В деревне

-И что же ты накрашиваешься? Темень на дворе.
-Бабушка, а куда у вас тут ночью сходить можно?
-На ведро, милая, на ведро.
                Анекдот. Слова народные. Почти сам слышал!

В деревне.                Одни сутки из жизни Алексея Евстигнеевича.  И ещё немного.

Сутки.
Сегодня едем в деревню. Дети у нас там, «у бабушки». Читай: Здравствуй речка, здравствуй лес! И можно вставать, когда хочешь, делать, что хочешь, и ложиться когда вздумается. Воля. А сами мы тоже только день назад приехали домой из Ленинграда. Ехали в Москву, а заехали вон куда. Всё по югам, да по югам, а вот по Финскому заливу давно не катались и по Дворцовой площади давно не ходили. Пора было дохнуть воздухом большой цивилизации, пройтись по местам, где «каждый камень историей дышит», и само собой, по магазинам. Одним словом: Появилась возможность – мы и поехали. А теперь в деревню забрать детей, да и самим два-три дня отдохнуть от такого отдыха. Баулы упакованы, подарки разложены, машина загружена. Я особенно не спешу – успеется. Приехать надо к обеду. Если приедем рано, то и делом не займёшься – обед скоро, и за стол не сядешь – не время ещё. И будешь ходить там, круги нарезать не зная куда себя деть. Зоя моя всё поспешает: Едем, едем. Домой, к маме, к детям. Как они там без нас? А я, зная всё наперёд – притормаживаю немного: Ничего с ними не случится, приедем сейчас или на пару часов позже. Подумаешь! Главный вопрос: Что одевать-то будем?
-Смотри жара какая. Я в шортах поеду.
-Ты что?! Ты что?! Надо что бы всё было красиво и хорошо.
-А мы перед деревней завернём на речку, нырнём там пару раз, переоденемся, и при полном параде…
-Ну, вот это другое дело. И я так тоже одеваюсь. Легко.
Поехали. Настроение отличное. Машина катится, музон играет. Одной рукой рулю, другой держусь за Зой Иванну. Красота. В деревню! В деревню…а вот не любят меня в деревне. Не ездить бы туда вовсе. Да как, «не ездить»? Надо. А вот «почему, да за что»? Да не почему или за что, а вообще. Ну, так. Вот потому что взял и Зойку ихнюю, которая всем на зависть была, из всей округе самую красивую, самую любимую схватил в одночасье и уволок. Она и ойкнуть не успела, а все и опомниться – а уже замужем.



А вот не надо было в Тамбов ездить учиться! Нашла бы и здесь кого никого, а не хуже. Может быть. А может и не быть. Живут люди «и тута» и неплохо. Так нет – в Тамбов поехала. Хоть бы, как все  нормальные из её деревни – в Москву. А она – в Тамбов, и - на тебе – поставила всех перед фактом: Замуж вышла. И знакомы-то были нет ничего: Без году – неделя. Может и ещё бы погуляла. Жалко-о-о-о.  Это им всем. А я-то что? Смотрю, ходит по Тамбову красота такая одна и не привязанная и, как будто бы, даже ничья.  Не теряя времени на всякие там ля-ля – цоп её! Конфетно-букетная стадия была мной пропущена. Сразу к делу. Короче: Женат с первого взгляда!



Сватов не засылал, с родителями не знакомился, и загула не было и запоя. А сюда, в деревню, мы уже приехали почти через месяц после свадьбы. И после морей, и после путешествия в Одессу. Под занавес, перед отъёздом на Кавказ. Деды стол накрыли,  гостей назвали, и всё бы хорошо, а как сели за стол, да как начали наливать-выпивать - вот тут уж они меня и разглядели. Родители её видели меня только один раз – на свадьбе в Тамбове. Да там суматоха, толчея. Где там чего понять! А здесь сразу вышла закавычка. Народ простой собрался, чё хошь скажут: «Ты посмотри на него - он пьётЬ и не пьянеЯ, и под стол не упал, и матом не ругается, и плясать не стал и даже драться не полез. Чудак какой-то. Нет, не нашинский он будет. Да ещё и военный офицер». Вдобавок и бабка Настя, сестра ихняя, попила, поела, а в конце-то и брякнула во всё услышанье: «Зятёк-то водочку любит: Пьёт и не пьянеет. Впитой!» Всё! Точка! Свершился приговор. Вернее сказать: определили минус – после рюмки водки не матерился, слезу не пускал и не упал рожей в салат. «Наши-то, вон смотри – валяются! Нет, не нашенский.»
(Здесь надо в скобках заметить, что моя избранница, у моих домашних тоже вызывала некую напряжённость: Что? Откуда? И как это могло случиться? Маменька у меня совсем  не царских кровей, а для сыночка, конечно, прынцессу желала. Не иначе. И бабушка моя старорежимная, выпускница Смольного института, волею судеб и ветром революции занесённая из блестящего Петербурга на периферию Тамбовскую, всё пытала меня перед свадьбой: «А они, что же? На телеге приедут?» Смотрел я на них, слушал… ну, ну… живу я давно отдельно от вас и вдалеке, и сам всё знаю. Это вы меня не знаете. Да и не надо. Всё случилось, так, как случилось. Точка!) скобки закончились, застолье продолжается.


