(илл. Ingrid and Ching "Forever Summer")
«Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажгёт в них свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет».
Илья Кормильцев.
За стеной долго и нудно басит сосед.
Алексей Адамович снова дорвался до внука; ещё немного, и, после вскрика (и подзатыльника), раздаётся детский плач.
«Они жили очень хорошо и тихо…, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэты…».
Потягиваюсь, понимая, что сейчас грянет какой-нибудь жуткий полонез, прерываемый окриками деда и новыми всхлипами истязаемого внука, и поспать больше не удастся.
И раз – и два
Будь проклят придурок, решивший сэкономить на звукоизоляции в моём доме
И раз – и два – Ай! - Идиот!
Всё равно не могу привыкнуть – дёргаюсь от крика Адамовича, и Ваха летит на пол, сердито хмуря нашитые брови.
- Извини, - поднимаю игрушку с пола и водружаю на место, рядом с подушкой.
И раз –и два
Бедный… Шопен? Или какой-нибудь Кабалевский?
Сажусь, выдёргиваю ночник и зарядник из розеток (а где телефон?), встаю.
И раз - и два - Ай! Деееедаааа - Криворукий идиот!
- Вот же тварина, так ребёнка реально идиотом сделает, - сегодня я не настроен терпеть этот БДСМ-экшен.
Конечно, пыль с колонок давно стоит протереть, но, думаю, старина Бонни меня простит.
Раз-два
Три! Там-Там, пададам, Living easy, living free!
В основном, я, как и все нынче, сижу в наушниках, если есть настроение и силы на музыку, но сейчас сами обстоятельства за то, чтобы разогнать воздух в квартире. Не только в моей, правда. Из-за стены яростно стучат - убавляю «Шоссе в Ад», радостно ору:
- Гори в аду, старый садист! – и выкручиваю звук обратно.
I`am on the highway to hell
- Не останавливай меня, - подпеваю, пританцовывая, - And I'm going down, all the way dooown!
Скотт допевает песню, сменяясь Shortparis (я люблю бросать все треки в одну большую папку), а Алексей Адамович яростно матерится, продолжая колотить в стену.
- Я сейчас на весь день рок оставлю, если не заткнёшься!
Это очень невежливо, но сил моих нет. Родители постоянно на работе, вот и оставляют пацана со старым упырём-дедом. А ведь бывший учитель музыки.
- Я бы его убил, - говорю своему отражению в ванной, - и похоронил бы в этом самом пианино.
Телефон оживает, словно поджидал меня, забытый в тазу с грязным бельём.
Звонок на телефоне должен быть самым простым – чтобы перекрывать всё остальное и возвращать улетевшие мысли обратно, в пространство между ушами.
Особенно, если звонят по работе.
Азамат, лаконичен до предела:
- Улица Гая, Семь-восемнадцать. К трём.
И всё. Короткие гудки.
Улица Гая, значит Ганин. День не задался с утра, да?
- А и чёрт с ним, всё равно он бы нарисовался.
С другой стороны – просто прекрасное начало. Можно пойти в чём угодно, главное, не оставлять деньги в карманах. Кто у нас клептоман? Ганечка-а.
***
Лето пахнет травой. И асфальтом. И радугой в струях нелепых поливальных машин.
До Гая недалеко, торопиться некуда, и я еду на автобусе.
В обед пусто, можно ехать сидя, у окна, расстегнув рубашку с коротким рукавом, как все любят ездить в детстве, под сквозняком из окна и таращась на залитые солнцем улицы.
- Оплачиваем проезд.
Улыбаюсь, снизу поглядывая на кондуктора, протягиваю ей студенческую карточку в корочке билета – Мишка сделал новый, как обещал – не то, чтобы я экономил на проезде, нет. Просто интересно, сойду я ещё за студентика под рентгеном самого предвзятого проверяющего?
Кондукторша пыхтит, открывает корочку, не глядя на меня проводит по терминалу и возвращает карту с чеком.
