожно ржала.
- Заткнись, стерва,  - соскакивая с телеги, заругался Петька, - жив твой заморыш, вон в грязюке застрял основательно, ни куда не убежит, - и, схватив с телеги вилы, «Прокурор» начал остервенело кидать навоз в телегу. Вот короб заполнен уже до краёв, но новый животновод, не останавливаясь, продолжал кидать не глядя. И уже когда под ноги его с воза начали падать шлепёнки навоза, «Прокурор» поднял голову, перевёл дух и вытер обильный пот со лба.
- Ну, давай, дёргай, кляча паршивая, - стеганул вожжами Рыжуху Петька.
Кобыла, поднатужившись, дёрнулась, но взять с места воз не смогла. Он ещё раз огрел её вожжами, сопровождая свои действия несусветным матом. Пользы никакой. Тогда «Прокурор» схватил вилы и, размахнувшись, саданул Рыжуху по спине, она жалобно заржала, дёрнулась изо всех сил, сделала два шага и стала, как вкопанная.
На шум из коровника вышел бригадир Василий Афонасьевич, увидев происходящее, он поспешил к месту разыгравшейся драмы:
- Петька, паразит! Ты, что же, подлец, делаешь. Это же не трактор, живое существо. Ты же на телегу накидал тонны две навозу.
- Уйди, дядя Вася, нечего меня учить, научили уже. Ты чё думаешь, я этот навоз по два навильника возить буду. Это мне года на два хватит. Придуривается кобыла. Я в лагере такие воза возил, что тебе и не снилось.
- Так ты распряги её и волоки сам, что ж ты издеваешься над животным.
- Ни хрена с ней не будет, - окончательно разозлился «Прокурор» и снова замахнулся на кобылу вилами.
- Петька, вон Аким скачет сюда, сейчас бойня будет. Остепенись.
«Прокурор» повернул голову в сторону дороги, увидев приближающегося верхового, узнал Акима. Петька помнил, что Аким Бычков, когда-то был забулдыгой и пьяницей, а, что он теперь ведёт трезвый образ жизни и имеет силу соответствующую его фамилии – Бычков - не догадывался:
- Дядя Вася, это же алкаш Акимка Бычков, нашел ты кем меня пугать. У меня такие, как он сапоги в зоне языком чистили. – И снова стукнул вилами кобылу.
- Ты что же это делаешь, гад! – Закричал подскакавший Аким.
«Прокурор» снова поднял вилы, и как бы целясь в кобылу, резко развернулся  и саданул вилами Акима. Но не успел он снова поднять эти злополучные вилы, как разъярённый  Аким опустил ему на голову пудовый кулак. Петька ойкнул и завалился в грязь. Бычков же превратился в настоящего взбешённого быка. Глаза его налились кровью, грудь вздымалась как кузнечные меха, из груди вырывался звериный рык. Он перехватил упавшие в грязь вилы и, переложив всю свою мощь в черенок этих вил, стал охаживать  «Прокурора» по рёбрам, голове и заднице, тот только успевал поворачиваться.
- Аким, остановись! – Умолял бригадир, дядя Вася, - ты же убьёшь этого гада, посадят, за лошадьми будет не кому ухаживать!
 Все уговоры были бесполезны, но вдруг черенок у вил хрястнул и переломился, от неожиданности Аким потерял равновесие и упал на «Прокурора», тут же вскочил, и Петьке хватило этой минуты передышки, он стремительно, как заяц, вскочил тоже и, прихрамывая на обе ноги, кинулся бежать. Разъярённый Аким схватил телегу за заднее колесо и опрокинул накиданный новым колхозником воз. Взял за узду Рыжуху, вывел на чистое место и кинул ей клок сена, из соседней скирды.
- Ты Василий Афонасьевич, не переживай, пусть кобыла тут постоит. Я сейчас увезу на конный двор жеребёнка, и сам буду возить навоз, дней за пять вывезу, –  успокоившись, сказал он. 
- Да Акимушка, зря ты связался с этим подлецом, мстить будет, он родного дядю чуть в навозной жиже не утопил, - посочувствовал бригадир.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - прогудел Бычков.
     Они вместе обмыли, вытащенного из грязи жеребёнка, напоили его коровьим молоком. Затем Аким взобрался в седло на Соловуху, Василий подал ему жеребёнка и они покондыляли в сторону конного двора.
        Приехав на конюшню, Аким занес Рыжика в «конюховку». Серёга с разбитым носом, пускал пузыри на лежанке.
       «С полу он слизал самогон, что ли» - подумал Бычков.
     Проснувшийся Серёга испуганно уставился на пришельцев.
      - С этого дня Рыжик будет жить с нами в «конюховке», - утверждающе сообщил Аким.
       - Ладно, ладно, - согласно закивал Серёга, - пусть живёт, мне то что.
       Вот так к двум конюхам, на постоянное место жительства, примкнул маленький жеребёнок по кличке Рыжик.
                5   
                *** 
Теперь, уважаемый мой читатель, настало время пояснить, какое же значение имеет слово – «конюховка», так часто употребляемое мной, в данном тексте и, что же это за сооружение, в котором теперь будет жить главный герой этой повести – Рыжик.
Так вот, «конюховка» - это слово естественно чаще всего употребляется,  конюхами, и обозначает деревянную постройку – избушку, в которой отдыхают работающие на конном дворе конюхи. Кроме того в ней же располагается лошадиная сбруя, развешанная на стенах на металлических клиньях,  над клиньями  прибиты таблички с кличками лошадей, которым принадлежит эта самая сбруя. /Для особо несведущих  в лошадином деле, поясняю, что для рабочей лошади в состав так называемой сбруи входят: уздечка, хомут, шлея, седёлка,  через седельник и вожжи. / А так же в этой избушке находится металлическая печь, типа «буржуйка», которая топится чаще всего берёзовыми дровами. И уж конечно в «конюховке» не обойтись без лежаков, которые обычно располагались вдоль стен, по всему периметру и одновременно служили лавками – сидениями, для колхозников, приходивших за закреплёнными за ними лошадьми. 
Рыжику Аким отвёл место в свободном углу, настелив свежей соломы. Обещанную, бригадиру молочной фермы, работу он выполнил за пять дней, как и обещал, особо не утруждая Рыжуху. Рыжика Аким подпускал под кобылу с утра и, дождавшись, когда он напьётся вдоволь материнского молока, уносил его на новое место жительства, такое кормление повторялось  в обед и вечером.  Первые несколько дней, Рыжик, скучая по матери, начинал верещать тоненьким голоском, мешая захмелевшему Серёге дремать, но скоро привык к такому режиму. Серёга тоже привык к новому жильцу и иногда даже пытался его погладить, но Рыжик, учуяв запах перегара, недовольно прядал ушами и взбрыкивал.
- Вот шкет, ещё чо-то из себя выкаблучивает, - недовольно ворчал конюх и, отвернувшись к стенке, продолжал дремать.
Аким после того, как вывез навоз с фермы, упросил бригадира Михаила Алексеевича, чтобы он Рыжуху закрепил за конным двором, так как Соловуха не могла уже выполнять возложенные на неё работы.
Аким, выезжая в поле, косить траву для лошадей, брал с собой жеребёнка, и вот тогда Рыжик узнал, что же такое вольная воля. Вокруг зеленела трава, шумела растревоженная ветром берёзовая листва, жеребёнок сломя голову носился по полю, не отбегая от телеги на дальнее расстояние. Прислушиваясь к щебетанию различных птиц, Рыжик со временем понял, что люди не ржут, как лошади, а произносят звуки, как птицы. Когда их собирается несколько человек вместе, они щебечут как воробьи, когда они начинают кричать друг на друга, они каркают, как вороны. А когда собирались несколько человек с тонкими голосами и с длинными волосами, они тараторили как сороки. Когда же начинал говорить Аким, что случалось, не так часто, Рыжик сразу представлял птицу филина, который частенько им встречался в дальней роще и, подслеповато глядя на него, пытался напугать своим уханьем. Жеребёнок поначалу действительно пугался, но постепенно привык и понял, что филин птица не злая.
                ***
Вот так размеренно протекала жизнь трёх божьих тварей, двух не кому не нужных, отвергнутых сельским обществом людей и одного маленького жеребёнка.
Блажной Аким, угрюмый и неразговорчивый с людьми, и заботливый, внимательный и доверчивый,  к так полюбившимся  ему, этим умным, трудолюбивым и благодарным  животным – лошадям. Если бы кому-то удалось понаблюдать за ним незаметно, как Аким общается со своими подопечными,  то этот наблюдатель был бы очень удивлён. Раздавая в кормушки сено, он то и дело останавливался для того, что бы погладить по холке очередную лошадку.  Выражение его лица являло собой божественное умиротворение, подобие улыбки озаряло его обросшую  щетиной физиономию. А если прислушаться, можно было услышать приглушенное урчание, издалека напоминающее мурлыканье большой дикой кошки – вероятно, это была его душевная песня. Но стоило появиться человеку, Аким замыкался и делался недоступным каменным идолом.   
Пьяница Серёга, нескладный, никчёмный человек, нелюбимый ни людьми, ни лошадьми и тем же плативший им всем, жил так – день прошёл, и ладно.  Основной задачей его было стремление поскорее найти спиртное. И это иногда создавало конфликтную ситуацию между ним и третьим жителем «конюховки», жеребёнком Рыжиком.
Прошло около трёх месяцев, Рыжик подрастал, крепчал и начинал уже кое-что понимать. В отношениях с Акимом всё было ясно, их любовь друг к другу росла с каждым прожитым днём.  А вот с Серёгой дружбы у Рыжика не получалось. Мало того, что от конюха постоянно пахло перегаром, к чему жеребёнок никак привыкнуть не мог, Серёга ещё постоянно не выпускал изо рта самокрутку, и когда он дежурил, в «конюховке»  стоял едкий махорочный дым, как говорится – столбом. Жеребёнок чихал, выскакивал во двор, благо, что дверь открывалась свободно. А Серёга злорадно смеялся, приговаривая:
- Чё, антилигент, не нравица, вали на конюшню, обоим вам там место, вместе с твоим хозяином, - но побаиваясь Акима, он всё же Рыжика, немного покуражившись, загонял на место.
Подрастая, Рыжик стал замечать, что в «конюховке» иногда, вдруг, появлялись какие-то мешки, чем-то наполненные. Чем? Он своим жеребячьим умом сообразить не мог. Затем эти мешки Серёга грузил на телегу и куда-то увозил. Вернувшись, назад он заносил авоську с несколькими бутылками, наполненными беловатой жидкостью, напоминающую молоко. Садился за стол, открывал одну из бутылок и начинал стаканами поглощать эту жидкость. Вокруг распространялся отвратительный запах, как от бутылок, так и от Серёги. Через некоторое время конюх пытался встать из-за стола, но как обычно сделать этого не мог и, завалившись на бок, начинал храпеть.
Однажды, когда Серёга в очередной раз занёс наполненный мешок, а сам куда-то вышел, любознательность Рыжика достигла верхнего предела и он, подойдя к лежащему на лежанке мешку,  прокусил его своими острыми зубами. В мешке оказался  комбикорм. Смесь эта показалась ему довольно вкусной  и жеребёнок, прорвав довольно большую дырку в мешке, начал поедать его содержимое, но услышав шаги Серёги, лёг на своё место. А нужно сказать, что в «конюховке»  электрического света не было, и основным освещением являлись отблески огня из железной печки. Ничего не подозревающий Серёга, схватил мешок и поднял его, всё содержимое, через проеденную дырку, немедленно оказалось на полу.
- Ах, мать, пере мать, - захлебнулся в страшной злобе он, - это какая же тварь порвала мешок?
Но так как, притихший жеребёнок, не подавал никаких признаков жизни, словно сообразив, что ему сейчас нужно прикинуться спящим, не совсем трезвый Серёга, решил, что он где-то зацепился за гвоздь.  Долго в темноте собирал в новый мешок рассыпавшийся комбикорм, постоянно сопровождая свою деятельность матом. Затем взвалив на плечо мешок куда-то вышел. Рыжик услышал скрип тележных колёс удаляющихся от конного двора.
Вернулся Серёга к утру, когда уже занималась заря. В руке у него, как всегда была авоська с бутылками. Он уже было расположился за столом, чтобы похмелиться, но послышавшиеся снаружи шаги не дали ему сделать задуманное. Конюх вскочил и быстро спрятал авоську с бутылками в ближайший висящий на штыре хомут.
Дверь заскрипела, и на пороге появился Аким.
- У, дьявол угрюмый, - заворчал Серёга, - я то думал бригадир идёт, а это тебя черти принесли.
Ничего не ответив, Аким уселся на лавку к печке. Облегчённо вздохнув, Серёга потянулся к хомуту за авоськой, но за дверью опять послышались тяжёлые шаги и в избушку зашел бригадир Михаил Алексеевич. Так как на улице уже рассвело,  пробившийся через единственное окно свет, высветил остатки рассыпанного комбикорма:
- А что это у вас здесь за мельница, откуда комбикорм? – Строго спросил бригадир.
Аким угрюмо молчал, Серёга, заморгав красными глазами, залопотал:
- Дык ет, Лексеич, я тута хотел жеребца Битюка подкормить, ды вот малость рассыпал.
- Не бреши! – Нахмурился бригадир. - Где же тогда этот мешок с остатками комбикорма? Не ночью же ты его кормил, ты днём – то путём ничего не делаешь. – Поглядев на молчащего Акима, - бригадир повернулся к жеребёнку. – Ну, что Рыжик, изо всех, видимо, здесь проживающих, ты самый умный. Может быть, ты мне скажешь, что тут было.
Что нашло, в этот момент, на Рыжика? Трудно сказать, то ли он каким-то образом хотел избавиться от ненавистной авоськи, а может, хотел отомстить Серёге за все те неудобства, которыми тот угнетал Рыжика.  Но он, вдруг, подошёл к висящему на стене хомуту и выдернул зубами из него авоську. Бутылки с грохотом свалились на пол и разбились, «конюховка» наполнилась отвратительным самогонным смрадом.
- Так вот значить, что здесь происходит, воруешь комбикорм на ферме, сволочь, и обмениваешь его на самогон. Ни как всё не можешь свою поганую глотку залить до отказа. То-то мне Василий Афонасьевич жаловался, что мешки по ночам с фермы пропадают.
- Лексеич прости, больше ни когда не буду, только председателю не говори, - упал на колени Серёга, - они меня и так за человека не считают.
- А ты сам-то себя человеком чувствуешь или нет? Встань с колен, мразь, ты вон даже жеребёнку своими выходками надоел. Что толку председателю на тебя доносить, все равно ни хрена тебе не будет. Но знай, ещё раз попадёшься, я сразу напишу заявление в милицию. – И громко хлопнув дверью, бригадир пошёл запрягать коня.
Угрюмый Аким поднялся с лавки, презрительно плюнул в сторону напарника и тоже пошёл, кормить лошадей.
                ***
Вот так неожиданно Рыжик стал главным героем в разоблачении неприглядных дел нелюбимого  им сожителя .
После этого случая, отношение окружающих его людей, изменилось и приблизило это животное к разуму человеческому, хотя бы и с невысоким уровнем интеллекта.
Аким твёрдо уверовал  своим, не очень богатым, умом, что сознание Рыжика довольно близко расположено к их с Серёгой сознанию, и к его любви к этому жеребёнку прибавилось убеждение, что тот находится на одном уровне умственного развития с ними. Поэтому в присутствии Рыжика,  он стал теперь более осторожен в своих действиях и словах. Всё допускаемое, по мелочи, неприличное отмёл. И потребовал от Серёги исключит грубые слова в присутствии своего друга, и что самое обидное, заставил своего напарника курить на улице.
Серёга не мог поставить разум жеребёнка на один уровень со своим, он просто не мог до этого додуматься. Но мешки с комбикормом в «конюховку» таскать перестал и некоторое время, после разоблачения, ходил трезвый, либо чуть-чуть навеселе. Матюгнувшись, с опаской оглядывался на Рыжика, словно боялся, что тот всё расскажет Акиму. В душе же он ненавидел это животное и мечтал, как - ни будь, поскорее от него избавиться.
Бригадир Михаил Алексеевич, приходил в «конюховку», садился на лавку, доставал маленький кусочек сахара и, протягивая его на вытянутой руке, подзывал Рыжика:
- Ну, иди ко мне, милок, поговорим, больше-то здесь разговаривать не с кем, - и Рыжик, который, как мы помним, делил всех людей по их характеру и отношениям к нему, начал понимать, что этот человек, как и Аким, относиться к определению – Добрый. Он подходил к бригадиру, брал губами осторожно кусочек сахару и, похрустывая им, довольно махал хвостом. Бригадир гладил его по спине, холке, по высоко поднятой голове, и что-то несколько минут говорил – приятное, ласковое. И постепенно Рыжик начал понимать, что люди, всё-таки, не щебечут, как птицы, а разговаривают, как этот большой добрый человек.
Но однажды бригадир, зайдя к конюхам, обратился к Акиму:
- Ну, что Аким, я понимаю твою любовь к Рыжику, но ему уже скоро полгода будет, смотри он какой большой, четвертую часть вашей избушки занимает. Да вот и Серёга мне всё время жалуется, места ему мало. Надо жеребёнка переводить в конюшню к остальным жеребятам.
- Сам знаю, мне этот иуда тоже надоел своими жалобами. Боюсь я, обижать его там наши толстяки будут. Пусть побудет ещё дней десять, уберу.
                ***
Но вот в один из этих дней – скорее ночей, произошёл опять не ординарный случай, героем которого снова стал Рыжик, пусть может и не с главной, но достаточно значительной ролью.
Аким Бычков, занятый повседневной работой и воспитанием жеребёнка, совсем забыл о конфликте с Петькой «Прокурором», да, в общем – то, ему эта память была ни к чему. Но не таков был «Прокурор», он ещё ни разу, в своей поганой жизни, не забыл нанесённые ему обиды.
Была уже вторая половина октября месяца, на улице выпал первый колючий снежок.  Так случилось, что в эту ночь, остались дежурить оба конюха. Серёга, как всегда под хмельком, завалился спать с вечера. Аким, растопив печку берёзовыми дровами, сходил во двор и принёс охапку поленьев в запас, на ночь. Посмотрев на разгорающееся пламя, он, закрыв дверку топки, тоже завалился на лежак. Через некоторое время «конюховка» наполнилась громким храпом, оба конюха спали беспробудным сном. В своём углу дремал и Рыжик, но в отличие от своих сожителей, сон его был лёгким, каждый незнакомый шорох воспринимался его слуховым аппаратом и отражался на тревожно подрагивающих ушах.
Вдруг он открыл глаза и настороженно поднял вверх уши – на улице послышались крадущиеся шаги. Эти шаги до ужаса показались знакомыми Рыжику. Он где – то их слышал, так мог ходить только Враг. У всех животных, несмотря на вмешательство человека в их жизнь, сохранился веками выработанный  инстинкт самосохранения. Стоит им только раз услышать шаги, враждебно настроенных особей, и они эти звуки запоминают на всю жизнь.
   Да это были шаги Врага, запомнившиеся с первой встречи, когда он стоял вместе с матерью в станке. Рыжик поднялся на ноги и начал внимательно прислушиваться. Вот захрустел снежок у окна сторожки, чья – то тень закрыла звёздное небо. Постояв у окна, кто-то перелез через жерди забора и медленно направился к двери. Двери «конюховки» изнутри не запирались, ведь дежурные конюхи одновременно являлись сторожами на конном дворе. А какие сторожа охраняют порученное им имущество, закрывшись на засов в тёплой сторожке?
 Что делать? Вот уже до двери остаётся несколько шагов, Рыжик быстро подошёл к Акиму, и крепко вцепившись зубами в его фуфайку, дёрнул спящего Друга.
- Ты чо, с ума спятил, - вылупил глаза Аким, быстро подымаясь на ноги. За стеной скрип снега прекратился, видимо крадущийся услышал шум в избушке. Аким присел на лежанку, недоумённо уставившись на жеребёнка, но, вдруг, почти у самой двери снова заскрипел снег.
«Кто это может быть?- Промелькнуло в сознание Бычкова, и тут видимо тоже, инстинкт самосохранения Акима сработал, - возможно «Прокурор», говорил же дядя Вася – бригадир, что он будет мстить.
 Аким быстро вскочил на ноги, схватил первый попавшийся под руку хомут и встал за косяк двери. Дверь открывалась наружу, и спрятаться за ней было невозможно. Вот она осторожно заскрипела, в отблесках печного огня, в проёме показалась голова. Аким поднял хомут и хотел одеть его на эту голову, но поторопился, она, голова эта, быстро отдёрнулась назад,  хомут,   пролетев мимо, исчез в темноте. Страшный удар ногой в живот, отбросил Акима к печке, он запнулся за  берёзовые поленья, и упал навзничь на пол.
Петька «Прокурор», а это оказался именно он, бросился сверху на Акима, придавив его грудь ногой и левой рукой, правой полез за голенище сапога.
Рыжик всё это время, дрожа всем телом, переступая с ноги на ногу, не решался, что либо, сделать. Да и, что он мог. Он видел, как его друг и хозяин упал на пол, видел, как Злой сел на него верхом, жеребёнок хотел выскочить на улицу, но сцепившиеся в схватке люди барахтались у него на пути. Затем он увидел, как Злой потянулся к своей ноге и в отблесках пламени, в поднятой руке, засветился кусок блестящего металла, в мерцающем красном пламени эта картина была ужасна. Рыжик рванулся и, перепрыгнув через дерущихся, выскочил в дверь. Но прыгая, жеребёнок, взбрыкнув, сам того не желая, нанёс задними ногами сокрушительный удар в голову Врага.
Петька, вскрикнув, повалился набок, нож выпал из рук.  Опрокинув «Прокурора», разбрасывая ногами поленья, Аким, быстро вскочив с пола, выдернул из стены металлический штырь, всё это он проделывал молча, тяжело дыша. «Прокурор» извергая немыслимые маты, схватил с пола нож и тоже быстро вскочил, но замахнуться не успел, металлический штырь, высоко поднятый Акимом, со всей силы, на какую только мог быть способен Аким, опустился ему на правое плечо, рука обвисла плетью, нож выпал и впился концом в деревянный пол.
- А чой-то вы тут делаете, - вытаращив глаза, испуганно спросил, проснувшийся, Серёга.
- В поддавки играем, - тяжело дыша, ответил Аким, туго скручивая Петьку вожжами.
- Ладно, сука, твоя взяла, - зло прошипел «Прокурор», - скажи спасибо этому лошадиному рахиту, а то бы сейчас уже в аду на сковородке жарился.
Связав «Прокурора» Аким хотел подобрать  нож,  но подумав, что на его ручке останутся следы от пальцев, делать этого не стал. Засунув выдернутый из стены штырь, на место, повернулся к Серёге:
- Ты присмотри, чтобы эта тварь не развязалась, я пойду,  найду Рыжика, после запрягу коня, и увезу этого подонка в милицию.
Жеребёнка искать долго не пришлось, он стоял за углом и мелко трясся от страха.
- Рыжик, ты настоящий друг, - обнял жеребёнка Аким, и, не удержавшись от нахлынувших чувств, крепко поцеловал его в мокрый нос, - пойдём, запряжем Рыжуху, да этого гада доставим  в его любимое место, - обратился Аким к Рыжику, как к равному. И тот, успокаиваясь, двинулся вслед за хозяином.
А в избушке в это время Петька «Прокурор» обрабатывал Серёгу:
- Слушай, Серёга, развяжи меня!?
- Не, Акимка меня убьёть.
- Акимка не убьёт, ему в тюряге парится не с руки, а вот я тебе, освобожусь, точно голову откручу. Тебе и твоей вороне, а также  всем председательским. Мне ведь много не дадут, ну может года три не больше. Давай развязывай, а я скажу своей бабке Марье, она тебе каждый день будет наливать по кружке самогона.
Что больше убедило Серёгу пойти на подлость: страх перед Петькиными угрозами, или предвкушение ежедневной порции самогона от бабки Марьи, но он быстро развязал «Прокурора».
- А это тебе на закуску к самогону, - прошипел тот, и со всех оставшихся сил, саданул своего спасителя левой рукой. Серёга, вякнув,  как жаба, залетел под лавку.  Петька, перепрыгнув через забор, исчез в ночи.
- А где «Прокурор»? – открыв дверь, спросил Аким.
- Убёг, гад! – шмыгая разбитым носом, простонал Серёга.
- А ты чего валяешься, благодарность получил, - догадываясь обо всём, прорычал Аким, - ну ты и Иуда, переломал бы я тебе рёбра, но рук марать не хочется, - и, хлопнув дверью, Аким пошёл распрягать Рыжуху.
                ***
Утром пришёл бригадир полеводства Михаил Алексеевич. Забрезживший рассвет, добравшись до окна сторожки, высветил последствия, произошедшего ночью события: по полу были разбросаны берёзовые поленья, на плохо оструганных плахах засохли пятна крови, видимо Рыжик, ударив «Прокурора» ногой, рассёк ему лицо или голову. На лежанке сидел Серёга и хлюпал разбитым носом, вокруг глаз расползлись фиолетовые синяки.  У прогоревшей печки, торчал, впившийся в пол нож – «финка».  Аким сидел у входа в «конюховку», на чурбаке держа в руках, выброшенный ночью, хомут, и угрюмо смотрел себе под ноги.
- Вы, что подрались, что ли? – растерянно осматривая поле боя, воскликнул бригадир. - Совсем спятили!
- Ды, нет, - загундосил плаксиво Серёга, - ет нас Петька «Прокурор» отделал. Вона Акимку чуть не прирезал и мне морду начистил.
- А вы, что же, двое не могли с ним справиться?
- Справились, - зло, плюнув под ноги, поднялся Аким, - да вот ета тварь его развязала.  Послушай бригадир, убери этого поскудника  от меня, а ни то, я его, когда, ни будь, придушу, как бешеного пса.
- Ладно, после разберёмся, а сейчас садитесь, пишите заявления на имя начальника милиции и объяснительные.
- Я не хочу с «Прокурором» связываться, вон пусть этот, поганец, Серёга пишет. Да я и писать – то не умею.
- А я так пряма писарь, с тобой одну школу заканчивали, - загнусавил тот, - дык и я не хочу Петьке на перо попасть.
- Ладно, архаровцы, я сам напишу, а вы подпишите. Вас он перебьёт, не жалко, двумя дураками  в деревне меньше будет, а вот если он конный двор следующий раз спалит вместе с конями, колхозу крышка придёт. – Михаил Алексеевич написал бумагу, конюхи поставили на ней какие-то каракули.
Ближе к обеду приехали два милиционера и следователь.  Допросили Акима и Серёгу, составили протоколы, забрали «финку»…
…Петьку «Прокурора» взяли в больнице посёлка Лесозаводской, который находился в пяти километрах от села Орловки, где и происходят все описываемые выше события. У Петьки была сломана правая ключица, от удара металлическим штырём, и рассечен копытом Рыжика лоб.
В описываемые времена, следствие надолго не затягивалось, не бегали адвокаты, в поисках  алиби, пытаясь во чтобы, то не стало, оправдать виновного, тем более рецидивиста.  Поэтому суд состоялся уже через три недели, после задержания виновного. Перед зачтением приговора Петьке предложили произнести речь в свою защиту.  Но он на скамье подсудимых находился не первый раз, а уже четвёртый, и усвоил, что вся эта болтовня ни к чему.  Толку, от неё никакого нет, поэтому от пламенной речи отказался, но отыскав злобным взглядом Акима, находящегося здесь, в качестве главного свидетеля, выдал:
- А ты Акимка, жди, выйду, я с тобой рассчитаюсь, и тварь эту рыжую прирежу!
В связи с тем, что особого урона Петька не нанёс, а от ножа наотрез отказался, сказав, что он его поднял у «конюховки», «Прокурор» в очередной раз был приговорён только к двум годам лишения свободы.
Акиму на общем колхозном собрании была объявлена благодарность и принято решение: для большей надёжности по охране лошадей,  выдать ему дробовик - старое ружьё, которое давно валялось на складе, но для стрельбы по наглым воронам, было ещё пригодно. Серёгу в расчёт никто не брал, все знали его трусость.
                5    
                ***
После этого случая, не во что не верующий Аким, окончательно уверовал, что этих лошадей: Соловуху, Рыжуху и Рыжика ему послал Господь. Кто такой Господь? – Аким своим недалёким умом никак додуматься не мог, да и не стремился к этому, но представлял, что это какое-то всемогущее божество, которое лучше не гневить, и старался этого не делать.
Рыжика он продержал в «конюховке» ещё месяц, но жеребёнок настолько подрос, что приходившие за лошадьми колхозники начали ворчать:
- Ты, Акимка ещё бы жеребца Битюка завел сюда, совсем бы уж конюшня была. Нам скоро места здесь не будет. И чего это бригадир смотрит на всё сквозь пальцы.
Но бригадир так не смотрел, и в один из дней, когда Аким отсутствовал, они вместе с Серёгой, отправили Рыжика в общий загон. В загоне находилось ещё голов двадцать жеребят, приблизительно одного возраста. Жеребчики и кобылки пока содержались вместе.
Они-то жили в одном табуне почти со своего рождения, и давно привыкли друг к другу, а тут, вдруг, появился приличного роста недоросль, высокий на ногах, с длинной, красиво выгнутой шеей и аккуратной точёной головой.   Совсем не похожий на них: коротконогих, толстоватых, с широкими черепами «битючков». Естественно приём Рыжика в их общество оказался не  благоприятным. Каждый из жеребчиков старался толкнуть его своей тяжеловесной головой, либо слегка лягнуть толстой ногой с широким копытом. Особенно старался один из них, по кличке Валет, он был выше и шире других,  чувствовал себя вожаком среди этого стада, и видимо в скором времени должен был заменить стареющего жеребца-производителя Битюка. Его, конечно, бесило то, что неожиданно нашелся соперник такого же роста, как и он, не совсем обычного обличия, уродливого – как считал Валет, но кобылки, находящиеся в табуне, сверлили его восхищённым взглядом, и это особенно не нравилось ему – «хозяину» этого табуна.  Валет  всячески  старался навредить Рыжику.  Пытался отбить его от кормушки.  Вытолкнуть из тёплого сарая под падающие с неба снежные хлопья.  Или наоборот прижать в углу, и давить своим, не по возрасту тяжёлым,  весом.
Но Рыжик недолго терпел такое хамство, он был лёгок на ногах, отлично владел своим точёным телом, сначала он только ловко изворачивался от наносимых ему тумаков, но осознав, что стремительней своих соплеменников, ловко увернувшись от удара, наносил ответный, хлёсткий и довольно болезненный. Постепенно, почувствовав превосходство пришельца, жеребчики-битюки  приняли его в свой табун. Но не таков был Валет, он был родной сын жеребца Битука, и от него перенял характер вожака-собственника.  Масла в огонь, их неприязни, добавила привязанность Рыжика к серой, в яблоках, кобылке. Она хоть и была тоже дочерью Битюка, но отличалась некоторой стройностью и тонкостью своего телосложения, бывают же «выродки»  у разных видов животных, вот она и являлась одним из индивидов такого плана.
Рыжик всегда старался незаметно оказаться рядом с ней, как бы невзначай касался своими тонкими губами её шеи, головы, носа. Если они оказывались рядом во время поедания кормов, он старался своим носом подтолкнуть ей лучшее зелёное сено, либо овсяные зёрна. И она отвечала ему тем же, оказывая, на первый взгляд, не заметные, мелкие знаки внимания.
И надо же было такому случиться, жеребчик Валет, то же в качестве фаворитки, выбрал для своего будущего окружения, именно эту серую кобылку. Из любви к ней и к Рыжику, назовём её, эту серую лошадиную красотку – Зорька.  Заметив, как Зорька и Рыжик, сблизившись, обмениваются любезностями, Валет грубо втискивался между ними, при этом, стараясь отбросить лёгкого по сравнению с ним Рыжика подальше.  Поворачивался задом, пытаясь ударить соперника копытом в голову. Быстрый Рыжик отскакивал, не понеся урона и, развернувшись, сам наносил удар копытом по коротким толстым ногам Валета. Тогда тот в бешенстве развернувшись, всем телом наваливался на обидчика и запускал крепкие зубы в подвернувшиеся части тела. Разгоралась битва не на шутку, иногда до крови. На шум приходил Аким, разгонял дерущихся жеребят, и сочувственно глядя на Рыжика, гудел:
- Ничего милый, терпи, тебе полезно, учись выходить победителем, жизнь тяжёлая штука, - по простате душевной, он надеялся на то, что красота этого молодого жеребчика, всё-таки поразит души руководителей, и они согласятся оставить Рыжика жеребцом – производителем.
Рыжик словно понимая желания своего друга Акима, всё яростнее защищал свою честь и право быть любимым серой кобылкой Зорькой.  Между соперниками должна была состояться решительная битва, за право называться фаворитом, в табуне молодняка, этого колхозного конного двора. И она состоялась.  Но позже.
