Неполиткорректная трагикомедия в двух частях, двенадцати разговорах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ДАНЯ, москвич из приличной семьи, в начале действия ему 25 лет.
ДЯДЯ ПИЗЕК, пожилой израильтянин, родственник Дани.
КЛАРА, немолодая дама, в прошлом ленинградка, соседка Дяди Пизека.
ГОЛОСА ИЗ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО.
Действие происходит в Москве и Иерусалиме в 1993-1999 годах.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РАЗГОВОР ПЕРВЫЙ
Квартира Дани в Москве. Даня пытается собирать чемодан. Звонит телефон на столе.
ДАНЯ (поднимает трубку). Да.
ГОЛОС БАБУШКИ. Здравствуй.
ДАНЯ. Здравствуй, ба.
ГОЛОС БАБУШКИ. Завтра летишь?
ДАНЯ. Ты же знаешь.
ГОЛОС БАБУШКИ (совершенно серьезно). Не позорь там память деда.
ДАНЯ (возмущенно). Бабушка!
ГОЛОС БАБУШКИ (совершенно спокойно). Ладно. Ты будешь в Иерусалиме?
ДАНЯ. Ну, я же тебе говорил…
ГОЛОС БАБУШКИ (перебивая). Когда будешь в Иерусалиме, обязательно навести дядю Пизека.
ДАНЯ (после паузы). Кого?
ГОЛОС БАБУШКИ. Дядя Пизек. Двоюродный брат твоего деда.
ДАНЯ. Да я его даже не знаю!
ГОЛОС БАБУШКИ. Неправда. Вы встречались. Три года назад. Когда хоронили деда.
ДАНЯ (горячась). Ага! Единственный раз в жизни… на кладбище. Он еще могильщиков дегенератами обозвал.
ГОЛОС БАБУШКИ (спокойно). Да. Пизек тогда впервые приехал в Москву из Храповиц.
ДАНЯ. И на поминках сообщил, что уезжает в Израиль. Как же, помню.
ГОЛОС ДЯДИ ПИЗЕКА (патетично). Говорю тебе, Капа, не сегодня-завтра повсюду здесь все шарахнется с громким треском, и на смену этим дегенератам из парткомов и исполкомов придут новые, тоже идейные, но еще с запалом и не наворовавшиеся. Мало я им мучений терпел через свой пятый пункт?! А как в магазинах уже вообще ничего не будет, так понятно, кто будет виноват, и я тебе говорю: начнутся погромы. Я от твоего покойного мужа слыхал в детстве, насколько это занимательное дело. Так я этого вживую на старости лет знать не хочу. Все! Наигрался. Отряхаю прах и удаляюсь!
ГОЛОС БАБУШКИ. Ну, вот видишь. А говорил, что не знаешь.
ДАНЯ. И все-таки, ба, не понимаю, зачем в свой первый и, заметь, рабочий, и еще заметь, короткий приезд в Израиль я должен тратить время на посещение малознакомого дальнего родственника!
ГОЛОС БАБУШКИ (холодно, чеканя). Потому что, если ты будешь в Иерусалиме и не навестишь дядю Пизека, он смертельно обидится.
ДАНЯ. А откуда он вообще может узнать, что я буду в Иерусалиме? Вряд ли об этом сообщат в тамошних газетах, даже русскоязычных.
ГОЛОС БАБУШКИ (невозмутимо). Я ему позвонила и сказала, что ты будешь.
ДАНЯ (изумленно). Зачем?!
ГОЛОС БАБУШКИ (невозмутимо). Затем, что, если ты будешь в Иерусалиме и не навестишь дядю Пизека, он обидится.
ДАНЯ (сдаваясь). Хорошо, ба. Я непременно навещу этого твоего дядю Пизека.
ГОЛОС БАБУШКИ (невозмутимо). Не моего, а твоего.
Короткие гудки.
Затемнение.
РАЗГОВОР ВТОРОЙ
Квартира Дяди Пизека в Иерусалиме. На середине сцены два кресла, между ними журнальный столик. На столике бутылка вина, два бокала, тарелки с разломанной плиткой шоколада и нарезанным апельсином. Дядя Пизек придирчиво осматривает сервировку. Раздается звонок в дверь. Дядя Пизек идет к двери и впускает в квартиру Даню.
ДАНЯ (несколько напряженно). Здравствуйте, дядя Пизек.
ДЯДЯ ПИЗЕК (энергично). Ха! Племянник! Заходи-заходи. Вино пьешь?
ДАНЯ (несколько неуверенно). Если наливают — пью…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ха! Конечно, налью. (Усаживает Даню в ближайшее к двери кресло, сам садится во второе, разливает по бокалам вино.) «Кармель». Попробуешь местную продукцию. И врачи рекомендуют, говорят, красное для здоровья полезно. Думаю, редкий случай, когда эти убийцы в белых халатах не врут. А вообще, конечно, шаргородский компот.
ДАНЯ (удивленно). Какой компот?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Шаргородский. Ты что, не знаешь? В Шаргороде — это недалеко от Храповиц — коммунисты в синагоге соко-винный завод устроили. Ну, что у них получалось, то получалось… Как во всем. (Поднимает бокал.) Будь здоров.
ДАНЯ. И вы будьте здоровы.
Чокаются. Выпивают.
ДЯДЯ ПИЗЕК (прочувствованно). А давай, ты будешь меня «на ты» называть. Нет так много у меня родных... слава Богу… И потом, мы ж израильтяне, как-никак!
ДАНЯ. Ну, уж я-то, скорее, никак…
ДЯДЯ ПИЗЕК (сурово). Вот, между прочим. А почему это ты не едешь в Израиль?
ДАНЯ (улыбаясь). Как, то есть, не еду, а где ж я, по-твоему?
ДЯДЯ ПИЗЕК (протяжно, чуть в нос). Смешно, да… Ты почему совсем не едешь?
ДАНЯ. Честно говоря, не думал об этом… Я ведь здесь первый раз… И вообще, много причин, наверное. Фамилия у меня русская, языка не знаю… Или вот, например: я не еврей. Я ж четвертинка, и то по деду.
ДЯДЯ ПИЗЕК (поморщившись). А бабушка твоя на что? Материна мать, все, как положено. Прямая женская линия. Согласно еврейского закона.
ДАНЯ (изумленно). С чего это вдруг?
ДЯДЯ ПИЗЕК. С того, с чего… У меня, между прочим, никогда сомнений не было, что твоя бабка — еврейка.
ДАНЯ (медленно). Капитолина-то Никитична?..
ДЯДЯ ПИЗЕК (щурясь). О-о-й, я тебя умоляю. При чем здесь? Бьют, знаешь ли, не по паспорту, а по совсем противоположному месту…
Даня качает головой и пожимает плечами.
(Недовольно.) Что? Что?! Говорю тебе, она еврейка. (С уважением.) Она очень умная.
ДАНЯ. Знаешь, наша соседка по подъезду, Роза Яковлевна, когда ей кто-нибудь нравился по телевизору, обязательно сообщала маме: «Видела такого-то. У него очень интеллигентное лицо! Ну, вы понимаете: еврейское». Кстати, с бабушкой насчет лица не проходит.
ДЯДЯ ПИЗЕК (упрямо). Зато она умная!
ДАНЯ (рассмеявшись). Нет, бабуля, конечно, и школу с медалью окончила, и университет с красным дипломом, и работала не абы где, и таблицы Брадиса на сон грядущий до сих пор читает… Но, согласись, это еще не делает ее еврейкой. И русские, и украинцы, и… я не знаю, татары… университеты оканчивают, посты всякие занимают…
ДЯДЯ ПИЗЕК. При чем здесь?.. Я тебе сейчас в два счета докажу, что она еврейка. Не хочешь идти от бабки, пойдем от противного. Твой дед. Он умный был человек?
ДАНЯ. Ну, все считали, что — да. Ты и сам знаешь: преподавал, учебники писал…
ДЯДЯ ПИЗЕК (потирая руки). Так, чудненько. Значит, записываем: умный был человек. Теперь еще: когда он на твоей бабке женился, он опытный был?
ДАНЯ. Можно сказать и так. Он же сильно старше был, не юнец уже, одну войну помнил, другую прошел…
ДЯДЯ ПИЗЕК (перебивая). Так и запишем: был опытный. Последний вопрос: твой дед был… (щурится, делает нарочитую паузу, потом громко на выдохе) …еврей?!