Чувствую – народ несколько напрягся: Не знает куда качнуться. То ли выразиться: «Да ты что, старая, спятила? Болтаешь тут всяко-разно. Такая растакая!?» Или в другую сторону: «Ох, ЗойкЯ, кого ж ты к нам привела!» А я про себя думаю: «Хорошо! Хорошо!» Спросите – что же «хорошего»? А вот то и хорошо, что люди не могут читать чужие мысли. Я новую жизнь начинаю. И сегодня победила закуска, вино и гармошка. Все сошлись на варианте: «Всё хорошо, а ты, тётка, такая-растакая!» Ну вот и славно!
Я же не виноват, что оказался «крепкий на голову», мне эти 700 грамм «принятые на грудь», если и не «как слону дробина», ощутимо всё же, но контроль над собой и над окружающим местом и временем не потерял. Как можно! Этого ещё не хватало. Хотя… оно конечно… здесь два пути: Или не пить вовсе, или, после первой-второй, сделать вид, что расквасился и уйти подальше. Ага! Вот щас! Да на то она и свадьба: Ешь, пей, гуляй! Чай не похороны. К тому ж человек я русский и еврейско-хохлятской  хитростью не обладаю. Может и зря. Это месяц назад я был жених и вёл себя сверх достойно, а теперь я – муж! И попрошу с этим считаться! Уж, какой есть! Какой попался!


Основное мероприятие было в Тамбове, а здесь – вторая серия: И загул, и смотрины, и свадьба - всё по второму кругу и одновременно: Вот он я! И будем знакомы! Веду себя вполне прилично, язык не заплетается, дурака не изображаю. Зое вашей пока краснеть из-за меня не надо. Мальчик я уже большой, самостоятельный и от вас ни каким боком не завишу. Прошу любить и жаловать! А надо будет - проживём и без вас. И, коль я вам не нравлюсь – так в одночасье можем вам сказать: «Досвидание!» Вы не забыли, что дочка ваша - теперь моя жена. На том и буду стоять отныне и впредь. Независимость – великая вещь. А вообще-то, ничего страшного не случилось. Я ведь только первый раз сюда приехал.  Как поженились, и до сего момента, вообще не представлял, где она живёт, как живёт, откуда она и кто её родители. Деревенской жизни не знаю и порядков ихних не знаю. Ну, так, в общих чертах: В курсе, само собой, что булки на деревьях не растут, корова выделяет молоко, курица – яйца, а свинья, так та вообще – сало.



 Да, наверное, и всё. Городской я человек.   Но жить тут можно. Мне всё здесь начинает нравиться. Со своей Красноармейской и Дацанской закалкой я теперь себя везде чувствую хорошо. Жив? Жив! Еда, питьё – есть? Есть! Остальное всё - мелочи!  Конечно – это я так рассказываю, а на самом деле ваньку  я не валял, молчал больше, смотрел что, да как, не лез в разговоры, со своим «я» и не выпячивался. Одним словом – сидел смирно. Ибо, люди тебя не знают, ты новый человек для них – помалкивай больше, сиди и не дёргайся. Чтоб потом, самое главное, не корили и головами вот так не качали, да не судили меж собой: «Ох, ЗойкЯ, кого же ты к нам привела?» Мог бы и не употреблять вовсе, но, с другой стороны, вроде, как-то и нехорошо, если не выпивать с ними, но их много, а я – один. Мужики тянутся через стол: «Ну, давай ещё по одной! За ваше с Зойкой здоровье! Ты её не обижай! Она у нас знаешь, какая хорошая? У-у-у-у!» И как же тут не выпить спрашивается? Но, действительно, мне хватит: Жена моя молодая с каждой рюмкой начинает меня разжигать всё больше. Одна мысль в голове только и сверлит: «Когда же это всё кончится? И нам постелят?» Надо её куда-нибудь умыкнуть, что ли. А то, жди, когда все расползутся. Да потом ещё сколько страдать? Кто курить пойдёт, кто ала-лы разводить. Пока то, да сё, да и хоромы у них не барские, а обычный домОк деревенского масштаба, в две комнаты. Сильно не разляжешься. И остальные гости, кто останется,  будут здесь же спать рядом. А где ещё? - на дворе октябрь. В амбаре, или где там ещё, уже холодно. Надо ей моргнуть, как-то за коленку потрогать и не заметно уволочь куда-нибудь. Да как? Да куда? Не знаю тут ничего.