Прошло несколько месяцев, за которые никаких изменений не происходило, Рыжик всё так же любил серую кобылку, пока любовью платонической. Всё так же отбивался от нападок своего соперника Валета, но оказать должного сопротивления он не мог, так как в табуне было тесновато и не хватало места для совершения боевого маневра. А для Валета, наоборот, такое положение было выгодно, имея значительный вес, ему было легче в тесноте зажимать противника в углы, наваливаясь на него всем телом и используя при этом острые зубы, на крепких челюстях.
                ***
Но вот настало то время, когда для правильного пополнения колхозных табунов, нужно было молодых жеребчиков и кобылок разделить, чтобы в дальнейшем избрать для этих уже созревших кобылиц, лучшего жеребца-производителя, для продолжения рода лошадиного.
Загон, в котором разместили жеребчиков, был достаточно обширен, для того, чтобы находящиеся в нём молодые особи гуляли спокойно, не задевая друг друга. И первую неделю Рыжик и Валет, словно не замечая один другого, спокойно сосуществовали в нём.  Но вот однажды из соседнего загона, разделённого стенкой из горбыля, раздалось призывное ржание серой кобылицы Зорьки, Рыжик, рванувшись к перегородке, тоже в ответ радостно заржал, и, чувствуя дыхание любимой за стенкой, замер…
И вдруг страшный удар пригвоздил его к этой не отёсанной, шершавой стене, Рыжик, не удержавшись, свалился с ног. С трудом повернув ушибленную голову, он увидел, как его соперник, оскалив в бешенстве пасть, разогнавшись, снова несётся на него. Рыжик, собрав все силы, быстро отскочил в сторону, Валет по инерции, со всего своего не малого веса, грохнулся в забор головой. На этом можно было бы поставить точку в данной развернувшейся битве, после такого удара лошадь любой другой породы больше бы уже не встала, но не таков был жеребчик тяжеловоз. Через минуту, тряхнув ушибленной головой, он снова, оскалив зубы, летел на своего соперника. И тут Рыжик понял, что это их последний бой, Валет не отступится, пока не забьёт его на смерть или пока не покалечит. 
Места для маневра здесь было достаточно, и Рыжик решил показать всё, на что был способен. За время, проведённое в загоне с жеребятами, он хорошо научился вовремя отскакивать от различного рода ударов, толчков и укусов.   Отскочив в сторону от летевшего на него Валета, он не стал убегать, а повернувшись задом, со всего маха ударил задним копытом в голову,  навстречу летящему на него врагу.  Раздался громкий треск, и Валет, перевернувшись в воздухе, ударился спиной об землю. С трудом поднявшись, он опять устремился на своего противника, но Рыжик уже определил тактику происходящего боя в свою пользу. Используя неповоротливость Валета, он постоянно оказывался сбоку от него и наносил  длинными задними ногами, с жёсткими копытами, по голове, по ногам и рёбрам хлёсткие удары. Чем больше зверел Валет, тем больше и больнее получал затрещины.  Измотавшийся и избитый соперник Рыжика, в конце - концов, получив очередной удар в челюсть, почти бездыханный, грохнулся на землю.
Наблюдавшие, за этой жестокой схваткой,  Аким и Серёга не мешали жеребцам выяснять – кто тут хозяин. Серёга, схватив валявшийся под ногами хлыст, хотел метнуться к жеребчикам, но Аким, поймав его за рубаху, придержал этот порыв:
- Не лезь, роно или поздно это должно было случиться.
- Ладно, хрен с тобой, посмотрим, чо ты завтра бригадиру сбрехнёшь.
После того, как Валет грохнулся об землю, Серёга, чуть не плача, запричитал:
- Ну вот, чёрт угрюмый , таперя нас с работы того…  Угробил твой выродок будущего жеребца-производителя.
Но утра ждать не пришлось, Михаил Алексеевич, неожиданно появившийся в этот самый момент, глядя на лежащего Валета, тревожно спросил:
- Что с ним произошло?
Аким, нахмурившись, отвернулся, зато Серёга со слезой в голосе, заголосил:
- Лексеич, я говорил, чо ету тварь нада сдать на мясокомбинат, убил ведь он Валета.
- Как убил?  Это же будущий производитель. Да вы знаете, что будет? Нас председатель всех выгонит с работы. Серёга беги за ветеринаром. А ты, чертяка угрюмый, своего выродка девай куда хошь, что бы он мне больше на глаза не попадался. Если Валета покалечил, я сам твоего рыжего беса отвезу на мясокомбинат.
                5
                ***
Пришедший ветфельдшер Семён Терентьевич, напялив серьёзную мину на своё, не всегда трезвое, лицо, долго ходил вокруг лежащего Валета, подымал его голову, заглядывал в глаза, ощупывал ноги и рёбра. Затем, взявшись за собственную спину, с трудом выпрямившись, подняв вверх дрожащий палец, поставил диагноз:
- Ни хрена с ним не будет, такие кости только трактором можно переломать, но мясо ваш Рыжик в отбивную котлету Валету превратил, так что недельки три он будет с болью вспоминать произошедшее.
Все присутствующие облегчённо вздохнули. Аким, злорадно взглянув на лежащего Валета, подошёл к Рыжику, погладил его по носу и удовлетворённо шепнул:
- А ты Рыжий, молодец, настоящий породистый жеребец!
- А ты Акимка, не радуйся, - каким-то образом услышал слова конюха, казалось  напрочь глухой,  ветеринар, - скоро я твоего Рыжика кастрирую, ждать осталось не долго.  Идите, помогите поднять Валета, надо его в отдельный станок завести. 
Стонущего жеребчика подняли, всей бригадой, на ноги и повели в станок, когда проходили мимо Рыжика, тот победоносно подняв красивую голову, заржал. В станке, куда был доставлен Валет, ветеринар, вытащив из сумки шприц, сделал жеребчику укол и, повернувшись к Акиму, спросил:
- Самогон есть?
- У меня нет, - ответил тот, - а зачем, я не пью.
- Зато я пью, - оскалился Семён Терентьевич, - с тебя магарыч, мне теперь придётся две недели каждый день, по три раза приходить к вам, ставить уколы.
- У меня есть, - поглядывая с опаской на бригадира, сообщил Серёга.
- Ладно, доставай, - обрадованный благополучным исходом лошадиной битвы, согласно кивнул Михаил Алексеевич.
Все, кроме Акима, выпили по стакану мутного самогона. Закусили, лежащим на столе,  хлебом, и двинулись по своим делам. Уходя, бригадир ещё раз наказал Акиму:
-Я не шучу, ты Аким, давай-ка отгороди, для своего породистого, отдельный загон и поскорее. То, же мне, боец вымахал, беда с вами, да и только!
                ***
На другой день Аким запряг Рыжуху в дроги, поехал в лес. Нарубил осиновых жердей и соорудил, как раз против окна «конюховки», добротный загон. Затем повторив свой визит в сторону леса, привёз мелкого берёзового кругляка, и смастерил в этом загоне прочный навес и кормушку на несколько лошадей. На третий день, пришедший на конный двор бригадир, обнаружил загон и в загоне лошадиное семейство: старую Соловуху, Рыжуху, мерина Каштана и жеребчика Рыжика.
- Это, что за единоличный раздел? – Обратился он к стоящему в стороне Акиму.
- Почему единоличный, общественный. Каждый должен жить с милыми его сердцу сожителями, - уверенно ответил конюх.
- Ты Аким, как малое дитя, - удивлённый таким выводом, не нашёл более подходящих слов бригадир, - жеребчик – то скоро превратится в жеребца, что ж ты его с матерью поселил.
- Вот когда превратится, я ему сделаю отдельный станок, а пока пусть живут вместе.
И жизнь продолжала, плавно без каких – то  особых перемен, протекать мимо конюшен и «конюховки» данного конного двора.
Прошел ещё год, и вот наступило то благодатное время, с которого началось это лошадиное повествование – весна.
Всё в природе устремилось к жизни, к воле, любви. Всякая животина: зверушка, птаха, насекомое стремятся скорее выбежать, вылететь, выползти из своего укрытия, в поисках этих самых любви и воли.
Рыжик, который стал  настоящим жеребцом, стройным  красавцем с лебединой шеей и точёной головой,  уже с полгода находился в отдельном загоне, отгороженном Акимом рядом с материнским.  Это было сделано за тем, чтобы избежать   близкородственного  спаривания, лошади, как бы они не были умны, всё -  таки относятся к классу животных, хотя туда же можно отнести и некоторых людских особей.
Напротив, через двор, находился загон молодых кобылиц, где в общем табуне резвилась серая кобылица  Зорька. Они не забыли друг друга, часто подходили каждый к своему забору и, встретившись взглядами, издавали любовные ржания, но преодолеть прочный забор у них не было возможности.
И вот, когда наступала эта благодатная пора благоухания природы и любви, эти хитрые люди, для собственной выгоды, пренебрегая притягательными узами и привязанностями отдельных особей, производили спаривание кобылиц с избранным только ими жеребцом производителем. И тут уж люби – не люби, а другого выхода не было, да и природа требовала своего.
Однажды Рыжик увидел, как, Равнодушный, т. е. Серёга выпускает табун молодых кобылиц на волю – за ворота конного двора. И не успели они скрыться в ближайшей рощице, как нелюбимый конюх, крепко держа за узду, повёл в том направлении жеребца Битюка.  Как видно люди пока Валету не доверяли, хотя после битвы он выправился и выглядел довольно внушительно, не хуже Битюка.
Сердце Рыжика учащённо заколотилось, ведь в том табуне, отпущенных на свободу кобылиц, находилась его любимая серая в яблоках кобыла Зорька. Он начал метаться по загону, несколько раз, налегая на жерди, пытался  их поломать, но они были достаточно крепки. И тогда в красивой, точёной голове жеребца всплыла, видимо переданная ему  отцовским инстинктом, неудержимая выходка. Он разбежался по кругу вдоль забора и, вдруг, изменив резко направление, маханул через этот забор, как когда-то также поступил его отец - породистый жеребец с конезавода.
- А ты куда, сволочь? - Закричал возвращающийся назад Серёга, - вот неудержимый  гад. Пойду,  позову Акимку, пусть он сам отлавливает этого выродка.
Предупреждённый Аким, сделав вид, что торопится вслед за Рыжиком, зашел в конюшню, завалился на солому и задремал.
«Пусть жеребчик потешится, от кобылы не убудет» -  имея в виду серую кобылицу, подумал засыпающий Аким.
                ***
           Рыжик летел, как говорится, «не чувствуя под собой ног» и не по тому, что к  нему  в голову закралась какая-то мысль о ревности, нет. Он просто, почувствовав свободу, понял, что сейчас состоится долгожданная встреча с любимой серой кобылой. Но проскочив лесок и выбежав на поляну, Рыжик увидел, как человек, пропахший лекарственными веществами,  / это конечно был колхозный ветеринар/, подводит за уздечку жеребца Битюка к его любимой Зорьке. / Оплодотворение кобылиц  туповатым конюхам не доверяли. Во первых они не внимательно относились к этому процессу, во вторых не умели писать, а нужно было всё заносить в особый журнал. Лошади в то время имели огромную ценность в колхозах. /
  Битюк расширил ноздри и тяжело засопел, в предчувствии  обладания одной из наложниц его обширного гарема. Рыжик, стремительно метнувшись между жеребцом и кобылицей, оттолкнул её в сторону и грудью,  отбросив ветеринара, ударил в голову Битюка. Ошалев от такой наглости, пожилой жеребец несколько секунд стоял вытаращив на обидчика глаза, затем злобно заржав и оскалив крепкие ещё зубы, взвился на дыбы и, выставив огромные копыта, стал опускаться на Рыжика.  Испуганный ветеринар, Семен Терентьевич, сбитый молодым жеребцом, запутавшись в траве, ползал под деревом, увидев, как огромный тяжеловоз опускается на миниатюрного скакуна, закрыл глаза:
- Всё, конец, отбегался рыжий подкидыш!
Но шустрый Рыжик, стремительно выскочил  из-под опускающихся на его спину тяжелых копыт. Битюк, пронизав пустоту, грохнул копытами об землю, по щиколотку утонув в ней.  Получив  ответный удар копытами в грудь, он окончательно озверел. Тут-то Рыжик почувствовал, что опытный Битюк нечета молодому Валету. Он понял, что больше не сможет нанести удар своему противнику, потому, что тот как ураган стал взлетать на дыбы и стремительно обрушиваться на противника, нещадно кусая его крепкими зубами. И поняв это Рыжик, решил измотать своего соперника. Он ловко отворачивался от ударов и укусов, но на большое расстояние не уходил, не давая тем самым остановиться и передохнуть Битюку в яростной атаке. Борьба продолжалась ещё минут пятнадцать, и молодость  победила, пожилой жеребец начал уставать: тяжело задышал, покрылся потом, его прыжки становились всё медленнее и ниже, с губ срывались клочки пены. Наконец он, опустив голову, остановился, Рыжик, так больше ни разу не ударивший своего соперника, развернулся и пошёл к своей любимой серой в яблоках кобылице.
                6
                ***
Кобылицы, перепуганные борьбой жеребцов, сбились в плотный табун на краю поляны, и лишь Зорька, стояла в нескольких шагах от поля боя, наблюдая за исходом сражения и любуясь необыкновенной ловкостью Рыжика, не выдавала своего волнения, видимо была твёрдо уверенная в его победе. Когда он, измотав Битюка, двинулся к ней, Зорька, сделав шаг навстречу, ласково потёрлась головой о его голову и лизнула победителя в нос. Он в ответ на это положил свою голову ей на холку, словно хотел обнять свою любимую…
И так, касаясь, друг  друга, они стали удалятся от табуна в лес, никто из лошадей не последовал за ними, и лишь опомнившийся, наконец, ветеринар, замахав руками, заорал:
- Куда, вернитесь назад, - забыв, что это лошади, а не люди, кричал он. « Сейчас этот скакун испортит лошадку» -  Видимо, Семён Терентьевич твёрдо запомнил наказ председателя, не подпускать этого «выродка» к кобылицам.
Но Рыжик и Зорька не только не понимали его, они просто ничего не слышали и, кроме друг друга, никого не замечали. Вдруг молодая кобылица, зашла вперёд  и, развернувшись к жеребцу, прижалась своим телом к его груди. Он почувствовал, как мелкая приятная дрожь постепенно от неё переходит к нему, в его тело и, неожиданно возникшее,  желание овладевает его сознанием и мускулатурой. Зорька, лизнув его в нос, развернулась и замерла…
…Через несколько минут наполненный восторгом, счастливый Рыжик, поглаживая своим носом холку, шею и спину серой кобылицы, готов был сражаться с тремя жеребцами Битюками, и даже погибнуть, если это потребуется для спасения своей любимой…
Потерявшись в пространстве и времени, они брели по лесу, всё дальше и дальше удаляясь от своего конного двора. Рыжик шёл впереди, отыскивая самую лучшую траву, какая могла расти в лесу, и тихим ржанием приглашал Зорьку отведать этой волшебной травы. Постепенно начало смеркаться, но счастливые лошади этого не замечали.
                ***
Задремавший в конюшне на соломе Аким, проснулся от громких вскриков:  «Что-то там Семён Терентьевич кричит» - окончательно освобождаясь ото сна, догадался конюх. Выйдя из конюшни в загон, Аким увидел ветеринара, размахивающего руками и заикающегося от волнения:
- Акимка, ты где? – Увидев Акима, Семён плаксиво загнусавил, - Акимка, наделал делов твой скакун, завтри нас председатель всех с работы выгонит.
- Да, ты толком – то можешь сказать, в чём дело? – Спросил озадаченный нытьём ветеринара Аким.
- В чём дело, а в том, что он дьявол отбил у Битюка серую кобылицу и увёл в лес. Счас, наверна, уже испортил, подлец. Што я теперь скажу председателю.
- Это как же мой жеребчик мог обидеть такого бугая? Штой-то ты, Семён Терентьевич не то несёшь, - обрадованный в душе очередным подвигом своего питомца, засомневался Аким.
- Черт вертлявый, измотал жеребца до упаду, а сам в кусты вместе с Зорькой. Что теперь будет?
- Да ничего, ты поменьше языком трепи. Што ты, как  евнух всполошился, - попытался успокоить ветеринара Аким. И обернувшись в сторону сторожки, крикнул, - Серёга, хватит дрыхнуть, поедем за лошадями.
Оседлав Рыжуху, Аким поехал на поляну собирать лошадей. Кобылицы разбрелись по всей поляне, мирно щипали траву. Между ними, изрыгая злобное ржание, нервно ходил, ещё не успокоившийся, жеребец Битюк. Рыжика и серой кобылицы Зорьки не было. Аким, привстав на стременах, позвал в сторону леса:
- Рыжик, Рыжик, Рыжик, - прислушался, в надежде услышать ответное ржание и не услышал.
- Чё орёшь? – спросил подъехавший Серёга.
- Да вот Рыжик с Зорькой пропали. Надо искать.
- Ничего с ними не случится, нажрутся, и сами придут, - беспечно отмахнулся Серёга.
- Ладно, погнали лошадей в загон. Подождём, может, и придут, - с сомнением согласился Аким.
Загнав лошадей на место, Аким седло с Рыжухи снимать не стал, нервно ходил по двору, заглядывая в ту сторону, откуда должны были появиться потерявшиеся любимцы. Начинало смеркаться, но их не было. Аким зашёл в сторожку, достал из- под лавки дробовик, несколько патронов положил в карман.
- Ты куда, на охоту, чо ли? - Съязвил Серёга.
- На охоту. Готовь сковородку,  мясо жарить будешь, - так же язвительно бросил Аким и, хлопнув дверью сторожки, вышел во двор. Ещё раз посмотрел в сторону леса – никого видно не было.  Закинув ружьё за плечи, он вскочил в седло и двинулся в сторону предполагаемого нахождения лошадей.  Рыжуха, словно догадавшись, куда нужно идти, уверенно шагала в том направлении, Аким доверявший лошадям, как себе, отпустил повод уздечки, давая Рыжухе свободу действий.
                ***
Счастливые Рыжик и Зорька, не замечая ничего вокруг, продолжали медленно углубляться в лес, удаляясь всё дальше и дальше от родного конного двора. Сумерки постепенно начинали сгущаться.
Вдруг, совсем не далёко возник пугающий, леденящий душу вой. Начинаясь с грубых, низких звуков, он, этот вой переходил в металлическое высокое, тоскливое, тягучее завывание. В нём одновременно слышались страдания и угроза. Другой, не менее страшный, возник не далеко в другой стороне, слева.  Как бы отдаваясь эхом, такой же  послышался справа. Затем они объединились в общее завывание, нагоняющее ужас на заплутавших лошадей. 
И здесь, впервые Рыжик испытал настоящий страх, да что там страх – ужас. В сознании всех лошадей, ещё с тех времён, когда они были дикими и свободно блуждали по лесам, сохранился этот вой, как сигнал к близкой беде, к ужасному смертному исходу. Это было завывание голодных волков. Наголодавшись за лютую сибирскую зиму, они, объединившись в крупные стаи, вышли на охоту. Вой стремительно приближался, и вот уже, сквозь кусты, замелькали красно-зелёные хищные глаза убийц. Слева, справа, и уже сзади.
Но инстинкт самосохранения у лошадей вызывает не только страх и временное оцепенение, но и веками выработанную решимость к самозащите. Рыжик больше напугался не за себя, а за свою подругу и, сообразив, что он является сейчас единственным её защитником, решился бороться до конца.
Волки прекрасно знают, что на лошадь бросаться сзади, под задние копыта – самоубийство. Поэтому нападают спереди и сбоку, стараясь, вцепится в горло. Рыжик оттеснил свою подругу к толстому дереву, лишив тем самым врагов возможности нападения на неё сбоку, с той стороны. Сам принял боевую стойку с другой.
Первым на него бросился видимо ещё не совсем опытный волк, он попытался метнуться на спину Рыжика сбоку, ближе к задней ноге и просчитался, жеребец, моментально развернувшись, принял волчью морду на своё копыто, раздался треск ломающихся костей и волк, завизжав как собака, в судорогах начал кататься по траве.
Из лесу прямо на грудь  метнулся другой, более крупный волк, возможно вожак стаи, значения это, для разъярённого жеребца, никакого не имело. Рыжик метнулся в сторону, но почувствовал острую боль в области лопатко и тут же в нос его ударил запах свежей крови. Волк отскочил и приготовился броситься снова, Рыжик понял, что развернуться не успевает, да и приходилось одновременно отбиваться задними копытами от других врагов, и тут он вспомнил Битюка, скорее его приёмы борьбы, и взвился на дыбы. Волк, нацелившись в грудь и в горло коня, вдруг потерял их из виду, и, пролетев по пустому месту, шмякнулся об землю.  В это время на него сверху обрушились крепкие копыта его жертвы. Раздался треск ломающихся позвонков и волк, беспомощно взвизгнув, остался лежать на месте.  Но обстановка начала выходить из-под контроля Рыжика, уже три волка, одновременно, заходили на него со всех сторон, ещё один нападал на Зорьку, она не умело отбивалась.
И в это время, вдруг, вспыхнуло пламя, раздался грохот грома, и ещё один волк, перевернувшись в воздухе, начал беспомощно ползать по траве. Через минуту гром повторился, но оставшиеся в живых волки, огрызаясь, уже скрылись за деревьями.
- Рыжик, - подбежал к жеребцу Аким и начал его гладить, словно не веря, что тот жив.
Рыжик радостно заржал, Зорька, содрогаясь от страха, прижалась головой к плечу конюха.
- Да ты, никак, ранен?! - Почувствовав на руке кровь, воскликнул Аким, зажег спичку, - рассёк тебе волчара плечо, но ничего заживёт. Ладно, пора домой.
И они, сопровождаемые ужасным завыванием потрёпанной, голодной волчьей стаи, опасливо озираясь, двинулись в  деревню. Аким, развернув Рыжуху,  снял с плеча дробовик и ещё раз выстрелил в сторону хищников. Завывания становились всё тише и тише, и через некоторое время затихли совсем, лошади вышли на опушку леса. Запахло родным конным двором. 
 Была глубокая ночь, деревня  спала, в загоне мирно посапывали спящие лошади и лишь из станка обиженного жеребца Битюка, доносился топот копыт, видимо он никак не мог успокоиться, и, нервно перебирал ногами. Да иногда стонала во сне старая кобыла Соловуха, наверное её донимал ревматизм.
 Аким зажёг фонарь, осмотрел рану, нанесённую Рыжику волком. Рассечена была только кожа, /шкура/но кровь скатываясь со всего разреза, собиралась в крупные капли и стекала по ноге на землю. Промыв марганцовкой рану, Аким обильно обсыпал её стрептоцидом, ветеринар оставлял конюхам эти два препарата, на случай мелких ранений лошадей.
- Ничего, до свадьбы заживёт, - прогудел он, попавшийся на язык, каламбур.   Позвал лошадей за собой, и закрыл их с Зорькой в одном загоне, вместе, предварительно насыпав в кормушку овса.
                7
                ***
Утром на конном дворе разразился скандал. Ветеринар Семён Терентьевич, видимо боясь ответственности за то, что не уследил за правильностью  оплодотворения кобылиц, всё рассказал председателю колхоза Цибулевскому. Тот, вскочив в старенький, трофейный «Опель»,  полетел в деревню Орловку.  Центральная контора, где заседал председатель,  находилась в посёлке Лесозаводском.
 Пока он трясся пять километров до села, на конный двор пришел бригадир Михаил Алексеевич, заглянул в загон, который нельзя было никак обойти, проходя в сторожку, и обмер:
- Да это, что за мать твою, - не находил он подходящих слов, - Акимка, ты что, сволочь, совсем осатанел? Ты, что делаешь, зачем соединил Зорьку с Рыжиком.
- Слушай, бригадир, тут такое дело произошло, - опустив тяжёлый взгляд в землю, медленно подбирая слова, загудел Аким, - не мог я их развести по разным загонам, настрадались они сегодня ночью вместе. – И он рассказал обо всём, что произошло с лошадями: и о том, как Рыжик сражался с Битюком , и о том, как после они с Зорькой потерялись, и о том как на них напали волки.
- А как же ты сразу упустил этого своего дьявола из загона?
- Дык он сам выпрыгнул через ограду, а я его не догнал, - соврал конюх, о том, что он гнался за жеребцом.
- Ну, всё, считай, что твоего Рыжика больше нет, ждёт его мясокомбинат. Сегодня ветеринар доложит директору, и конец.
- Слушай Алексеевич, давай я обучу Рыжика под седло или под лёгкие дрожки, и будет он выездным жеребцом. Смотри, какой красавец, отдадим его учётчику либо бригадиру тракторной бригады и пусть ездят на дрожках, из других колхозов завидовать будут.
- Каму он нужен, у всех выездные кони есть. Каждый старается взять себе коня покрепче, чтобы он работать мог, все же себе сено готовят. Разве твой Рыжик потащит сенокосилку или грабли. У него силы не хватит, а если даже потянет, то разобьёт их, он же рысак.
И тут появился председатель колхоза Цибулевский.  Несмотря на свой довольно обширный живот, быстро выскочил из машины, и сразу набросился на бригадира.
- Вы что бездельники, породу лошадиную погубить хотите. Это, что за безобразие, скрещивать рабочих кобылиц с какими-то уродами. Немедленно этого недоделанного отправить на мясокомбинат, - не давая никому открыть рта, кричал председатель.
- Почему это урод? - Наконец вставил слово бригадир. - Вот, как раз наоборот, красавец.
- Да мне уже давно Сергей Пирожков говорил, что Рыжуха урода родила, - не отступал от своего председатель.
- Ну, тогда понятно, откуда ветер дует, - зло сплюнув, прогудел Аким, - да, ты посмотри на него, вон он стоит.
Цебулевский, как шарик подкатился к загону, и замер. Перед ним стоял рыжий красавец с гордо вытянутой шеей, точёной головой, на длинных стройных ногах. Лицо председателя, как маска лицедея, медленно начало меняться. Напускная злость стала размываться, меняясь на жирную довольную рожицу с доброй, милой улыбкой. Но заметив, как на него смотрит Аким, он опять принял устрашающую мину:
- Красив, но в жеребцах он нам не нужен. Скажу ветеринару, чтобы он в этом месяце его кастрировал, а там может, кто ни будь, возьмёт на выезд, не возьмёт, отправите на бойню.
Поговорив ещё с полчаса, обо всём, что касалось полевых работ на отделении, председатель сел в свою развалюху, и уехал в посёлок. Бригадир ушёл. Аким не знал, что ему делать, радоваться или горевать. Радоваться от того, что Рыжик остался в колхозе, горевать от того, что его будут кастрировать. Зашёл в загон, погладил жеребца по холке:
- Ладно, приятель живи, а там видно будет, - успокоился он, и пошёл кормить других лошадей.
                ***
Кастрация, это не просто процесс обрезания семенников у самцов животных, в данном случае у жеребцов. Это особый ритуал, в котором принимают участие не только члены обслуживающего персонала и ветеринар, но и руководящий состав, в лице бригадира, и просто зеваки – колхозники, в данный день свободные от работы.
Бригадир, для того, чтобы в нужный момент дать распоряжение зевакам об оказание необходимой помощи, если это потребуется, но и, кроме того, для общего соблюдения порядка.
Зеваки на всякий случай - а вдруг, действительно понадобится их помощь, но и, конечно, для выражения восхищения умелыми действиями ветеринара Семёна Терентьевича.
Обслуживающий персонал, в данном случае, конюхи Аким и Серёга, были главными ассистентами ветеринара, осуществляющими отлов, повал и удерживание в нужной позе жеребчиков, во время кастрации.
И конечно главное действующее лицо – это ветеринар Семён Терентьевич.  В этот день Семён менялся до не узнаваемости, выпив сто пятьдесят граммов самогона, для храбрости, и для того, чтобы унять постоянную дрожь в пальцах, он не ходил, а плыл, торжественно вытянув ревматическую спину и задрав голову, в чистом синем халате и в резиновых перчатках. Видимо представляя себя знаменитым хирургом, из столичной клиники.
Кастрации подвергались сразу все, созревшие, жеребчики, кроме того, которого оставляли на племя, для продолжения рода лошадиного, в данном случае Валета.
- Давай первого! – задрав к верху палец в перчатке, распорядился «хирург»
Всего жеребцов для данной экзекуции было девять, Рыжик был десятым. Он содержался,  как всегда в отдельном загоне, и если другие жеребчики были в конюшне и не видели всей этой процедуры, то ему придётся видеть всё, так как операционный стол, в виде свежего разбросанного толстого слоя соломы, находился у его загона.
Аким, накинув аркан, первому попавшемуся жеребцу, на шею, подвел его к «операционному столу». Они с Серёгой, быстро перебросив петли верёвки, этого же аркана, через грудь у передних ног и через живот у задних,  зайдя сзади жеребчика, резко потянули свободный конец верёвки на себя. Жеребец глубоко выдохнул и рухнул на солому. Быстро перехватив заднюю ногу, которая при падении оказалась сверху, Аким, обвязав её свободным концом верёвки, натянул высоко к спине, освобождая место деятельности ветеринару. Серёга прижал голову животного к земле. Этот приём в животноводстве называется – кавказский повал.
То, что нужно было отрезать, свободно красовалось на внутренней стороне ляжки нижней ноги жеребца. Семён Терентьевич, измазав шкуру на оперируемом объекте пациента йодом, полоснул острым скальпелем по этому объекту, с двух сторон, зафиксировал семяпроводы выпавших семенников специальными щипцами, и начал их закручивать в плотный жгут.
- Ах, чтоб тебе, - не выдержал один из зевак, - тебе бы, сволочи, так, - имея в виду ветеринара, выругался он.
- Заткнись, без тебя тошно, - сказал бригадир, и показал здоровенный кулак нервному колхознику. 
Примерно через полчаса, сняв щипцы, и обсыпав рану иодоформом, ветеринар распорядился, отпустит мученика.  Аким снял аркан, с теперь уже не жеребца, а мерина, тот с трудом встав, медленно побрёл в загон. По щекам его катились крупные слёзы, а по внутренним ляжкам задних ног, мелкие капли крови.  Отдыхая по нескольку минут, после каждого пациента, так примерно за шесть часов, кастрировали девять жеребцов. Остался последний – Рыжик. Ветеринар и его ассистенты уже порядком подустали. Семён Терентьевич периодически, после каждой очередной жертвы, выпивал пару, тройку глотков самогона, и уже плохо держался на ногах, но хирургические действия исполнял отменно. Набитая рука промаха не давала.
                ***
Рыжик, невольно наблюдавший эти процедуры, нервно ходил по загону. Знакомый запах крови и её красный цвет, вызывали у него тревогу, переходящую в страх.  Ему хотелось разбежаться и, перепрыгнув забор, метнутся в лес. Но, ещё не совсем зажившая, рана напоминала ему обо всех ужасах  лесной прогулки. К тому же успокаивало его присутствие Акима, в этом скопище двуногих животных.  Он видел, как страдают его сородичи, но не мог понять, с чем это связано и особой жалости к ним не испытывал. В то же время внутренним чутьём понимал, что оказаться лежащим на этой соломе он не должен, это грозит ему большой бедой.
Но вот все собравшиеся повернулись в его сторону…
- Может на сегодня хватит? – С надеждой в голосе, спросил Аким.
-Дык, я ни проти, - заплетающимся языком, выдавил ветеринарный эскулап.
- Нет уж, давайте, кончайте всех, - запсиховал бригадир, - мне и так за ваши проделки досталось.
- Ну, я Рыжика ловить не буду, - твёрдо заявил Аким, - пусть Серёга старается.
Серёга, взяв аркан, начал перелазить через ограду загона. Рыжик, не любивший этого пьяницу, и не ожидавший ни чего хорошего от него, злобно заржал и, оскалив зубы, двинулся к забору. Серёга быстро спрыгнул на землю с обратной стороны:
- Нет уж, вы как хотите, но я примать смерть от етого гада не хочу, - плаксиво заверещал он.
Вот тут-то и подошла очередь полезности присутствующих здесь зевак-колхозников.
- Ну, кто смелый? – Кинул кличь бригадир, - кто поймает этого скакуна, тому за сегодняшний день десять трудодней запишу.
В толпе произошло замешательство, желающих не было, и не по тому, что они не умели обращаться с лошадьми или боялись их. Нет, и умели и не боялись – люди всю жизнь провели с лошадьми. Им было жаль унижать такого красавца, уж они-то понимали толк, в красоте животных.
«Ну, слава богу!» - Подумал Аким, и уже хотел направиться в сторожку, но тут выступил перед бригадиром, неказистый, хлюпенький мужичок:
- Я поймаю, бригадир, - спокойно произнёс он, забирая аркан из рук Серёги.
- Вот сволочь не русская, - пронеслось в толпе.
Это действительно был кабардинец Лёня, депортированный  с Кавказа в Сибирь во время войны, как враг народа. На деревне его так и звали – Кабардинец. В те времена врагами были многие, и русские и не русские, Сибирь не успевала принимать изгоев со всего Союза.
Быстро, как рысь, Кабардинец перемахнул через забор, намотал на руку аркан и смело стал надвигаться на Рыжика.  Рыжик встал на дыбы, чтобы со всего  своего веса опустится на ловца, но тот, вдруг, стремительно метнулся в сторону и, оказавшись сбоку, метнул аркан, петля крепко обхватила шею жеребца и, чтобы не задохнуться, он пошёл за натянутым арканом, то есть, за Кабардинцем.