ДАНЯ. Ну, уж в этом-то ни у кого сомнений не возникало…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ага! Отметим этот многозначительный факт и заитожим. (Вскакивает, упирает руки в бока.) Ты что же, хочешь мне сказать, что умный и опытный еврей, решив жениться, возьмет в жены нееврейку? (Победно тычет в Даню пальцем.) Можешь даже не сомневаться: бабка твоя — еврейка на все сто!
Даня разводит руками, смеется. Затемнение.
ГОЛОС ДЯДИ ПИЗЕКА. Что? Что?!
РАЗГОВОР ТРЕТИЙ
Обстановка, как в начале предыдущей сцены. Дядя Пизек сидит в своем кресле, недовольно качая ногой в домашнем тапочке. Раздается звонок в дверь. Дядя Пизек встает и впускает в квартиру Даню.
ДЯДЯ ПИЗЕК (недовольно). Не прошло и года.
ДАНЯ. Привет из Москвы! (Протягивает пакет с гостинцами.) И прошел как раз год.
ДЯДЯ ПИЗЕК (не слушая). И что? (Брезгливо.) Шлялся по Старому городу? Смотрел дегенератов, главную достопримечательность?
ДАНЯ. Это ты кого имеешь в виду?
ДЯДЯ ПИЗЕК (с готовностью). А всех! Которые там живут — это ж дегенератом надо быть, чтобы жить в этом во всем! Шум, гам, тарарам, ни пешком пройти, ни на ишаке братском проехать. Хочешь, не хочешь, станешь дегенератом! Ну, и становятся, ты ж их видел. Глаза выпучат, рты откроют — поначалу-то, понятно, чтоб барабанные перепонки не полопались — все ж орут кругом. А потом — готово дело, так и остаются навсегда. И уже всё равно, что кругом дым коромыслом. (Все больше распаляясь.) А туристы с паломниками?! Вот уж эти — дурачье экспортное! Про них даже синдром специальный придумали. Тащатся со всего света, чтоб потереться задницами в толпе и на радостях с глузду двинуться. — Здрасьте, пожалуйста, я Иисус, не ждали? — Ждали, ждали, очень даже, и палату подготовили, добро пожаловать! Один Иван-Креститель с Кореи вас там уже дожидается. С Моисеем мексиканским вместе. Милости просим! И, главное, все орут и ни одного сортира кругом!
ДАНЯ. Что ты разошелся-то так? Тебя ж никто силком не тащит в Старый город. Не нравится — не ходи.
ДЯДЯ ПИЗЕК (сварливо). А мне, может, как раз нравится! Может, мне Старый Город даже очень нравится… Мне вот эти, которые там живут и шляются, не нравятся. Дегенераты вот эти. (Успокаиваясь.) Ладно, поедем сегодня настоящий Иерусалим смотреть.
ДАНЯ. Это куда ж?
ДЯДЯ ПИЗЕК. На рынок, конечно. На «Махане Иегуду» поедем. Теперь канун субботы, все едва не задаром отдают.
ДАНЯ (ехидно). А на рынке, значит, не орут и толпы нет?
ДЯДЯ ПИЗЕК (горестно качая головой). Вот… Вот он, результат бессмысленных походов в Старый город. Вот влияние окружающего кретинизма! Печальные и, возможно, медицински необратимые последствия… Ты что, не понимаешь, что на рынке люди не просто так орут и толкаются?! (Назидательно.) Люди делают базар! (Вдруг погрустнев, со вздохом.) Хотя и там дегенератов пруд пруди.
Разливает вино. Поднимает бокал. Затемнение.
РАЗГОВОР ТРЕТИЙ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Даня и Дядя Пизек стоят на улице перед домом. Дядя Пизек в летней кепке, с авоськой. Оба смотрят в сторону кулис.
ГОЛОСА ПРОХОЖЕГО И ЕГО ЖЕНЫ (из-за кулис). А гит Шобыс! Доброй субботы!
ДЯДЯ ПИЗЕК (кивая в сторону голосов, мрачно). И вас по тому же месту!
ДАНЯ. Твои знакомые?
ДЯДЯ ПИЗЕК (возмущенно). Еще чего!
ДАНЯ. Но ты так резво к ним рванул…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Услышал, что на идише говорят, и рванул. Не часто среди иврита ихнего удается на человеческом языке пообщаться.
ДАНЯ. Насладился?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Чем бы это?
ДАНЯ. Общением на человеческом языке.
ДЯДЯ ПИЗЕК. С чего бы? (Брезгливо.) Это ж румыны!
ДАНЯ. И… И что?
ДЯДЯ ПИЗЕК. А то! Развелось эрзац-евреев… Понаехали… И говорят на своем эрзац-идише… Вот у нас в Храповицах…
ДАНЯ (перебивает). Ну, конечно, у вас в Храповицах только и жили настоящие евреи. Я должен был догадаться! Один к одному, калиброванные...
ДЯДЯ ПИЗЕК (спокойно). Разумеется. А что в этом удивительного? Там было полно народу из нашего местечка…
Мимо проходит Клара в широкополой шляпке из лески, украшенной выцветшими пластиковыми цветочками. В одной руке у нее набитые магазинные пакеты, в другой связка ключей.
КЛАРА (приветливо махнув рукой со связкой ключей). Доброго здоровьичка, Пинхус Мовшевич!
ДЯДЯ ПИЗЕК (мрачно). И вам не хворать! (Дане.) Идиотка проклятая. Весь коврик мне уделала своими кошками. Говорит, они ей Ленинград напоминают. И всхлипывает. Что она там видела в Ленинграде своем, чтоб всхлипывать?! Младший бухгалтер на филиале пивзавода, ни мужика, ни мужа. Все принца ждала… (Замирает, словно осененный внезапной догадкой.) Так я думаю, что она сюда не сама приехала!
ДАНЯ (улыбаясь). Думаешь, заслали?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Выслали. За идиотизм. А Израиль, он всех принимает. От, даже негров. (Высоко подняв брови, скупо кивает в сторону.) Мало мне было исторической общности под названьем «советский народ»?! Радостным шагом с песней веселой в едином строю с братскими грузинами и узбеками… Так и здесь то же самое! Только еще негры влились. "Цирк" прям какой-то! Да не хочу я быть с ними со всеми в одном народе! Знал бы… Надо было еще в Союзе решительно сменить национальность, а то только зря мучения терпел через свой пятый пункт. (Рубит воздух рукой с авоськой.) Все сменить раз и навсегда, подчистую!
ДАНЯ. И на что б ты сменил? На украинца или уже сразу на русского?
ДЯДЯ ПИЗЕК (фыркнув). Вот еще! (Задумывается.) Были же там какие-нибудь вымершие народы? Хазары неразумные или другие дегенераты? Наверняка были — жить в этих условиях невозможно, непременно бы кто-то вымер к чертям собачьим. А! Вот! Половцы. Я по телевизору их танцы видел из Большого. На наши похоже, такая ж дурь. Ими бы и прописался. И остался бы единственным героическим представителем… Меня, может быть, даже в Верховный Совет бы избрали. По совокупности…
ДАНЯ. Ну, национальность ты, предположим, сменил бы. Про паспорт и противоположное место сознательно опускаю.
Дядя Пизек презрительно щурится и легонько качает головой.
И решил бы ты отряхнуть прах… А куда тебе, половцу, податься? В Израиль-то не поедешь, сменившись подчистую…
ДЯДЯ ПИЗЕК (всплеснув руками). О-о-ой, умоляю тебя. Поехал бы. Я ж говорю: (громко) Израиль, он всех принимает!
Затемнение.
РАЗГОВОР ЧЕТВЕРТЫЙ
Снова квартира Дяди Пизека. Точно так же накрыт столик, только бутылка вина — не местного происхождения. Даня сидит в ближнем к двери кресле, Дядя Пизек в другом.
ДЯДЯ ПИЗЕК (разливая вино). Раз в год в Иерусалим. Как на работу!
ДАНЯ. Не как, а на работу. Прелести службы в еврейской организации.
ДЯДЯ ПИЗЕК (скептически). Разве что… (Недовольно качает головой.) А чего ты вообще связался с этими проходимцами? У тебя ж юридический заочный был? Так и шел бы в юрисконсульты… Тоже жулье, конечно. А как?.. Но все же чуть поопрятнее. (Поднимает бокал. Ехидно.) Ну, в следующем году в Иерусалиме.
ДАНЯ (чокаясь с ним). Непременно. (Выпивают.)
ДЯДЯ ПИЗЕК. Хорошее вино, сразу видно — московское, не то, что этот шаргородский компот… (Ставя бокал на столик.) Представляешь, я тут в нашем похоронном бюро…
ДАНЯ (ошарашенно). Где?!