Прокатило. Товарный вид сохранён, можно реализовывать и обменивать.
- И я проеду, проеду весь путь до конца, - прицепилась песня, теперь не забудется до вечера.
Хотя, если подумать, я на этом самом Шоссе. И уже моя остановка.
Динамик хрипит, объявляя остановку, и я выхожу.
Нужный мне дом – новостройка, шестнадцатиэтажный кирпичный палец, вдавленный посреди старой застройки.
Подъезд – прямо с улицы, поднимаю голову и вижу круглое лицо, торчащее с балкона на пятом. Отдаю Ганину честь и звоню в домофон.
Лифт скрипит, словно ему лет двести, выпуская меня на площадке, перед приоткрытой дверью.
Всегда кажется, что он специально даёт время настроиться, чтобы всё было по заказу.
Прямо представляю его слюнявый тенорок в трубке у Азамата
А пришлите мне кого помоложе… как некого? А как же… Ну, хорошо, хотя бы Денисочка-а.
Будет тебе помоложе, и весь из себя робкий. Только сначала сниму крышку от телефона и впихну за неё свёрнутую пятисотку, чтобы не выйти из квартиры совершенно без копейки. Деньги за мой визит вносятся Азамату по предоплате до, а любовь Ганина пошарить по карманам гремит уже, кажется, на всю Самару.
Начинаю робко улыбаться, чуть наклоняю голову и вхожу.
Хозяин стоит в дверях кухни, прислонясь к косяку. Добавляю робости в улыбку, неловко захлопывая дверь, и опустив очи долу разуваюсь.
И рубашечка в обтяг, и дурацкие джинсы, такие узкие, что я дышу с трудом, и носочки в яркую полосочку. Ну, что, Ганечка, показать тебе паспорт? Или… вот же блин… так поверишь? Достаточно молод? ...
Они все похожи на акул. На старых трусливых акул, повидавших разные течения, но теперь боящихся выплывать в открытые воды.
В конце концов, на пидовку из России или Сити всё равно придётся тратиться, поить, уговаривать, везти домой, а тут – по оговорённой таксе, с доставкой.
Вы любите молоденьких, практически детей? Робких, неуверенных, застенчивых? Только сегодня и только у нас! Специальное предложение, step right up!
Влажная рука ползёт по моей пояснице, задирая рубашку, прикасается к коже.
- На улице жарко (конечно, солнышко), ты весь вспотел (ага-ага), иди в душ.
В самый первый мой визит, когда я по точно такой же, походу, годами отработанной схеме, был отправлен в душ, пришлось лишиться всех наличных денег, что лежали в карманах. Ганин не постеснялся прошманать даже подкладочный карман. Так что сейчас, стоя под душем, я только улыбаюсь, думая о постигшем его разочаровании. Иногда раньше, под хорошее настроение, я специально оставлял некую сумму в карманах, чтобы доставить клиенту дополнительную порцию удовольствия, но жизнь дорожает, и по идее, чаевые полагаются всё-таки мне. За хорошую работу.
А работа моя состоит в том, чтобы выйти из душа, с влажными волосами, топорщащимися ежиком, похлопать глазками и сойти за, максимум, двадцатилетнего.
И лицезреть на софе раскинувшегося голого Ганина, отвернувшегося к включённому телевизору с самым безразличным выражением лица.
Ёпти, обиделся. Ну и хер с тобой, золотая рыбка, в оплаченные тобой два часа входит и церемониальное расшаркивание в прихожей, и принятие душа, и вообще, у тебя второй раз не встанет. Забираюсь на софу, устраиваюсь между его коротких ног и наклоняю голову.
"- Комфорт нового уровня с учётом мнения населения – это, как заявил президент, основная цель перемен в городах…"
На самом деле, заниматься сексом под новости о Московском Урбанистическом форуме, да, вообще, под телевизор – сюр. Периодически поднимаю взгляд, но эта собака сутулая так и не смотрит на меня. Что ж, бывает, но в такие моменты я острее всего ощущаю себя девайсом из ассортимента секс-шопа, причём даже не купленным, а взятым напрокат. Губы он надул, покраснел, кулачки сжал. Вот хрена тебе, а не растягивание удовольствия. Один маленький трюк, ещё один, чувствую, как по его телу проходит судорога и отодвигаюсь. Ганин заваливается на бок, вздыхая, пачкая простыню.