Без посторонней помощи, Лёня  ловко обвязал петлёй грудь и живот, слегка придушенного, потому и беспомощного Рыжика, и, дёрнув за свободный конец верёвки, моментально повалил жеребца на солому. Весь процесс этого повала заключался в том, что придушенный петлёй на груди и на животе, жеребец не мог глубоко вздохнуть и терял свою силу и мощь…
- Во, гад, даёт, - раздался из толпы злобный возглас, - Акимке, поскуда, мстит.
А мстить, по рассуждению колхозников, было за что. Кабардинец раньше работал конюхом на этом конном дворе, хотя, так называемых «врагов народа», не должны были допускать к стратегическим объектам, которыми в те времена являлись кони.  Основная тягловая сила и на сельхоз. работах, и в армейских обозах. А так как быть конюхом желающих не находилось, на конюшню был брошен отщепенец, потихоньку, чтобы никто не знал. Но когда Аким слёзно попросился на это место, председатель, с радостью убрав Кабардинца,  пока не дошло до НКВД, поставил на его место Бычкова Акима.
…И так Кабардинец, повалив Рыжика на солому, быстро завязал и подтянул заднюю ногу жеребца к спине, обнажая  достоинства рысака, для очередной экзекуции. Серёга прижал  голову животного к земле, навалившись на неё всем телом. Тут уж Аким не выдержал, и метнулся к поверженному коню.
- Убью, сволочь, - шепнул он Кабардинцу, проходя мимо, - уйди, я сам буду держать, - добежав до Серёги, прорычал он, и отброшенный Акимом, Серёга отлетел к ограде загона.
Рыжик ничего не мог понять: «Как же так, на него налетел злой человек, придушил, повалил на землю./ В лошадиных мозгах Кабардинец, так и был запечатлён, как Душитель/.  Не любимый им конюх Серёга, навалившись всей тяжестью своего тела, придавил его голову к земле. А теперь вот это же самое делает его любимый Добрый друг» - примерно так бы рассуждал жеребец, будь он человеком.
- Подожди Рыжик, сейчас я тебя освобожу, - шептал на ухо коню Аким, не зная пока, как это сделать.
И тут подвыпивший ветеринар Семён Терентьевич, с бутылкой йода и скальпелем в руках, неожиданно споткнувшись, упал на Кабардинца, рука того сорвалась с крепко удерживаемой верёвки, она ослабев освободила ногу жеребца. Под общую неразбериху, устроенную фельдшером, Аким быстро снял аркан с шеи Рыжика. Жеребец, наконец-то, смог глубоко вздохнуть. И вздохнувши, почувствовав прилив сил, махнул, отпущенной задней нагой, пытаясь сбросить верёвку. Под ногу попало  что – то твёрдое, это твёрдое, отлетев в сторону, залилось истошным криком. Рыжик, освобождённый от пут вскочив на ноги, увидел катающегося по земле Душителя, ещё недавно накинувшего на него аркан. 
- Лови его, - закричал бригадир.
Несколько человек из состава зевак, для виду, вроде, кинулись к жеребцу, но тут же остановились, оскалив зубы в улыбке:
« Хрен его теперь поймаешь» - было написано на их довольных рожах.
И верно, Рыжик не стал дожидаться, когда на него кинется толпа, сделав высокий прыжок, он перепрыгнул через, тщетно пытающегося подняться на ноги ветеринара, перемахнул через забор конного двора и пулей понёсся через луг в сторону конезавода.
                8
                *** 
Пролетев галопом, довольно большой луг, и выскочив на маленькую  полянку у леса, Рыжик замедлил бег, затем остановился совсем. Ему показалось, что он уже был когда-то на этой поляне.  И здесь с ним происходило что-то хорошее, что именно он себе представить не мог, но ему захотелось остановиться на ней, медленно побродить, покушать этой нежной зелёной травки.
 Так бывает и у людей, иногда попав в незнакомое, ранее не посещаемое ими место, им кажется, что они здесь уже когда-то были . Мало того, им начинают представляться события, которые якобы происходили на этом месте с ними.
 Так видимо животный лошадиный инстинкт, возродил в сознании Рыжика, а я всё - таки надеюсь, что лошади не лишены таких способностей, процесс его зарождения, произошедший несколько лет назад, при встрече кобылицы Рыжухи с племенным жеребцом, с конезавода, Янтарём, именно на этой поляне. Пощипав травы и окончательно успокоившись, жеребец зашёл в берёзовый лесок, располагающийся рядом с поляной. Обласканный берёзовыми листьями, которые при ходьбе между деревьями, приятно скользили по его лощеной коже, Рыжик остановился в лесной прохладной тени и задремал.
 Вдруг, вдалеке, с другой стороны рощи, раздалось лошадиное ржание, немного грубоватое, уверенное, призывное. В ответ ему откликнулось другое, более нежное, осторожное, как бы заискивающее. Эта перекличка повторилась несколько раз.
 Рыжик, раздвигая берёзовые листья, пошёл в ту сторону, откуда доносились эти звуки. Рощица быстро закончилась, его взору представилось обширное поле, с низкой редкой травой, и тропами на ней, выбитыми лошадиными копытами. Вдалеке виднелось большое приземистое здание, больше его родного конного двора, и добротная крашеная ограда, за которой гуляли лошади.
 Он медленно побрёл в том направлении. Подойдя к ограде,  Рыжик удивлённо уставился на лошадей, прохаживающихся по манежу. Лошади были не обычные, не такие, каких ежедневно видел Рыжик, те, свои были толстые, на толстых коротковатых ногах, с большими широкими головами. А эти были высокие, на стройных длинных ногах, с маленькими точёными головками. Подойдя к ограде с той стороны, эти странные лошади не проявили агрессии, а миролюбиво похрапывая, словно приветствуя его, махали своими красивыми головами. Видимо признавая  Рыжика за своего. Он же, не мог видеть самого себя, и представлял, что он такой же конь, как и его сородичи с родного конного двора.
                ***
- Это, что за явление, - зайдя в манеж, и увидев за оградой приблудного коня, удивился заводской конюх, - эй, Семён, выйди сюда, - позвал он кого-то.
- Что случилось? - Спросил, вышедший человек в спортивном костюме, с хлыстом в руке, видимо местный жокей.
- Да вот смотри, хороший жеребец откуда-то к нам забрёл. Как ты думаешь, чей он?
- А кто его знает, тут на сто километров вокруг, кроме нашего конезавода ни каких больше нет, а этот похож на наших рысаков.
- Давай загоним, пригодится, будем детей на нём обучать.
- Да он, наверное, ещё дикий, не объезженный, зачем он нам нужен. К тому же, смотри, он меченый, шрам на правой лопатке, найдут, сраму не оберёшься, - умерил алчный пыл конюха жокей Семён.
Но всё же на всякий случай, открыв ворота, они попытались загнать, приглянувшегося им, рысака в манеж. Но Рыжик, увидев хлыст в руках человека, и почувствовав, что против него опять хотят применить насилие, взвился на дыбы, развернувшись в воздухе  на одном месте, стремительно рванулся в сторону рощицы.
- Хорош, подлец, - одобрительно сказал жокей, - но всё-таки дикий. Бог с ним, найдут кому надо.
Рыжик добежал до берёзовой рощи, снова успокоившись, прилёг под берёзками и задремал. Проголодавшись, вышел на поляну и, с большим удовольствием, стал поедать нежную душистую траву. Наевшись, опять вернулся в рощу. Надвигалась ночь, жеребец начал тревожно озираться, в ожидание волков, но волки не явились. Они, напуганные постоянным отстрелом их, работниками конезавода, в этом направлении забыли дорогу. Рыжику понравилась такая жизнь, и он остался, в полюбившейся ему, роще, как он думал, навсегда.
                ***
-А ты почему своего Рыжика не ищешь?- Спросил Акима бригадир, придя рано утром на конный двор.
- А зачем, чтобы опять вы издевались над бедным конём. Пусть уж его волки сразу задерут, безо всяких мучений, - не подымаясь с лежака и не оборачиваясь, прогудел Аким. После исчезновения жеребца, он совсем перестал разговаривать с людьми. Уходил в конюшню и целый день находился среди лошадей, иногда и спал с ними вместе, забравшись в кормушку. Прошло уже три дня после исчезновения Рыжика.
- Какие волки, ты что брешешь?! - Возмутился бригадир.
- Какие, какие – голодные, - не обращая внимания на озлобленный тон бригадира, ответил неприступный Аким.
- Он же числиться на балансе в колхозной бухгалтерии, кучу денег стоит, с нас троих все трудодни за него снимут. Что мы жрать-то будем?
- Побираться пойдём, - не уступал Аким.
- Слушай Аким, хватит придуряться. Что ты хочешь, в конце концов?
- Хочу обучить Рыжика, чтобы он был выездным жеребцом, и закрепить за ним несколько кобыл. Будут красивые кони, мы, если они нам не нужны, можем их продавать на рынке кому угодно, даже цыганам.
- Ладно, чёрт с тобой, насчёт кобылиц и распродажи не мне решать. А кастрацию я отменю. Так и быть, обучишь под дрожки, я буду на нём ездить. Бери Рыжуху и дуй на поиски, баран упрямый.
Обрадованный Аким, схватил уздечку и седло, бегом припустил в конюшню.
- Надо же какая любовь. Мало кто так родственников близких своих любит. Блажной! – пробурчал бригадир, а про себя подумал: «Таких бы побольше, жить было бы легче»
                ***
Несколько раз день сменяла ночь, затем снова наступал день, Рыжик перестал испуганно озираться, в ожидании волков. Вкусная трава, и уютная берёзовая роща, за эти дни, оказали на жеребца лечебные действия, он окончательно успокоился, раздобрел, но начал скучать по своей серой кобылице, по доброму конюху Акиму. Здесь он окончательно понял, что тот не предал его, когда связанного стал держать за голову, а наоборот освободил от душивших его верёвок и помог убежать. Но возвращаться на свой конный двор он боялся, и в то же время думал:
«Где же этот добрый человек, который почти не расставался с ним, Рыжиком? Почему он не идёт за ним?»
Несколько раз за эти дни, он подходил к ограде конезавода, и с удивлением наблюдал, как люди забравшись на спину красивым лошадям, находившимся по ту сторону забора, галопом скачут на них, и эти лошади послушно исполняют все их прихоти. Иногда выводили высокого, холёного жеребца, на голову которого были одеты ремни, такие же, как на лошадях на его конном дворе. К этим ремням привязывали длинную верёвку, и жеребец, натянув её, покорно бегал по кругу манежа.
 Однажды, когда в очередной раз Рыжик подошёл к забору, жеребец тоже приблизился с той стороны, раздул ноздри, вытаращил глаза и громко заржал. Но не со злом, а как-то призывно, миролюбиво, словно узнал своего брошенного сына. Откуда им обоим было знать, что с разных сторон ограды стоят отец и сын, судьба которых развела их на разные уровни лошадиной жизни.
Работники конезавода больше не пытались загнать Рыжика в манеж, так как прекрасно знали, что он без особых усилий от них ускользнёт, а может быть, просто не считали нужным это делать.
Но однажды Рыжик, пощипывая траву на поляне, услышал знакомое ржание его матери. Подняв голову, он увидел, как пробежав большие луга, к нему приближается Рыжуха, на спине которой примостился Добрый конюх, и через некоторое время из его уст услышал своё имя:
- Рыжик, Рыжик, ты, где пропал бродяга, - кричал обрадованный Аким. Соскакивая с Рыжухи,  попытался с ходу подойти  к жеребцу, но тот недоверчиво отскочил в сторону.
- Рыжик, да ты, что не узнал меня, что ли, - обиженно загудел Аким, - совсем одичал бродяга.
Услышав ласковые нотки в гудении Акима, и лошадиным чутьём определив, что от него никакой угрозы не исходит, жеребец подошёл к своему товарищу и ткнул его носом в лицо.
Рыжуха, то же, призывно заржав, подошла к сыну и положила ему голову на холку.
- Ну, всё брат, прости, чуть не угробили мы тебя, больше такого не повториться, - извинялся за всех людей, обидевших жеребца, Аким,- пойдём домой, завтра буду тебя приучать к работе. Ты  уж,  браток, постарайся меня понимать, не то опять будут плохи наши дела.
   Завидев свой конный двор, Рыжик призывно заржал, и тут же навстречу ему, раздалось радостное ржание серой кобылицы в яблоках, Зорьки. Аким открыл ворота загона, Зорька  и Рыжик кинулись навстречу друг другу, встретившись носами, как бы, целуясь, прижались боками и начали тихонько тереться щеками, со стороны казалось, что они что-то нашептывают друг другу на ухо.
- Чо, нашёлси, беглец, - заверещал появившийся Серёга, - завтри кастрировать будем, есло чо.
- Будем, только тебя, - осадил его Аким, - давно пора, всё равно с тебя толку никакого нету.
                ***
Утром, взяв новый *недоуздок и длинную верёвку, Аким вошёл в загон к своим любимцам.  Удалил  в отдельный станок Зорьку, в другой станок завёл Рыжика. Поглаживая его по шее, по голове, он потихоньку подводил к ушам недоуздок, почуяв недоброе, жеребец резко замотал головой. Аким упорно раз за разом повторял свой маневр, приговаривая:
- Стой смирно дружок, ты же у меня умный.
Недоуздок – узда без повода, которым управляет верховой лошадью.
Но умник никак не хотел принимать на свою голову ремни, которые не раз он видел на других лошадях, словно догадывался, что эти ремни лишат его любимой свободы.
Аким терпеливо, упорно продолжал добиваться своего, и, наверное, уже в сотый раз, ему удалось застегнуть недоуздок на голове жеребца. Больших неудобств это Рыжику не принесло, и он вроде успокоился.  Аким привязал верёвку к недоуздку и потянул за неё жеребца. Это было не обычно, и неприятно.  Ранее конюх просто звал его за собой, и Рыжик спокойно шёл сзади в нужном направлении, а теперь Добрый, как бы тянул его за собой силой, ограничивая его движения. Выйдя из станка, жеребец, вдруг, взвился на дыбы, пытаясь вырваться, но сопровождающий его конюх, был селён, к тому же воткнутый в рот мундштук удил, больно врезался в губы. Рыжик опешил, опустившись на все четыре ноги, он встал и уставился на своего приятеля, словно хотел спросить: «Это ещё, что такое, ты, что опять задумал надо мной издеваться?»
Но Аким, видя недоумение и обиду в глазах своего воспитанника, решил твёрдо не отступать от своих планов, для его же блага. Он привязал жеребца к забору и ушёл в сторожку, вскоре появился с седлом в руках, оседлал Рыжиху, привязав к седлу верёвку, удерживающую  Рыжика,  сел в седло, и погнал кобылу к выходу с конного двора. Верёвка натянулась, увлекая жеребца вслед за матерью, он попытался отскочить в сторону, в одну, в другую, но верёвка и удела сдерживали его прыть. Побившись ещё какое – то время, без всякой пользы  для своего освобождения, он, наконец, увлекаемый матерью, размеренным шагом двинулся, след в след, за ней.
Затем Аким, подстегнув легонько Рыжуху, перевел её на рысь, Рыжик, не сбиваясь с шага, послушно прибавил скорости. И так, то замедляясь, то ускоряясь, Аким до самого обеда гонял лошадей по лугам. Обучение, первого дня, вроде прошло нормально.  Рыжик, успокоившись, выполнил все материнские маршруты безо всяких приключений.  На месте, спокойно дал Акиму снять со своей головы недоуздок, и пошёл вслед за ним к кормушке, где получил хорошую порцию овса. Так продолжалось неделю, Аким, с каждым следующим днём, постепенно всё увеличивал длину верёвки, как бы давая свободу действий жеребцу, но Рыжик ни разу не рванулся в сторону, а твёрдо выполнял поставленную перед ним задачу. Аким уже хотел поставить жеребца под седло, пока без наездника, но обучение пришлось прервать, и на длительный срок. Так сложились обстоятельства.
                9
                ***
В конце июня в колхозе начинался сенокос, это была самая тяжёлая пора для колхозников и в то же время самая весёлая. Тяжелая - потому, что сено нужно было в короткие сроки накосить, сгрести и сложить в стога, не только в колхоз, но и себе, каждый крестьянин держал в своём дворе по нескольку голов коров и бычков. Держали, конечно,  свиней и домашнюю птицу, но они сена в пищу не употребляли, их кормили, картошкой и зерном.  Жили в основном за счёт своего хозяйства. Денег в пятидесятые, да и в шестидесятые годы колхозникам не платили, рассчитывались трудоднями, на которые полагалась натуральная оплата, то есть: зерно, масло, мясо либо мёд, это зависело от того, что колхоз производил или выращивал. Чаще всего это было зерно. Хлеб пекли сами, в объёмных русских печах.  Муку делали из полученного на трудодни зерна, размалывая его на жерновых мельницах, которые были построены в крупных сёлах. Иногда, в неурожайные годы, эта натуроплата бывала так мала, что её доставляли домой в нескольких мешочках. Чтобы купить какую-то одежонку себе и детям, крестьяне продавали мясо, молоко, зерно, картофель на базарах в посёлке и в городе. Поэтому-то и содержали, в собственном дворе, много скота, и сена на зиму нужно было наготовить большое количество. И не просто наготовить, а хорошего качества. Для этого нужно было собрать его в кратчайшие сроки, когда в траве находятся белки и витамины, кроме того, не в коем, случае, нельзя было допустить, чтобы это сено попало под дождь. От гнилого сена, не было ни какой пользы, только вред, оно вызывало  болезни  животных. 
Весёлое же – потому, что колхозники разбивались на бригады и звенья, члены которых с азартом, с  песнями и прибаутками, устраивали соревнования – кто быстрей и больше заготовит этого душистого корма. Даже во время выезда на луга, соревновались, в каком звене лучше лошади, кто быстрее доберётся до отведённого ему участка. Звеньевые – мужики управляли запряжёнными в широкие телеги упряжками, в два коня, а бабы усевшись на эти телеги, с двух сторон, пели песни и подзадоривали мужиков, чтобы те в свою очередь, подхлёстывали коней.
Каждая человеческая фигура, во время сенокоса была бесценна.
Вот в это-то время, знакомый из посёлка Шигарского принёс Акиму весть, что брат Гаврила тяжело заболел и просит Акима прибыть к нему, проститься.
«Пойти отпрашиваться, - думал Аким, - никто не отпустит.  Сейчас самая тяжелая работа с лошадьми. Они допоздна на сенокосах: таскают сенокосилки, грабли, на них же подвозят к стогам копны сена. После того как  приезжаю колхозники с лугов, лошадей нужно осмотреть, почистить, накормить, напоить, и если есть такая необходимость, обработать им копыта.  А днём накосить и привести травы на ночь.  Можно бы попросить Серёгу, чтобы он один поработал несколько дней, но Серёга помогал убирать сено свояку, то есть председателю колхоза »
«Как же быть? Не поехать, брат один у меня, больше из родственников  никого нет,  унесёт обиду с собой в могилу, сам себя прокляну»
И тут Аким вспомнил, что Лёня Кабардинец сено со всеми вместе не косит. Во первых - ему, как депортированному в Сибирь, участка под сенокос было не положено. Во вторых - сено он косил после всех, обкашивал оставшиеся от других наделов края и огрехи. В своём дворе, как человек с Кавказа, кабардинец держал приличную отару овец, а овцы животные не прихотливые, поедали сено любого качества.
«Пойду к нему, уговорю, - с сомнением размышлял Аким, - обидел я его недавно, обещал убить. Да и Рыжик его слегка покалечил, Лёня, после кастрации лошадей, неделю ходил согнутый крючком»
Но деваться было не куда, пошёл к кабардинцу.
- Чиво нада? – не ласково встретил тот Акима.
- Дик вот, просить пришёл тебя, - и Аким поведал причину своего прихода.
- Ишь ты, как! Сначала голова резать обещала, а теперь жалица пришла, -  перевирая русские слова, начал вроде сердито Лёня, но, вдруг, неожиданно согласился, - хорошо пойду, подежурю, только ты потома мне сена из своего пая, за каждый день моего дежурства, копну отдашь.
В колхозе так было заведено, что конюху некогда было косить сено своим коровам, он во время сенокоса постоянно находился на конном дворе.  А колхозники, от каждого двора, обязаны были, определённую часть, накошенного, сена, отделить конюхам.
- Хорошо, согласен, - обрадовался Аким, - я быстро обернусь. Ты только там «на глаза» начальству не вылезай, если спросят, скажешь, что просто помогать пришел, а Акимка, мол, за травой уехал. -  В это время и начальству было не до Акима, оно тоже готовило сено для своего скота.
- Ладна, ехай, - махнул рукой Кабардинец.
В этот же день, вечером,  Аким запряг Зорьку в дрожки, не нужные во время сенокоса, двинулся в посёлок Шигарский. Зорька была почти уже обучена ходить в упряжке, но на сенокосе пока не использовалась.
                ***
И в это самое время, в Орловке появился Петька «Прокурор», толи отсидел полный срок, толи досрочно освободился, за этим в деревне следить было не кому, каждый занимался своими делами. Но был у него здесь дядя, Василий Шопин, в селе его всё называли Горбатый, он и действительно был такой. Но, несмотря на этот горб, Василий был, для сельской жизни, достаточно грамотный, и занимал в колхозе должность нормировщика. Как рассказал позже этот горбатый нормировщик: « Петька освободился два месяца назад, устроился в посёлке Лесозаводском на комбинат, на сплав леса по реке Яе. И вот дождавшись выходных, решил приехать на помощь дяде Васе, на заготовку сена, на несколько дней».
Пока косили траву, сгребали просохшее сено и ставили его в копны, Петька «Прокурор» ни разу не вспомнил про Акима Бычкова. Но вот была поставлена последняя копна, для коровы дяди Васи, и тут же организовалось застолье, с самогоном и малосольными огурчиками.  Выпили по одной, оба были в хорошем настроении, веселы, разговорчивы, а как же, такое дело завершили, живи и радуйся. Выпили ещё по одной и ещё, и тут, вдруг, на лицо «Прокурора» свалилась чёрная туча. Сжав в руке стакан с недопитым самогоном, нахмурившись как бес, Петька, глядя в упор на дядю, прошипел:
- Дядя Вася, а где этот поганый Акимка Бычков, живой ешо, поскуда?
- А что ему будет, он самогон не пьёт, табаку не курит, здоровый как бык. Ещё лет сто проживёт.
- Ну, ет мы поглядим, сто или чуть поменьше. Он так же, на конюшне работает?
- А где ж ему работать, в бригадиры не выбился.
- Скажи дядя, у тебя табеля /учёта рабочего времени/ дома или в конторе?
- Да вон в портфеле лежат, я как на покос ехать, их домой из конторы принёс. А тебе зачем?
- Зачем, зачем, хочу Акиму несколько часов рабочих добавить.
 - Петька, не дури, давай лучше ещё по одной выпьем, - почуяв не ладное, попытался успокоить племянника Василий.
 - Дядя Вася посмотри, когда Акимка дежурит на конюшне. У тебя же есть график, - не отступал «Прокурор»
 - Петро, не дури, давай посидим по человечески, - ещё раз попытался вразумить племянника Василий.
- Слушай, хрен горбатый, ты меня из себя не выводи, а то я сейчас этот стол на голову тебе одену!
Василий знал, что с племянничком шутки плохи, он, если захочет, и дяде голову открутит, как курёнку. 
- Сегодня дежурит, - заглянув в табель, обречённо сказал горбатый.
«Прокурор» больше пить не стал.  Выйдя во двор, зашёл в сарай, где лежал его рюкзак. Развязав шнурок, вытащил из мешка «финку» - нож, который он, видимо, изготовил в лагере. Нож широкий и довольно длинный, ярко сверкнул в затухающем  вечернем свете, и скрылся в голенище Петькиного  кирзового сапога.
«Прокурор» прилёг в сарае на солому, дождался,  пока совсем стемнело. По ночному небу заходили мрачные тучи, иногда на некоторое время, между ними выпрыгивала луна, но словно испугавшись кого – то, быстро пряталась за очередную тучку.
Выкурив папиросу, Петька заглянул в избу, дядя, сидевший за столом, испуганно вздрогнул, и привстал:
-Ты чего не спишь? - Невпопад спросил он.
- А ты чего сидишь? – Вопросом на вопрос ответил «Прокурор» - вот, что дядя, я пошёл, скоро вернусь. Ты не вздумай, куда - ни будь пойти, и сболтнуть непотребное. Не дай бог, если  что, я тебе кишки выпущу, и дом твой спалю.
И хлопнув дверью, Петька исчез. Вася Горбатый налил себе полный стакан самогона, выпил, загрыз огурцом. Налил ещё один, закрыв глаза, с трудом затолкал самогон в горло, посидел минут пять, и рухнул с лавки под стол.  Дядя был одинокий, поднимать его из под  стола было не кому.
                ***
Разложив по кормушкам, привезённую днём траву, Лёня Кабардинец затопил печку – буржуйку, ночью,  иногда и летом, бывало прохладно, прилёг на лежанку, пригрелся, и совсем уже было задремал.  Вдруг в ближнем загоне, где находились Рыжик, Каштан и старая Соловуха, произошло какое-то волнение, затопали копытами лошади, Каштан недовольно фыркнул и захрапел, Рыжик угрожающи заржал. Лёня, подойдя к окну, стал присматриваться, надеясь увидеть, что же там происходит, благо загон находился прямо у окна. Ничего не было видно, но вот на минуту луна выскочила из-за тучи, и Кабардинец заметил, что через забор загона перелазит человек. Лошади отошли в один угол и топтались на месте.
- Какая лихоманка припёрлася? – испуганно прошептал Лёня и, накинув Акимову сермягу, приоткрыв  тихонько  дверь, крадучись, двинулся к загону. Присмотрелся – никого, лошади, вроде успокоились, но всё так же стояли, сгрудившись в углу.  Кабардинец перелез через жерди и зашёл под навес. Вдруг страшной силы удар обрушился на его несчастную голову, и он, дрыгнув ногами, мгновенно отошёл в мир иной.
                ***
Петька «Прокурор», расставшись с дядей, вышел на улицу и быстро зашагал в сторону конного двора. Идти было достаточно далеко и не просто, учитывая то, что дороги в деревне все изрытые и избитые телегами и скотом. Ночь была прохладная, и свежий воздух действовал на ходока отрезвляюще, но успокоения, разгулявшейся злобе, не приносил.
Вот и конный двор, перепрыгнув через забор, Петька сразу хотел двинуться в сторожку, было тихо и он решил, что Аким, скорее всего, дрыхнет, без «задних ног».  Но тут на пути его возникла ограда нового загона, которого, во время последнего посещения им конного двора, не было. «Прокурор» перемахнул через жерди, и оказался внутри загона, лошади испуганные неожиданным появлением незнакомца, недовольно зафыркав и заржав, сбились в угол. Он, испугавшись, что его приход будет обнаружен, спрятался под навесом. Но постояв немного, намеренно пугнул лошадей, чтобы они зашумели, надеясь на то, что Аким придёт к загону, привлечённый тревогой лошадей. Так оно и вышло, со стороны сторожки послышались крадущиеся шаги, предполагаемый Аким, остановился у ограды, постояв немного, перелез через забор, и двинулся в сторону навеса. Петька, захватив покрепче нож, выдернул его из сапога, и, сделав шаг вперёд, на что-то наступил, больно прибив ногу. Быстро наклонившись, ощупал этот предмет.
«Кувалда, вот хорошо, - быстро возникла подлая мысль, - грохну кувалдой по башке, кину под ноги лошадям, подумают, что они проломили своему хозяину паршивую голову»- Быстро сунув нож в голенище, «Прокурор» взметнул вверх на вытянутые руки кувалду, и обрушил её на голову вошедшему под навес конюху.
Так и не определив, в спешке, кого он убил, Петька, схватив покойника за ноги, поволок его на средину загона. Лошади злобно заржав, заходили по загону  кругом, раздраженно поднимая высоко ноги.  Но вот молодой  жеребец, вдруг, резко изменив направление бега, налетел как ястреб на убийцу, тот выпустив из рук труп, еле успел отскочить. Однако сзади на него кинулся другой, озлобленно храпя, вцепившись зубами в одежду, рванул его в сторону, опрокинув на землю. Петька быстро вскочил, выхватил из-за голенища «финку», она грозно блеснула под вышедшей из-за тучи луной, но пустить её в дело убийца не успел. Подняв глаза, он увидел, как развернувшись к нему задом, молодой жеребец выбросил заднюю ногу ему в лицо. Удар крепкого копыта пришёлся «Прокурору» как раз между глаз, поломав нос и вдавив лоб в череп. Хрястнули кости, хлынула кровь, и Петька вытянулся рядом с трупом убиенного Кабардинца. Луна спряталась за очередную тучу, и над конным двором нависла зловещая тьма.
                ***
Рыжик, ударив человека, забился  под навес загона. Чувствуя запах крови, он никак не мог успокоиться. События сегодняшнего дня, начиная с утра,  не могли найти своего места в его лошадиной голове:
 Аким, как всегда, на рассвете, насыпав в кормушку овса, долго гладил Рыжика по щекам, холке и спине, словно прощался с ним, при этом тихо, что-то не понятное для лошади, бубнил своим грубым, низким голосом. Затем запряг Зорьку, в эту ненавистную для жеребца коробушку, и выехал с конного двора.  Но события, развивающиеся далее, ещё более удивительны были для лошадиного понятия.
Через некоторое время в загоне появился Душитель, Рыжик не забил, как этот человек пытался удушить его, свалив арканом на землю. Жеребец, возбуждённый появлением этой фигуры, стал раздраженно ходить кругами по загону. Предположим, что в его сознании возник законный вопрос: «Кто допустил этого индивида сюда и, что от него можно ожидать?»
Но, как оказалось, этот странный человек, поменял роль душителя, на лошадиного кормильца.  Он, вдруг, начал раздавать заготовленную с вечера Акимом траву, в кормушки. При этом, он, как довольный сытной жизнью кот,  что-то мурлыкал ласковое, сначала старой Соловухе, затем мерину Каштану. На что они согласно кивали головами, поедая сочную траву. Но Рыжик не поддался на эту лесть, и при приближении душителя, с охапкой травы, к его кормушке, недоверчиво отпрянул в сторону. А когда новый конюх попытался приблизиться, для того, чтобы приласкать жеребца, Рыжик взвился на дыбы, и душителю пришлось быстро ретироваться в кормушку, чтобы не быть раздавленным жеребцом.
Человек весь день ухаживал за лошадьми: кормил, поил их, чистил кормушки и навоз, но Рыжик так и не признал его за Доброго, как Акима, и даже за Равнодушного, как Серёгу. Поэтому весь день был нервно – возбуждён, словно предчувствуя какую – то беду. И видимо не зря.
В средине ночи у загона Рыжик услышал приближающиеся шаги. И вздрогнул!  Это были шаги Врага, на всю жизнь запомнившиеся ему. Шаги слышались всё ближе и ближе, вот уже заскрипели жерди, под тяжестью пришельца. Вот он зашёл в загон и приблизился к навесу, под которым находились лошади. Рыжик не выдержал напряжения и, заржав, выскочил из  под навеса в загон. За ним выбежал Каштан и недовольно захрапел, злого человека чувствуют все животные, особенно лошади. Скрепя больными суставами, медленно выползла Соловуха. Злой зашёл под навес и притаился, через некоторое время снова вышел и пугнул лошадей, они заржали и, пробежав круг по загону, опять сбились в угол.
Со стороны сторожки послышались крадущиеся шаги и, вдруг, Рыжик уловил запах Акима, им пахла, накинутая на плечи Кабардинца, Акимова сермяга.
«Добрый  появился!» – должно быть, промелькнуло в голове жеребца.
Вот этот, похожий на Акима человек, перелез через забор и направился под навес. Рыжик хотел пойти к нему, но в это время, послышался глухой удар, и запахло свежей кровью, этот запах жеребец запомнил, ещё из прежних боёв, на всю жизнь. Он, возбуждённо, заходил по загону, за ним, недовольно  фыркая, двинулся Каштан. В это время из под навеса появился Враг, он волок за ноги человека. Запах крови усилился, доводя возбуждение лошадей до крайности.
«Враг убил Акима!» -  возникло в сознании жеребца, и он кинулся на Врага, увлекая за собой Каштана. Неизвестно, чем бы кончилась эта схватка, возможно Петька «Прокурор» остался бы жить. Но увидев в отблесках луны нож, Рыжик представил его зловещее значение, и после того, как Каштан кинул убийцу на землю, жеребец мгновенно принял заднюю боевую стойку. Хрястнули кости, и всё было кончено.
                10
                ***
Утром, пришедший рано, бригадир Михаил Алексеевич, удивился тому, что дверь в сторожку распахнута, печурка давно прогорела, и вокруг никого нет. Такого, чтобы конюхи самовольно покидали свой пост без присмотра, ни когда не бывало. Выйдя из сторожки, он направился к первому загону, в котором стоял Рыжик, Каштан и Соловуха. Лошади взволнованно храпя, метались по загону, пытаясь выскочить наружу, но после того, как сбежал, вслед за Зорькой, Рыжик,  забор в загоне сделали выше, и уйти у коней возможности не было.