ДЯДЯ ПИЗЕК (закатывает глаза). В клубе пенсионеров. Обнаружил земляка. Ну, то есть, как земляка… Родители его жили в Храповицах, а сам-то он уже в Хмельницком зачем-то.
ДАНЯ. Ну, здо;рово, поздравляю!
ДЯДЯ ПИЗЕК (с кислой миной). Ничего здорового. Этот проходимец все испортил.
ДАНЯ. И как же ему это удалось? (Иронично.) Кошку погладил? Или в Старый город сходил на экскурсию?
ДЯДЯ ПИЗЕК (игнорируя иронию). Хуже. Родственником оказался. По его матери.
ДАНЯ (с удивлением). А чем это плохо? Не пугай меня, я ведь тебе тоже, вроде как, родственник по моей матери…
ДЯДЯ ПИЗЕК (отмахиваясь). Твоя мать совершенно ни при чем. А его мать (загадочно, приглушенным голосом) из Рубинчиков.
ДАНЯ. Действительно, кошмар… А-а… что это значит?
ДЯДЯ ПИЗЕК. А то, что никто из наших с Рубинчиками за один стол не сядет. Я ведь еще подумал: с чего порядочному человеку жить в Хмельницком?.. Но спустил тогда на тормозах… Пока мы до его матери не добрались. (Гневно.) Подонок был изобличен и с позором изгнан.
ДАНЯ. Из клуба?
ДЯДЯ ПИЗЕК (хмуро). Нет. Из клуба они его, несмотря на мои предупреждения, гнать отказались. Дегенераты. Отсюда. И из моей жизни в целом. Я перешел в другую богадельню. Тоже дурдом, но хоть без Рубинчиков.
ДАНЯ. Слушай, а чем так плохи Рубинчики? Я вот о них вообще никогда не слышал.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Правильно. Ни один из наших не станет всуе говорить о Рубинчиках.
ДАНЯ. Господи! Да чем же они всем так не угодили-то?
Дядя Пизек деловито качает головой, подается из кресла к Дане.
ДЯДЯ ПИЗЕК. История такая. Младшая сестра твоего прадеда, идиотка перезрелая, несмотря на предупреждения умных людей, выскочила замуж за того Рубинчика. Он откуда-то из Балты, что ли, был. В общем, румын. Это сразу после революции стряслось. Ну, тогда все смешалось, сам понимаешь. Содом с геморроем. А потом этот Рубинчик оказался подонком…
ДАНЯ. Что, бросил ее? С ребенком?
ДЯДЯ ПИЗЕК (удивленно). Зачем? Просто оказался подонком. И они съехали в Храповицы. Со всем своим отродьем — будущими подонками.
ДАНЯ (устало). Так в чем его подонство-то заключалось?
ДЯДЯ ПИЗЕК (пожимая плечами). Об этом история умалчивает… Но я с детства знаю, что Рубинчик был подонок. И все Рубинчики следом за ним тоже. И за стол с ними ни один из наших ни за что не сядет! (Стучит указательным пальцем по столу и вдруг взволнованно оживляется.) А ведь он сидел здесь. За этим самым столом… Вот что бывает при потере бдительности. Придут-посидят, а потом — ищи-свищи фамильное серебро…
ДАНЯ. О-о! У тебя есть фамильное серебро?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Нет. Но ведь подонок об этом не знал. И мог в отместку спереть еще что-нибудь… (Обводит взглядом комнату и снова пожимает плечами.) Или подсыпать дряни какой-нибудь в крупу. Поди-знай, что у него на уме…
ДАНЯ (серьезно). А ты не боишься, что я сопру что-нибудь? Или в крупу подсыплю?
ДЯДЯ ПИЗЕК (пристально глядя на Даню). Нет. Не боюсь. Ты же не Рубинчик.
Затемнение.
РАЗГОВОР ПЯТЫЙ
Та же обстановка. Даня и Дядя Пизек с бокалами в креслах у столика.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Не люблю я по телефону разговаривать… Орешь чего-то в дудку пластмассовую, тебе в ответ кто-то в ухо трещит… Переспрашивает еще… (Дразнится.) А? А? И не понять, может, он в этот момент надсмехается… или язык показывает. Не видно же. Так что я номер свой никому не даю, и чужие не записываю. И твой не стану. Если что, бабка твоя есть для экстренной связи… Вот приедешь опять, сядешь, мы выпьем, поговорим, как следует, вживую…
ДАНЯ. Да я вообще, и сам по телефону общаться не люблю… В частности, с бабушкой. Другое дело — вживую, да еще с мастером разговорного жанра… (Делает рукой с бокалом приветственный жест в сторону Дяди Пизека.)
ДЯДЯ ПИЗЕК (шутливо кланяясь). Именно! Мастером. А как? Я ведь адвокатом хотел быть. После того, как Вождь с Вышинским откинулись, признание из царицы доказательств в должности постепенно понизили, так что адвокатура получила хоть какой-то смысл. Прописался я в этом деле, и, знаешь… пошло. (Самодовольно ухмыляется.) Талант, он во всем себе дорогу проложит!
ДАНЯ (в тон ему). Еще бы не очень забрызгаться, когда прокладываешь в этом всем дорогу…
ДЯДЯ ПИЗЕК. В смысле?.. А, ты об этом… Конечно, советская наша юриспруденция, это я тебе скажу! Понимал я это? Понимал, не совсем ведь идиот. Но решил попробовать… Интересно же!
ДАНЯ. И как, действительно, было интересно?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ну, таких дел, чтобы на весь мир гремели, как у Кони с Плевакой, не случалось. Город у нас тихий был. Убийства все больше по пьянке. Душегубцы иногда еще до всякой милиции, проспавшись, с повинной бежали… Кражи случались, а как же. Личного имущества. Хищения социалистической собственности — это обязательно, с милой душой. И забавные случаи бывали… (Выжидающе замолкает.)
ДАНЯ (подыгрывая). Расскажи!
ДЯДЯ ПИЗЕК (с готовностью). Помню первый суд, ханурика одного защищал. Его баба с соседней улицы в изнасиловании обвинила. Мужичонка, Господи! — в чем душа держится, шейка, как у гусенка, кадык больше кулака… А она — головы на две его выше, ряха, что арбуз, и такая ж красная, задница… Ты себе танк представляешь? И, значит, с ее слов выходит, что этот дегенерат словесными угрозами заманил ее к себе в халупу, там ее силой — слышишь — силой три дня удерживал и беспощадно использовал в половом смысле.
ДАНЯ. Вот тебе и гусенок. Три дня на танке! Силен, ханурик. И что, сознался он?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Сказал, что ему за шабашку ящик «Листопада» откинули, и он неделю в запое был, а потому ничего об этой неделе не помнит, включая бабу. Хотя, «сказал» — это громко сказано. Он же еще и заика был — десять слов про свой запой ползаседания блеял. И дрожал. Я еще подумал, может, и правда, у них что было? Тогда неудивительны подобные последствия для обвиняемого. То есть, выходит, что заикание его — это факт в пользу потерпевшей. И дрожание тоже ему не в плюс — с такой побыв, любой задрожит.
ДАНЯ (заинтересованно). И что, было?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Нет, естественно. Про заикание выяснилось, что это его еще в детстве коза напугала. А дрожал он с похмелья непобедимого — соседи подтвердили и про запои его, и про то, что ящик шмурдяка он недавно к себе в сарай волок. Правда, еще свидетели показали, что и бабу эту непомерную у него на дворе в те дни видели… Но я-то понимаю, что баба врет. Не рискнул бы он ей угрожать словесно… Да и никто бы не рискнул. Даже я. И для пропойцы, когда продукт есть — какая баба? На что?! И в таком состоянии делать он с ней что будет?.. Если вообще до нее удовольствие дойдет…
ДАНЯ. Подожди, но ведь ее же наверняка обследовали? Должно ж было быть медицинское…
ДЯДЯ ПИЗЕК (перебивая). Вот тоже, знаток процедур нашелся! Ты слушай! (Недовольно качает головой, фыркает, затем продолжает.) Бабища к радости зрителей описала подробно, как он ее три дня и так, и эдак. Даже меня зацепило. Все, значит, свои сокровенные бабьи фантазии изложила. А потом и говорит, что на отправке изверга в тюрьму не настаивает, хотя ее гордость советской женщины и была унижена многократно в течение означенных трех дней, а готова принять от него предложение руки и сердца или, на худой конец, в денежном выражении. Мужичок тут еще сильнее затрясся, посинел весь.