Я отвожу глаза, продолжаю играть скромность, но на самом деле пряча волну отвращения, которая вдруг подошла вплотную к горлу.
- Злой ты сегодня, Денис.
Ганин смотрит на меня в упор, красный, рыхлый, пытающийся выдать выпирающую досаду за оставшееся возбуждение, но индикатор выдаёт его безбожно.
Стараюсь улыбнуться как можно более мило
- У тебя ещё есть время. Что хочешь?
Как на меня только не смотрели клиенты – со всеми возможными выражениями, я видел все маски. И вот эту, с брезгливо сжатым ртом и сожалениями о напрасно потраченных деньгах на лбу, я тоже видел.
- Ничего. Одевайся. И уходи.
С удовольствием. Единственное удовольствие на такой работе – это одеться и уйти. Серьёзно. Нет уже никаких акул, есть розовый бегемот с облупившейся краской на боку, грустный Ганечка, может быть даже с неплохой должностью там, за стенами своей квартиры, а тут просто кутающийся в халат нелепый лысый дядька.
- Скажи, сколько тебе лет?
Завязываю шнурок на ботинке и разгибаюсь.
Не буду улыбаться, не буду играть, уберу в сторону своего Вечного Ребёнка, который никак не хочет уступать место на моём лице. Придаю глазам жёсткое выражение, стягиваю рот в линию, стараюсь изо всех сил.
Посмотри на меня, посмотри сколько фальшивого жемчуга ты скупил.
- Так сколько?
Линия расходится. Я смеюсь, потому что нифига у меня не вышло, Ганин почему-то не проникся моими гримасами – хотя, у меня вообще ничего в этой жизни не выходит так, как надо. Даже повзрослеть по-человечески.
Сбегаю по лестнице, чуть не сбивая женщину с маленькой девочкой.
- Молодой человек, осторожнее, - несётся мне вслед.
Уже не такой и молодой, но я не виноват, что единственное моё достоинство – внешность двадцатилетнего.
На улице, под потным взглядом Ганина с балкона, достаю телефон, открываю крышку, расправляю пятихатку, показываю ему и сую в карман.
Он мне надоел, да и я ему надоел тоже, уже заметно, будет лучше, если он больше не будет приглашать меня, пусть топит в себе кого-нибудь другого.
***
Сумерки уже висят на деревьях в моём дворе, лиловые, наверное, им тоже жарко, раз они никак не расправятся.
Азамат неожиданно отпустил меня на сегодня и на завтра, возможно даже на выходные – видно, опять проблемы с банком, поэтому мне совсем некуда торопиться. Можно сидеть, вытянув ноги, на покосившейся лавке, следить, как полосатая кошка возится в траве и ни о чём не думать.
Просто лето.
Мимо проносится компания детей, во главе с моим маленьким соседом, спасённым сегодня от Кабалевского в деревянном гробу. На его грязной майке – Сокол Тысячелетия, а юркие мысли подстать измазанной физиономии.
На твоей майке - принт ракеты, и впереди еще все лето.
Мне хорошо, так хорошо.
И всё просто сейчас – лето, просто вечное лето, и в нём (пока ещё) всё для меня.
И для тебя, мелкий. Вот стакан, вот вода.
Пей.
А твой сумасшедший дед пусть сам наяривает на чёрно-белых клавишах, правильных, как сама гнусная Правильная Жизнь.
Я даже знаю, что за музыка доносится из открытых окон – это точно Шопен, музыка старого вечера, под стать самому Алексею Адамовичу.
А твой удел – утро.
И которого, я, пожалуй, тоже отхлебну чуток.
Пока есть такая возможность.