Такое поведение лошадей насторожило бригадира, он нутром почувствовал, что произошла какая-то неприятность. Поставив ногу на нижнюю жердь, для того, чтобы перелезть в загон, бригадир, внимательно следивший за лошадями, опустил взгляд на землю. Глаза его наполнились ужасом!  Посреди загона, залитые засыхающей кровью, лежали два изуродованных человека, вернее два трупа. В те времена два убиенных для маленькой деревни, каковой была Орловка, событие, почти приравненное к диверсионным действиям. Конечно, кругом было полно лагерей,  на  колючую  проволоку можно было натолкнуться в любом направлении, и иногда из-за этой колючки заключённые, в основном отпетые бандиты - рецидивисты, совершали побег. Их ловили, но если отлов затруднялся, по каким-то причинам, с ними не церемонились, всадив в их спины несколько пуль. В пятнадцати километрах от зоны находилась тайга, и если бежавшие добирались до неё, отыскать их было трудно, почти не возможно, поэтому их судьбу иногда решал автомат. Но это в лагерной жизни, а тут в колхозе, два трупа среди конного двора, такое с колхозной жизнью было не совместимо.
Михаил Алексеевич подошёл к лежащим трупам ближе.  Наклонился для того, чтобы определить личности убиенных, и не смог, настолько их лица были изуродованы и залиты кровью. На одном из них был одет Акимовский армяк, но фигура была иная. В руке другого  была зажата «финка», определить её лагерное происхождение было не трудно, освободившихся зеков было полно, и таких изделий, произведённых в лагерях, ещё больше.
«Возможно беглый зек» - подумал бригадир, перелез через забор и отправился в контору, вызывать милицию и следователя из Лесозаводского посёлка. Заодно позвонил председателю колхоза.
Вернувшись на конный двор, он увидел большое количество столпившихся у загона колхозников, которые возбуждённо переговаривались, строя фантастические версии случившегося. Несколько человек перелезли через забор, и стояли, наклонившись над трупами.
- Мужики, да это же Лёня Кабардинец, - сказал один из них.
 - Как же он попал сюда? – удивился второй.
           - А второй это точно беглый зек, – сделал предположение третий.
            - Кто ж их уложил? – повис в воздухе самый главный вопрос.
    Тревожная весть быстро облетела деревню, народу собиралось всё больше и больше. Появился Вася Горбатый, трясущимися, с похмелья,  руками зацепившись за верхнюю жердь, перелез через забор и подошёл к трупам.
     - Петька, - узнав в одном из них своего, так и не пришедшего домой племянника, воскликнул Василий, - допрыгался, уложил тебя Акимка.
       И тут, только все вспомнили о конюхах, а вспомнив, всполошились.
      - А где же Аким с Серёгой, куда это они сбежали?          
      В это время подъехали милиционеры, вместе со следователем. Следом явился председатель, а с ним и Серёга, стало ясно, что он здесь не причём, Серёга батрачил у своего родственника – председателя.
          Выскочив из машины свояка, Серёга кинулся к забору загона и, увидев                издалека Акимову сермягу, заморгал глазами:
- А чо Акимку убили? Ето точно Петька «Прокурор» завалил,  -заверещал он плаксивым голосом, - он обещал Акима убить.
- «Прокурор» вон, рядом валяется, с пробитой башкой, –  сказал кто-то из толпы.
И тут все переключились на Акима:
             - А ведь сегодня точно Аким должен был дежурить, - вспомнил бригадир, - я его никуда не отпускал. Сено он не косит. И зачем это Кабардинец  сюда припёрся,  натянул на себя Акимову одежонку? – Гадал бригадир. – И как попал на конный двор этот рецидивист?
            Подошедший следователь,  внимательно слушал гадания бригадира, и что-то помечал себе в записной книжке.
            В это время один из милиционеров обнаружил окровавленную кувалду:
          - Чья это кувалда? – спросил он у бригадира.
          - Акимова, - опередил с ответом Серёга, - он ей колья заколачивал, когда забор делал.
           - А почему эти лошади стоят отдельно? – указывая на Рыжика, Каштана и Соловуху, заинтересовался следователь.
           - А ето Акимовы любимцы, - опять поспешил с ответом Серёга.
           - Что-то много всего у вас здесь Акимова, - удивился следователь.
           - Я так думаю, что ето Акимка их прихлопнул, - вдруг, сказал ветеринар Семён Терентьевич.
             - Почему, ты так решил? - обернулся к нему следователь.
             - Дык он Кабардинцу обещал голову оторвать за своего жеребца, а с Петькой подрался, и после засадил его в тюрьму. Зазвал их на конюшню, и долбанул кувалдой по башкам.
          - Ну, это не так просто, одному двоих завалить, да ещё, если один из них  с ножом, - засомневался следователь.
          - Вы плохо знаете Акима, если он захочет, медведя один завалит, - не отступался ветеринар.
          - Смотрите у жеребца задняя нога в крови по самое колено, - сказал, вдруг милиционер.
          - Видно этого зека жеребец долбанул, внимательно присмотревшись к разбитому лицу Петки, - догадался следователь, как бы снимая подозрения с Акима.
         - Говорил я, что этот жеребец не доведёт нас  до добра, - запричитал председатель Цибулевский.
        - Ну, где же, всё – таки, этот ваш Аким? – Снова спросил следователь, - вы внимательней присмотритесь, не пропало ли чего с конного двора, может лошадей украли?
       - Кобылы Зорьки нет, и дрожки выездные пропали, - сообщил осмотревший хозяйство Серёга.
       - Значить, без участия вашего Акима, в этом убийстве, не обошлось, раз он сбежал, - сделал вывод следователь.
       - А я, что говорил, - воскликнул Семён Терентьевич, - ищи теперь ветра в поле, - как будто он больше всех был заинтересован в поимке и привлечении к ответу Акима Бычкова.
       - Ничего, найдём, - убеждённо заверил следователь, и начал, под протокол, опрос свидетелей, скорее тех, кто хотя бы, что-то мог сказать по существу дела.
        Вскоре из МТС пришла машина ЗИС -5, трупы погрузили в кузов и отправили в посёлок Лесозаводской, в морг, для проведения судебной  экспертизы.  Рыжика привязали в отдельном станке и заперли, как подозреваемого в убийстве одного из погибших. 
               
                ***
          А, ничего не подозревавший, Аким, в это время, находился за тридцать километров от произошедших событий, в посёлке Шигарском. С  Гаврилой простится он успел, после чего тот, в одночасье,  отошёл в мир иной, будто смерть специально дожидалась приезда брата Акима, хотя бы этим пытаясь внести маленький кусочек удачи в непутёвую жизнь забулдыги Гаврилы.  Похороны брата заняли два дня, на третий день рано утром, постояв у свежего могильного холмика, Аким утёр скупую слезу, набежавшую неожиданно на глаза, и, подхлестнув вожжами Зорьку, двинулся домой. Ближе к вечеру, подкатив к родному конному двору, Аким с удивлением обнаружил пустой загон, в котором он разместил своих любимцев – лошадей. Большая засохшая лужа крови вызвала у него тревогу,  и ужасная догадка поразила его воспалённый мозг:
        «Рыжика прирезали!?»
        Осмотрев общий загон, он обнаружил в нём, вместе с другими лошадьми, Каштана, в углу загона лежала Соловуха, Рыжика не было.
        «Точно, лишили жизни жеребца!» - пришла окончательная, убедительная мысль.  Расстроенный смертью брата, а тут ещё и лишившись любимого коня, разъярённый Аким, не зная с кого спросить о содеянном, кинулся в «конюховку» На лежаке мирно похрапывал его напарник Серёга.
        - Эй, ты, гад, - рявкнул Аким, Серёга вскочил и, в ужасе бешено вращая зенками, кинулся под широкий лежак.
       - Акимка, не убивай! – истошно завопил Серёга, представив себе, что, убившему двоих, его напарнику, ничего не стоит и его  зашибить.
       - Да зачем ты мне, поскуда, нужен, буду я об тебя руки марать. Говори, куда Рыжика дели?
       -  Ни куда твой Рыжик пока не делся, в дальнем станке стоит, запертый.
        - Почему это пока?
        - Дык вот, ты убил Петьку «Прокурора» и кабардинца, а следователь думает на Рыжика, што и он принимал в этом убийстве участие.
        - Ты чо, дурак несёшь, какое убийство? Ну, ка, вылазь  сюда, рассказывай всё, што тут случилось.
          Опасливо отстраняясь от Акима, Серёга вылез из под лежака, и начал торопливо излагать произошедшие события.
         - А причём же здесь я, меня же не было в деревне, я брата ездил хоронить.
         - Об этом никто не знает. Все думают, што ты сбежал. Ветеринар Семён Терентьевич, так и говорит, што это ты убил обоих, и смылси.
         - А этому коновалу, чо от меня надо?
         - Не знаю, это ты у него спроси.
      Озадаченный таким поворотом дела, Аким пошёл в станок Рыжика, тот обрадованно заржал, в надежде на скорое освобождение из плена, но конюх выпускать его не стал, насыпал в кормушку овса и ушёл в сторожку.
      Вечером к конному двору подъехала грузовая машина.  Милиционеры, приехавшие на ней, надели на руки Акима наручники, и увезли в посёлок Лесозаводской, в КПЗ.
                ***
         Следствие вёл опытный следователь Соловьёв Вениамин Макарыч. Первое впечатление от встречи, с привезённым из КПЗ, Акимом, произвело на него двойственное впечатление:
         Одно – доброе. Когда речь заходила о лошадях, подозреваемый в убийстве конюх, преображался, он находил такие слова, характеризуя их повадки, которые не любой человек мог сказать о своих родных братьях.
         Второе – равнодушное или даже злое, когда речь заходила о людях, каким-то образом замешанных в этом деле.
        - Какие отношения вас связывали с Леонидом Тлепсоруковым? – задал вопрос следователь.
        - А кто это такой? – вопросом на вопрос ответил Аким.
        - Так это же убитый кабардинец, а вы что не знали его фамилии?
        - Не знал, его по фамилии никто не называл.
        - И всё - таки, что вас связывало с ним, вы друзья?
        - Нет, я друзей не заводил, тем более таких сволочных. Мои друзья кони.
        - Почему же он сволочной?
        - Потому, што он не любит лошадей,  и не имеет к ним жалости.
       - Так значить, правду говорят, что вы хотели его убить, за то, что он завалил вашего любимого жеребца, для кастрации.
        - Да, я так говорил, но это так, простая угроза,  от злости. Хотя если бы кастрировали не жеребца, а его, я бы против ничего не имел.
        - Тогда зачем же вы позвали его на дежурство вместо себя, когда поехали на похороны.
         -Позвать больше некого было, все были заняты. Я уехал без спроса, и хотел, штобы об этом никто не знал. А он болтать не умеет.
         - Значить вам придётся отвечать и за то, что вы уехали без спроса, и за то, что, в такую страдную пору, угнали коня.
         - За это отвечу, но кабардинца я не убивал.
         - А какие отношения у вас были с другим убитым, Петром Буровым, известным по кличке «Прокурор»?
          - А какие у меня могут быть отношения с этой гадиной, которая издевается над лошадьми. Ему, што трактор, што лошадь, допусти, он всех переломает.
        - А, правда то, что вы его избили, и за что?
       -  Этот «Прокурор» издевался над лошадью, которая недавно ожеребилась.
        - Он хотел вам отомстить?
        - Да, однажды набросился на меня с ножом, и если бы не мой любимец, он бы меня прирезал.
         - А что это за любимец такой?  Второй конюх, что ли?
         -Кто?! Серёга? Да он размазня. Меня спас жеребёнок Рыжик.
         - Вас послушать, так все люди у вас размазни и сволочи, а хорошие только кони.
          - Так и есть, добро я получал только от коней.  А люди? Видимо хороших людей, около меня, мало было.
          - Как вы думаете, кто убил Леонида Тлепсорукова, если не вы?
          - Я думаю, Петька «Прокурор», пришёл убивать меня, и ошибся.
          - А кто же тогда завалил его, не мог ли это сделать ваш любимец Рыжик?
          - Не знаю вам видней, разбирайтесь.
          «Нет, этот человек не мог быть убийцей, - размышлял Вениамин Макарыч, - сгоряча он может искалечить любого, силища дикая, но чтобы вот так всё обдумать, собрать всех в одно место, на это он не способен, да и хитрости для этого у него нет, тем боле связав это с похоронами брата».
      После проведённых экспертиз и многочисленных допросов колхозников,
большинство из которых,  отзывались положительно об Акиме Бычкове. И особенно после того, как дал показания Шопин Василий, дядя Петьки «Прокурора».  Не утаив при этом  то, как он выдал племяннику график работы на конюшне, и поведав о том, что Петька действительно отправился убивать Акима. Всё события той ночи стали понятны правоохранительным органам: Пётр Буров убил Леонида Тлепсорукова, думая, что убивает Акима Бычкова, а жеребец Рыжик, возбуждённый запахам крови и необычными действиями против его хозяина, убил Петьку «Прокурора».  Это подтвердила и экспертиза: в первом случае удар был нанесён кувалдой, во втором лошадиным копытом.               
       Но суд над Акимом Бычковым всё - таки состоялся. За самовольную отлучку с места работы и угон лошади в трудную для колхоза пору, его приговорили к трём месяцам исправительных работ, но не по месту жительства, а в особом поселении. Было вынесено и судебное определение в отношении Рыжика: «В связи с тем, что жеребец по кличке Рыжик, принадлежащий колхозу такому-то, представляет собой угрозу жизни людям – суд постановил: в течение месячного срока отправить его на бойню города Шахтёрска, и предоставить, об исполнении данного определения, справку  судебному секретарю».
                10
                ***
Председатель колхоза Цыбулевский, получив судебное  предписание  о ликвидации жеребца, обрадовался:
«Вот и хорошо, - думал он, - и спорить ни с кем не нужно и препятствовать не кому. Бычков сидит, а Серёге всё равно, есть этот жеребец или нет его, всё меньше хлопот» И председатель, подняв трубку телефона, попросил оператора соединить его с директором мясокомбината,  города Шахтёрска:
- Андрей Петрович, привет, - услышав ответное «алле», приветствовал директора мясокомбината Цибулевский, - тебе случайно жеребец не нужен?
- Что за жеребец, красивый? - Заинтересованно спросил тот, - да, хотя, откуда у тебя красивые лошади, ты же тяжеловозов себе понабрал.
- А как ты думал, мне рабочие кони нужны, а не рысаки, я же не собираюсь скачки в колхозе устраивать. Но этот действительно хорош, красавец, видимо кобылица с моего конного двора схлестнулась с жеребцом с конезавода. Рысистая порода победила, ни чего от моей кобылы ему не досталось, настоящий рысак.
- А что же ты от него хочешь избавиться, пусть его конюхи обучат и будет у тебя выездной жеребец, заодно, если надо будет, он и отцовские обязанности выполнит.
- Да он уже много чего здесь на выполнял, не могу больше держать, суд постановил от него избавиться.
- А при чём здесь суд? - Удивился Андрей Петрович.
- Да при том, что, этот жеребец человека убил, - и председатель колхоза, Цибулевский, подробно изложил всё произошедшее на конном дворе села Орловки.
- Так, а ты зачем мне его предлагаешь?  - Выслушав  председателя, возмутился Андрей Петрович, - хочешь, чтобы он и меня на тот свет отправил? Ну, уж нет, спасибо!
- Ладно, не обижайся, это я так, на всякий случай предложил. Не хочешь покупать живьём, присылай «скотовозку», придётся отправить его на убой.
- Хорошо, завтра машина будет, но я ещё посмотрю на твоего рысака, может быть, татарам загоню, их в Шахтёрске полно,  две улицы больших занимают.
                ***
На другой день, к обеду, к конному двору села Орловки подкатила машина, так называемая «скотовозка», это был обыкновенный грузовик, ЗИС- 5, борта кузова, этого грузовика были высоко надшиты досками, чтобы  животные не могли выскочить на землю при их перевозке. На бортах его, с двух сторон, были нарисованы рогатые коровьи головы.
 Бригадир Михаил Алексеевич и конюх Серёга, предупреждённые заранее  об отправке Рыжика  на убой, с утра ждали эту машину.  Решили, заодно, отправить туда же и старую клячу Соловуху, она  уже совсем не  только плохо ходила, но и плохо подымалась. Открыли задний борт, поставили трап.
Сначала вывели Соловуху, она, еле перебирая ногами, кое-как дотянула до трапа.  Посмотрев подслеповатыми глазами на нарисованную коровью голову, вдруг свалилась на землю, словно поняв, какая участь ждёт её в дальнейшем. Мужики, позвав на помощь шофёра, с большим трудом, втроём, завалили на трап старую клячу, и почти, волоком затащили в кузов.
- Ну, иди, веди жеребца, - приказал бригадир Серёге.
- Не, не могу, - вдруг захлюпал носом конюх.
- Ты чего, ты же так его не любил, а теперь нюни распускаешь. Иди! – повторил приказ бригадир.
- Нет, Лексеич, што хошь со мной делай, не могу я такую подлость совершить проти Акима. /Вот тебе и «НА», как говорится, оказывается совесть то, хоть и глубоко спит, но иногда просыпается/
- А я значить, подлец? Должен тащить сам этого жеребца. Мне может больше твоего его жалко. Ты же знаешь, что нам ослушаться нельзя,  под суд пойдём.
- Нет ты, не подлец, но стойкости в тебе по боле моего.
Спорить было не когда, и бригадир, понурив голову, пошёл в станок к Рыжику.  Жеребец помнил, что он когда-то определил этого человека, по отношению к себе, в «Добрые»,  когда-то он ел кусочки сахара с ладони этого большого человека, и, не ожидая от него ничего плохого, пошёл следом, за натянутой уздой, надетой на его красивую голову.
Увидев машину, для него не виданую штуку, жеребец удивлённо раскрыл широко глаза.  Ведомый по трапу, он не сопротивлялся, доверяя ещё этому человеку, но недовольно фыркнул и заржав, начал искать глазами Акима, и не найдя его ещё раз жалобно заржал. Увидев, лежащую  на полу, Соловуху,  Рыжик понял,  наконец - то, что его заманили в ловушку.  Хотел, развернувшись, выпрыгнуть на землю, но было уже поздно, задний борт захлопнулся, стукнув его верхней доской по голове.
Машина взревела и двинулась по ухабистой дороге. Бригадир и конюх, слушая прощальное ржание жеребца, понурив головы и не глядя друг другу в глаза, разошлись в разные стороны, по своим делам.
                ***
Дорог до города было две, одна грунтовая насыпная – шоссе, другая полевая, то есть проторенная по колхозным полям и лугам, иногда проходила по берёзовым перелескам.  Полевая дорога  была гораздо хуже грунтовой, но на много короче и спокойнее.  Движения транспорта на ней почти не наблюдалось никакого.  Да и особо торопиться было не куда. Но самое главное, шофёру Павлу Гавриловичу /В то время, шофера были в большом почёте, и иначе, как по имени отчеству их не называли./  очень хотелось опохмелиться. Перевозчику скота частенько выпадала калымная подработка, то доставить животину на мясокомбинат, то перевести от одного хозяина к другому, а то просто подкинуть по пути, какой ни будь,  нужный груз. Расчёт за выполняемую работу бывал один – пол литра водки.
Отъехав от села Орловки на приличное расстояние, Павел Гаврилович завернул в лесок, поставил машину на взгорок, так, чтобы по завершению задуманного перерыва, можно было задом выкатиться на дорогу и продолжить необходимый маршрут. Достал бутылку, налил стакан водки, смачно, с удовольствием выпил и, закусив колбаской с огурчиком, задремал, развалившись на мягкой траве.
Рыжик,  никак не мог понять, что же с ним происходит. Зачем его заточили в какой-то движущийся ящик. Что за рёв издаёт эта вонючая телега. И почему, вместе с ним, в этот каземат поместили старую клячу Соловуху. Кроме того  из под ног, с деревянного настила, исходил возбуждающий запах застоявшейся крови. /Иногда приходилось лишать жизни животных,  с помощью ножа, прямо в кузове автомобиля/.  Он нервно переступал ногами, боясь наступить на развалившуюся бессильно, почти по всему полу, Соловуху.  Вдруг, всё это движущееся сооружение, повернув в лесок, остановилось. 
«Сейчас меня выпустят на волю» - подумалось Рыжику, но ожидаемого не последовало. Что происходило наружи, ему увидеть не удавалось, из-за высоких бортов. Рыжик попробовал навалиться на сдерживающие его деревянные щиты, они потрескивали, но не ломались. Опустив голову, жеребец обречённо затих.
Казавшаяся мёртвой Соловуха, на самом деле была ещё жива, и как не странно это выглядит, мозги в её старческом черепе, лихорадочно работали – может быть бредили. Она вспоминала всю свою жизнь, проведённую на родном конном дворе, вместе с лошадьми и людьми окружающими её в бытовых взаимоотношениях. Вспоминала сытную жизнь и периоды голодовки, плохое и хорошее отношение этих странных людей к ней. Хорошего было больше, её ценили, особенно после того случая, когда она из пурги вывезла человека, который потом стал за ней ухаживать, как за собственной матерью. Но не забыла она и того, что в конечном итоге, благодарность этих людей сводилась к тому, что старых, либо больных лошадей грузили в этот ящик, с нарисованными на нём коровьими головами,  и увозили в неизвестном направлении, откуда они больше никогда не возвращались. Она инстинктивно догадывалась куда, но то, что происходило сегодня, сейчас, в её бредовых размышлениях не укладывалось: «Зачем же в этот предсмертный ящик загнали молодого красивого жеребца, в самом расцвете его лошадиной жизни? Она каким-то образом, видимо испытывая непреодолимый материнский инстинкт, решила не допустить такой не справедливости.  Как? Она пока этого не знала»
Но когда в пелене, застилающей её потускневшие глаза, она с трудом увидела, как жеребец пытается поломать удерживающий его заплот и не может этого сделать, Соловуха поняла, что ей нужно.  Она решила,  для спасения рода лошадиного, пожертвовать собой. В это время, их гудящая телега, завернув в лесок, остановилась. И стала так, что пол под ногами, наклонился в сторону задней стенки их каземата. Последняя,  в её жизни, удача  сопутствовала старой Соловухе.  Она, собрав все оставшиеся силы, скрепя больными суставами, и дрожа дряблым телом, приподнялась на ноги, и бросила пятьсот килограммов костей своего скелета на задний борт автомобиля.
Павел Гаврилович, услышав  треск и грохот, вдруг возникший неизвестно откуда, вскочил и, вылупив глаза, метнулся к автомобилю:
«Мотор взорвался!» - мелькнула первая мысль, но под капотом машины всё было нормально. И тут он заметил какую-то возню у заднего борта, быстро метнулся туда. На земле лежала старая кляча, над ней тревожно вздрагивая всем телом, стоял растерявшийся рыжий жеребец. Вывалившись за борт, увлекаемый Соловухой, он ещё не осмыслил произошедшего.  Но увидев, выскочившего из-за машины, человека и, не ожидая от него ничего хорошего, Рыжик, кинув прощальный взгляд на свою спасительницу, взвился на дыбы и маханул в лес.
 Веки Соловухи медленно сомкнулись на её потускневших глазах и, она, вздрогнув всем телом, вытянулась во весь свой лошадиный рост.
                11
                ***
Животные умеют ориентироваться в пространстве, и конечно лошади, несомненно, делают это лучше других. Рыжик мог бы свободно найти обратную дорогу на свой родной конный двор, но события последних дней внесли сомнения в его лошадиное сознание, он догадывался о том, что дома ничего хорошего его не ожидает. Кроме того жеребец не забыл и то, что в том направлении откуда его везли, однажды повстречался с волками, которые, если бы не его верный друг Добрый, лишили бы жизни его, и его любимой серой кобылы в яблоках. Откуда ему было знать, что летом  сытые волки  близко к селу не подходят, а скрываются в глубине тайги, где занимаются увеличением и обучением своего потомства.
Поэтому, постояв несколько минут на месте, Рыжик, повернув в обратную сторону от его дома, медленно побрёл по редкому берёзовому лесочку, в сторону города. И так, поедая свежую траву, он, переходя от одного лужка к другому, приближался к городской окраине. Чтобы делал деревенский жеребец на городских улицах? Трудно сказать. Но добраться до окраинных домов ему не удалось.
Вдруг, в стороне, из неглубокого ложка, послышалось конное  ржание, Рыжик поднял голову в том направлении, и глубоко втянул расширенными ноздрями воздух. Запахло дымком, точно таким, как из печурки в «конюховке». Почуяв родной запах, жеребец двинулся в сторону ложбины. Преодолев пригорок, скрывающий, доносившиеся до него, звуки и запахи, Рыжик,  озадаченный увиденным, насторожённо замер. Его взору представился странный посёлок: дома, издали похожие на деревенские избушки, меняли свои очертания под порывами ветерка, проносившегося по лощине. Между этими странными домиками горели дрова, но не в печурках, а прямо на земле, над этими пылающими поленьями, висели ведёрки, окутанные клубами пара, распространяя не приятный для коня, запах варёного мяса. Вокруг мелькали непривычные своим обличием двуногие животные – люди. Все они были необычайно тёмной масти – вороной, обросшие чёрной кудрявой щетиной, и даже их маленькие дети носили на голове шапки густых чёрных завитушек. Разговаривали они тоже непривычно – странно. Рыжику вспомнилось то время, когда он сравнивал разговор людей со щебетанием птиц, так вот эти вороные люди, если перевести на птичий язык – каркали, как вороны.
Отдельно, в стороне стояли другие домики – на колёсах. Они снизу напоминали телеги с его конного двора, у них были такие же колёса, но верхняя часть, вместо тележной платформы, представляла собой огромный цветной шатёр. Ещё дальше, на большом лугу, паслись несколько лошадей, они были не такие большие, как на конюшне, но и не такие красавцы, как на конезаводе. Что-то между теми и другими.
Рыжик, всё равно пока ещё не определивший, что же он будет делать дальше, решил подойти поближе к соплеменникам, поэтому осторожно, с опаской, оглядываясь, двинулся в сторону конского табуна.
Он был очень осторожен, наученный горьким опытом описанных выше приключений, жеребец думал, что овладеть своей свободой, он, ни в коем случае,  не позволит никому. Но Рыжик ошибался, если бы он знал, к какому человеческому отродию  приблизился, то обошёл бы это поселение далеко стороной.
                ***
Иона Чорбу, то ли молдавский, то ли румынский цыган, не был цыганским бароном, но он был старшим в этом цыганском таборе, в который объединились все его родственники и одинокие безродные цыгане, принятые в этот табор в качестве рабов, и беспрекословно выполняющие все прихоти старшего. В поисках хорошей жизни, табор за три летних месяца, из далёкой Молдавии добрался до Сибири, пользуясь слухами о том, что здесь будто бы райская жизнь, можно сытно есть, сладко пить, и, если подвернётся удача, можно быстро разбогатеть. Но на деле, все эти слухи оказались красивыми сказками. Сибирь не принимала бездельников и вымогателей, здесь нужно было, как и во всей России, тех времён, добывать себе пропитание тяжёлым трудом. А цыгане к этому не привыкли. Им нужна была лёгкая пища, добытая воровством, гаданиями и обманом.
К тому же люди здесь оказались суровыми, и прощать различные мошеннические выходки не собирались. Однажды Иона решился на кражу коней в одном поселке, и по незнанию, забрался с четырьмя своими невольниками на конный двор вольного поселения, одного из множества, Сибирских лагерей. Всё сделали очень тихо, вывели каждый по одной лошади, и обрадованные успешным воровским рейдом, решили тут же оседлать  их. Как только они запрыгнули на спины  краденых  коней, и их фигуры, отделившись от земли, стали хорошо видны на фоне звёздного неба,  тут же раздались винтовочные выстрелы. Оказалось, охранники давно обратили внимание на расположившийся в нескольких километрах от поселения, цыганский табор. Зная норов пришельцев, насторожились и, ожидая скорой попытки угона лошадей, были начеку. Заметив не званых гостей, они вместо того, чтобы отпугнуть их, решили раз и навсегда покончить с подлыми расхитителями. Четырёх рабов Ионы уложили на месте, сам он чудом спасся, соскочив с лошади и упав в канаву, слился с суровой сибирской землицей. Затем, как змей, загребая грязь руками и животом, метров триста полз по пластунски.  В ту же ночь табор спешно снялся и исчез с нагретого места, бросив своих убиенных, безродных рабов, которых зарыли, как беглых зеков, в суровую Сибирскую землю, без опознавательных знаков.  Иона не имел жалости ни к кому.   
Ворожба цыганок тоже выживать не помогала. В Сибирских деревнях жили люди  нечета легкомысленным европейцам, и при виде цыганок, идущих по улицам, размахивающих многочисленными юбками и галдящих, как вороньё, выпускали на них собак, наглухо закрывая ворота на засов. А в городах поживиться не давала милиция, прогоняя ворожеек за пределы городской черты. Жить приходилось на небольшие деньги добровольцев, которые сами приходили в табор, узнать свою дальнейшую судьбу.
И тогда Иона, чтобы хоть как-то оправдать перед родственниками свою руководящую роль, придумал новую, как ему казалось идеальную аферу. Он объявил всем, что создаёт цыганскую бригаду по ремонту сельхоз. инвентаря. В таборе был свой кузнец Матей, в общем-то, не плохой мастер, он ковал таборных лошадей, но больше никто из цыган мужского пола молоток в руках не держал ни разу.
И вот новый бригадир цыганских «мастеров» начал объезжать колхозы, с предложением оказания ремонтных услуг.  Желающих, воспользоваться этими услугами, долго не находилось. Но, как говорится, кто ищет, тот всегда найдёт, в одном из колхозов, то ли по тому, что председатель был не опытный, толи соблазнились низкими расценками на ремонтные работы, но договорились, наконец, отремонтировать к началу вспашки зяби бороны, зубья которых от постоянного соприкосновения с землёй расшатались и износились. Нужно было выковать новые зубья, и поставить на место, в каждую борону по шестьдесят штук. Работы много, цыган тоже, а кузнец-то один. И вот тут-то понадобилась смекалка Ионы. Пока все делали вид, что заняты непосильным трудом, перетаскивая с места на место бороны, он раздобыл где-то две бочки чёрной клеевой смолы, видимо стояла без присмотра. Ночью цыгане покрасили все бороны смолой, к утру она засохла, и зубья замерли в своих гнёздах неподвижно. Для виду ещё пару дней «мастера» побегали вокруг кузни, где расположили бороны, и на третий день пригласили, для приёмки выполненной работы, председателя.  Тот, как увидел блестящие новизной бороны, душа от радости зашлась:
- Мужики, да я вам не только, обещанное по договору отдам, но ещё и премию в виде зернового довольствия выдам.
- Да, ты уж, батька, позвони другим председателям, что мы добрые мастера, - залился соловьём Иона, - видно, ты в Сибири самый умный человек.
- Позвоню, обязательно позвоню, - сиял председатель.
Но тут, на беду Ионы, пришёл свой, деревенский кузнец Петрович, отлучённый на время, из-за цыган, от своей работы.
- Разбросали тут, черти черномазые, бороны не пройти, - и он, схватив первую попавшую в руки, со злостью отшвырнул её в сторону. Борона звякнула, смола осыпалась, обнажая разболтанные в разные стороны старые, крашеные зубья.
- Ах, мать вашу.., - взревел Петрович, хватая полупудовую кувалду в руки, - отремонтировали, значить, - и он замахнулся кувалдой на Иону. Но тот приземление кувалды на свою голову,  дожидаться не стал, и вылетел стрелой из кузни, за ним ретировалась и остальная цыганская свора. К их ужасу, услышав ругань, из гаража бежали к кузне, на помощь Петровичу,   сельские трактористы, держа в руках различные металлические предметы.
На этом цыганские злоключения не закончились,  подбодрённые удачным трудоустройством своих мужиков, цыганки решили, что теперь сельское население будет к ним относиться более лояльно, и двинулись по деревне на промысел. И верно, прослышав о заключенном договоре, местное население собак на галдящих цыганок не спускало, но и ворота с запора не снимало. И тогда гадалки, потерпев фиаско в своей основной профессии - гадания, занялись хищением гуляющих по деревне кур, хватая их на ходу и пряча под многочисленные юбки. Однако сельские бабы были не лыком шиты, и не робкого десятка, они умели постоять за своё имущество. Самая боевая разведёнка, Нюрка Рябая, быстро сколотила группу захвата, из десятка бывалых бабёнок. Цыганки были перехвачены посреди площадки, где стояла общая поилка для скота, огромное корыто, наполненное до краёв водой.
Взору, бегущего Ионы, предстали цыганки из его табора,  взлетающие почему-то вверх ногами, и ныряющие, затем головой в поилку с водой, при этом из их юбок вылетали куры. Бабы, прихватившие воровок, увидев толпу цыганских мужиков, побросали помятых цыганок в поилку, и быстро скрылись в соседнем дворе. Цыганки, выскакивая из мутной воды, похожие на мокрых куриц, кинулись вслед за своими мужиками. И во время, в конце улицы показались сельские механизаторы, с ломами наперевес.