ГОЛОС ХАНУРИКА: Г-г-р-ажданин а-адвокат, п-п-призна;юсь щас ва-ва-ва всем, пусть уж-же только в тюрьму с-содют… л-лучше так, а д-денег все равно не-не-не…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Еле успокоил его. Я ведь потрудился, врача потряс по знакомству, оказалось, он ее даже не осматривал — могу понять старика — все со слов подмахнул. С народом окрестным пообщался. Первое ж дело, задору пока — хоть с прокурором делись. И выяснилось, что кошелка эта давно на подсудимого глаз положила. И так, и эдак к нему, а он все мимо, аж задворками стал от нее бегать, в дом к себе с огорода в окно лазил. Тогда договорилась она со знакомыми шабашку ему устроить за ящик плодово-выгодного, знала, подлюка, что дальше будет. А как он из сознания выпал, она к нему на двор, покрасовалась, и оттуда — в милицию, заявление писать.
ДАНЯ. Что ж она, не могла себе кого получше найти, и без таких сложностей?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Да мужичонка-то тихий, безответный — самое то на ее нрав. И деньги у него случались приличные — неплохой плотник был, когда трезвый. А от нее все вокруг, как от чумы шарахались. Не из-за внешности, мужики еще с войны оголодали — про внешность не очень капризничали, а из-за дури бабьей. Имя ей было, как сейчас помню, Серафима, так народ ее «Хиросимой» прозвал… А вообще (грустно усмехаясь), бабы тогда тоже не слишком привередничали. После войны-то…
ДАНЯ. Ну, хорошо, выбрала себе жертва жертву… А дело-то чем кончилось?
ДЯДЯ ПИЗЕК (гордо). Триумфом, чем! Я, прежде всего, спрашиваю потерпевшую: «Как же вы с эдаким извергом одной семьей жить собираетесь? Какие-такие моральные возможности для этого видите?» Она в глаза мне посмотрела (играет бровями) и сразу поняла, что всё — швах! Давай, тогда, на голос брать.
ГОЛОС СЕРАФИМЫ (истерично). А будь вы, товарищ адвокат, на моем месте?! Если б вас этот негодяй три дня и так и эдак? Что бы вы сделали?! А? Что?!
ДЯДЯ ПИЗЕК. А я ей отвечаю: «Если б я оказался именно и полностью на вашем месте, и он бы проделал со мной все, что вы с такой художественной силой нам описали, я бы ему на четвертый день ящик шампанского выставил! С надеждой на продолжение». Тут вся публика в хохот, включая сочувствующих дамочек, даже судья с кивалами рты прикрывают. Она еще больше покраснела, думал, разорвет ее… А я с оттяжечкой — все, что надыбал, выкладываю уважаемому суду… Короче, ханурика, конечно, оправдали, на корову эту дело завели сразу по нескольким статьям… А про меня среди местного предподсудного населения слава пошла. Стали меня все чаще из общей нашей адвокатской братии выделять. Известным человеком в городе стал… ну, и прибыль, конечно…
ДАНЯ. Что ж ты от такого прибыльного дела в юрисконсульты подался? Козни завистников?
ДЯДЯ ПИЗЕК (самодовольно ухмыляясь). Были завистники, а как же. Считай, вся городская адвокатская коллегия. Сами-то они мало на что способны были. Старики, те только судье поддакивали, как заседатели, а чтоб с прокурором поспорить — ни-ни… Ну, они — понятно. Помнили Андрея Януарьевича… А молодые-то? Алкашня. Дегенераты… Клал я по советским законам на все их козни! (После паузы, хмуро.) Судья у нас в горсуде завелся, Тарасюк Дмитро Панасыч. Рассказывали, что он одному хмырю припаял ограбление с применением технических средств — тот до хаты, куда через открытое окно забрался, на велосипеде доехал. Я думал, брешут коллеги, как обычно, но когда сам с тем Панасычем свиделся, очень даже поверил. Дело было сразу проигрышное. По экономической статье, все ясно, все доказано. Максимальный срок — пятерик. Подсудимый понимает-признает, ведет себя достойно. Я в этой связи решил ему пару лет скинуть. Ну, и распелся соловьем — и как он в войну пострадавший, и как прежде трудился ударно, и какой он семьянин, и про детишек малых, и про престарелого папашу-паралитика. Характеристиками с мест работы трясу… Судья все выслушал, к заседателям даже не обратился — они так, Марксу с Энгельсом на стенках покивали — и выносит приговор: восемь лет. Подсудимый в обморок, я аж подскочил! Но сдержал себя, вежливо так говорю: «Товарищ судья, боюсь, вышло недоразумение — слышишь, не “вы обалдели вконец”, а случайность досадная будто бы произошла — по этой статье максимальное наказание пять лет!» А этот дегенерат смотрит сквозь меня глазками своими свинячьими и ухмыляется беззлобно.
ГОЛОС ДМИТРО ПАНАСЫЧА. Та я знаю, шо пять. Смотрел в УК. Я три года от сэбэ накинул. Йому у науку…
ДЯДЯ ПИЗЕК. По молодости я не унялся. «Дмитрий Афанасьевич, — говорю. — Давайте будем следовать букве закона!» А он рассмеялся в ответ, по-доброму так…
ГОЛОС ДМИТРО ПАНАСЫЧА (сквозь смех). Закона… ото как… (Смеется.) Цэ будэ экзотычно…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Я, понятное дело, кассацию подал. Во второй инстанции приговор изменили, пять лет моему клиенту дали. Он еще радовался, бедолга… А Дмитро Панасыч так и остался в горсуде сидеть, ему даже на вид никто не поставил… Может, лапа у него была, а, может, просто всем покласть было… как всегда… Я решил, что хватит с меня такого интересного, и вернулся в юрисконсульты. (Разводит руками.)
Затемнение.
РАЗГОВОР ШЕСТОЙ
Та же обстановка. В комнате Дядя Пизек. Раздается звонок в дверь. Дядя Пизек впускает Даню.
ДЯДЯ ПИЗЕК (подозрительно). Ты чего ухмыляешься?
ДАНЯ (с улыбкой). И я рад тебя видеть. Года как не было… Держи. И от бабушки, и от меня, так сказать, лично. (Протягивает пакет с гостинцами.) И вовсе я не ухмыляюсь, а просто тихо радуюсь.
ДЯДЯ ПИЗЕК (прищурившись, недоверчиво). Тому, что зашел меня проведать?..
ДАНЯ. Ну, этому, конечно, тоже, но больше тому, что мне сегодня неожиданно очень повезло.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Сто шекелей нашел?!
ДАНЯ. Почти. Заглянул по дороге на барахолку и купил за сто шекелей трубку… (Достает из кармана курительную трубку.)
ДЯДЯ ПИЗЕК (перебивает, всплеснув руками). Готовое дело! Перегрев и слабоумие! Человек радуется тому, что выкинул на помойку — буквально! — сто шекелей, и таскает теперь с собой по приличным домам кусок антисанитарии. (С брезгливым видом демонстративно отстраняется от Дани.)
ДАНЯ. Ты дослушай! Это трубка ручной работы, известной мастерской — мне повезло, что продавцу до этого дела не было — и в очень приличном состоянии. Чуть почистить, долларов двести с лишним будет стоить. Правда, фигу я ее продам!..
ДЯДЯ ПИЗЕК (с явным оттенком уважения в голосе). Ну, это несколько меняет дело. (Усаживается в дальнее от двери кресло.) Только ты ее все равно убери и не доставай больше. Мало ли, какая холера на ней… (Задумчиво.) Двести долларов, это… Это да… Хотя вот про «очень повезло» ты перегнул. Я тебе сейчас расскажу про настоящее «очень повезло». (Разливает вино, чокается с Даней и лихо опрокидывает бокал.) У меня приятель был, Гдаля, мир его праху, вместе на юридическом учились, на удивление приличный парень, хоть и не из Храповиц. Так он часто говорил: «Раздавал Бог мазл, да по мне промазал». (С сомнением.) Ты знаешь, что такое «мазл»? По-еврейски?
ДАНЯ. Удача, так?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Так. Удача. Гдаля с войны без правой руки вернулся, самого врачи в госпитале еле вытащили, а жену его с грудным сыном полицаи расстреляли. Только она жива осталась. Сына к себе прижала и спиной отвернулась. Получила две пули — в плечо и в бок по касательной — и грохнулась в ров лицом вниз, а эти сволочи самогоном были налитые, добивать не стали — то ли не заметили, то ли поленились, решили сама домрет. Землицей слегка закидали и пошли допивать. Хорошо, не немцы были, прости Господи, те — аккуратные, на самотек не пустили бы… И еще хорошо, ребенок, Давидка, головенкой о землю тюкнулся, несильно, но, видать, оглушило его, он и не орал… Додик, кстати, в Америке сейчас. Дома строит, неплохо устроился, поганец…
ДАНЯ. Почему — поганец?
ДЯДЯ ПИЗЕК. А потому, что, как и другие поганцы в то время, ехал сюда, а приехал в Америку. Правда, мне Гдаля рассказывал, он там деньги какой-то конторе в пользу Израиля сдает, на демонстрации ходит… Сионист бостонский… А родителей-стариков оставил в том говне, это как? Хотя ничего, Гдаля, хрен однорукий, справился. Его ж из Союза не выпускали, он секретности какой-то набраться успел до пенсии. Какой? Откуда? Чего эти дегенераты овировские выдумали?! Антисемиты чертовы!.. Ну, ничего, дотерпел он до кончины любимой советской родины и сразу сюда. Правда, ненадолго. Сперва Софку схоронил, жену его Софой звали, а потом и сам демобилизовался, мир праху его… Да! Так про Софку. Она, значит, очнулась, отрылась кое-как, добрела до сельца какого-то, там нашлись добрые люди, перевязали ее и к партизанам в лес вывели. А Гдаля, как после госпиталя в городишко свой освобожденный вернулся, узнал, что всех евреев расстреляли поголовно. И что жена до оккупации уехать не успела, узнал… Всерьез хотел руки на себя наложить, да одной не хватило… А вторая, видать, дрожала — не смог петлю соорудить. Ну, так он запил — стакан поднимать и одной левой можно. И вдруг появляется Софка. Живая. И с сыном… Представляешь, какое везение?!
ДАНЯ. Да уж, в расстреле выжить, и выбраться, и ребенка спасти, и потом, чтоб полицаям тебя не сдали — так мало, кому везло… Удивительная история.
ДЯДЯ ПИЗЕК (с нарочитым удивлением). Причем здесь? Повезло — это я про то, что Гдале руку оторвало. А если б он с войны с двумя руками пришел? Чтоб ему помешало повеситься? Представляешь, жена возвращается живая, а он висит. Как Ромео какой…
ДАНЯ (обреченно). Ромео отравился вообще-то…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Чего?.. О-о-ой, умоляю тебя…
Затемнение.
Конец первой части.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РАЗГОВОР СЕДЬМОЙ
Квартира Дяди Пизека. В комнате за накрытым журнальным столиком Даня и Дядя Пизек, только сидят они по-другому: Дядя Пизек в кресле, которое ближе к двери, Даня — в дальнем.
ДЯДЯ ПИЗЕК. А, кстати, ты почему до сих пор не женат?
ДАНЯ. С чего это?
ДЯДЯ ПИЗЕК. А с того, например, что нормальные люди женятся. Ты ж вроде не дегенерат… (Подозрительно прищурившись.) Хотя, говорят, сейчас это модно. Так что, если что, не стесняйся…
ДАНЯ (тяжело вздохнув). С чего вопрос, спрашиваю.
ДЯДЯ ПИЗЕК. С того, что я, как заботливый старший родственник вообще и как брат твоего покойного деда, мир праху его, в частности, беспокоюсь о твоем будущем. Погулял и будет.
ДАНЯ. Обожаю советы экспертов-теоретиков.
ДЯДЯ ПИЗЕК (чеканит). Практика! (С явным удовольствием.) Эксперта-практика на заслуженном отдыхе. Подчеркиваю: заслуженном долгими и нелегкими годами. (Хмурится.) Пойми, дальше вокруг тебя будет все больше старух. А молоденькие будут с тобой… (внимательно оглядывает Даню с ног до головы и удрученно качает головой) н-да. Только ради денег… Хотя, откуда у тебя деньги… Ты ж даже не юрисконсульт. Пользуйся тем, что пока есть, — молодостью…
ДАНЯ. Прости, дорогой эксперт-практик, ты сам не улавливаешь некоторого противоречия в том, что говоришь?
ДЯДЯ ПИЗЕК (решительно). Нет. Так почему ты до сих пор не женился?
ДАНЯ (пытаясь отшутиться). Не встретил пока ту единственную.
ДЯДЯ ПИЗЕК (неожиданно мягчая). Это — да, это причина…Не каждому с этим везет. Мне вот, к примеру, повезло… Поначалу…
ДАНЯ (с радостью меняя тему). Ух ты! Ну, так расскажи! Поделись опытом эксперта-практика!
Усмехнувшись, дядя Пизек откидывается в кресле, вытягивает ноги и складывает пальцы домиком.
ДЯДЯ ПИЗЕК. В конце 43-го было. Эшелон наш остановили среди ночи, я выскочил размяться и покурить…
ДАНЯ (удивленно). Ты воевал?
ДЯДЯ ПИЗЕК (сварливо). А чего б тебе не удивиться: «Ты кури-ил?..»
Укоризненно дернув головой, Дядя Пизек встает, на мгновение скрывается за кулисами и возвращается с пиджаком, украшенным многочисленным медалями, памятными знаками и значками. Среди них — орден «Красной Звезды» и медаль «За победу над Германией».
ДАНЯ. Ого!
ДЯДЯ ПИЗЕК. То-то, что «ого»! (Оттаивает.) А ты думал, я в Ташкенте воевал?! (Возвращает пиджак обратно. Садится в кресло.)
ДАНЯ. Тебе как удалось награды из Союза вывезти? Это ж запрещено было!
ДЯДЯ ПИЗЕК. А! (Кивает, с довольным видом.) Знаешь, что меня всегда поражало в Союзе? Что, несмотря на запреты, цензуры, парткомы, стукачей и прочих дегенератов, всем было на все покласть. С прибором. А как Союз начал качаться, прибор стал с тех ритмичных движений стремительно расти. И достиг таких размеров, что все им и накрылось! Короче, я передал побрякушки через израильское консульство. Все всё знали, и всем было покласть.
ДАНЯ. Ну, ты дважды герой!.. Так что там было в конце 43-го?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Зима была, что… снег кругом. Глушь такая, что даже стрельбы не слышно. Как сейчас помню: ночь, темень, но от снега светло. Прохаживаюсь, смотрю — снежная куча какая-то. Куст, думаю, занесло. Чего, думаю, он тут? Подошел и ка-ак наподдал валенком. А куст ка-ак заверещит… Оказалось, девчонка-младший лейтенант из вагона по нужде выпрыгнула. И присела в своем белом тулупе — нам их недавно выдали, я и сам в таком был… Ну, и, конечно, после такого я, как честный человек, должен был за ней приударить. И пошло у нас…
ДАНЯ. Понятно. Как в кино. Военно-полевой роман.
ДЯДЯ ПИЗЕК (огрызается). Военно-половой! Понятно ему! Нормальный роман. Обычный. Многие в эшелоне завидовали… А после войны мы пожениться думали. В ознаменование победы. (Замолкает и прикрывает глаза. Он как-то вдруг одряхлел и словно бы сдулся.)
Пауза.
ДАНЯ (не выдерживает). А дальше? Дальше-то что случилось?
ДЯДЯ ПИЗЕК. А дальше и впрямь советское кино случилось. У нее жених был довоенный, она все собиралась ему написать — повиниться-попрощаться, и не собралась. А тут гады-немцы жениху этому ногу миной оторвали. Его мать ей письмо прислала… А она — она комсомолка, у нее принципы. Ну, как все совсем закончилось, поплакали мы, распростились, и она к своему пораненному отправилась… Вот так. (Поднимает бокал.) Ну, давай, за Победу.
Выпивают, не чокаясь. Пауза.
ДАНЯ. И больше вы с ней не виделись?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Почему, виделись. Переписывались мы. Аккуратно, ко всем праздникам. Лет через пятнадцать написала она, что будет в командировке в Киеве, я за свой счет два дня взял, примчался, выбил номер в том же готеле… Деньги, слава Богу, были… Думал, погуляем, повспоминаем, парки-кафе. Но как увидел ее в вестибюле… Столицу советской Украины мы так и не осмотрели, из гостиницы только на поесть вышли и сразу обратно… Спасибо, коллега ее прикрыла, славная баба, с пониманием и не завистливая, тоже из фронтовых… И вышло у нас уже антисоветское кино… только короткометражное. Потом мы еще лет пять переписывались… она двоих разгильдяев растила… одного Петькой назвала… за мужем колченогим ухаживала, за свекровью, инсультом стукнутой… а потом не стало ее. От белокровия…
ДАНЯ. М-да. Грустно.