- Хасиям, мре дадорэ ! – Вопили растрёпанные цыганки, обгоняя своих мужиков. /Ай, пропали, батюшки!/
 Вот так закончился колхозный вояж для вожака табора. В таборе назревал скандал. И тогда Иона Чорбу поклялся своим однокашникам, что  он, с их помощью, отомстит этим проклятым колхозникам: ближе к осени, перед тем, как двинуться на родину, намерен угнать всех колхозных лошадей с конного двора.
- Грен традаса табунэнца, - заверил он. /Табунами мы коней погоним/
 На том и порешили, обнадёженные светлым будущим, успокоившиеся цыгане, разошлись миром.
Табор срочно снялся и, отъехав на двадцать километров от злополучного колхоза, разбил свои разноцветные шатры под городом Шахтёрском. Вот в это-то время, Рыжик вышел в его расположение.
                ***
- Иона, Иона, - приглушённым воровским шёпотом, позвал, лежащего на траве предводителя, племянник Аурел, - смотри Иона, какой красавец к нам пожаловал. Рысак сибирский, точно говорю.
- Заткнись, сам давно заметил. Возьми верёвку, заходи от леса, а я по ложбине проползу, навстречу ему. Смотри не спугни – убью.
Иона, действительно, сразу заметил появление Рыжика, упал на траву и притих, мысли в его хитроумной голове заметались пойманным соколом:
«Откуда такой красавец взялся? В ближайших колхозах таких лошадей и в помине не существовало. С конезавода? Это далеко, если поймать и спрятать, а лучше продать, быстро не хватятся. Появятся деньги, у городских татар они водятся. До осени доживём, а там ограбим паршивый колхоз, и в путь» - в это время его окликнул племянник Аурел.
Отправив Аурела к жеребцу в обход, сам Иона, прихватив специальный аркан из тонкой волосяной верёвки, как уж, пополз по ложбинке к пасущимся неподалёку лошадям. Что - что, а в делах захвата животины,  молдавскому цыгану Ионе Чорбу, равных не было.
Рыжик, приблизившись на пять-шесть шагов к цыганским лошадям, наблюдая за ними, на некоторое время, потерял бдительность. В этот момент из травы со стороны леса, вдруг, поднялся чёрный лохматый человек, и кинулся к нему. Рыжик отскочил в сторону пасущихся лошадей, и допустил оплошность,  из-за ближнего к нему мерина, вдруг, как змея вылетела верёвочная петля и в одно мгновение оказалась на шее жеребца. Рыжик рванулся в обратную сторону, но тонкая волосяная верёвка больно обхватила шею скакуна, перехватив дыхание. Верёвка из конского волоса, конокрадам приносит двойную пользу, во первых - упругая петля, никогда на лету не закручивается, во вторых - после захвата, волос впивается в нежную кожу на шее пойманного коня, и вызывает нестерпимую боль.
Рыжик сделал ещё несколько попыток,  освободится, но кроме причинённых страданий от петли, ничего не добился. То, что произошло после, парализовало его и на некоторое время лишило способности к сопротивлению. Из-за мерина, не выпуская из рук верёвочного аркана, вышел приземистый косолапый лохмач и, перебирая верёвку, вплотную подойдя к жеребцу, положил ему руку на грудь. И в этой руке, Рыжик почувствовал такую силу, что замер, как вкопанный, не в состоянии пошевелится. Нет, это была не физическая сила - сила мускулов.  Это было, что-то другое – сила бесстрашия, повелителя, хозяина проникшего в самую суть замыслов животного. «Ты мой, я твой хозяин, что захочу, то и сделаю с тобой» - через прикосновение руки цыгана передавалось в сознание коня. /Уважаемый читатель, это истина! Животное отлично понимает характер человека. За несколько метров чувствует труса, и никогда ему не подчинится.  Так же чувствует издали силу духа храброго, твёрдого характером хозяина и соглашается служить ему. На трусливого человека всегда набрасываются пчёлы! /
Лохматый человек, тем временем, начал что-то бормотать своим каркающим голосом, и это бормотание, как  не странно, опять подействовало на жеребца успокаивающе. Человек ослабил петлю на шее коня и смело пошл вперёд, повернувшись к нему спиной, не боясь, что тот прыгнет на него либо укусит, и Рыжик, глубоко вздохнув, покорно двинулся следом.
                ***
Иона, довольный результатами удачной охоты, предчувствуя богатый калым, завел жеребца подальше в лес, выбрав глухую полянку, заставил Аурела вырубить и заколотить в землю, посредине поляны, надёжный кол, и, не снимая волосяной верёвки с шеи жеребца, привязал его к этому сооружению.
- Жеребец-то не обученный, - осмотрев плечи и спину коня, сообщил Иона племяннику, - на плечах следов хомута нет, и на спину седло никто, никогда на него не надевал.
- Да какая разница, обученный, не обученный, главное он теперь у нас. Надо поскорее его сбыть, пока хозяин не нагрянул.
- Щенок тупоголовый, - выругался Иона, - кто же возьмёт не обученного жеребца за хорошие деньги. Да и договориться в чужой земле быстро ни с кем не удастся, придётся вести его на базар. Как ты это сделаешь с диким жеребцом?
- Ты же справился с ним.
- Не думаешь ли ты болван, что я сам его поведу на базар, буду я ещё рисковать своей головой. Это сделаешь ты, хоть какая-то польза от тебя будут.  Хватит болтать зря, завтра возьмёшь Паула, и начнёте обучать жеребца, он в этом деле толк знает. Две недели вам на это даю, не сделаете, выгоню обоих, будете побираться в чужих краях. Сбыть его нужно скорее, он меченый, на правом плече шрам.
Паул, пятнадцатилетний оболтус, не раз, ловленный и битый за карманные кражи, действительно был дока в верховой езде на лошадях, если уж ему удавалось вскочить любому коню на спину, свалить его оттуда не удавалось никому из них.
На второй день, рано поутру, захватив с собой пеньковую верёвку, уздечку и кнут, Аурел и Паул двинулись обучать, пойманного накануне, коня. Паул, приплясывая от радости, в предчувствии развлечения, ловко щёлкал цыганской плёткой, щелчок получался хлёсткий, по звуку напоминал сухой выстрел из винтовки-трёхлинейки.
Здесь следует обратить внимание на плётку и уздечку, эти предметы были действительно цыганскими, из большой любви к лошадям, эти люди все конские принадлежности /сбрую/ делали тщательно, красиво, с большой любовью. Плётка была сплетена из телячьей кожи, хорошо выделанной и покрашенной в чёрный цвет. Ручка её вырезана из вишнёвого сучка и украшена медными, сияющими в солнечных лучах, пластинами с завитушками. Утолщённое от рукоятки, плетение хлыста, постепенно сужаясь, вытягивалось метра на два, и заканчивалась косицей конского волоса с вплетённой в неё медной проволокой.
Уздечка, сшитая из кожи высшего качества, была усыпана медными бляхами, начищенными до золотого блеска.
Проходя мимо своего табуна, приятели прихватили с собой крепкого мерина, необходимого в задуманном ими деле.
                ***
Рыжик, привязанный к деревянному колу, не уснул ни на минуту. Волосяная верёвка, обхватившая его шею, хоть и была ослаблена этим лохматым, хромоногим колдуном, однако постоянно покалывала нежную кожу жеребца. Траву он тоже не ел, возникшая, после ухода лохмача, тревога не давала жеребцу покоя, нервно прохаживаясь, он вытоптал, вокруг кола, её всю до земли. Всю ночь ему казалось, что вот сейчас из леса, в котором он был привязан, выскочат злобные волки, а у него даже нет возможности обороняться от них.
Скоро забрезжил рассвет, и спустя некоторое время, Рыжик услышал, как за лесом, закаркали, загалдели эти странные люди.
Но вот на поляну, раздвигая берёзовые ветки, вышли два лохматых вороных человека, одного, который был повыше, жеребец узнал, это он вчера кинулся на Рыжика из лесу. В руках у него были знакомые предметы, верёвка, с ней жеребцу приходилось уже встречаться не раз, ремни, которые одеваются на голову, ему тоже были знакомы. В руках второго лохмача, поменьше ростом, был тоже известный жеребцу предмет, им некоторые люди, с его конного двора, хлестали лошадей, для ускорения хода. Правда, те колхозные предметы, по сравнению с этими, цыганскими, выглядели убого. Его хозяин Добрый, никогда и ничем его не хлестал. Увидев, бредущего за людьми, мерина, Рыжик заржал, тот задрав вверх голову, охотно ответил.
Когда пришедшие приблизились к нему на расстояние вытянутой руки, Рыжик почувствовал, что эти двое его не боятся, а наоборот, пришли навязать ему, Рыжику, свою волю.
  Вот высокий лохмач, больно затянув на шее волосяную верёвку, ловко накинул ремни на голову Рыжика, и воткнул в рот блестящие железяки.
- Послушай Паул, а по-моему, этот жеребчик с уздой уже знаком, - обрадованно сообщил Аурел, - он даже голову не отдёрнул, когда я её  одевал.
- Ха, вот и славно, сейчас мы на нём прокатимся. Снимай тогда волосяную верёвку, она не нужна, сейчас я на него заскочу, - беспечно закаркал Паул.
- Не спеши, давай мы всё-таки попробуем пустить его за нашим мерином.
- Ну, давай, нам торопиться некуда.
Высокий снял с шеи Рыжика волосяную верёвку, жеребец облегчённо вздохнул. Затем закрепив на уздечке один конец пеньковой, привязал второй к седлу мерина. Жеребец сразу вспомнил этот процесс, производимый совместно со своим хозяином, на родном конном дворе, и без сопротивления последовал за вороным мерином, в седле которого разместился высокий лохмач.
- Что я говорил, им уже кто-то до нас занимался, -  убеждённо сказал Аурел.
- Ну,  всё, давай отвязывай, сейчас моя очередь. Не так страшен чёрт, как его расписывают,-  нетерпеливо задёргался Паул.
Высокий отвязал конец верёвки от седла вороного мерина, другой намотал себе на левую руку, в правую взял плётку.
- Да отвязывай совсем, - возмутился Паул, - не таких усмирял, а это просто телок.
- Ну, уж нет, если он уйдёт, на этом месте будут наши могилы. Давай запрыгивай, посмотрим.
Рыжик беспрепятственно дал надеть на свою голову узду и так же, не сопротивляясь, последовал на привязи за мерином, потому, что эти первые шаги в обучении он проходил уже со своим хозяином Добрым. Но на этом процесс обучения, был прерван кровавыми событиями, развернувшимися в ночь убийства, произошедшего на конном дворе.
Он спокойно смотрел на то, как высокий лохмач отвязал верёвку от седла вороного мерина и намотал себе на руку, от его взгляда, так же не ускользнуло и то, что хлыст оказался в другой руке лохмача, готовый в любую минуту исполнить своё предназначение. Рыжик насторожился и опасливо попятился в сторону, предполагая, что его сейчас начнут избивать. Но произошло совсем другое, ещё более неприятное и не понятное действие, со стороны его мучителей. Второй, маленький лохмач, вдруг, как волк, из той ночной схватки, стремительно бросился ему на спину, и, вцепившись в гриву, вонзил свои голые пятки Рыжику под бока. Такого молодой жеребец не испытывал в своей жизни ещё ни разу, никто и никогда, так нагло, не пытался овладеть его волей.
Рыжик испугался,  рванулся в сторону, затем в другую, « зверёныш» на его спине, своей позиции не изменил.  Он будто прирос к телу коня, и лишь, снова больно ударил пятками в его бока. Тогда жеребец разозлился, он взметнулся на дыбы и резко опустился вперёд на землю, седок остался на месте. Это окончательно вывело  «из себя» разъярённого коня, он как подкошенный, упал на бок и,  перевернувшись  через спину, вскочил на ноги, но маленький лохмач, как ни в чём не бывало, отскочив во время в сторону, снова одним махом запрыгнул жеребцу на спину. Рыжик снова хотел совершить переворот через спину, в надежде раздавить наглого наездника, но в это время, щёлкнул кнут, и острая нестерпимая боль, выше голени, вышибла все замыслы из головы жеребца. Неожиданно для себя, Рыжик рысью припустил по поляне, вокруг высокого лохмача, на расстоянии вытянутой верёвки, которую тот держал в руках, точно так, как бегали лошади на конезаводе, по манежу.
- Ну вот, давно бы так, - обрадовались быстрой победе цыгане.
Но жеребец не собирался сдаваться, он не был уже лошадиным подростком, быстро теряющим волю при обучении, этот возраст Рыжик пережил, и набрался опыта и хитрости. Пробежав несколько кругов, он, почувствовав, как постепенно верёвка ослабевает, вдруг, резко изменив направление, пригнув голову, нырнул под низко росший, толстый берёзовый сук, раздался вопль, и наездник со всего маху рухнул на землю.
Верёвка натянулась, и град ударов хлыста, обрушился на бархатную кожу жеребца. Маленький лохмач поднялся с земли, размазывая кровь по лицу, начал громко каркать. Рыжика отвели на место, и, привязав к забитому в землю колу, лохмачи, ещё немного злобно покаркав, удалились.
На другой день всё повторилось сначала, только теперь обучение происходило в поле, где не было деревьев. Несколько дней Рыжик, выделывая различные кульбиты, показывал свой норов, однако хлыстом его больше не били, Иона запретил, но гоняли до изнеможения, маленький же лохмач был неутомим. И вот постепенно жеребец стал сдаваться, он терпеливо переносил сидящего на спине наездника, начал поддаваться управлению уздечкой, затем привык к седлу и чересседельнику, опоясывающему крепко его спину и бока. Через две недели это был вполне управляемый красавец жеребец, рысистой породы.
Приближалась осень, ночами становилось холодно,  цыгане засобирались домой в Европу. Но прежде чем сорваться с места, намерены были осуществить свой подлый план, по краже колхозных лошадей. Иона уже нашел покупателей, в лице местных татар, которые жили в пригороде Шахтёрска, улица так и называлась  Нацменовская. Дома были обнесены высокими заборами, с глухими тесовыми воротами. Что творилось за ними, никто знать не мог, закрылись и всё, тишина. Иона хотел и жеребца сбыть им, но татары, увидев такого красавца, на мясо покупать его не захотели, а для двора  побоялись, слишком приметный. Да и цену цыган заломил  высокую.
 Чтобы задуманный план не провалился, Чорбу даже, предварительно, подговорил колхозных сторожей, пообещав большой куш за оказанное содействие.
Но прежде, чем совершить задуманное, нужно было избавиться от пойманного жеребца. И вот в один воскресный день, Аурел, получив благословение от матушки своей Аделаиды, оседлав Рыжика, двинулся на колхозный рынок, города Шахтёрска.
                12
                ***
После того, как лошади, поломав задний борт автомобиля, вывалились из кузова, шофёр Павел Гаврилович сразу протрезвел, хотя выпитый стаканчик водки был для его крепкого организма, равен дробине попавшей в огромного слона.
«Что же теперь делать? - Лихорадочно бились мысли в его ожиревших от мясо-комбинатской колбасы, мозгах. - Что я теперь скажу директору комбината? Сопроводительные документы я подписал, теперь не отвертеться, платить колхозникам за коней придётся. Где искать этого проклятого жеребца? – Он, растерявшись, даже не заметил в каком направлении убежал конь. – И как я объясню всем, на кой дьявол заехал в эти кусты?»
Побегав, ещё малость, вокруг машины, Павел Гаврилович завёл её, привязал мёртвую Соловуху тросом за ногу, выволок  на дорогу.  Бросив труп лошади поперёк просёлка, полетел на мясокомбинат.
- Андрей Петрович, беда! – Ворвавшись в кабинет директора, запричитал он. - Жеребец по дороге взбесился, разбил борт и убежал неизвестно куда.
- Какой жеребец? – опешил, ничего не понимающий Андрей Петрович. – Ты, что Петров, белены объелся? Ты чего орёшь, в этой машине быков - производителей возили, и то они не могли ничего разбить. Да и как это он мог сделать, если машина по просёлку болтается,  как проклятая. Там стоять на ногах не возможно.
После того, как представители Орловского колхоза, вызванные директором мясокомбината, собрались на месте происшествия, совместно с представителями комбината, Павел Гаврилович начал путать следы.
- Вот на этом месте, слышу, что-то грохнуло, я по тормозам, выхожу, смотрю - борт в дребезги, а его и след простыл.
- Так, ты, что не заметил, куда он побежал? – спросил бригадир Михаил Алексеевич.
- Не успел.
- Так тут же ровное поле, до леса метров двадцать. Ты что на четвереньках из машины вылезал.
- По-моему, он рванул вон туда, - поняв, что промахнулся с ответом, соврал Петров, и показал совсем в другую сторону от леса, в котором скрылся Рыжик.
- А как же Соловуха оказалась на земле? – снова спросил бригадир.
- А я когда остановился, эта дохлятина поднялась на ноги и прыгнула на дорогу.
- Как же она прыгнула, когда мы её с тобой вместе еле затащили лежачую в кузов. 
- А вот так, взяла и прыгнула.
- А это, что за след? – Спросил председатель колхоза Цыбулевский. – Это кого здесь волокли из леса? Никак бедную Соловуху.
Все двинулись по следу волочения, и вскоре всё стало ясно. На поляне валялась пустая бутылка из под водки, колбасные обрезки и щепки от разбитого борта.
- Вот, что уважаемый Павел Гаврилович, - строго заявил директор Андрей Петрович, -  если через две недели жеребец не найдётся, будешь платить за нанесённый ущерб из своей зарплаты. Подпишешь добровольно соглашение, а не подпишешь, пойдёшь в суд, а там, может быть, ещё и посадят годиков на пять.
На том и разошлись. Жеребца искали долго, но не в том направлении. Поверили словам Петрова. Куда он указал, там и искали. Никто не мог предположить, что необученный жеребец двинется в сторону города. Заявили в милицию, там тоже оказывали содействие, но не долго. На цыган не подумали, как раз в это время их изгнали с позором из колхоза, за «ремонт» борон.
Отбыв свой срок наказания, вернулся в колхоз Аким Бычков. Весть о пропаже Рыжика, тяжёлой печалью свалилась на  его плечи. Он, с разрешения бригадира объехал все ближайшие колхозы, лесхозы, и даже побывал на конезаводе. Ему там сказали, что жеребца видели, но только давно, Аким догадался, что это было во время побега Рыжика после попытки кастрации.
- Всё Акимка, крышка твоему жеребчику, - попытался убить надежду Серёга.
- Не бреши дурак, чую, жив он, и находится, где-то рядом, - не сдавался Аким.
                ***
Текущий год для Орловского колхоза оказался плодородным. Сена заготовили больше, чем планировали в два раза. Пшеница уродилась на славу, золотистый, наливной её колос разливался до самого горизонта, во всех направлениях, обширных колхозных полей. Осенней погодой тоже господь не обидел, поэтому урожай был собран вовремя и без потерь.
Трудодень в этом году для членов колхоза оказался богатым, многие получали натуроплату в соседний посёлок Лесозаводский, для того, чтобы продать часть полученной пшеницы и на вырученные деньги приобрести одежонку себе и детям, да прикупить ещё кое-что по мелочи, необходимое в хозяйстве.десятками центнеров пшеницы, /ХЛЕБА, как говорили в деревне,/ а особо  трудолюбивые – по нескольку тонн. Отпраздновав страду - окончание уборки урожая, колхозники потянулись на базар
Засобирался на базар и бригадир Михаил Алексеевич, у него было четверо детей, с разницей в возрасте в два года, все уже учились в школе и нуждались в смене обносившейся одежды  на новую, хотя бы частично. Он решил поехать на рынок города Шахтёрска, население окраины и пригорода которого, имело большое количество скота, и пшеница на том рынке была дороже. Но ехать туда в шесть раз было дальше, поэтому не многие соблазнялись городскими ценами. Кроме собственной выгоды, где-то глубоко в сознание бригадира затаилась надежда встретить на том рынке жеребца Рыжика. Там же рядом, через забор, велась распродажа живого скота.
«Дался мне этот Рыжик» - ворчал про себя бригадир, но желание вернуть утерянного коня, не покидало его.
Узнав о намерениях бригадира, конюх Аким, пришёл к нему домой и, смущаясь, потупив взгляд, попросил:
- Послушай Лексеич, возьми меня с собой, мне тоже надо продать два мешка пшеницы. За использование лошадей заплатим пополам.
- Что, надеешься Рыжика там встретить, - сразу же «раскусил» замысел конюха бригадир.
- Чем чёрт не шутить, сейчас самое время продать коня. На зиму запрут его во дворе, никто не увидит. Или татары на махан пустят.
- Ладно, поехали, в четыре утра запрягай Каштана коренным и Зорьку пристяжной, грузимся и с богом…
Выехали по темну, решили сократить путь и выезжать на большак не стали, двинулись по просёлочной дороге. Всю дорогу Аким задумавшись молчал, как ни пытался разговорить его Михаил Алексеевич, ничего не получалось, на все вопросы он отвечал односложно или вообще молчал. Рассвело, через часок показалась окраина города, бригадир обернулся на неподвижно сидящего Акима, язвительно сказал:
- Да, Аким, замучил ты меня, язык даже заболел!
- Ет от чевой-та? – удивился тот.
- Уморил ты меня своими разговорами. С тобой только в засаду ходить.
Вскоре показалась многолюдная базарная площадь. Пшеницу распродали быстро, на рынке её было ещё не много, видимо другие колхозы, в уборочную страду, были не так успешны, как Орловцы. Аким, как только подъехали к базарной площади, соскочив с телеги, метнулся в конный ряд. Коней на продажу было не много, но Рыжика среди них не было. Он через каждые полчаса, пока продавали зерно, навещал конный ряд, всё было бесполезно.  Закончив торговлю, мужики, перекусив в чайной, которая находилась тут же на площади, выехали из ворот рынка. Ехали нарочито медленно, завернув в конный ряд. Рыжика не было. Мужики совсем уж было приуныли. Но, вдруг, серая пристяжная Зорька, подняв высоко голову, как будто заметила кого-то знакомого, призывно заржала, в ответ раздалось близкое, радостное ржание жеребца…
                *** 
Аурел, выехав из табора, сильно не спешил. Документов, удостоверяющих принадлежность жеребца, не было. Поэтому продать его нужно было быстро, без лишней возни. Самая большая масса покупателей в городе собиралась на рынке к обеду, поэтому Аурел и не спешил. Кроме того, его сопровождали на других лошадях два цыгана из табора, которые должны были изображать первых покупателей, громко спорящих, кто больше даст денег за жеребца, тем самым наращивая ему цену.
Рыжик, привыкший к седлу и седоку, на своей спине, двигался легко, иногда слегка гарцуя, как бы показывая всю красоту и преимущество своей стати. Вот он зашёл, в непривычное для него, скопище  каких-то строений, они постепенно становились всё выше и больше. Вот показалось большое количество различных людей. Глаза Рыжика, от непривычной обстановки, забегали, он растерялся. Но заметив лошадей у базарной привязи, почти успокоился. И вдруг, он услышал знакомое ржание, Рыжик, завертев головой, заржал в ответ, и тут же увидел серую кобылицу в яблоках – свою любимую, и мерина Каштана. То, что они была запряжены в телегу, для него не обычным не было, после того, как они расстались, представление жеребца о жизни лошадей сильно изменилось, и он уже ничему не удивлялся. На телеге он заметил своих друзей, судьба с которыми его связывала с детства.
 Рыжик дернул удела, ослабив натянутый повод уздечки, рванулся в сторону, к телеге. Седок наверху, опомнившись, что есть силы, натянул повод, раздирая губы жеребца железными уделами. Превозмогая боль, Рыжик взвился на дыбы, пытаясь сбросить седока из седла, но это ему не удалось, вновь вздымаясь вверх, он увидел, как с телеги соскочил Добрый и бросился в их сторону. Жеребец, чувствуя, что прыжками наездника не сбросить, изменив тактику, упал на бок и придавил седоку ногу к земле. В этот момент к ним подбежал Добрый…
                ***
- Рыжик! – воскликнул Аким, посмотрев в ту сторону, куда повернула голову Зорька.
- Где? – выдохнул возбуждённо Михаил Алексеевич.
- Вон, цыган на нём сидит.
Оба, устремив взгляд в направлении верхового цыгана, увидели, как взвился на дыбы, пытаясь, освободится, жеребец. Аким соскочил с телеги и кинулся в ту сторону,  подбежав к упавшему на бок жеребцу, Аким схватил за шиворот придавленного цыгана.  Рыжик, вскочив на ноги, радостно  гарцевал на месте.
- Ты где, цыганская твоя морда, взял коня?
- Мро грай, - злобно выпалил цыган. /Мой конь/
- По - русски говори гадёныш, не то рёбра поломаю.
В это время подскочили ещё два цыгана и набросились на Акима, видя такой поворот событий, на выручку прибежал бригадир, и они вдвоём с Акимом, так начали отделывать черномазых, что они, бросив своего товарища, быстро ретировались. К месту возникшего скандала уже бежали милиционеры, дежурившие на базарной площади. И вскоре возбудители спокойствия, вместе с лошадьми, отправились в ближайшее отделение районной милиции.
Там выяснилась принадлежность жеребца, подняли заявление от руководства Орловского колхоза о его пропаже, с описанием всех примет. Жеребец Рыжик был торжественно передан представителям колхоза, в лицах бригадира Бажкова и конюха Бычкова. О чём был составлен акт, в двух экземплярах.
Цыган же Аурел был подвергнут тщательному допросу.
На вопрос следователя:
- Один ли чужой конь находился в вашем таборе?
- Пока один, - ответил, потрясённый случившимся, Аурел.
- Что значить, пока? – насторожился следователь.
Поняв, что сболтнул лишнего, цыган начал выкручиваться, но опытный следователь, применив не совсем дозволенные методы, оброненного намёка не упустил. И прижатый к стене изолятора, Аурел выложил всё о планах ограбления колхозной конюшни, который задумал Иона Чёрбу.
Цыган Аурел оставлен был в изоляторе, до полного разоблачения задуманного плана, главарём табора.
- Баре тысенцы хасинэ, нэ! – бормотал он, сидя на холодных нарах.
/даром тысячи пропали!/ 
А Орловские мужики, обрадованные находкой, возвращались в родную деревню. И Михаил Алексеевич немало был удивлён, изменившимся поведением Акима, тот всю дорогу разговаривал, с ним, с Рыжиком, с Каштаном и Зорькой, видимо он выложил, за дорогу, столько слов, сколько не высказывал с самого рождения до этого момента. Рыжик тоже, от радости, не знал, куда себя девать, то он подбегал к Зорьке и тыкался своими губами в её широкий нос, то отставал и пытался схватить шапку с головы Акима, тот довольно что-то гудел, пытаясь поддерживать эту игру.  Жеребца не стали привязывать к телеге, он и сам спокойно бежал рядом, довольно сверкая глазами.
                13
                ***
На другой день вся деревня знала о возвращении жеребца Рыжика домой, в колхоз. Посмотреть на него приходили все, и даже те, кто раньше не знал о его существовании. По деревне распространялись слухи об удивительном спасении коня, обрастая всё новыми подробностями, и в конечном итоге родилась версия о том, что план, по освобождению жеребца из цыганского плена, был заранее разработан бригадиром Бажковым и конюхом Бычковым.  Вот, после этих событий односельчане стали называть Акима Бычкова не иначе, как Аким Фролович, а Михаил Алексеевич заслужил ещё большего уважения. Сначала они пытались растолковать людям, что плана никакого не было, и всё произошло случайно, но колхозники не верили, списав их отказ от «героического подвига» на излишнюю скромность.
- Ладно, Аким Фролыч, поговорят, поговорят, да и забудут, - сказал конюху Бажков, сам он считал, что Аким давно заслужил в деревне обращения, к нему, по имени отчеству.
В связи с произведённым фурором, по поводу возвращения Рыжика, о его кастрации, а тем более о сдаче на мясокомбинат, не могло быть и речи. Но в колхозе без дела никого содержать не собирались, ни людей, ни лошадей, поэтому нужно было придумать, в ближайшее время, где использовать красавца жеребца.
- Вот, что Аким Фролыч, - обратился к конюху бригадир, - давай-ка мы сделаем лёгкие дрожки для жеребца, да я буду на нём объезжать колхозные поля, всё быстрее будет, чем на тяжеловозе.
Так и сделали, дрожки помог изготовить местный мастер по тележно-санным экипажам Иван Кириллович, на дрожки приспособили кошевку и, снабдив их  деревянными рессорами, поставили на колёса.
- Красота-то какая! – Восхитился бригадир.
- Красота-то, красота, да как воспримет эту красоту Рыжик, - засомневался Аким, - под седлом – то ходить его цыгане научили, а в упряжке он, по-моему, ещё ни разу не ходил.
                ***
Рыжик, вернувшись на родной конный двор, не находил себе места, от радости. Его поместили опять всё в тот же загон, вместе с Каштаном, он дружелюбно тыкался носом в морду мерину, тот миролюбиво всхрапывал и довольно качал головой. Напротив, в другом загоне, размещались кобылицы, и в их числе находилась серая кобыла Зорька. Рыжик, подходя к ограждению, призывно ржал, кидая любовные взгляды на неё, но она отвечала сдержанно, без любовного порыва, так как была беременна, и ей было не до любви. 
Его друг и хозяин Добрый, как и прежде ухаживал за Рыжиком, чистил его, кормил и поил вдоволь. Но вот однажды, жеребец увидел, как хозяин направляется к нему, держа в руке уздечку,  накинутые на голову ремни и засунутые в рот удела, Рыжик воспринял спокойно, так же без сопротивления пошёл за, натянутым хозяином, поводом. А дальше произошло что-то непривычное для него, вызвавшее сначала испуг, а затем негодование. Хозяин подвёл его к сооружению на колёсах, и, поставив задом к этому предмету, накинул на шею кожаное колесо, Рыжик вспомнил, что они, эти колёса, в большом количестве висели в избушке, где он жил, когда- то, вместе с хозяином. Испытывая уважение к нему, жеребец, с большим трудом сдерживал желание, вырваться и скинуть это колесо со своей шеи. Но дальше произошло ещё более неприятное действие, подняв длинные палки, лежащие с двух сторон от коня, хозяин прикрутил их к этому колесу, затем зацепив длинные ремни, взял их в руки и дёрнул, давая понять тем самым, что пора идти вперёд. И Рыжик пошёл, но вместе с ним двинулось, сзади, это приспособление на колёсах. Этого он стерпеть не мог и, вырвав ремни - вожжи из рук хозяина, понёсся к воротам конного двора, ворота были открыты, но жеребец летел без всякого управления и, зацепился за их столб. Он видел, как сзади разлетелось в дребезги противное приспособление, и в разные стороны покатились колёса. Затем, одумавшись, он остановился, ожидая, что сейчас последует какое-то наказание. Но этого не произошло, Добрый, догнав коня, молча взял его за повод, привёл в загон, снял уздечку и, кинув ему сена, ушёл.   
На другой день хозяин пришёл опять с уздечкой и с тем же колесом, то есть с хомутом, накинул его на шею Рыжика, виновато опустившего голову, и оставил это приспособление на целый день. Сначала жеребец мотал головой, пытаясь освободится, но затем, проголодавшись, он начал есть с хомутом на шее, наевшись, заснул и, проснувшись, забыл о том, что болталось у него на шее. На ночь хомут снимать тоже не стали. На следующий  день хозяин вывел Рыжика из загона, прикрутил к хомуту длинные палки – оглобли, и, оседлав его, проездил целый день, в таком снаряжении, по полям. В общем, когда отремонтировали экипаж, жеребец уже научился ходить в оглоблях. Через несколько дней Рыжик научился и этому делу – ходить в упряжке.
И они вдвоём с бригадиром Михаилом Алексеевичем стали ежедневно объезжать колхозные поля и луга, со временем Рыжик привык  к этой работе, и она ему не только не была в тягость, но и пришлась по нраву. Мало того, иногда его допускали к прямым своим обязанностям - любить кобылиц, что жеребец делал с большим удовольствием. Возможно, так бы он и провёл остаток своей лошадиной жизни, но обстоятельства сложились иначе, внеся в его жизнь некоторые коррективы.
                14
                ***
Бригадир Михаил Алексеевич заочно учился на зоотехника, то есть на специалиста по научному содержанию сельскохозяйственных животных.
И вот в то время, когда Рыжик стал принадлежать ему, как бригадиру, срок обучения подошёл к концу. В то же время на селе произошли перемены, мелкие колхозы стали объединятся в крупные совместные хозяйства. Зарплату крестьянам стали платить деньгами. Колхозникам, наконец-то стали выдавать паспорта, чего раньше не было. Образовавшемуся, из четырёх колхозов, соседнего района, совхозу, понадобились специалисты, и Михаила Алексеевича направили туда главным зоотехником, и им с Рыжиком  пришлось расстаться.
Рыжик был переведён на исполнение прямых жеребячьих обязанностей, но от выездных работ не освобождался,  так как рысаком в колхозе, пока, был единственным.
                ***
Первым, на владение жеребцом, заявил свои права ветеринар Семён Терентьевич. Так как, бригадиром никто назначен пока не был, лошадей распределял, по распоряжению председателя, старший конюх Аким.
- Аким Фролыч, - заискивающе льстиво подкатил к нему ветеринар, - скот угнали на выпаса, в летний лагерь, мне пешком ходить далеко, закрепи за мной Рыжика, а я тебе спирта  бутылочку уделю.
- Терентич, ты же знаешь, я не пью, и на хрена тебе жеребец, он же убьёт тебя. Вон Каштан стоит, свободен, запрягай, да и вперёд.
- Акимка, - вспылил ветеринар, - ты нос сильно не задирай, подумаешь, бригадир нашёлся. Гуртов в колхозе три, пока я от одного до другого на Каштане дотяну, весь скот перемрёт, отвечать тебе придётся, - сгустил до предела краски Терентьевич.
- Ну, ладно, я тебя предупредил, - согласился, махнув рукой, Аким, - но не забывай, Рыжик запаха крови и перегара не переносит, почует, ничем его не удержишь.
- Ты меня ещё учить будешь, разберусь, как, ни будь, сам.
Увидев ветеринара с уздечкой, приближающегося к нему, жеребец нервно заходил, видимо не забыл попытку кастрации. Как ни старался Терентьевич ласково заговорить его, Рыжик ни на какие ухищрения не поддавался. В конце-концов, Акиму надоел этот «цирк» по поимке жеребца, он сам запряг для ветеринара экипаж, и передовая вожжи, ещё раз попытался отговорить его от этой поездки:
- Семён Терентьевич, зря ты польстился на Рыжика, он злопамятный, не забыл, наверное, как ты хотел его кастрировать, будь с ним осторожен, не обижай его, разнесёт в дребезги и дрожки и тебя.
- Хватит каркать, ничего со мной не случится, думаю, удила его сдержат, - отмахнулся ветеринар, складывая свои сумки с инструментами на дрожки.
Рыжик с места припустил бегом, и, миновав благополучно ворота конного двора, перешёл на крупную рысь.
                ***
Как будто понимая то, что в дорогу его благословил Добрый /Аким/, Рыжик безупречно подчинялся, нелюбимому им, человеку, который способен был наносить боль его сородичам, лошадям. Он, ведь, не мог знать того, что ветеринар исправно пытался исполнять свои обязанности.
Семен же Терентьевич ощущал себя ангелом с девятого неба, а как же иначе мог чувствовать себя человек, управляющий таким красавцем жеребцом, да ещё запряжённым в расписную кошеву, являющуюся экипажем руководящего состава.
Несколько дней Рыжик, получив ласковое напутственное слово, с утра, от Акима, спокойно исполнял свои услуги, по доставке ветеринарной помощи страждущим животным, и почти уже начал привыкать к Семёну Терентьевичу.  Не то, чтобы он его полюбил или зауважал – нет, скорее понял необходимость своей работы, и, относясь равнодушно к новому владельцу,  исправно выполнял возложенные на него обязанности.
Но заносчивый характер ветеринарного эскулапа, нарушил тонкую нить налаживающихся взаимоотношений, и навсегда положил конец совместному сосуществованию двух, как оказалось, несовместимых индивидов животного мира.
Настало время весенней обработке крупного рогатого скота, а проще – колхозных коров. И одним из видов этой обработки, являлось кровавое дело, то есть забор крови у животных для исследования на заболевание бруцеллёзом.
Заметив, как ветеринар начал загружать в кошёвку пробирки для этой самой крови, Аким забеспокоился:
- Послушай Семен Терентьевич, запряги сегодня Каштана, с пробирками тебе спешить не куда, наберёшь ты эту кровь, и потихоньку доставишь в аптеку, - попытался он уговорить эскулапа, - жеребец не переносит запаха крови, он уже несколько раз был напуган им. Оставь Рыжика сегодня на конюшне.
- Акимка, ты опять за своё, чо ты лезешь не в свои сани, командир нашёлся, - отбрил Терентьевич конюха,- я всю жизню с животными, сам разберусь, кого мне запрягать. 
Он может быть и прислушался бы к словам Акима, но внутренний голос упорно твердил своё:
«Оставишь коня на конном дворе, а его кто ни будь, присвоит, и будешь остатки жизни кондылять на мерине Каштане»
И как на неизбежное зло, всё в этот день пошло, как говорится: «шиворот - навыворот»  Благополучно добравшись до летнего коровьего стойбища, ветеринар, разнуздав жеребца, привязал его к столбу, недалеко от площадки, где стояли фляги с надоенным молоком. Заботливо насыпав в ящик комбикорма для жеребца, он приступил к исполнению намеченного плана. Рядом с площадкой был вкопан второй столб, к которому скотники подводили очередную корову, Семен Терентьевич смазывал ватным тампоном, намоченным в спирте, вену, и толстой иглой, прокалывая кожу и вену одновременно, забирал в пробирку определённое количество крови. 
Так как «кровавый» столб находился в трёх метрах от Рыжика, он, чуя запах крови, возбуждённо начал волноваться, но вкусный комбикорм всё - таки отвлекал его от принятия каких-то решительных мер. Процесс забора крови подошёл к концу, можно бы считать, что всё окончится благополучно, пробирки с их содержимым были уже погружены в кошёвку.  Но в это самое время, отпущенная на волю после экзекуции корова, подошла к ящику с комбикормом, и нагло отодвинув морду жеребца, начала поедать его остатки. Рыжик сначала, от такого хамства, опешил, затем попытался оттолкнуть непрошенную гостью плечом – ничего не получалось, и тогда он цапнул наглую корову острыми зубами за шею. Корова взревела, и кинулась прочь, но видимо от неожиданности и боли, залетев на площадку, перевернула две фляги с молоком. Молоко, естественно, вылилось, образовав большую лужу под ногами Рыжика. 
Семен Терентьевич, в данный момент, видимо, нанюхавшись спирта от ватного тампона, решил, несмотря на предупреждение Акима, принять этой благородной жидкости  и внутрь.  Зайдя в вагончик для отдыха скотников, он набулькав себе полстакана спирта, закрыв глаза от удовольствия, залпом опрокинул содержимое стакана в широко раскрытый рот. И только по телу начало разливаться приятное тепло, как с улицы донеслись громкие крики.
Выскочив на улицу и увидев большую лужу молока под ногами жеребца, захмелевший эскулап, не разобравшись, сунул в моду Рыжика свой, пропахший кровью, кулак, одновременно дыхнув ему в нос, не закусанным, спиртовым перегаром.
Жеребец озверел, порвав повод уздечки, которым  был привязан к столбу, он, взлетев на дыбы, попятился назад. Развернув дрожки,  с ходу перешёл на крупную рысь,  устремляясь в родные пенаты.
 Семёну Терентьевичу, видя такую ярость животного, не нужно было цепляться за экипаж, дьявол с ней, с этой кровью, раз уж такое случилось, но он каким-то образом, зацепившись за бортик кошёвки, в последний момент забросил своё бренное тело на её дно. Схватив вожжи, привязанные к поручням экипажа, ветеринар пытался остепенить коня, но не обузданный жеребец, на все предпринимаемые усилия эскулапа, только увеличивал порывы ярости, и вскоре перейдя на галоп, готов был разбить в дребезги дрожки и сидящего в них ненавистного человека. На пути к селу протекала не большая, но глубокая речушка, преодолевать её приходилось вброд, в определённом месте, вода там доходила до ступиц колёс любой телеги.
Но Рыжик, не раз, пересекавший её в нужном месте, на сей раз ринулся в воду без разбору. Вода доходила ему до высоко поднятой головы, он слышал, как сзади орал этот мерзкий человечишка, как зазвенели стекляшки пробирок, уносимые водой, и как, в конце - концов, забулькал свалившийся в воду это «коровий  кровосос»
Аким издали заметил стремительно несущегося к конному двору Рыжика, и, не увидев в кошёвке Семёна Терентьевича, встревожился.  Поймав за порванный повод жеребца, он с большим трудом успокоил его, распряг и, запустив в загон, оседлав Рыжиху,  поехал на поиски ветеринара.
Долго искать его не пришлось, отъехав примерно с километр, Аким увидел бредущего по просёлку Семёна Терентьевича, мокрого, грязного и без сапог, утонули в речке. По лицу его катились крупные слёзы, всхлипывая он, увидев Акима, жалобно заскулил:
- Вся работа коту под хвост, утопил пробирки и инструменты, сволочь, и меня чуть не угробил. Всё, я добьюсь, чтобы мне разрешили его кастрировать.
Спешившийся Аким, уловив запах спиртного, понял всё:
- Самого тебя надо кастрировать, Терентич. Я тебя предупреждал. Понять тебя не могу, как же ты лечишь животных и не понимаешь их. Тебе бы на мясокомбинате работать, хорошим живодёром стал бы.
На второй день ветеринар Семён Терентьевич запряг в большую телегу Каштана и двинулся исправлять вчерашнюю оплошность. Больше он к Рыжику не подходил.
                15
                ***
Бригадира полеводческой бригады пока так и не назначали. Колхоз готовился к слиянию с двумя другими в большое совместное хозяйство, и, не зная структуры совхозного управления, члены правления колхоза с назначениями руководящего состава не спешили.
Поэтому обязанности бригадира, по их решению, исполнял пока совхозный учётчик Василий Петрович. Это был особенный человек: никто другой, так хорошо, как он, не знал колхозные полевые и луговые земельные наделы. Он один только точно, с закрытыми глазами, мог определить расположение и принадлежность сенокосных угодий каждого колхозника, входящих в колхозный реестр и запасных, о которых никто другой не догадывался.
 Казалось бы, такому деятелю цены нет. Но свои знания Василий Петрович использовал не только в пользу колхоза. Он так ловко мог закрутить разум контролирующих органов, что они о большой части сенокосных угодий, расположенных за околками и оврагами,  даже не догадывались.
А вот эти, потаённые сенокосы, хитрый учётчик, потихоньку, сплавлял жителям посёлка Лесозаводской.   Никакого отношения к колхозной жизни они не имели, но зато имели собственных коров, которые хотели то же кушать сено. И нужно сказать, что эта афера Василием Петровичем проворачивалась так ловко, что в деревне никто об этом не догадывался, а может и не хотел. У каждого был свой сенокос, а откуда поселковые везли сено домой, никому до этого дела не было. Хотя по другому признаку, без труда, можно было уличить учётчика в нечистоплотности его деятельности.
Признак этот был прост, каждый из вас,  дорогие мои читатели, без особого труда может догадаться, что сенокосы эти выделялись Василием Петровичем не из жалости к поселковым коровам, а по другому мотиву. Так вот, заключался он в том, что по окончании полевых работ, когда сено находились уже на сеновалах, колхозники, иногда проезжающие по улицам посёлка,  видели Рыжуху, на которой разъезжал учётчик, подолгу стоящую у ворот поселковых жителей, владельцев коров.  Если же понаблюдать подольше, можно было заметить, как ближе к вечеру, хозяева этих самых ворот, выносили Василия Петровича за ноги и за руки, укладывали на телегу или сани, разворачивали Рыжуху в сторону деревни Орловки, и, хлопнув её по крупу, отправляли домой. Рыжуха, привыкшая к такой процедуре, благополучно доставляла недвижимое тело учётчика домой. Этот процесс осуществлялся строго поочерёдно – сегодня у одного, завтра у другого должника. И продолжалось это до самых новогодних праздников, после которых Петрович переключался на местных жителей. Так, как самогона, для нужного человека не жаль, одумывался он к весне, когда начинались полевые работы, и тогда исправно выполнял свои обязанности, до самой глубокой осени.
Мы с вами помним, что с Семёном Терентьевичем Рыжик, не совсем благополучно, расстался только что наступившей весной. В это время учётчик Василий Петрович как раз занимался кипучей полеводческой деятельностью. И бог его знает, что пришло в голову хитроумного полевода. После того, как Рыжик освободился от ветеринарных дел, конюх Аким Бычков, как всегда, рано утром, сняв со стены сбрую Рыжухи, протянул её Василию Петровичу, тот отодвинув протянутые ему принадлежности, вдруг, выдвинул неожиданные требования:
- Аким Фролыч, а где же бригадирский конь и кошёвка?  Я ведь как,  никак, выполняю его обязанности.
- А чем же тебе, Петрович, Рыжуха не угодила, - опешил от такого неожиданного заявления Аким.
- Ни чем, но я хочу разъезжать на красивом жеребчике и в кошёвке, чем я хуже Бажкова.
«Да, дьявол с ним, пусть ездит, - подумал Аким, - по полям да по лугам, работёнка не тяжёлая, да и Петрович мужик не злой. До осени далеко, может ещё одумается» - он не мог себе представить Рыжика, часами стоящего у чужих ворот.
- Ладно, Василий Петрович, раз ты бригадир, так и быть, сам сейчас запрягу тебе Рыжика, только ты с ним аккуратней обращайся.
- Ну, спасибо, уважил, - растаял учётчик, - не бойся, я твоего любимца не обижу, в лугах травы полно, благодать для него.
                ***
Рыжик, сначала недоверчиво посмотрел на человека, принявшего вожжи от его друга Доброго /Акима/, но принюхавшись, и не уловив никаких посторонних запахов от него, успокоился. Однако, когда новый владелец взял в руки бразды правления, жеребец почувствовал, что он, этот человек испытывает беспричинный страх перед ним, Рыжиком. Ему сразу же вспомнился второй конюх, Равнодушный / Серёга/, он тоже с опаской относился к жеребцу. Рыжику захотелось сделать что-нибудь неприятное новому хозяину, разбежаться и опрокинуть кошевку, например, или зацепить её за столб, но вспомнив о том, что вожжи этот человек получил из рук его друга, Рыжик ничего этого делать не стал.
Луга и поля, по которым придётся теперь возить учётчика Василия Петровича, Рыжику были хорошо знакомы, так как бывший его хозяин бригадир Михаил Алексеевич когда-то ездил по этим самым местам. Только функции их деятельности были разными. Бригадир объезжал поля и луга в ту пору, когда на них кипели полевые работы – посевная, заготовка кормов, уборочная, подвозил подручный сельскохозяйственный инвентарь, иногда развозил обеды, распрягал Рыжика, пускал его на вольную пастьбу, а сам помогал вершить стога, либо таскал мешки с семенами, заправляя сеялки. В общем, не только руководил процессом производства, но и сам активно участвовал в нём. Жеребец, пощипывая траву, краем глаза наблюдал за тем, как ловко управляется с делами его хозяин, забрасывая на стог навильники сена размером с хорошую копну, или играючи закидывает на плечо пятидесяти килограммовые мешки. Наработавшись в этом звене, он, смахнув пот с разгорячённого лба, запрягал снова Рыжика, и переезжал к людям другого звена  и также, отпустив Рыжика на вольную пастьбу, помогал  им. Наработавшись, бригадир запрягал, наевшегося всласть сочной травы, жеребца и отправлялся на другие производственные объекты, либо домой, если рабочее время заканчивалось.
Уверенность и сила рук Михаила Алексеевича каким-то образом передавались Рыжику, возможно через вожжи либо через его обличие, в двух метровой мускулистой фигуре бригадира всегда сохранялось спокойствие и удовлетворение совершаемыми им деяниями. Жеребец, управляемый крепкой рукой, подняв гордо голову и выпятив красивую мускулистую грудь, широко раскидывая стройные ноги, казалось, не бежал, а летел над дорогой, распластавшись соколом в неудержимой рыси.   
 Совершенно иначе выглядело общение Рыжика с новым хозяином, учётчиком Василием Петровичем. Как уже было замечено выше, жеребец сразу же, стоило только учётчику взяться за вожжи, почувствовал неуверенность нового хозяина и даже страх перед ним, Рыжиком.  Неуверенность хозяина передалась лошади, выбежав за ворота конного двора, Рыжик ощутил лёгкие подёргивания вожжей, передавшиеся от рук сидящего в кошёвке человека, сначала вправо, затем влево, такое управление было похоже на то, что этот новый хозяин сам не знает, куда ему нужно ехать.  И жеребец, по привычке направился в поле, постепенно прибавляя шаги и переходя на рысь. Однако новый хозяин, видимо испугавшись большой скорости, резко натянул вожжи, из-за чего Рыжик сбился с ритма отработанной рыси, неуклюже подскочил козлом и вылетел с полевой дороги в ржаное поле.  И так повторялось несколько раз, стоило только жеребцу перейти на рысь и увеличить скорость, как он тут же чувствовал, как впивались металлические удила в его нежные губы, натягиваемые вожжами седока.  В конце – концов, Рыжику этот процесс знакомства с новым хозяином надоел, и он, превозмогая боль от впившихся в губы удил, рванулся вперёд, сначала переходя на рысь, а затем и на бешеный галоп, развернувшись, в несколько минут долетел до конного двора.
- Што случилось? – Бросился к возбуждённому коню Аким, раздававший в это время сено молодняку. – Кто тебя так напугал? Василий Петрович, в чём дело?
- Этот… этот подлец  чуть...- чуть не убил ме… меня, - заикаясь, промямлил, белый от страха, как полотно, учётчик, - летит сволочь как угорелый, невозможно удержать.
- Я ж тебе говорил, что самая лучшая для тебя лошадь Рыжуха, - распрягая жеребца, гудел Аким, - а тебе приспичило, Рыжика подавай. Это рысак, он ходить шагом не умеет, основная его задача показать красивую пробежку рысью, чтобы скорость была, - назидательно бубнил он.
- Сволочь он, а не рысак, вот распоряжусь, чтобы ему овса не выписывали, посмотрим,  как он забегает, - не унимался Василий Петрович.
- Сам ты сволочь, посмотри, ты ему все губы порвал, задёргал совсем жеребца. Хоть ты и за бригадира сейчас, но Рыжика больше не получишь, я до председателя дойду, если будешь над ним издеваться, - вконец разозлился Аким, - а ещё гнусавил «я твоего любимца не обижу»
- Да пошёл ты вместе со своим Рыжиком… - выругался, отошедший от страха Василий Петрович, и, махнув рукой, пошёл за ворота конного двора.
Больше желающих владеть Рыжиком пока не находилось.
                16
                ***
Время летело стремительно, прошло лето, промелькнула осень, медленно проползла лютая сибирская зима. Всё это время единственным хозяином Рыжика был конюх Аким Бычков. В обязанности Рыжика теперь входили его непосредственные жеребячьи дела. После того, как колхоз стал приобретать новые трактора и машины, нужда в лошадях тяжеловозной породы постепенно отпадала. Лошади использовались в основном для пастьбы колхозного скота, для выезда младшего и среднего руководящего состава и для личных нужд членов колхоза. Поэтому потомство Рыжика и серой кобылицы Зорьки постепенно занимало основную часть конного двора.
Чтобы жеребец не застаивался, Аким каждый день запрягал его в кошёвку и делал пробежку по селу. Лихо подкатывал к местной начальной школе, сажал в кошеву по нескольку смелых ребятишек и они, с замиранием сердца, стремительно летели по улицам  Орловки. И вскоре Аким Фролыч Бычков и жеребец Рыжик стали любимцами местной детворы. Дети, в свободное от занятий время, стали приходить на конный двор. Аким позволял им кормить маленьких жеребят, чистить щёткой взрослых лошадей, в общем, всячески стремился привить любовь детишек к животным, с которыми им, сельским жителям, предстоит, возможно, провести в дальнейшем всю свою жизнь. Нравилась ли такая жизнь Рыжику? Наверное, да!
Но, пришедшая вскоре, весна резко изменила сложившийся жизненный уклад Рыжика, да и не только его. По решению партийно-хозяйственных органов, три близь лежащих колхоза были объединены в один совхоз «Орловский», который в свою очередь был разбит на два крупных отделения, и на каждое из них был назначен свой управляющий.  Отделение, в которое теперь входили две деревни Орловка и Суженка, возглавил Найда Трофим Николаевич, ранее работавший бригадиром животноводства Суженского  колхоза. Это был высокий худощавый на вид человек, как говорят на деревне – «поджарый, как голодный волк». Чувства голода на его физиономии, правда, заметно не было, но решительность, не терпящая ни каких возражений, просматривалась явно. К тому же заметно было, что улыбка этот облик посещает не часто, и возникает с большим затруднением, может по тому, что начиная с правого виска и до нижней части бороды, лицо украшал глубокий шрам, придавая этому лицу некоторую трагическую угрюмость. 
 Первый же свой рабочий день новый управляющий начал с орловского конного двора. Осмотрев лошадей, он, ткнув в сторону Рыжика пальцем,  хорошо поставленным командным голосом, спросил:
- Красивый жеребец. Как его звать?
- Рыжик, - быстро ответил Аким, довольный тем, что жеребца похвалили.
- С сего дня этот Рыжик будет моим, - заявил новый хозяин, - дрожки для него есть?
- Да две кошёвки летняя и зимняя.
- Вот и хорошо – остался довольный ответом он. – Тебя то, как звать?
- Аким Фролыч Бычков, я.
-  А я Найда Трофим Николаевич, - представился управляющий, и, посмотрев в глаза конюха, вдруг, спросил, - лошадей-то любишь?
- Всю жизнь с ними в обнимку провёл.
- Вот и хорошо, я тоже их люблю, значить с сего дня будем их любить вместе, - заключил он, в упор глядя на Акима. Со стороны казалось, что сошлись два угрюмых человека, и что-то каждый из них отстаивает в разговоре своё.  Но на самом деле, с первой же встречи в них обнаружилось, что-то родственное и возможно они понравились один другому, на столько, на сколько, могут это почувствовать два не улыбчивых человека. И как позже выясниться управляющий Найда, так же, как и Аким, лошадей любил больше чем людей.
- Ну что же, Аким Фролыч, неси сбрую, будем запрягать Рыжика.
Аким быстро принёс жеребячью амуницию и протянул новому хозяину.
«Посмотрим, как ты справишься с жеребцом» - промелькнула лукавая мысль в голове конюха.
Но всё произошло так, что просто можно было только удивляться. Трофим Николаевич решительно приблизился к Рыжику, тот и сообразить ни чего не успел, и положил руку на голову коня. Жеребец замер, хозяин спокойно накинул ему узду на голову, завел в оглобли кошёвки и быстро, умело запряг лошадь.
Когда Рыжик увидел входящего в загон нового человека, он не успел сообразить, что этот человек направляется к нему, но когда рука оказалась на голове жеребца, он почувствовал, как всё тело пронизала непонятная волна, сковавшая волю коня, точно так же, как когда-то на него подействовал смуглый каркающий человек в стане цыган:
«Я твой хозяин, ты принадлежишь мне и будешь подчиняться беспрепятственно» - такой, примерно, посыл получил лошадиный мозг. Но, в отличие от встречи с цыганами, ни какой угрозы для себя Рыжик не почувствовал, и покорно последовал за новым хозяином.
Ещё большее удивление у Акима вызвала манера езды нового управляющего. Он не сел в запряжённую кошёвку, а быстро и крепко схватив вожжи, вскочил на дрожки и, стоя, с ходу рысью погнал жеребца. Как бы не изменяла своих позиций кошева на ухабах, не один мускул не дрогнул на теле Трофима Николаевича, будто каменная статуя, а не человек стремительно и не подвижно удалялась от конного двора в сторону колхозных полей. Рыжику тоже никогда раньше не доводилось видеть подобного и он, тревожно, боковым зрением улавливая странно возвышающуюся фигуру, ожидал, что она, эта фигура вот-вот рухнет на дорогу, но ничего не происходило, и жеребец прибавил ходу, стараясь как можно ровнее удерживать кошеву на дороге.
                ***
Теперь уважаемый читатель, позволь мне оставить на некоторое время, рысью бегущего, Рыжика и подробнее остановиться на биографии этого человека, Трофима Николаевича Найды, затем, чтобы тебе лучше были понятны дальнейшие описываемые мною события. Для этого давайте вместе вернёмся на несколько лет назад, из Сибири к берегам великой реки Волги. /Кстати, должен вам сказать, что такой человек существовал в действительности, и ездил на лошадях именно так, стоя в дрожках в полный рост/
Многие из нас, из истории Государства Российского знают, что в тридцатые годы двадцатого века в молодом государстве СССР проходила так называемая коллективизация крестьянства, т. е. все единоличные хозяйства села должны были добровольно объединится в коллективные. /Колхозы/ Но более-менее зажиточные крестьяне и «середняки» не захотели вливаться в ряды объединяющейся бедноты, за что немедленно были отнесены к классу кулачества и естественно к врагам крестьянского народа. Правда, некоторые из них, наиболее зажиточные, действительно использовали труд беднейших крестьян на своём подворье. Но кто знает, может быть, тем самым, они и спасли этих нищих от голодной смерти.
27 ноября 1929 года Сталин объявил о переходе от ограничений эксплуататорских тенденций кулаков, к полной ликвидации кулачества, как класса. Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга должны были стать зоной сплошной коллективизации осенью 1930 года.  Специальная комиссия Политбюро под председательством Молотова, по этой самой ликвидации, определила три категории кулаков : первые – это те, кто принимал участие в контрреволюционной деятельности, они должны быть арестованы и отправлены на исправительные работы в лагеря ОГПУ или расстреляны, в случае оказания сопротивления, семьи их должны быть высланы, а имущество конфисковано. Кулаки второй категории, не проявившие себя как контрреволюционеры, но всё-таки являющиеся сверхэксплуататорами должны быть арестованы и сосланы вместе со своими семьями в отдалённые регионы страны. Наконец, кулаки третьей категории, определённые как «в принципе лояльные к режиму», должны быть выселены с прежних мест обитания и устроены на жительство вне зон коллективных хозяйств, на худородных землях, требующих возделывания.
В каждом округе действовала тройка активистов по раскулачиванию. Кто были эти активисты? Один из близких соратников Сталина Серго Орджоникидзе так говорил о них: «Поскольку в деревне нет партийных борцов, мы туда направим по одному молодому коммунисту , у него будут двое или трое помощников из бедных крестьян, и вот этот актив и решит все деревенские вопросы: коллективизацию, раскулачивание.» Главной задачей было обобществление как можно большего количества хозяйств и арест сопротивляющихся кулаков.
Я не ставлю перед собой задачу описания того, что из этого получилось, просто хочу уведомить тебя уважаемый читатель о том, что одним из таких молодых коммунистов, направленных на село в 1930 году  в Нижнем Поволжье, являлся Найда Трофим Николаевич, новый управляющий первого отделения Орловского совхоза.
Можно себе представить, с какой «любовью» встречали настоящие, умеющие с умом использовать пашню, крестьяне активистов этой тройки. Когда у человека отбирают, тяжёлым трудом, нажитое хозяйство, а после ещё ссылают из родного гнезда в неизвестном направлении, вместе с маленькими детьми, этот человек теряет терпение и, как  загнанный в угол зверь, начинает сопротивляться. К тому же терпеливым крестьянам Поволжья, показали пример соседи, Донские казаки, поднявшие восстание в тридцатом году, которое в конечном итоге было жестоко подавлено.
Но вернёмся к тройке активистов возглавляемых Трофимом Найдой. Развернув активную деятельность по раскулачиванию, его тройка, начавшая свою деятельность в пешем строю, вскоре уже гарцевала на отобранных у «кулаков» лошадях. На самом красивом жеребце ахалтекинской породы, неизвестным путём, попавшим к местному крестьянину, имеющему кроме этого жеребца, ещё и две коровы, разъезжал Трофим, предварительно отправив владельца с семьёй по этапу. В основном в Поволжье репрессиям подвергалось немецкое население, но попадались и казачьи семьи, они то чаще всего оказывали сопротивление разгулявшимся активистам.
Очередным обыденным днём, просмотрев списки подвергающихся раскулачиванию крестьян, тройка двинулась на хутор Малая Енотаевка, раскулачивать, согласно списку, самого богатого кулака Анисима Храмцова, к тому же ходили слухи, что его сын Семен потихоньку собирает банду, для оказания сопротивления не званым гостям.  Трофиму следовало бы усилить свой отряд красноармейцами, но молодость беспечна и самонадеянна. Появившись, казалось бы, неожиданно на Храмцовском подворье , помощники Трофима спешились, а сам Найда, не слезая с коня, начал зачитывать постановление, вышедшему на крыльцо Анисиму. Вдруг, с улицы послышались крики и топот конских копыт, не успел Трофим заткнуть за пазуху указ и схватиться за винтовку, как во двор влетели вооружённые люди. Впереди, размахивая саблей, летел на вороном коне молодой парень, с перекошенным от злости лицом и широко раскрытыми синими глазами. Эти глаза Трофим Найда запомнил на всю жизнь. Впившись этой синевой в лицо не званого активиста, Семён Храмцов широко размахнувшись клинком, опустил его со всех сил на шею Трофима, но в этот миг ахалтекинский жеребец неожиданно отпрянул в сторону, и удар сабли, рассекая мягкие ткани на лице Найды, пришёлся вскользь, на всю жизнь, оставив память о трагической встрече.  Спешившиеся активисты тройки были зарублены сразу, а Трофима унёс от смерти резвый ахалтекинский жеребец. Вот почему новый управляющий так любил резвых жеребцов.
Пока Найда находился в больнице, Анисим Храмцов всю вину, за содеянное, взял на себя и был расстрелян.  А Семён, сын его, вместе с другими членами семьи, был отправлен в Сибирь в Томскую губернию, осваивать не разработанную целину.
                *** 
А сейчас, уважаемый читатель, мы снова вернёмся к резво бегущему рысью Рыжику, уносящему Трофима Найду в совхозные поля. Всю весну и начало лета проносился широкой рысью жеребец со странным наездником, стоящим, как каменная статуя, неподвижно в лёгкой кошёвке. Путь Рыжик изучил хорошо, и мог доставить своего нового хозяина в данном направлении с закрытыми глазами.  С обширных полей - к животноводческим помещениям, либо на летние выпаса,  оттуда к конторе и, поздним вечером, девять вёрст до села Суженка. Трофим Николаевич продолжал жить там. И где бы ни появлялся управляющий, работа там кипела с особым энтузиазмом, Найда был строгим руководителем, это чувствовал и Рыжик.  Пока же все предъявляемые жеребцу требования, за рамки сверх естественного не заходили.  Одно только угнетало его сильно, свидания с Добрым /Акимом /почти прекратились.
К средине июня совхозные поля покрылись густыми зелёными всходами зерновых культур, вытянулись по самую лошадиную грудь луговые травы, на взгорках появилась земляника. Рыжик знал, что это такое, когда вместе с травой он прихватывал эту ягоду, во рту ощущался сладкий привкус и бесподобно приятный земляничный запах. И тут в поведении его хозяина произошли резкие изменения и непонятные, мерзкие требования к нему, Рыжику. В полях стали всё чаще встречаться незнакомые люди с наполненными земляникой лукошками. / Скорее всего, это были жители посёлка Лесозаводского/. В руках же его хозяина появилась хорошо сделанная плётка, но она видимо, предназначалась не для него, так как ни разу не опустилась на жеребячий круп и даже ни один замах этой плётки Рыжик не видел.
Но вот однажды управляемый хозяином, Рыжик выскочил на пригорок, где несколько человек собирали ягоды. Подгоняемый вожжами, жеребец стелой намеревался пролететь мимо этого сборища, но вдруг, почувствовал, что хозяин, изо всех сил натянув удила, направляет его прямо в самую гущу столпившихся от неожиданности людей. Рыжик заметался в растерянности, он никогда в своих лошадиных мыслях даже не предполагал, что  сможет, так вот, без всякой на то причины, кинуться на людей. Он попытался отскочить в сторону, но получил хлёсткий, болезненный удар плётки по крупу. Однако на людей кинуться не посмел, и резко затормозив, встал на дыбы. Тогда хозяин, соскочив с дрожек,  начал этой плетью избивать людей сам, выхватывая из их рук кошёлки и яростно растаптывая ягоды кирзовыми сапогами. Рыжик, не зная как себя вести в таком случае, топтался на месте и тревожно ржал.  Но вот люди одумались, и, объединившись, завалив обидчика на землю, стали колотить его, чем придётся, хозяин кое – как вырвавшись из разъярённой топы, плашмя хлопнулся в кошёвку и дёрнул вожжи. Рыжик, не заставив себя долго ждать, рванулся с места и в одну секунду был уже недосягаем для обиженных людей.
Так повторялось ещё несколько раз, только теперь хозяин налетал на одиноких ягодников, сначала пытаясь направить на них Рыжика, но жеребец до такой низости не опустился.
- Сволочь! – был выдвинут окончательный вердикт Найдой, в отношении поведения Рыжика, на этом попытки сделать жеребца скотиной жандармерии прекратились.
Узнав о таком странном поведении управляющего, директор Медведев пригласил его к себе в кабинет:
- Трафим Николаевич, тут до меня дошли слухи, что ты чужих баб плёткой охаживаешь, ты смотри, соберутся их мужики и вышибут тебе мозги! Поведай мне, зачем ты так поступаешь?
- А как мне ещё с ними поступать, они же топчут посевы и многолетние травы, работников мне развращают, те тоже хватают лукошки и по ягоды, кроме того требуют выходные дни, такие же, как в посёлке.