ДЯДЯ ПИЗЕК (резко хлопнув ладонями по подлокотникам кресла). Грустно-шмустно… Такая жизнь, что?.. (Самодовольно, превращаясь в прежнего Дядю Пизека.) А я ведь времени-то зря не тратил. После войны в Храповицах, знаешь, такие бойцы нарасхват у женского состава были. Ух, я ж и погулял… Ого-го. Не только что налево, но и направо, и прямо шагом марш… Меня во дворе Пиня-ходок звали… Многие на службе завидовали.
ДАНЯ. А жениться-то больше попыток не было?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Почему? Случилось такое помутнение… Так и было с чего… Устроилась к нам одна… Такая… Роза звали. На лицо-то ничего особенного, но… (Причмокивает и производит руками несколько широких округлых движений в разных направлениях.) И специалист хороший, оклад приличный, себя соблюдает — крепдешин-перманент, ноготочки-косыночки, это все… Вот, думаю, подходящий кандидат для супружеского сожительства. И стал ей знаки оказывать: конфетки-ассорти, открыточки к праздникам… Она, вроде, не против, улыбается. В кино сходили. За коленку ее подержал — не возражает. (Приглушенным голосом.) Побыли с ней… (снова обычным голосом) правда, на «ты» не перешли. Зажал я тогда ее на рабочем месте и говорю напрямую: так и так, а не объединиться ли нам в первичную ячейку. А она мне, знаешь, что?
ГОЛОС РОЗЫ. Вы, Петр Моисеевич, мужчина, безусловно, интересный и со многими положительными проявлениями. И даже, скорее, мне очень нравитесь, чем нет. Мы можем, конечно, попробовать с вами вместе пожить, я не против. Но только очень опасаюсь отрицательных результатов такого эксперимента… Опасаюсь, поскольку не девочка уже и всякое в жизни видела, и выходит из мною виденного, что особенно в вопросах семейной жизни все мужчины по преимуществу подлецы.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Высказалась и смотрит выжидательно. Ну, тут у меня с языка как-то само слетело: так и вы, говорю, Роза, тоже — не хризантема. На том все и кончилось… Слава Богу.
Затемнение.
РАЗГОВОР ВОСЬМОЙ
Та же комната. На столике бутылка «шаргородского компота», но на тарелочках нет шоколада и апельсинов. Дядя Пизек впускает в квартиру Даню. В ближнем к двери кресле лежит раскрытая книга.
ДАНЯ (идет к дальнему креслу). Так-так… Что-то здесь за прошедший год неуловимо изменилось. (Ставит пакет с гостинцами, оглядывает комнату.) О, вырезки с твоими комментариями в стопочки уложены… Занавески поглажены, скажите-пожалуйста…
Дядя Пизек выглядит несколько смущенным.
И пыли почти нет… Что жизнь с людьми делает… (Садится в кресло, принюхивается.) А что это за божественный запах?
Дядя Пизек на мгновение скрывается за кулисами и возвращается с домашним пирогом на блюде. Под изумленным взглядом Дани ставит пирог на столик, нарезает и, делая вид, что ничего особенного не происходит, раскладывает куски по тарелочкам.
Ого! И откуда такое роскошество? Ты что, от нечего делать на кулинарные курсы пошел?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ага, сейчас. Нашел курсанта. (Изображая самое хладнокровное равнодушие.) Это соседка испекла. Ну, та идиотка с кошками. Из Питера. Я сказал ей, что ты придешь, вот и расстаралась.
ДАНЯ (прищурившись). С чего бы ей стараться?
ДЯДЯ ПИЗЕК (все же смущаясь). Ну, она вообще… заходит.
ДАНЯ (безжалостно). Заходит, значит…
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ну, да… По-соседски. (Вспыхивая.) Что тут такого?!.
ДАНЯ. Ничего такого… (с уважением рассматривает торт, затем обводит руками комнату) Кроме того, что она, похоже, имеет на тебя виды.
ДЯДЯ ПИЗЕК (возвращаясь в обычное состояние). Из своего окна она тоже имеет виды. И все на соседнюю стенку. Так я — как та стенка. Кремень!
ДАНЯ. Стенка из иерусалимского камня, вообще-то…
ДЯДЯ ПИЗЕК. И ладно. (Громко.) Как иерусалимский камень!.. Кстати, у этой полоумной есть одно бесспорное достоинство.
ДАНЯ. Да уж, печет она отменно.
ДЯДЯ ПИЗЕК (удивленно). Причем здесь? Она вполне прилично играет в шашки. Для женщины. Ее начальник журнал «Шашки» от жены на работу выписывал. Вот она и натренировалась от нечего делать… Правда, к харчам она, и в самом деле, серьезно подходит (почти про себя, почти сочувственно), что неудивительно, в блокаду ведь пожила...
ДАНЯ. Погоди, так ты шашками увлекаешься?
ДЯДЯ ПИЗЕК (задорно). Увлекаешься!.. Я, между прочим, был чемпионом Храповиц! Меня знаешь, как чествовали?! На общегородском уровне. Сам зав культмассовым сектором товарищ Пудовкер мне диплом вручал. Редкий был дегенерат… (Пауза.) Здесь уровнем ниже раньше проживал один. Из Бухары. Очень неплохо шашки двигал. Врал, что чемпион республики. Мы с ним каждую неделю резались. Потом он уехал домой.
ДАНЯ. В Бухару?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Зачем? В Нью-Йорк. А-то ведь мало там их, латиносов.
ДАНЯ. Латиносов? Он что, мексиканец что ли был?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Зачем?.. О-ой, умоляю тебя! Мексиканец, бухарец — какая разница?! Все они на одно лицо. Арабы. Но в шашки, говорю тебе, с ним тягаться было одно удовольствие. А как он свалил, пришлось играть с Кларой.
ДАНЯ. Ага! (С ехидцей.) Так она, стало быть, Клара…
ДЯДЯ ПИЗЕК (твердо, глядя Дане в глаза). Да. Эту проклятую идиотку зовут Клара.
Затемнение.
РАЗГОВОР ДЕВЯТЫЙ
Квартира Дяди Пизека. В дверях стоят Даня и Клара. В ближнем к двери кресле вполоборота к ним дремлет Дядя Пизек. Он в кофте, горло укутано шарфом, ноги прикрыты пледом. На столике перед ним заварочный чайник и чайные чашки.
КЛАРА (вполголоса). Пинхус Мовшевич очень хворает… очень… (Всхлипывает.) И очень вас ждал… очень… Он так рад будет… Я там все к чаю приготовила… (Вытирает глаза платочком.) Только не утомляйте его. Он такой слабый… такой слабый. Собирается умира-а-ать… (Всхлипывает.)
ДАНЯ (так же, вполголоса). Да что с ним такое?
Дядя Пизек просыпается, прислушивается к разговору.
КЛАРА. Он летом простыл сильно. Очень сильно. Через кондиционеры эти проклятущие… Врачи говорят, было, похоже, воспаление легких, но ничего, он у вас крепкий — на таблетках оправится, и все будет бесэдер. В смысле, в порядке. Я ему говорю: пей больше, травки завариваю. А он говорит: не надо этого ничего уже, дай помереть спокойно.
ДЯДЯ ПИЗЕК (сердито). Катись уже и дай ему войти!
Клара, всхлипнув и махнув платочком, выходит. Даня садится в кресло напротив Дяди Пизека.
(Кивая в сторону двери.) К соседке потащилась. Такой же карге. За заданием.
ДАНЯ (изображая удивление). Шпионским?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Сионским! На иврит они вместе ходят. Для престарелых. Лингвистка хренова… ленинградской школы. Вот на кой он ей, иврит этот? С кем говорить? А идиша не знает! Я ей говорю: давай, я тебя идишу обучу начально. А она — зачем? Представляешь?! Идиш — зачем. Да хоть на рынке душу отвести… (Кашляет.) Но что-то в этом иврите есть, конечно. Вот ты знаешь, как по-ихнему будет «квартира»?
ДАНЯ. «Дира», вроде?..
ДЯДЯ ПИЗЕК. Именно. (Обводит комнату мрачным взглядом.) Дыра и есть. Видел бы ты мою квартиру в Храповицах… (Кашляет.) Наливай себе чаю… я не буду. (Внимательно посмотрев на Даню, скорбно.) Мне это все уже ни к чему. (Замирает, уставившись в потолок.)
ДАНЯ (наливая чай в обе чашки). Ты что это, дядюшка дорогой, впрямь, что ли, помирать собрался?