- Согласен, намерения твои хозяйские я понимаю, но ты эти Ежовские* замашки брось. Можно ведь с людьми просто поговорить, они ж не совсем тупые, наверное, поймут. / *Ежов возглавлял НКВД 1936-1938 г. г. прославился беспрецедентными репрессиями/
 Но слова директора не нашли положительного отклика в голове управляющего и он продолжал применять крайние меры, к так не любимым им поселковым жителям. И это в конечном итоге стоило ему самого дорогого… 
                ***
Рыжик, завидя родной конный двор, радостно заржал и прибавил ходу. Из сторожки выскочил обрадованный встречей Аким, и бросился распрягать жеребца. Всё это время довольный конюх что-то ласковое гудел в ухо Рыжика, и тот в ответ восторженно гоготал, похрапывая и хлопая большими губами.
- Сегодня буду ночевать в Орловке, - сообщил управляющий, - ты, Аким осмотри жеребца, почисть, проверь подковы, может заменить надо будет.
- Ды эт мы с превеликим удовольствием, - выдохнул счастливый Аким.
- Послушай Бычков, ты луга хорошо знаешь? – вдруг спросил Найда.
- Да вроде не плохо, всю жисть тут прожил. А чё?
- Да вот, сдаётся мне, что учётчик Василий Петрович пытается меня обмануть. Скажи мне, за Змеиным логом луга или болота, он говорит, что непроходимые болота.
«Брешет он» - чуть не вырвалось у Акима, но он вовремя сообразил, что лучше в эти дела не соваться и уклончиво ответил:
- Ты уж Николаич, сам его путём расспроси.
- Значить брешет! –  Сделал правильный вывод Найда, - вот я завтра с утра сам всё проверю. Сенокос начался, чую я, сена для совхозных коров
будет маловато.
- Трофим Николаич, можно тебе задать один личный вопрос? – вдруг, спросил осмелевший от доверительной беседы Аким, - почему ты ездишь стоя? Это же невозможно удержаться. Я бы сразу ахнулся головой об землю.
- Ну, ты видишь, я же держусь. Седеть то мне нет возможности, я на фронте был ранен в спину, пуля застряла рядом с позвоночником, на стуле то я приму нужную мне позу и сежу неподвижно, а на дрожках неподвижно не посидишь - боль страшная, вот и научился так ездить – стоя.
- Прости, дурной вопрос задал, - смутился Аким.
- Да ничего, хоть правду знать будешь и другим скажешь, а то в Суженке поначалу пустили слух, что мне осколком задницу вырвало.
Выйдя уже за ворота конного двора, он обернулся, увидел, как радуются встречи конюх и жеребец, усмехнулся в усы:
- Два придурка, как дети, - и пожалел, что к нему такой привязанности не имеет никто.
                ***
Рано утром управляющий, с плёткой в руке, появился на конном дворе.
- Ну как жеребец, в порядке?
- В порядке,- ответил угрюмый Аким, ему было жаль, вновь, расставаться с Рыжиком, - Николаич, я сам запрягу коня, - вынося сбрую из «конюховки» - прогудел Аким.
Запрягая Рыжика, он гладил его по морде, холке, по округлым, лоснящимся бокам, что-то нашёптывая на ухо жеребцу, видимо свою молитву, словно чувствовал что-то неладное, что может произойти за Змеиным логом.
- Ты, вот что, управляющий, будь поосторожней  в этом проклятом Змеином логу, он ведь не напрасно так называется, там действительно скопище гадюк, дорожка-то, заметил, туда, с наших полей, узенькая и не наезженная. А если в объезд ехать, так это целых пятнадцать вёрст лишка отмахивать. По логу-то всего три, но страшных, поэтому гони не останавливаясь. Там за логом Васьки-учётчика хозяйство, - наконец открытым текстом сообщил Аким.
- Ладно, и не такое видели, - отрезал Найда, и, заскочив в кошёвку, с ходу пустил Рыжика рысью.
Жеребец, вылетев на знакомую полевую дорогу, распластавшись в привычной рыси, летел быстрее ветра, но вдруг, у самой кромки глубокого лога, хозяин, вожжами резко повернул его на, еле заметную, травянистую дорожку. Она не была знакома Рыжику и он, в таких случаях, несколько укрощал свою прыть, но на этот раз хозяин не давал ему это сделать, а наоборот, подстёгивая вожжами, ускорял бег жеребца.
Дорожка, круто падая в овраг, из травянистой превращалась в каменистую, и иногда, при соприкосновении подковы с камнем, из под ног вылетали огненные искры. Вдруг, рядом, на каменистом склоне, Рыжик заметил какие-то пёстрые ленты, их движение, при быстром беге, ему были не заметны, однако зловещее шипение он слышал. В один момент, на дорожке с боку, пёстрая лента стремительно метнулась к нему, но прикоснуться не успела, так быстро летел Рыжик, он услышал, как хрястнуло что-то под колесом, и в это время они вылетели на другую сторону Змеиного лога.
Глазам их открылся огромных размеров луг, на котором работали люди, они метали сено, вернее домётывали, так как по всему лугу стояли уже завершённые стога и скирды готового душистого сена. Не сбавляя хода Рыжик, направляемый хозяином, подлетел к группе стоящих людей, и остановленный крепкой рукой седока, / не скажешь же стояка / замер на месте. Между людьми завязался разговор, голос хозяина постепенно накалялся и, вдруг, перешёл в яростный крик, затем он взмахнул хлыстом и ударил с оттяжкой по лицу одного из стоящих у стога мужиков. Человек схватившись за повреждённое лицо, застонал. Хозяин размахнулся ещё раз, но всполошившиеся люди, схватив вилы, стали медленно приближаться к дрожкам. Хозяин, видимо почуяв перевес сил не в свою пользу, изрыгая проклятия, быстро развернул Рыжика, и они понеслись в обратный путь.
                ***
Трофим Николаевич Найда, преодолев Змеиный лог, увидел огромный плодородный луг, уставленный стогами отличного душистого сена, так необходимого совхозным коровам, но как он сразу же понял, оно принадлежало коровам жителей посёлка Лесозаводского.
« Ах, проклятая тварь! – Мелькнуло в голове управляющего, - вот так учётчик Петрович, продал гад лучшие сенокосы, а мне всё докладывал, что за логом сплошные болота»
Подлетев к стоящим у стога мужикам, он с ходу, стальным тоном, спросил:
- Кто разрешил вам обкашивать государственные луга!?
- А ты что за гусь? – спросил высокий широкоплечий мужик, лет за пятьдесят возрастом, уставившись бесстрашно в злобные глаза управляющего, синевой своих глаз.
Глаза Трофима Николаевича, неожиданно вылупились до предела, он всю жизнь не мог забыть этой синевы:
- Неужели это ты, Иуда, Сёмка Храмцов! Ты как попал кулатцкая тварь сюда!? И при Советской власти хозяином стал!  Но нет, пока я живой – этому не бывать!
- Пока живой, но можешь и подохнуть! – И синеву Семёновых глаз, закрыла угрожающая тёмная туча. 
- Ты ещё мне будешь угрожать, - не сдержался Трофим, и резанул по ненавистному лицу плёткой, как когда-то это сделал Семён с его лицом.
Замахнулся ещё раз, но поселковые мужики угрожающе схватившись за вилы, двинулись к дрожкам. Найда рванул Рыжика, тот развернувшись почти на месте, с ходу ринулся  в обратный путь.
- Запомни, гад, этого сена тебе не видать, как своих ушей, завтра пригоню трактора и всё конфискую в совхоз, - обернувшись, крикнул управляющий.
- Смотри, ты уже однажды пытался конфисковать моё хозяйство, отделался шрамом, как бы сейчас головы не лишиться, - услышал он в ответ.
                ***
Для того, чтобы узнать, каким образом, депортированный в тридцатые годы в Сибирь, Семён Храмцов оказался жителем Лесозаводского посёлка, нам с тобой, уважаемый читатель, придётся вернуться на несколько лет назад.  А чтоб иметь представление о том, что такое депортация «кулатцкого» элемента, да и вообще «социально чуждых элементов»,  мы опять  обратимся к истории тех лет.
Вот справка, из Новосибирских архивов дающая приблизительное представление об этом:   Неизвестно, сколько человек из 1 803 392 официально сосланных по графе «раскулачивание» в 1930 – 1932 годах, погибли в первые месяцы «новой жизни» от холода и голода. Новосибирские архивы сохранили душераздирающий документ, посланный в мае 1933 года инструктором горкома партии Нарыма в Западно – Сибирский крайком. Он касается двух эшелонов, в которых прибыли из Москвы и Ленинграда более шести тысяч  ссыльных человек.
Вот несколько отрывков из этого ужасающего свидетельства:
« 29 и 30 апреля 1932 года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированного элемента. Прибывши в Томск, этот контингент был пересажен на баржи. 18 мая первый и 26 –го мая второй эшелоны были высажены на реке Оби у устья реки Назина на острове Назино.
В двух эшелонах находилось 6114 человек. В пути люди находились в крайне тяжёлом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовые расправы над самыми слабыми. В результате – высокая смертность, порядка 35 – 40 человек в день.,
Сам остров оказался совершенно девственным, без каких бы то ни было построек. При этом, на острове не оказалось ни каких инструментов, ни семян, ни крошки продовольствия.
Жизнь на острове началась. На второй день прибытия эшелона, 19 мая, выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощённые люди без кровли, не имея ни каких инструментов, очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у костра. Люди начали умирать. В первые сутки бригада  могильщиков смогла закопать 295 трупов.
И только на четвёртый день, на остров прибыла ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по нескольку сот грамм.
В начале июня началась отправка людей на так называемые участки, т. е. места, отведённые под посёлки.
Участки были расположены под рекой Назиной за 200 километров от устья. Участки оказались в глухой необитаемой тайге. Здесь впервые стали выпекать хлеб в наспех сооружённой одной пекарне. Продолжалось то же ничегонеделание, как и на острове. Истощение людей шло своим чередом. Достаточно привести такой факт. На 5 – тый участок с острова пришла лодка в количестве 78 человек. Из них живыми оказались только 12.
Участки были признаны негодными, и весь состав людей стал перемещаться на новые участки, вниз по этой же реке, ближе к устью. Бегство приняло массовые размеры…
В результате всего из 6100 человек, выбывших из Томска/ и плюс к ним 500 – 700 человек, переброшенных из других комендатур/ на 20 августа осталось в живых 2200 человек.»
Таким же образом в Сибирь, в Томскую губернию был доставлен и Семён Храмцов. Везли их в вагонах, предназначавшихся для перевозки скота, по ходу постоянно подсаживая всё новых неблагонадёжных элементов. В вагоне была грязь и духота, люди начали заболевать.  Умерли его мать и шестнадцати летняя сестра, их трупы изъяли где-то на Урале, Семёна для того, чтобы похоронить родных, из вагона не выпустили, поэтому, о том, где расположены их могилы, он не знает и до сих пор, и вообще похоронены ли они.
По прибытию в Томск их вагон расформировали, тех, кто  более- менее покрепче держался на ногах, отправили на строительство железной дороги Томск – Енисейск. Попал в эту группу и Семён. Жили в вагоне теплушке, кормили сначала плохо, через несколько недель, видимо убедившись в их пользе, паёк увеличили и стали кормить сносно. Можно было считать, что по сравнению с другими переселенцами, прибывшими в Томск, ему повезло. Но его неуёмный характер, сыграл с Семёном злую шутку. Проработав на строительстве железной дороги полтора года, он вдруг надумал бежать назад, на Волгу, не имея ни каких документов. Но бежать далеко не пришлось, уже на четвёртый день, на станции Мариинск, он был арестован и помещён в тюрьму, которая находилась тут же рядом со станцией.
Выяснив, кто он такой, следователь, ведущий его дело, направил запрос по месту прошлого жительства Семёна Храмцова. Полученная справка гласила о том, что ранее Семён Анисимович Храмцов подозревался в организации сопротивления властям, путём формирования кулацкой банды.
Получив десятилетний срок по статье 58 пункт 2 /захват власти на местах /, Семён уже не в качестве поселенца, а в качестве осужденного был направлен в тайгу, на вырубку леса. На фронт, естественно, по этой причине не попал.
Вырубленный лес сплавлялся  по реке Яе, на завод посёлка Лесозаводской, и ко второй половине срока Семёна, за безупречный труд, перевили на этот самый завод на распиловку заготовленного ранее им же кругляка.
                ***
Отбыв срок, от звонка до звонка, Храмцов с завода не ушёл. Жил сначала в общежитии с такими же бездомными мужиками. Затем присмотрел себе женщину – вдову, война год назад кончилась, а муж в дом не вернулся, сложил голову в чужом краю.  К тому времени Семёну стукнуло тридцать с небольшим лет, мужик он был видный, крепкий, а у Зинаиды / так звали женщину / была большая усадьба на краю посёлка, за огородами последней улицы.  Сохранилась и корова, как Зинаида готовили для неё корма, известно было только ей. Семёну понравилось месторасположение усадьбы, вдали от шумных поселковых улиц, большой двор, да и огород не маленький. Сошлись не сразу, Зинаида была недоверчивая женщина, и только после того, как он отремонтировал заборы на усадьбе и в огороде, привёз с лесозавода две машины дров, сердце бабёнки дрогнуло, оно дрогнуло сразу же пре виде Семёна, но её останавливало, то, что он отбывал срок, как «враг народа».
 Сошлись не зря, стали сразу жить душа в душу. Через десять месяцев совместной жизни на свет божий появилась дочка,  назвали её Лизой, в честь умершей сестры  Семёна.  У Храмцова, вдруг, вернулась тяга к личному хозяйству. Через год купили ещё одну корову, через два – во дворе появилась крепкая лошадь. Вопрос с заготовкой сена предприимчивый Семён, порешал быстро.  Заметив часто стоящую у ворот жителей соседней улицы лошадь, он, узнав причину этого стояния, пригласил к себе Орловского учётчика Василия Петровича.  Напоив его хорошей водкой / другие использовали для этих целей самогон/  и, дав в придачу ещё малость деньжат /чего раньше  никто не делал/ Храмцов сразу же стал лучшим другом учётчика. Вот почему большая часть лугов за Змеиным логом стала принадлежать ему, Семёну. Объединив других, ранее назначенных «друзей» Василия Петровича, Храмцов, как бы стал у них бригадиром, и они все вместе быстро справлялись с сенозаготовкой на этих лугах, вот уже более пятнадцати лет.
И тут, вот тебе, неожиданно прошлое, в лице Найды Трофима Николаевича, вдруг больно резануло не только по лицу плетью, но и нестерпимой болью по сердцу.
« Мало я настрадался в жизни, - думал Семён, - наверное, уже с лихвой рассчитался за всё, и за этот шрам на его морде, и за убиенных активистов. Нет, видно, Бог не удовлетворён такими расчётами»
Зинаида, когда увидела красный рубец на лице мужа, взмахнув руками запричитала:
- Это кто же тебя так Семён Анисимович, чтоб ему не дна не покрышки!
- Тише, тише, это меня веткой так хлестануло, не шуми, - успокоил он жену.
Всю ночь Храмцов пролежал, засунув руки под голову и глядя в ночной потолок:
« Всё, кончилась спокойная жизнь, - вертелась неотвязная мысль в гудевшей голове, - да видно и совсем придётся её кончать. Этот сталинский активист от своего не отступится,  сведёт меня со свету и мою семью тоже. Уничтожил, гад, одну нашу семью, добирается и до второй. Ну,  нет, не бывать этому!»
Утром с тяжёлой, от невыносимых дум, головой, Семён запряг лошадь, поцеловал в лоб спящую, уже почти взрослую дочь, обнял Зинаиду. Она окончательно поняла что, что-то случилось непоправимое, припав к плечу мужа неудержимо зарыдала.
- Прости, если, что ни так, - убитым голосом произнёс Семён и, отвернувшись, быстро вышел на крыльцо. Зинаида, приоткрыв дверь, хотела выйти вслед за ним, но он, махнув рукой, вернул её в дом. Зашел в амбар, открыл старый сундук и, вытащив двуствольное ружьё, загнал в оба ствола патроны заряженные картечью.
                ***
Трофим Николаевич Найда, тоже не спал всю ночь, внутри у него всё кипело от обуявшей его ярости.  Отступив с «поля боя» он вдруг обрушил несколько ударов плети на спину, и так резво бегущего Рыжика, жеребец, увеличив скорость до предела, в считанные минуты проскочил Змеиный лог. Направляемый жестко рукой хозяина, Рыжик подлетел к совхозной конторе, и первый раз в жизни, заметил, как с его боков сваливаются хлопья белой пены. Хозяин, сходу соскочив с дрожек, кинулся в конторскую дверь, угрожающе размахивая плетью. Через минуту из конторы выскочил этот хлюпик, который однажды попытался управлять им, Рыжиком, за ним летел озверевший хозяин и, что есть силы, хлестал этого хлюпика плетью.
- Аааа… , за што!? – орал тот на всю деревню.
- За то, что ты продажная тварь! - Ревел Найда. - Пригрел кулаков на нашем поле. Чтоб ты подавился своим самогоном, сволочь!
Рыжик конечно слов не понимал, но, судя своей конской головой, чувствовал, что что-то назревает ужасное, даже, наверное, непоправимое.
Отхлестав, как следует, учётчика Василия Петровича, Найда погнал Рыжика к совхозному гаражу, найдя бригадира тракторной бригады Алексея Афонасьевича, распорядился:
- Завтра все трактора за Змеиный лог, вывозить сено!
- Так ещё рано, что ж таскать зароды по сухой земле, трактора рвать, - попытался возразить бригадир.
- Ничего не рано, как раз. Ни хрена с твоими тракторами не сделается, - ехидно ухмыльнулся управляющий.
Почувствовав, как хозяин взял в руки вожжи, Рыжик рванулся в сторону конного двора, надеясь, увидится с Акимом. Но хозяин, озлобленно рванув удила, направил его в сторону села Суженки. Там он нашел суженского бригадира тракторной бригады и тоже распорядился отправить трактора на луга за Змеиный лог, рано утром.
Ночевать, Трафим Найда, остался в Суженке, дома. Но уснуть ему так и не удалось. Он также, как и Семён Храмцов, лежал подоткнув руки под голову и шарил взглядом по ночному потолку:
« Надо же гадюка, живой ещё, - металось у него в голове бешенство, - мало того, он ещё и живёт видно припеваючи. Морда, как у буржуя гладкая. Ну, подожди, сволочь, я из тебя все соки выжму!»
Еле забрезжил рассвет, Найда вскочил, запряг Рыжика и рысью махнул в сторону Орловки.
                ***
Семёну Храмцову не нужно было пересекать Змеиный лог, дорога от посёлка, хоть и была длиннее, но за то безопасна. Приехал он на луг рано, ещё только забрезжил рассвет. Привязал коня в лесочке, кинул ему охапку свежего сена. Сам,  взяв ружьё, зашел за ближайший, к дороге, идущей через лог, стог сена, и стал дожидаться. Ждать долго не пришлось: далеко с двух сторон загудели трактора, перекрывая их рокот, из лога послышался топот быстро бегущего коня. Вот этот красавец конь, вылетев  на луг, поравнялся со стогом, за которым стоял Семён. На дрожках, как монолит с непроницаемым выражением лица, застыл Трофим Найда. Вот упряжка почти пролетела мимо стога.
- Эй! – громко крикнул Семён.
Трофим резко обернулся, и Рыжик услышал, как грохнул раскатистый гром, отдаваясь эхом по логу, затем второй. Что-то острое хлестануло его по крупу, жеребец повернул голову назад и увидел, как возвышающийся над дрожками монолит хозяина медленно осел и развалился поперёк кошёвки. Не чувствуя пока  в горячке, боли, Рыжик развернулся и стремительно понёсся к конному двору…
Аким, издалека заметивший Рыжика, открыв ворота, кинулся к кошёвке, увидев лежащего там управляющего. Глаза его в ужасе широко открылись и так застыли на несколько секунд. В кошёвке, подвернув неловко под себя ногу, вниз лицом лежал Найда Трофим Николаевич, спина его, в районе сердца, была разворочена картечью, половина левого бока вырвана и болталась придерживаемая плащом.
Подняв глаза на Рыжика, Аким увидел, как по его крупу стекает кровь.
- Ты что ранен? – испугался он.
- Серёга иди сюда, - позвал Аким напарника, тот протирая заспанные глаза, подбежал к упряжке, и, заглянув в кошёвку, завопил благим матом:
- Ай,  што творится, убили, убили, начальника угробили.
- Заткнись, хватит орать, дуй в контору, вызывай милицию! А я Рыжиком займусь, он тоже ранен.
Да, действительно, одна из картечин, пролетев мимо основной цели, вошла в мягкие ткани задней ляжки жеребца. Аким, приняв рану за глубокую царапину, обмыл сверху марганцовкой, засыпал стрептоцидом, однако картечь осталась в ноге Рыжика.
На третий день управляющего Орловского отделения, Найду Трофима Николаевича, похоронили с почестями.
Семёна Храмцова найти не удалось, как сквозь землю провалился, Сибирь огромная, потайных мест полно…
Чужое сено трактористы вывозить в совхоз отказались.
                17
                ***
Напуганное таким ужасающим событием село, притихло, как бы затаилось, в ожидании новых трагических событий. На несколько дней о существование Рыжика, непосредственного участника произошедшего, все позабыли. Аким, узнав все подробности случившегося, и пожалев о том, что принял нового управляющего за близкого по характеру человека, стал ещё угрюмее. Ему, вдруг, стало за это, как бы,  стыдно перед Рыжиком, и он три дня не выводил жеребца на прогулку, и даже на несколько минут не оставался в его станке. Наливал ведро воды, высыпал полведра овса, и тут же уходил, по этому, и не сразу заметил беспокойство коня. Лишь на четвёртый день, обратив внимание на то, что заданный прошлым днём овёс, остался почти не тронутым, заволновался и попытался вывести Рыжика в загон. Но жеребец, жалобно заржав, застонал и с места не двинулся.
- Рыжик, что с тобой? – испуганно воскликнул конюх.
Открыв дверь станка, и запустив немного света, Аким увидел, что Рыжик стоит, опираясь лишь на три ноги, заднюю правую держит на весу, чуть – чуть прикасаясь копытом к полу.
- Ах, какой же я дурень  старый!.. – начал осыпать себя бранью конюх, приложив руку к месту ранения и почувствовав жар, - не разглядел путём рану, я то думал, что это царапина, а здесь видимо пуля сидит.
Он опять развёл в ведре марганцовку, обмыл сверху ногу, осыпал уже начавшую отекать рану стрептоцидом, сам, при этом, догадывался, что все эти проводимые процедуры, как говорится «мёртвому припарки». Аким, как помешенный, метался по загону, то и дело, забегая в станок, гладил Рыжика по всему телу, что-то шептал ему ласковое, утешительное, по заросшему щетиной лицу текли крупные слезинки, но конюх их не замечал.
Немного успокоившись, запряг Зорьку и поехал за ветеринаром Семёном Терентьевичем, на дворе уже начало смеркаться,  тот недовольно ворча: «не дают, мол, покоя ни днём, ни ночью» при свете зажжённого фонаря, внимательно осмотрев и ощупав рану, безнадёжно махнул рукой:
- Картечь застряла в мышцах ляжки, до кости видимо не достала, но расположилась глубоко, надо делать операцию. Я такие процедуры не делал, да и старый я уже стал, руки трясутся. Рана начала загнивать, ещё дня три – четыре и Рыжика твоего – на колбасу.
- Ну, спасибо тебе, старый хрен, ты только и знаешь всех коней на колбасу отправлять,  - рассердился Аким, за такое пророчество, - ты хотя-бы шприц с собой прихватил, да укол хоть какой-то поставил.
- Ну, на счёт коней, Акимка, ты не прав, вспомни, скольким я помощь оказал. А по поводу шприцов и медикаментов, вы тут на этом конном дворе живёте как в глухом лесу и не хрена не слышите и не знаете, я теперь отстранён от обязанностей ветеринара, поэтому нет у меня ничего. Теперь коновал у вас новый, Колька Бажков, сын Афонасьевича – бригадира тракторной бригады. Он уже неделю как принят к нам в совхоз, окончил техникум, и в родные края, а я на пенсию, говорят методы у меня старые, знаний маловато. Вот так-то Аким, теперь к нему иди, хотя, я думаю, он ещё не созрел для таких операций.
«Что может сделать пацан, - проводив Семёна Терентьевича, думал Аким, - правильно Терентич говорит - он ещё зелёный, поди, и научился только клизмы ставить»
Всю ночь конюх не спал, он то и дело забегал в станок к Рыжику, обглаживал его, чувствуя, что жеребец горит от высокой температуры, сокрушённо мотал головой, осыпая себя нецензурной бранью. От этого коню лучше не становилось, к утру шея его и бока покрылись крупным потом, ноги задрожали и он опустился всем телом на пол, вытянув больную ногу перед собой.
Аким, окончательно убитый состоянием жеребца, сел на бревно около станка и, обхватив голову руками, замер как истукан. Он не замечал ничего, ни того, что давно рассвело, ни того, как рабочие запрягали лошадей, разъезжаясь по своим делам, и того, как  к конному двору, быстрой, лёгкой походкой, подошёл молодой паренёк, худобой и шустростью своей, больше напоминая школьника из девятого – десятого класса. 
- Дядя Аким, - увидев конюха, сидящего в странной позе, обратился к нему паренёк, - я теперь у вас буду работать ветврачом, и мне директор обещал выделить коня для служебного пользования.
- Какого коня? – Очнувшись от тяжких дум, спросил Аким, - а ты хто такой? - не узнавая парня, снова спросил Аким, да и как он мог его узнать: во первых - он его и раньше почти не видел, во вторых - парень учился в городе четыре года.
- Я, Бажков Николай, - представился паренёк, - а коня мне нужно хорошего, чтобы я мог на нём ездить верхом.
«Значит вот он, какой этот новый ветеринар, больно уж, мне кажется, шустрый, - подумал Аким, - доверить ему Рыжика или нет? Деваться всё равно не куда. Будь, что будет»
  - Бажков, значить, ветеринар, - сказал он вслух, - Алексея Афонасьевича сын, отец – то у тебя надёжный мужик. А ты как?
- Пока ещё не знаю. Да и как я могу сам о себе сказать, надёжный я или нет, - смутившись, ответил паренёк.
« Молодец, правильно ответил» - одобрительно подумал Аким.
- Вот, што Николай, лошадь для тебя есть отличная, жеребец Рыжиком кличут, да вот беда, больной он, вылечишь, будешь ездить, а я буду за ним ухаживать и кормить. Никому более не дам прикоснутся к нему.
- Где он, Рыжик этот, показывайте.
- Да вот он здесь, далеко ходить не надо, - открыл дверь станка Аким.
Паренёк быстро зашёл в станок, смело пробежался по всему телу жеребца цепкими пальцами, подавил ладонью вокруг раны, поднял возмущённый взгляд на конюха:
- Дядя Аким, он же ранен из огнестрельного оружия, и при том давно, что ж вы дотянули до такой степени, там уже образовался абсцесс, немедленно нужно делать операцию.
«Вот тебе и зелёный, - подумал Аким, - видимо пацан разбирается в своих делах»
- Да, это моя вина, я, полоротый, сразу не определил всей серьёзности ранения. Этот жеребец принадлежал убитому управляющему. Слышал, наверное, о том, что у нас произошло?
- Конечно, меня как раз, за день до этого, приняли в ваш совхоз.
- Вот, что, дядя Аким, я сейчас схожу за инструментами и медикаментами, а ты найди хороший фонарь, а то здесь в этой клетушки темновато.
                ***
Николай Бажков с детства мечтал водить железнодорожные составы, так как видел их почти каждый день, путь по которому он ходил в школу, пролегал через станцию посёлка Лесозаводского. Частенько он останавливался и замирал, глядя вслед убегающему товарному составу или пассажирскому поезду, сопровождая их восхищённым взглядом, до тех пор, пока они не превращались в точку и не исчезали с ровных блестящих стальных рельсов, так заманчиво зовущих в неизвестную даль.   
Но желания не всегда совпадают с действительностью, и, закончив восемь классов поселковой школы, он оказался студентом ветеринарного отделения сельскохозяйственного техникума города Мариинска.  Учился с удовольствием, любил практические занятия, особенно по предметам хирургии и акушерства. Будучи ещё студентом, проводил операции на животных в учебном хозяйстве техникума, иногда сложные, естественно заслужил уважение преподавательского состава…
                ***
Аким, отыскав керосиновый фонарь, взволнованно прохаживался по загону, в ожидание так неожиданно появившегося спасителя:
«Кто его знает, чем всё это закончится? - Лихорадочно думал он, - спасителя ли бог послал, или практиканта, которому всё равно - будет это жеребец жить или нет. Надо же ему на ком-то руку набивать»
Примерно через полчаса новоявленный ветеринар, раскрасневшись от быстрой ходьбы, перепрыгнув через забор загона, сходу распорядился:
- Так дядя Аким, хватит стонать, открывай станок,  зажигай фонарь, - и, разложив на чистой простыне инструменты и медикаменты, приступил к делу.
Аким, почувствовав решительность в тоне Николая, немного успокоился, исполнил приказание и приготовился внимательно следить за действиями «хирурга»
- Дядя Аким, ты чего замер? Стоять некогда, будешь исполнять обязанности санитара, то есть помогать мне. – От такого обращения, Аким, окончательно уверовал в положительный исход операции. Облегчённо выдохнув, он беспрекословно превратился в послушного «санитара».
Произведя обеззараживание операционного поля этиловым спиртом, Николай обезболил рану путём обкалывания новокаином, внутривенно тоже ввёл новокаин. Подождав несколько минут, острым скальпелем рассёк, вдоль волокон, повреждённую  мышечную ткань, брызнула кровь, и из раны стала вытекать скопившаяся дрянь. Углубив рану и почувствовав, как скальпель задел за метал, пинцетом извлёк картечину, крупную дробину с неровными краями.
Глядя на все безжалостно производимые комбинации, Акиму иногда хотелось крикнуть:
- Что ты делаешь, пацан, ему же больно, - но видя сосредоточенное лицо ветврача, он не посмел открыть рта, да тот увлечённый своим делом, скорее всего и не услышал бы конюха.
Промыв рану, и обработав её соответствующими медикаментами, Николай начал зашивать разрез, послойно, кривой хирургической иглой. Оставив несколько сантиметров разреза не зашитым, книзу ноги, вставил кусок стерильного бинта. Но тут уж конюх не выдержал:
- А это зачем, что же он теперь так и будет ходить с тряпкой в ране?
- А это называется дренаж, он не позволить всякой дряни скапливаться в ране, дорогой мой санитар! – Довольный хорошо проведённой операцией, улыбнулся Бажков, - а позже мы и его удалим.
- Да, я конешно не знаю, што дальше будет с Рыжиком, но ты парень далеко пойдёшь! Страху в тебе нет!
- В нашем деле страх – последнее дело. Кто боялся, того ещё с первого курса отчислили. Вот что, дядя Аким к вечеру дашь коню пол ведёрка тёплой воды, завтра к вечеру - килограмм пять хорошего овса, он к тому времени должен подняться. Я буду приходить два раза в день, вводить антибиотики.
- А это что за хренота, анти… эти самые?
- Антибиотики - разные плохие микробы убивают, ты теперь должен знать, «санитар» всё - таки, - пошутил Николай.
«Да, парень надёжный, как отец!» - подумал Аким, и, взяв чистую тряпку, начал стирать с жеребца пот.
Рыжик, ослабленный болезнью и парализованный обезболиванием, ни разу за всё время операции не сделал резкого движения, в глазах его стояла мутная плёнка, всё происходящее он видел как во сне.
                ***
…Услышав первый выстрел, Рыжик, от неожиданности, вздрогнул, прогремевший второй выстрел, и пронзительная боль в ляжке задней ноги, заставили обернуться испуганного жеребца. И тут он увидел, как его жестокий хозяин, всё время возвышающийся над дрожками, при любой езде, начал медленно опускаться, и вдруг рухнул на дно кошёвки. Почувствовав как ослабли, всегда натянутые  вожжи, Рыжик развернулся и, превозмогая боль, галопом ринулся на конный двор, к своему другу Акиму, надеясь получить там необходимую помощь и облегчение от усиливающейся боли в ноге.
Выбежавшие навстречу ему конюхи Добрый и Равнодушный, заглянув в кошёвку, начали что-то тревожно обсуждать. Затем  Равнодушный быстро удалился в сторону деревни, а Добрый, наконец – то обратил внимание на рану Рыжика, быстро распряг дрожки, отвёл его в станок и начал чем – то промывать ногу. Затем обсыпал белым порошком и ушёл. Боль не утихала. Рыжик стал волноваться, нет, не от боли, а от того, что Добрый так быстро оставил его в таком положении, чего раньше никогда не происходило, он всегда был внимателен к состоянию своего питомца.
Прошла ночь, боль усиливалась и стала опускаться к колену жеребца. Утром в станок заглянул Добрый,  насыпав овса и поставив ведро с водой, удалился. Рыжик ожидая, что он вернётся, постоянно оглядывался на дверь станка, но конюх больше не появился. Попив воды и пожевав овса, жеребец попытался заснуть, но постоянно ноющая боль, не дала ему это сделать.