ДЯДЯ ПИЗЕК (оживляясь). А как?.. Все, хватит уже. Только Кларка не верит. Отвары мне свои идиотские подсовывает. Да залей ты их себе в клизму!.. Я ей сказал, где гробовые лежат. Возьми, говорю, чтоб потом в суете не искать. Там на все хватит, и на похоронить, и на помянуть, и на памятник… Я все просчитал, но ты перепросчитай, ты ж бухгалтер! А она давай всхлипывать… Прогнал ее к черту, терпеть этого не могу…
ДАНЯ. Хороший она, похоже, человек, Клара эта.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ничего не хороший! Обычный. Я этих хороших людей с детства ненавижу и близко к себе не подпускаю. Либо скучно с ними до зуда, либо спасу от них нет — всё стараются окружающее исправить… бескорыстно… не считаясь с потерями других… дегенераты. (Наставительно.) А если у человека свой интерес есть, пусть даже такой идиотский, как побыть мимо одиночества с неким альте-какером… я, понятно, не себя имею в виду… ну что, яснее как-то человек, можно не опасаться… И вообще, кто б еще ее, дуру, на порог пустил?!
ДАНЯ (укоризненно). Вот зачем ты ее обижаешь?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ничего я ее не обижаю! И вообще, сама пришла, я ее не звал. Бачилы очи, що куповалы… (С негодованием.) Да что, в самом деле, такое! Я тут помираю, а ты эту идиотку жалеешь! (Кашляет, тяжело вздыхает и продолжает уже спокойно.) Смотри, когда я помру, побрякушки свои тебе оставлю. Я давно уже все эти заслуги в коробку сложил. От зефира — там в секретере. Заберешь, я Кларке скажу. Про книги я договорился — наша богадельня в библиотеку примет… Обрадовались, сволочи… Да, я этой идиотке велел, но, если что, тоже знай: чтоб никаких Рубинчиков на похоронах! Из гроба встану и в рожу наплюю! И вот еще. Я тут подумал… хочу, чтоб на памятнике было выбито (с расстановкой, торжественно): «военюрист-орденоносец».
ДАНЯ (с усмешкой) Да? А больше ничего? Может, еще «знатный ходок» и «чемпион Храповиц по шашкам»?
ДЯДЯ ПИЗЕК (слабо, но вполне самодовольно ухмыляясь). Между прочим, совсем неплохо бы... Но, может, ты и прав. Они и слов-то таких на этом иврите своем, небось, не знают… орденоносец… Откуда им. Дай бог, чтоб в имени-фамилии ошибок не нашлепали, папуасы…
ДАНЯ. Послушай, что ты заладил: помру, памятник… Поживи еще. Ну, прихватило, бывает, не мальчик ведь. Отпустит… Снова будешь скакать и браниться.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Что ты меня уговариваешь! Скакать… Я ж свою смерть чую… Это наследственное, наш с твоим дедом дед, Йосиф, мир праху его, тоже про свою смерть заранее знал. Приходит, помню, вечером домой. Трезвый вдруг. Снял картуз, сапоги.
ГОЛОС ДЕДА ЙОСИФА (замогильно). Все. Пора. Чувствую, пришло мое время. Ангел смерти идет за мной. Готовьте саван.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Бабка в слезы, мать моя в слезы, а он всех нас, внуков, перецеловал, лег на койку, руки на животе сцепил, в потолок смотрит. Ни слова не говорит, не двинется. День так лежал, два… Мы все тихонько по дому ходим — как же, дед помирает. А как третий день прошел, он с постели вскочил.
ГОЛОС ДЕДА ЙОСИФА (громко, торопливо). Нет, не берет! Не время еще. Есть что поснедать? И, Бруха! Налей лафитник! А я пока до ветру.
ДЯДЯ ПИЗЕК. А через год ехал дед пьяный на телеге из Храповиц, дрова вез. Лошадь чего-то испугалась, дернула, он на большак и слетел. А сверху полено по лбу: хрясь — и насмерть. А ты говоришь, поживи… (Переводя дух.) Ладно, иди уже… Устал я… (Уставившись в потолок, складывает руки на животе. Замогильным голосом.) По дороге Кларке стукни. Пусть зайдет.
Затемнение.
РАЗГОВОР ДЕВЯТЫЙ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
На пороге Клариной квартиры.
ДАНЯ. Дядя Пизек просил вас зайти. И знаете, Клара, по-моему, он не так плох, как хочет казаться…
КЛАРА. Нет, он ничего уже, но я все равно боюсь за него… Он так тяжело хворал, так тяжело. Прям до слез было. Да, вы зайдите, Даня, зайдите…
ДАНЯ. Спасибо, я уж побегу. Шофар-труба зовет на службу еврейскому народу.
КЛАРА. А я бы вас чаем напоила. С пирогом…
ДАНЯ. Спасибо большое. Пироги у вас замечательные, я уже оценил у дяди. Кстати, о дяде. Клара, вы меня извините, но не могу не спросить… Как вы его терпите?
КЛАРА. Пиню? Ой, ну что вы, Данечка! Он замечательный. Такой славный, заботливый… ухаживает так интересно…
ДАНЯ. Э-э… Ухаживает. Клара, а мы с вами об одном человеке говорим? Я про моего дядю Пизека. С третьего этажа. Это в его квартире мы час назад столкнулись. Тот, который вас за ваши лечебные зелья ругал.
КЛАРА. Вот вы шутите, Даня, а он — как ребенок! Он ранимый очень и знает об этом, и боится, что его ранят… Он ведь сколько пережил всего, это уму непостижимо! Ему забота нужна, а он к ней не привык. Вот и щетинится… А вообще, он чуткий очень, не хочет, чтобы я утруждалась, ухаживая за ним… А мне ведь только в радость… Здесь же по душам поговорить особо не с кем, все больше о делах, о болячках, о заботах… А что об этом говорить, оно все и так есть… Тоска смертная. А с ним интересно, он как начнет про что-то говорить, я слушаю, слушаю, только, что рот не раскрыв…
ДАНЯ. Да уж, он может…
КЛАРА (не слушая, перебивает). Мы сперва только здоровались, по-соседски. Я еще думала: какой интересный мужчина, серьезный такой… А потом уже в клубе нашем виделись. Он как-то пришел и начал своего знакомого бранить. Тот тоже раньше в клуб приходил. Симпатичный такой мужчина, вежливый, из Бухары, кажется. Так он уехал куда-то, и Пине стало не с кем в шашки играть. Вот он и сердился. Ну, я храбрости набралась и предложила… Он сперва ворчал, а потом, раза с третьего, к себе пригласил. Вино открыл, шутил, истории всякие рассказывал. Очень красиво ухаживал. (Всплескивает руками.) Ой! Я ж ему бульон из куры варю… для укрепления… Убежал же, наверно… (Убегает в дом.)
Даня с улыбкой пожимает плечами, качает головой и уходит. Затемнение.
РАЗГОВОР ДЕСЯТЫЙ
Квартира Дяди Пизека. На столике между креслами бутылка «шаргородского компота», два бокала и домашний пирог. Дядя Пизек придирчиво осматривает сервировку. Раздается звонок в дверь. Дядя Пизек впускает Даню.
ДАНЯ. Привет, дядюшка. На этот раз и полгода не прошло… Правда, следующий раз, боюсь, не скоро будет. Я ведь завязал с еврейской службой. Не поверишь, в юристы позвали. В одну конторку. По деньгам — не сравнить. Да и вообще, надоело быть профессиональным евреем. Так что, считай, прощальная гастроль.
ДЯДЯ ПИЗЕК. Ну-у, я не знаю. (Критически.) Поди знай, где от тебя хоть какая-то польза будет…
ДАНЯ (смеясь). О! Ожил, ожил! (Оглядывая Дядю Пизека.) Ты, я гляжу, молодцом!
ДЯДЯ ПИЗЕК (ворчливо). Ладно… молодцом. Ну, как там все? Как родня? Только, смотри, о Рубинчиках — ни слова.
ДАНЯ (усаживаясь в дальнее от двери кресло). Да, я в жизни ни одного Рубинчика в глаза не видел!
ДЯДЯ ПИЗЕК (садится). И хорошо! Зачем тебе? А я на всякий случай. Мало ли. (Наставительно.) Эти подонки могут испоганить самый душевный разговор. Хотя… (Задумчиво трет подбородок.) Был среди них один. Выродок, в хорошем смысле. В Ленинграде жил. Но, с другой стороны, он же сменил фамилию, Красновым стал, может, в этом все дело?.. Они с отцом моим не один пуд орехов вместе съели…
ДАНЯ. Орехов?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Грецких.
Даня вопросительно смотрит на него.
Отец мой — родной брат твоего прадеда — выращивал у нас в местечке груши и грецкие орехи. А возил все это на продажу не в Храповицы, как другие, дурачье, а в Ленинград. Дефицитный товар! Все расхватывали и задорого. Так что и дорога окупалась, и доход был ого-го! Ну, и, кроме того, обретался там наш дальний родственник Хуня Рубинчик. Но он на большевистской основе решительно порвал все связи со своей гнусной семейкой, даже имя сменил. Стал Октябрь Краснов. Вот у него в каморке отец и останавливался. А в июне 41-го обнаружил мой старик в сарае три нераспроданных мешка орехов и решил перед новым урожаем освободить место. Аккурат 22-го приехал со своими мешками в Ленинград. Сам понимаешь, продать орехи ему не удалось — и людям не до того, и светиться на улице с мешками не стоило.
ДАНЯ. А домой?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Куда? Как? Ни денег, ни билетов, и местечко наше очень скоро захватили. Октябрь каким-то образом легализовал отца, добыл необходимые документы, ну, и зажили они в каморке вдвоем, ожидая скорой победы. А в сентябре началась блокада.
ДАНЯ. Как же они выжили?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Нераспроданные орехи спасли. Штука же калорийная, неплохое подспорье. А перегородки и скорлупу они вываривали и пили вместо чая, тоже, говорят, полезно…
ДАНЯ. А когда блокаду прорвали?
ДЯДЯ ПИЗЕК. Отец домой поехал. На перекладных. Местечко наше тоже уже освободили. (Мрачно.) Вернулся он, да только никого не нашел… Я на фронте со своим эшелоном… А мать… матери не стало… (Поднимает бокал.) Давай.
Выпивают, не чокаясь.
ДАНЯ (сочувственно). Немцы?..
ДЯДЯ ПИЗЕК (покачав головой). У нас в местечке румыны стояли. Тоже сволочь экспортная, но с ними хоть можно было кое-как торговаться… Нет, мать и еще пятерых местные прикончили. Проявили инициативу… Румыны как раз таки это прекратили — зачем убивать, если можно обирать, поглумиться можно или к работам приставить… Много народу в местечке тогда с голоду померло, от болезней всяких, но многие и выжили. Благодаря румын, выходит, чтоб им пусто было... А тех местных стахановцев, когда наши отбили местечко, выловили и повесили. (Задумчиво крутит в руках пустой бокал.) Отец поглядел на казнь, поставил матери памятник и уехал в Храповицы, и в местечко больше не ездил и вслух о нем не вспоминал… А меня после победы быстро демобилизовали… я еще не понимал, почему, радовался, идиот. Поехал к отцу…я ж у них с матерью последний был, поздний и единственный выживший… (Шмыгает носом, украдкой вытирает край глаза. Затем бодро.) Устроился в прокуратуру… Но меня ско-оренько вытурили, как врача-вредителя, хоть я и был дипломированный юрист. А у отца со всего этого сердце не выдержало… Организм-то истощенный был, несмотря на все орехи… Потом — ничего, гуталинщик хвост откинул, все кое-как устроилось, и я устроился. Юрисконсультом в одну конторку, потом в другую… Ну, дальше я тебе рассказывал…
Пауза. Дядя Пизек ставит на стол бокал. Вздыхает.
Просьба у меня к тебе…
Встает из кресла, подходит к двери и осторожно выглядывает наружу. Затем, оглядываясь по сторонам, почему-то на цыпочках проходит за кулисы. Возвращается с перевязанным крест-накрест бечевкой большим газетным свертком.
Забери. Только не читай. Сожги их. Что?.. Да я их и так все помню… Только ты не здесь их жги, а то за шпиона примут. Как вернешься, сожги. Дома. И не читай…
ДАНЯ (с некоторым недоумением). Хорошо, конечно...
ДЯДЯ ПИЗЕК. Что?.. Ну, да. Ее письма… Ну, ты понял… Я на всякий случай. Вдруг не дай бог что, а Кларка потом найдет… Ей обидно будет… Зачем?.. (Протягивает сверток Дане.)
Даня принимает сверток. Затемнение.
РАЗГОВОР ОДИННАДЦАТЫЙ
Москва. Даня в своей квартире. Звонит мобильный. Даня смотрит на экран. Вздыхает.
ДАНЯ. Да, бабушка, привет.
ГОЛОС БАБУШКИ. Здравствуй. (Бесстрастно.) Дядя Пизек умер. Разрыв аорты. Что неудивительно при его темпераменте. Мне звонила эта его Клара странная. Я пошлю тебе ее номер в СМС. Будешь в Иерусалиме, договорись с ней и обязательно зайди на кладбище. (Короткие гудки.)
Даня опускается на стул, сидит, сгорбившись, опустив руки между колен.
ДАНЯ (в пространство). Потому что, если ты будешь в Иерусалиме и не зайдешь на кладбище, дядя Пизек смертельно обидится…
Затемнение.
РАЗГОВОР ДВЕНАДЦАТЫЙ
Кладбище в Иерусалиме. На переднем плане несколько однотипных желтоватых надгробий. За одним из них лицом к зрителям стоят под руку Даня и Клара. В свободной руке у Клары магазинный пакет.
ДАНЯ (оглядываясь по сторонам). Сплошной иерусалимский камень. Спасибо, Клара, без вас не нашел бы я нашего орденоносца…
КЛАРА (спохватываясь). Да… Вот же… это вам… от Пини. (Протягивает Дане пакет).
Даня достает из пакета коробку от зефира, легонько встряхивает ее. Раздается негромкое мелодичное звяканье. Даня грустно улыбается и убирает коробку обратно.
Память вам будет… (Задумчиво.) Знаете, вот долгую жизнь человек прожил, не пустую жизнь, разную, а осталось после него всего ничего… Медали эти вот, книги… Нет, в памяти-то много всего, очень много… И как ходил, и как смеялся… ну, вот все, понимаете… как говорил, про что говорил… Но это для меня, а кому другому вещи эти его оставшиеся что скажут? Я, как убралась, посмотрела вокруг — ничего не осталось… (Потерянно.) А в диру его негра какого-то заселили… (Всхлипывает.) Ой, я не могу-у…
ДАНЯ (с грустной улыбкой). Израиль, он всех пускает. Ну, заселили, так заселили… А то я бы попробовал прописаться…
КЛАРА (сквозь слезы). Шутите?.. Хотя, как хорошо было бы… Был бы нечужой человек рядом…
ДАНЯ (серьезно). Шучу. Да, нет, не очень шучу. На самом деле, Клара, я решил переезжать. Сюда. Насовсем. Вот вернусь в Москву и пойду в посольство, запись как раз на следующий вторник.
КЛАРА (переставая всхлипывать). Господи! Ну, надо же… Вот замечательно! Решились все-таки…
ДАНЯ. Да все, в общем, само собой решилось. Познакомился на службе с барышней… А она, оказалось, уже на чемоданах сидит. Ну, не то, чтобы совсем сидит, но вещички в них складывать уже начала… И как-то так у нас все пошло, что либо ей оставаться, либо уже мне ехать… Ну, вот, приехал помочь ей с обустройством… и себе в каком-то смысле, выходит… благо, виза осталась от прежней жизни… Э-эх, не успел Пизеку рассказать, порадовался бы старик. (Улыбается.) Или, наоборот, обругал бы. С ним никогда не знаешь, как отреагирует.
КЛАРА. Ну, что вы, Данечка, что вы?! Порадовался бы, конечно. Он за вас так переживал, только виду не показывал… Он всегда так… О-ой… (Снова начинает всхлипывать.)
Даня не обращает внимания на ее причитания, внимательно разглядывая памятник.
ДАНЯ (озабоченно). Взгляните, Клара, мне кажется, или фамилия на памятнике написана с ошибкой? Я в иврите не силен, но, по-моему, не хватает буквы…
КЛАРА. Ой… (Долго вглядывается в резьбу на камне, шевеля губами. Потом губы у нее начинают дрожать, она всхлипывает.) И в самом деле… Ошибка… Самеха не хватает. И так неприлично без него выходит… так неприлично… Что же это, а?.. Я же им все написала, я же им говорила… Как же это?..
ДАНЯ. Клара, Клара, успокойтесь. Никто здесь этого читать не будет, а мы с вами знаем, как правильно… Правильно?
КЛАРА (беспокойно). Нет, ну что ж это? Я думала, только там у нас… у них… такое безобразие возможно, но здесь, в Израиле! (Плачет.)
ДАНЯ (обнимает ее за плечи). А что здесь? Что здесь? Здесь на кладбище тоже люди работают, а люди, они везде…
ГОЛОС ДЯДИ ПИЗЕКА (перебивая, с шумом ветра, певуче, радостно) Дегенераты!
Даня и Клара изумленно переглядываются и начинают смеяться.
Конец