Прошла ещё одна ночь, боль усиливалась и уже овладела полностью задней ногой жеребца. Добрый  опять занёс ведро воды и овса, и быстро ушёл. Жеребец, вслед ему, заржал жалобным призывным голосом. Всё бесполезно.     Мучила жажда, Рыжик жадно, большими глотками, выпил воду, овса есть не стал.
Следующей ночью боль окончательно завладела всем телом Рыжика, на ногу он уже наступить не мог. Липкий пот покрывал его лоснящуюся шкуру. Вошедший в станок  Добрый, вдруг, замахав руками и, что-то причитая, начал бегать вокруг коня.  Жеребец почувствовав, наконец, проявленное к нему сочувствие, потеряв последние силы к сопротивлению боли, вдруг упал на пол,  вытянув вперёд болевшую ногу.
Конюх, выбежав в загон, куда-то  исчез. Через некоторое время он вернулся в сопровождении того человека, который кастрировал жеребчиков, и от которого вечно исходил химический запах. Рыжик не испугался, в таком состоянии ему было всё равно, кто и зачем заходит в станок. «Химик» походил вокруг, потрогал его руками, подавил на рану, но боль была такая, что жеребец усиления её, от прикосновения, не почувствовал.
За тем люди начали что-то говорить. Голос «Химика» звучал безнадёжно – растерянно. В голосе Доброго слышалось, сначала, возмущение, затем - просьба.  Но в конечном итоге они разошлись  и Добрый, обхватив голову руками, уселся на пороге станка  и застыл в форме каменного изваяния.
Утром состояние Рыжика стало совсем безнадёжным, боли он почти уже не чувствовал, ныло всё тело, его колотил озноб, глаза застилала дымчатая плёнка. Сквозь бредовое наваждение, он вдруг услышал, как его друг и хозяин Добрый разговаривает с каким – то тонкоголосым человеком. /У людей это называется голосом молодым, не окрепшим /. Затем сквозь туманную плёнку он увидел, как этот человек, худенький, высокий, зашел в станок и начал осматривать его, Рыжика, быстро бегая по телу тонкими пальцами. Вышел. Через некоторое время появился снова, почему – то весь в белом. Затем Рыжик почувствовал, как его несколько раз укололи вокруг раны и в шею. Через несколько минут чувствительность  тела пропала совсем. Голова жеребца была приподнята, Аким уложил её на свою фуфайку, настелив под низ сена. Боковым зрением, плохо соображая, Рыжик  видел, как этот пришедший паренёк быстро орудует  руками в его ране. Вот мелькнул блестящий маленький нож. Он – то хорошо знал, что это такое, и если бы был здоров, обязательно лягнул бы этого пришельца. Послышался треск разрезаемой ткани, но боли не было. Вдруг нож задел за что-то внутри раны. Пронзительная боль ударила в ногу до самого копыта, но сделать, что ни будь, в ответ силы не было. Пришелец ещё долго возился вокруг его раны, но Рыжик ничего не чувствовал. Однако  каким – то инстинктивным подсознанием жеребец догадывался, что этот худосочный человеческий жеребёнок пытается ему оказать помощь. Вскоре, закончив процедуру, он ушёл.
Через определённое время боль начала возвращаться, она захватила полностью ногу до самого копыта, разливаясь по всему телу и выжимая липкий обильный пот. Добрый теперь уже никуда не уходил, вытирая тряпкой пот с тела Рыжика, он постоянно что – то гудел себе под нос, толи слова утешения, то ли молитву. Заглядывал преданно в затуманенные глаза своего любимца, гладил его по голове и иногда стонал вместе с ним.
Вечером пришёл тот худенький, достал блестящую коробку, вытащил из него стеклянный цилиндр, и несколько раз уколол его в ногу, вокруг раны, затем проколол вену на шее и что-то влил из другого цилиндра внутрь. Теперь боль уже чувствовалась, но ослабевший Рыжик, в ответ на эти уколы не мог даже вздрогнуть. К утру боль начала ослабевать и жеребец заснул.
Утром худенький пришёл снова, и снова повторил все вчерашние процедуры.  Сознание Рыжика стало проясняться, и он уже мог определить для себя, кем же является пришелец по отношению к нему, Рыжику. И в его голове твёрдо укрепилось определение – Спасителем. Вечером, получив те же процедуры, Рыжик попытался встать, и ему это удалось с помощью Доброго и Спасителя.
Постепенно он начал есть овёс, сначала малыми порциями, затем перешёл и на постоянные, которые получал до болезни. Аккуратно начал наступать на ногу. И прихрамывая, гулял по загону, под наблюдением своего друга Доброго. Их дружба стала ещё теснее и крепче.
 Но странное дело, Рыжик всё чаще стал заглядывать на дорогу, ведущую к конному двору, как будто, с нетерпением, кого-то ожидая. И Аким, с ревностью, стал замечать, как радуется жеребец при появлении своего спасителя, нового ветврача.
                18
                ***
Прошло время… Рыжик, окончательно, поправился и окреп.  Уколы, к которым он уже привык, Спаситель делать перестал, но и сам куда-то исчез. Вот уже несколько дней его не было видно, и Рыжик затосковал. Нет, он не разлюбил своего друга Доброго, но ему, явно, не доставало присутствия Спасителя. Когда Добрый, напоив его и задав корма, удалялся,  Рыжик, прохаживаясь  вдоль забора загона,  высоко задрав голову, внимательно смотрел на дорогу. И вот однажды его ожидание, наконец-то было удовлетворено.  Как-то, ранним утром, Рыжик, поедая, насыпанный в кормушку, овёс, уловил шум знакомых, лёгких шагов.  Он перестал жевать и прислушался: «Не ошибся?» «Нет!»  Шаги быстро приближались. Рыжик выбежал, из  под навеса, в загон.  Перепрыгнув через забор загона к нему поспешил Спаситель.  Жеребец, радостно заржав, кинулся навстречу, сунулся, неловко, мягкими губами в лицо пришельца, затем, как бы засмущавшись, опустил голову и упёрся в грудь долгожданного  гостя лбом. В ответ Спаситель обхватил обеими руками эту повинную голову и, поглаживая её, что-то шептал на ухо, ласковое, приятное.
                ***
- Ну вот, встретились, наконец-то, болезный с лекарем, - раздался за спиной голос Акима, в котором чувствовались глубоко запавшая ревность.
- А, дядя Аким, привет, - обернулся Николай, - а я за Рыжиком пришёл, надоело на перекладных до гуртов добираться. Их в совхозе уже больше десятка, да и расположены далеко один от другого.  Помнишь наш уговор – я лечу Рыжика, ты его закрепляешь за мной. Или забыл?
- За кого ж ты меня держишь Николай? – Обиделся Аким, - не только не забыл, я рад, что хозяином у него будешь ты, теперь Рыжик в надёжных руках. Надевай на него узду, и подожди, я сейчас вернусь.
Аким быстро скрылся в «конюховке», через минуту вышел наружу, держа в руках новенькое, красивое, мягкое седло:
- А это тебе мой подарок, - застенчиво опустив к земле глаза, прогудел Аким, - сам шил, от чистого сердца, езди на здоровье. Только вспомни и вторую часть нашего уговора – никому Рыжика больше не давай,  будет принадлежать нам с тобой, ты используешь его по своим делам, я же чищу, кормлю и пою его.- На том и порешали.
 Как же Рыжик отнёсся к новому методу езды своего, так же, нового хозяина? Вспомним, он уже ходил под седлом у цыган, и довольно быстро привык к этому. К тому же он с детства ненавидел эти «прицепные» телеги, дроги и брички, но поневоле приходилось их таскать, выполняя волю людей. А тут седло, почти, что полная свобода от упряжки, подумаешь - седло, да в нём паренёк. И приняв на спину эту «тяжесть», Рыжик встрепенулся и, управляемый уздечкой,  выйдя из ворот конного двора, сразу перешёл на рысь, широко выбрасывая красивые стройные ноги, полетел, почти не касаясь земли.
                ***
Если мы с тобой, дорогой мой читатель, допустили бы, что лошадь умеет думать чуть больше, чем это ей положено, то тогда можно предположить и то, что она умеет вспоминать. Так вот, давай, и мы  окунёмся в некоторые моменты лошадиных воспоминаний о совместно проведённом отрезке жизненного пути этих двух замечательных персонажей:  жеребца Рыжика и ветврача Бажкова Николая. А отрезок этот длился ни много, ни мало – около пяти лет.
В первый же рабочий день Рыжик понял, что подолгу стоять ему на одном месте, поедая сочную траву, не придётся. Они постоянно переезжали от одного места скопления коров к другому. То тут то там требовалась какая-то помощь, то Спаситель способствовал появлению, на свет божий, маленьким телятам, то оказывал помощь обожравшимся  коровам, которые, в порыве жадности, заглатывая килограммами в пасть траву, поедая вместе с полезной и ядовитую. В общем, если описывать всю ветеринарную деятельность, то никакой бумаги не хватит, да и наша цель состоит совершенно не в этом, а скорее в описании взаимоотношений между двумя этими персонами.
А между ними царили полное взаимопонимание и уважение.  Конечно, от ветврача Бажкова, также как и от любого другого его коллеги, невыносимо пахло различными медикаментами, что Рыжику очень не нравилось, но уважая своего хозяина и понимая данную необходимость, он некоторое время стоически терпел эти запахи, а затем постепенно привык и вскоре сам пропитался ими. Но за то Рыжик ни разу не уловил «химического» запаха изо рта своего хозяина, того самого, которым дышали конюх Серёга, учётчик Василий Петрович и ветфельдшер Семён Терентьевич.
В принципе, его деятельность постоянно повторялась день изо дня - ежедневная пробежка по гуртам и фермам, вечером встреча с Добрым, который радостно принимая жеребца из рук Спасителя, начинал его чистить, гладить, кормить и поить уже капитально, а не наскоками, как это удавалось делать днём. 
                ***
 Но бывали и некоторые неожиданные изменения, порой удивляющие Рыжика, а иногда и пугающие.
Однажды, уже поздней осенью, когда болота и мелкие озерца покрылись крепким льдом, хозяин с утра изменил привычный маршрут, и они двинулись, видимо, в соседнее село /по предположению Рыжика/расположенное в девяти – десяти километрах от Орловки, и чтобы сократить путь,  Рыжик твёрдой рукой был направлен на лёд небольшого озерка. Не сбавляя обычной рыси, он вылетел на скользкий лёд и тут понял, что чего-то не хватает, что-то происходить не так – его хозяин Спаситель не умеет управлять им, жеребцом, в данном случае. Вместо того, чтобы натянуть повод и задрать голову жеребца вверх он его опустил,  Рыжик, увидев под ногами необычную скользкую твердь, растерялся, сбился с ритма и, заскользив, упал на колени, продолжая катиться по льду. Хозяин, вылетев из седла и, оказавшись у передних ног жеребца, катился вместе с ним. Всё бы ничего, но докатившись до противоположного берега, он был не так далёк, Рыжик всей своей тяжестью  придавил хозяина к откосу, перепугавшись, вскочил на ноги и уставился широко открытыми глазами на Спасителя, но тот, кряхтя и постанывая, медленно поднявшись, протянул руку к жеребцу и стал его поглаживать, успокаивая. Спасли хозяина ивовые кустарники, росшие на берегу, смягчили удар. В общем, всё обошлось.
                ***
Прошла зима, по дорогам текли ручьи, рабочий день уже закончился и Рыжик обласканный Акимом, поедал выданный ему овёс, вдруг двери станка открылись, на пороге стоял с уздой в руках взволнованный Спаситель:
- Ну, Рыжик, давай скорее, - выпалил он, надевая узду на голову жеребца.
Рыжик, поспешив за ним, стал, выйдя в загон, ожидая, когда на него наденут седло,  но к  удивлению коня, хозяин подвёл его к зимней кошёвке. И они вдвоём с Добрым, быстро запрягли жеребца в неё.
- Давай скорее, милый, - хлестнул его вожжами хозяин, и, почуяв передавшуюся ему тревогу, Рыжик рванулся крупной рысью, по обочине дороги, на которой сохранился ещё снег.
Подлетели к деревенскому дому, у которого Рыжику часто приходилось бывать, как он догадывался, здесь жил его хозяин. Спаситель забежал в дом, и быстро вышел, держа под руку стонущую женщину, непривычно толстую в области живота. Усадив её в кошёвку, хозяин хлопнул жеребца по крупу вожжами:
- Ну, дружище, давай не подведи.
В несколько минут они долетели до посёлка Лесозаводского, и остановились у большого длинного деревянного здания. Выскочили люди в белых халатах, подхватили под руки  стонущую женщину и скрылись за дверью. Рыжик долго стоял, переминаясь с ноги на ногу, у забора этого здания. Часа через два вышел хозяин, глаза его сияли ярким радостным светом:
- Ну, Рыжик, поздравь меня, у меня сын родился, - и он чмокнул в нос, ничего не понимающего жеребца, - погнали домой!
И лишь через две недели, когда они с хозяином забирали его жену из того большого здания, уже в летней кошёвке, Рыжик увидев свёрток в её руках, а позже услышав кошачий писк из этого свёртка, догадался, что в доме хозяина появилось ещё одно существо.
                ***
Случай произошедший в лето третьего года, совместной службы, ещё раз подтвердил то, что ветврач по отношению к Рыжику, без всякого сомнения, является Спасителем. .
Произошло это у того злосчастного Змеиного лога. Давно уже земли находящиеся за этим логом стали принадлежать совхозу, да и частники посёлка не остались внакладе, они честно брали луговые земли в аренду и, как оказалось, сена хватило всем. Взяточника Василия Петровича из учётчиков перевели скотником на молочную ферму.
Гурт дойных коров, в этот день пасся на поле у Змеиного лога, со стороны Орловки, переходить на другую сторону, пересекая лог, не было необходимости. Видимо заболела какая-то животина, потому, что хозяин, прихватив сумку с медикаментами, направил Рыжика в ту сторону. Управились быстро и направились вдоль лога, по еле заметной тропинке, домой. Вдруг впереди на тропе Рыжик выхватил взглядом пеструю верёвку, которая, извиваясь, быстро пыталась убраться из под ног. Хозяин, видимо то же заметил гадюку и резко натянул поводья, но было уже поздно, жеребец наступил этому обрубку верёвки на хвост. Обрубок взметнулся, и Рыжик почувствовал резкий укол в голень ноги. Секунда и змея исчезла в траве на склоне лога. Потому, как быстро соскочивший из седла хозяин, схватил его ногу, Рыжик понял, что произошло что-то неприятное. Спаситель быстро вытащил блестящий нож из сумки и, сделав разрез в том месте, где произошёл укол, выпустил  небольшое количество крови, после чего достал бинт и туго перебинтовал ногу выше разреза. Затем вскочив в седло, погнал коня галопом к конному двору.
Навстречу выбежал Добрый, они завели Рыжика в его станок, и тут жеребца начал колотить озноб, глаза застилала мутная плёнка. Напуганный конюх бегал вокруг жеребца, хлопая по своим бокам руками и что-то гудел. Хозяин, поймав его на очередном взмахе, за эту руку, выпроводил Доброго за дверь, что-то наказав ему. Через несколько минут тот снова вернулся с другой сумкой, из которой хозяин достал блестящую коробку, из неё извлёк несколько стеклянных цилиндров, и начал обкалывать Рыжика, как два года назад. Через сутки жеребец, пошатываясь, вышел в загон и стал медленно прохаживаться вдоль забора, к великой радости ветврача и конюха.
Опять Спаситель сделал своё доброе дело.   
                ***
Но и Рыжик, как оказалось, тоже не остался в долгу перед своим хозяином. На четвёртом году их дружбы, поздней осенью, Спаситель, придя рано на конный двор, оседлав жеребца, насыпал два ведра овса в мешок и закрепил его за седлом, на спине коня. «Значить путь будет не близким»- видимо догадался Рыжик, хозяин всегда так делал в подобных случаях. Да и поведение Доброго подтверждало эту догадку, он, провожая путешественников, вышел за ворота конного двора и долго махал рукой им в след.
Выехали за село и догнали большой гурт откормленных бычков, который медленно продвигался по полевой дороге в сторону города Шахтёрска. Рыжику не раз уже приходилось сопровождать  этих несчастных, которых в городе загоняли за большие железные ворота, откуда они никогда уже не возвращались.
Сопровождать их приходилось трое суток в одну сторону, так, как по дороге быков подкармливали, давая передохнуть часа два-три. Добрались благополучно, никаких  эксцессов по дороге не произошло. Открылись огромные ворота, поглотив в несколько минут огромное стадо мычащих прощально быков.
Нет, Рыжику не было жаль их, так как он не понимал этого необходимого товарно-денежного отношения предприятий. Ему было всё равно, раз так нужно хозяину, значить так тому и быть. Поэтому посмотрев на эти ворота, он, управляемый Спасителем, развернулся  и направился  назад, домой в Орловку.  Налегке преодолеть это расстояние можно было за шесть-семь часов, не напрягаясь и не расходуя лишних сил.
Выехали на окраину города, и, вдруг, повалил первый настоящий зимний снег. Он падал большими лохматыми хлопьями, настолько густо, что в двух шагах ничего не было видно. С рыси пришлось перейти на шаг. Хозяин, подёргивая повод, пытался дать определённое направление, но уверенности в его посылах не чувствовалось. И Рыжик начал догадываться о том, что направление тот выбрал не верное. Он точно определил под ногами склон того лога, где когда-то  был пленён смуглыми каркающими людьми. Им нужно было резко повернуть направо. Но так как жеребец говорить не умел, он несколько раз резко дёрнул повод на себя. И спаситель понял то, что требовал от него умный Рыжик. Он отпустил повод.
Заплутавшие путешественники долго петляли по полям, уже стемнело. Снег стал падать вроде реже, но совсем не прекращался. Однако несмотря ни на что, Рыжик твёрдо знал, куда им нужно было двигаться. Маршрут этот он запомнил на всю оставшуюся жизнь. Вот та поляна, где Соловуха поломала преграду и освободила  его от неминуемой гибели. Вот дорожка огибающая село Суженское,  оставалось часа два ходу. Скоро под ногами оказались родные Орловские поля, и Рыжик перешёл на рысь.
За всё время пути хозяин ни разу не дёрнул жеребца за повод, полностью доверяя ему, и лишь похлопывал его по бокам и говорил ободряюще – хвалебные слова. Вдруг на пути уставших путников возникли ворота. Ворота их собственного конного двора. Оба облегчённо вздохнули. За воротами показался обрадованный конюх Добрый. Взял под уздцы Рыжика, помог слезть Николаю.
-  Я вас ждал к вечеру, а сейчас уже четыре утра. Подумал, что вы заплутали, хотел ехать навстречу, да куда там, ни черта не видно.
- Да, если бы не Рыжик, ты бы дядя Аким и к завтрашнему обеду нас не дождался. Этот жеребец порою бывает на много умнее человека.
- Это точно, - подтвердил Аким.
Рыжик, словно понимая, что его хвалят, довольно махал головой, поедая овёс из кормушки.
 
                ***
Вспомнился Рыжику и тот, отвратительный случай, по меркам доступным умственным способностям жеребца – из ряда,  выходящего за пределы разумного. Он был последним совместным происшествием.
Однажды глубокой осенью, когда деревенская липкая грязь покрывает все полевые дороги и тропы, и достегает почти коленного сустава, его хозяин Спаситель рано утром, как обычно, на конном дворе не появился. Рыжик, привыкший к каждодневному распорядку, прохаживался вдоль забора по загону, поглядывая на раскисшую дорогу. Осеннее выцвевшее   солнце, почти не отрываясь от горизонта, проползло уже половину своего положенного дневного пути, когда Рыжик заметил приближающегося к конному двору хозяина.  Что-то новое, не привычное и странное в его походке  удивило и озадачило жеребца. Хозяин шёл, громко чавкая сапогами, не разбирая дороги, наступал в самые глубокие лужи, размахивая руками и шатаясь из стороны в сторону.
Вышедший навстречу ему Добрый, схватился за голову и замер, широко открыв рот. Затем встрепенувшись, начал размахивать руками и произносить громкие, каркающие слова.  Рыжик хорошо научился разбираться в интонациях человеческой речи, и понял, что конюх возмущён и выражает крайнее недовольство появлением Спасителя. Но тот, оттолкнув Доброго, зашел в «конюховку» и вскоре вышел с уздечкой в руках, нетвёрдой походкой направляясь в сторону Жеребца. Приблизившись, он сходу накинул уздечку на голову коня и загнал удила ему в рот.
И тут Рыжика обуял ужас, от его хозяина исходил удушливый, невыносимый «химический» запах. Горькая обида обуяла сердце жеребца, произошло какое-то невообразимое, подлое предательство – столько лет он радовался, что хозяин не такой, как те «химики» которые ранее пытались им завладеть, и вот – на тебе.
Пока опешивший Рыжик растерянно размышлял, как ему поступить, хозяин, без седла, забрался на его спину и двинул ногами в бока, погоняя его вперёд. Жеребец двинулся к воротам конного двора, однако наперерез ему забежал Добрый и, широко размахнув руки, преградил дорогу. Но тот на верху, больно хлестнул жеребца поводом и, пнул в бока ногами, Рыжик, ловко обогнув конюха, вылетел за ворота. Разбрызгивая грязь, припустил по дороге, ведущей к молочной ферме, тому, неузнаваемому наезднику, видимо было всё равно, куда бежит жеребец, он постоянно толкал в бока коня ногами и постёгивал поводом.
И тогда в душе Рыжика стала назревать обида, разрастаясь каждую минуту и требуя принятия каких-то ответных мер. На их пути, не далеко от места выезда, разлилась на дороге огромная лужа – результат непрекращающихся осенних дождей. Жеребец, метров за сто перед ней резко увеличил скорость и, залетев на средину,  выкинув вперёд ноги, стал, как вкопанный.  Сверху кубарем скатился хозяин и растянулся, во весь свой рост, в грязной воде. Побарахтавшись, он медленно поднялся, выловил соскочившую шапку и, опустив голову, пешком двинулся в сторону деревни. Рыжик, развернувшись назад, тоже, не спеша, побрёл к конному двору.
Откуда коню было знать, что его хозяину предложили место работы в области, но районное партийное руководство наотрез отказалось согласовывать этот перевод, выдав ветврачу отрицательную характеристику, не соответствующую действительности.  И тот, во чтобы, то ни стало, решил уехать, даже если ему это будет стоить потери партийного билета. В те времена это был невероятно большой риск в развитие карьерного роста. А обиду свою решил погасить вот таким мерзким образом.
На другой день, Рыжик ещё спал, вдруг дверка станка открылась, на пороге стоял Спаситель, он робко протянул руку к губам жеребца, на ладони лежал большой кусок сахару. Рыжик сначала недоверчиво отдёрнул голову, но почувствовав, как хозяин гладит его по спине и холке и, услышав ласковые слова, которыми тот всячески пытается загладить свою вину, взял, наконец, этот сахар,  похрустев и проглотив его, примирительно всхрапнув пару раз, положил голову на плечо хозяина.
Пришли конюхи Добрый и Равнодушный, они долго о чём-то толковали со Спасителем, уговаривали его,  кого-то ругали.  Хозяин извиняющимся тоном обращался к Доброму, тот в конце-концов, махнув рукой, улыбнулся, что с ним бывало очень редко, и видимо всё поняв, простил вчерашнюю выходку. Затем конюхи вышли из станка, прикрыв за собой дверь, хозяин обнял за голову Рыжика, что-то долго говорил ему на ухо, вытащил ещё кусок сахару, но жеребец выронил его под ноги, почувствовав какую-то надвигающуюся непоправимую тоску.
- Ну, всё Рыжик, прости, за то, что я вчера натворил, - чуть слышно шептал Спаситель, - не думал, что ты увидишь меня таким дураком. Спасибо тебе за всё, что мы с тобой пережили за пять лет, и прощай, может быть, ещё и увидимся! – Он чмокнул жеребца в нос и быстро вышел из станка.
Вечером, засыпав в кормушку Рыжика овса, Аким, положив руку на голову жеребца, горестно произнёс:
- Ну, вот и всё, остались мы с тобой сиротами. Тебе он был спасителем и другом, а мне, вроде как родной племянник. Уехал Николай сегодня из деревни.
                19
                ***
Несколько дней Рыжик с нетерпением ожидал, что вот сейчас откроется дверка его станка и на пороге появится долгожданный хозяин Спаситель. Но ожидания не сбывались. Дверь открывалась, жеребец радостно оборачивался, но на пороге стояли либо Аким, либо Серёга. Они задавали жеребцу корм, поили его, чистили, пытаясь разговорами и лаской утешить жеребца. / К тому времени, за несколько лет совместного «проживания», Серёга и Рыжик подружились тоже, конюх во время дежурства перестал употреблять «химию»/ Всё усилия были напрасны, и даже Аким чувствовал, как любовь жеребца охладела и к нему.
Рыжику не давала покоя одна мысль: «Неужели хозяин обиделся на него за ту последнюю выходку с лужей, но они же вроде помирились на следующий день. А, кроме того, не он же первый начал этот раздор в тот день, хозяин тоже допустил по отношению к нему, Рыжику, предательство»
Рыжик стал плохо есть, похудел. Что касается исполнения каких-то работ, он никого кроме Акима и Серёги к себе не подпускал, и иногда выполнял мелкую работу по обслуживанию конного двора. Но, что с ним оказалось совсем странным, так это то, что он стал необычайно пуглив, вздрагивал на всякий громкий стук или скрип, во время выезда с конного двора, стоило через дорогу пролететь какой либо бумажке он взвивался на дыбы и летел «сломя голову» не разбирая дороги.
На кобылиц  не обращал ни какого внимания, и даже его любимая в яблоках  Зорька не прельщала больше его своей красотой.
Так прошла зима, наступила долгожданная весна. Одним ясным, солнечным днём, Аким и Серёга решили напилить в близь лежащей ложбинке, в пятистах метрах от конного двора, осинника. Навес над загоном совсем обветшал и требовал скорого ремонта. Запрягли Рыжика в дрожки, положили в них верёвку, пилу и топоры и двинулись к намеченному месту. Управились быстро – навалили осинника, обрубили сучья, оставалось только стянуть готовые брёвна в одну кучу. Делалось это просто, к хомуту привязывалась верёвка, за другой её конец бревно, и волоком это бревно доставлялось на поляну, где позже укладывалось на дрожки.
Аким привязал к хомуту верёвку.  Для того, чтобы спустится в ложбину, нужно было обогнуть три берёзы стоящие на пути. Обогнули, и теперь верёвка, зацепившаяся за берёзы, свободным концом своим, начала двигаться навстречу жеребцу.
Рыжик сделал несколько шагов. Вдруг, перед ним зашуршали прошлогодние листья, он вздрогнул и уставился широко открытыми глазами в сторону звука. В траве что-то зашевелилось и двинулось, извиваясь навстречу. И в этот миг Рыжик увидел верёвку. «Змея!!!» промелькнуло в его сознании, он хотел взвиться на дыбы, но в груди, вдруг, резанула острая боль, что-то оборвалось, прокатившись звоном в голове, и жеребец медленно осел на траву.
- Рыжик! Что с тобой!? – Бросился к нему Аким, схватился за уздечку, пытаясь поднять голову жеребца. Но голова безжизненно, снова, опустилась на землю.
- Всё, конец, умер, - под итожил трагедию Серёга, - куда его теперь?
Но Аким не отвечал, он, отвернувшись, прижался головой к берёзе, плечи его лихорадочно вздрагивали.
Через некоторое время мужики вернулись на конный двор, взяли с собой Зорьку, прихватив две лопаты.  Долго рыли здесь же, в лесочке, у этих злополучных берёз, обширную яму. Затем аккуратно перевернули в неё Рыжика, засыпали землёй, обложили могилу дёрном, Аким нашел маленькую рябину, выкопал её и посадил на образовавшийся холмик.
Серая кобыла в яблоках, Зорька, недоумённо хлопала глазами, глядя на всю эту похоронную процедуру, словно хотела спросить: «Зачем это всё?»
Аким больше не проронил ни слова, молча запряг Зорьку в дрожки, погрузили осинник, привезли на конный двор, разгрузили. Смахнув пот со лба он, вдруг, развернулся и, закрыв за собой ворота, побрёл в сторону деревни, тяжело переставляя ступни. На другой день Аким на работу не вышел. Заболел. У него отнялись ноги.
                20
                ***
Прошло три года. Осенней порой, когда природа, расплескав яркие красно – жёлтые краски, наполняя душу приятно-щемящей  прощальной таской, ласкает человека последним солнечным теплом, от Орловского конного двора в сторону леса, опираясь на палку, медленно переставляя ноги, двигался старик. Большая узловатая кисть руки, крепко сжимающая палку, напоминала о его былой мощи и силе. Однако время и болезни отняли эти достоинства старика, оставив ему исхудавшую согбенную фигуру с низко опущенными костлявыми плечами, длинные седые лохмы на трясущейся голове, и такую же бороду, разметавшуюся метёлкой, по груди до самого пояса. Старик часто останавливался, всматриваясь в, медленно приближающуюся, опушку леса, шумно втягивал носом чистый воздух и, убедившись в правильности выбранного маршрута, двигался дальше.
Вот он вошёл в лесочек, пробежав глазами по деревьям, сделал ещё несколько шагов и остановился у, росших на краю ложбины, трёх мощных берёз. Взгляд его отыскал рябиновый куст, выросший уже в два человеческих роста, и еле заметный холмик, покрытый пожухшей травой и желто – красными, начавшими опадать листьями. Постояв немного и отдышавшись, он опустился перед холмиком на колени:
- Ну вот и я, Аким. Прости Рыжик, не приходил я к тебе, не мог, болел. Ноги отказались носить меня. Если бы не наш друг Николай Бажков, я бы и сегодня к тебе не пришёл. Он теперь в области большой человек, приехал в прошлом годе на машине и забрал меня в областную больницу. Я не хотел, не к чему уже, жисть прожита. Но он почти насильно усадил меня в машину, будто я родственник какой. Привёз и врачам наказал, чтоб меня лечили, как начальника какого-то. И сам часто приходил ко мне. Нет для меня теперь человека роднее его. Вот вроде ходить начал. Хотя, что толку, серчишко некудышнее, колотится как заячий хвост, задыхаюсь – воздуху не хватает.
Аким глубоко вздохнул, наклонился вперёд и погладил дрожащей рукой могильный холмик.
- О тебе он тоже спрашивал, горевал сильно, что тебя не стало. Мы тебя часто вместе вспоминали. Жисть нас связала и развела…
Старик смахнул набежавшую слезу широкой ладонью, и что-то вспомнив, продолжал:
- Да, Михаил Алексеевич, бригадир бывший, вернулся в деревню. На пенсию вышел, но дома сидеть не стал. Конюхом вместо нас с Срёгой работает, всю жисть коней любил.  А Серёга-то, помер в прошлом годе, на старости лет решил с пьянкой завязать, и видно, зря, серце привыкло самогон по жилам гонять, а тут раз и нет этой гадости, оно и остановилось.
Он не умело перекрестился, посмотрел вокруг, взгляд его упёрся в разросшуюся рябину:
- Рябинка-то как вытянулась. Сколь лет-то прошло с ентова дня, как мы с Серёгой и Зорькой её посадили? – подумал немного и, вдруг перескочил на другое. – Да Зорьку то нашу недавно свезли. Куда? Сам знаешь куда, занемогла, болезная, вот её и таво…  А Битюка и Каштана ещё в прошлом годе отправили туда же. Счас на конном дворе лошадёнки так себе, дрянненькие. Ни кому они не нужны. Всё трактора да машины, весь белый свет закоптили.
Он снова глубоко вздохнул, помолчал немного, взялся рукой за тощую грудь, словно пытаясь утихомирить, вновь разыгравшееся, сердце:
- Ну, кажется, ни чего не забыл…
- А Соловуха как же? – послышалось ему, Аким, медленно поворачивая голову, огляделся вокруг: «Кто же это спросил? Неужели Рыжик»
- Соловуха… - тихо начал он.
И вдруг ему показалось, что вокруг разыгралась метель, на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Аким испуганно широко раскрыл глаза, и в это время из снежной пурги показалась конская голова.
- Соловуха, - обрадовался он, - Соло… - замолкнув на полуслове, Аким медленно завалился навзничь, глядя широко открытыми очами в осеннее небо.
Вскоре облетающие с деревьев, в последнем танце, жёлто-красные листья плотно прикрыли эти глаза.
                ***
Хоронили Акима всей деревней.
Как оказалось, он был неправ, когда думал, что не любит людей, а они платят ему тем же. Он сам того не подозревая, всего лишь добросовестно исполняя свою работу, любовь эту передавал людям через лошадей, которые благодаря его стараниям, всегда были сыты и ухожены. А эти лошади исправно помогали односельчанам выполнять возложенные на них обязанности и содержать своё личное подворье, не давая умереть голодной смертью, и хоть как то прикрыть свою наготу.
На прибитой к кресту дощечке, местный художник Мишка Котов вывел красивыми крупными буквами:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ АКИМ ФРОЛЫЧ БЫЧКОВ – ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК.
Какой-то сельский шутник, позже, подписал ниже карандашом:
                Приёмный сын Соловухи. 

1950 – 1970 г.г.