И народ кругом, и в дому и на улице. Смиренно жду.  Ей самой тоже инициативу такого плана проявлять не с руки. Нельзя! Тут не город, а деревня – сразу осудят. Разговора с народом не получается – они меня первый раз видят, я – их. Да и о чём говорить-то? Чужой я им. Посевную что ли обсуждать? Или уборочную? Разные мы.


Предмет любой надо знать на пятёрку, прежде чем вякать, иначе над тобой просто посмеются и не более того. Лучше помолчу. Бабы в одном углу судачат, мужики – в другом. А кто совсем «уставший» - тот на улице, на лавочке уже отдыхает. Или курит. Но, в принципе, всё гладко, всем веселО.
Нет, ну, мне, конечно, однозначно, надо было вести себя похитрее: Водки в рот не брать, разговоры со всеми разговаривать, интерес проявлять к пашне, или к чему там ещё. А я как-то так, пренебрёг всеми устоями. Вот, например, их старший зять, Коля: «Приехал в костюмИ и в шляпИ. Сразу взял ведро с водой и пошёл на поле телка напоил, а потом, вечером привёл его на верёвке. И поговорил со всеми про международное положение и вина  в рот вообще не взял. Вот это зять, так зять!» Пример. А ты… в смысле – эх, я… И что? Ну не  люблю я собак, начальников и скотину всякого рода, что, впрочем, весьма взаимно. А если и не боюсь эту свору, то приходится быть с ними весьма осмотрительным. Не знаю, да  и знать не хочу, с какого бока к ним подходить, тем более куда-то их вести или, скажем, кормить-поить или прогинаться. И все они мне кажутся на одно лицо и с одинаковыми ужимками. Ухо держать надо востро!



Ну, могу не обращать на них внимания, если надо - погладить могу. А ещё я могу их есть  жареных, пареных и варёных. Я их и видел-то вблизи только в Дацане, что одних, что других: Коровы там с утра до вечера ходили-бродили сами по себе, пропитание искали по помойкам, лохматые  как собаки, а через одну у них на рогах висела фанерка с надписью: «Она бодается». А эту историю, про телка и зятя Колю, ещё лет десять мне потом рассказывали. Да видал я и этого зятя и телка ихнего: Зять, Коля, в те времена, обычный деревенский парень из Брянской области, а вот телок… ну, если для них это просто «Борька», то для меня… э-ге-ге – это целый Борис! – как Евдокимов говаривал.
 …А мы всё едем и едем. Трасса М – 6: «Каспий» Москва – Астрахань. Места знакомые: Поворот на Мичуринск проскочили, там - Изосимово. Сворачиваем с бетонки  вправо, ещё каких-то вёрст 40 - и мы на месте. Нет, видимо не доедем: Нужно остановиться: Пора. Вернее, мне давно уже пора «полить цветочки», или «грибы поискать». Выбирай что хочешь, кому как нравится. Так… теперь надо узнать мнение и другой стороны. Ну не могу же просто молча свернуть вот так вот, без спроса с дороги и грубо сказануть: «Куда, куда?! В кусты! Мальчики – налево, девочки – направо!» Поэтому притормаживаю и спрашиваю свою супружницу елейным голосом: «Букашку полить не желаете?» Вот такие мы русские люди: Хлебом нас не корми, нам просто так справлять нужду малую не интересно. Поэтому, летом мы поголовно становимся натуралистами, а зимой, по белому снежку - художниками. Благо, что инструмент всегда при себе имеется. Утвердительный жёнин кивок и мы сворачиваем в ближайшие посадки. Быстрей-быстрей! Ох… хорошо…! Вот оно счастье-то! …хорошо! Так, а где подруга моя? Да здесь она рядом, за машиной. Уже со штанишками своими что-то борется. Посмотрел я на неё,… посмотрел туда, сюда – тишина, природа шепчет, звуки всякие, шорохи… ещё раз на неё посмотрел. Нет лучшей картины! И не нужны тут принимать тут допинги, или Виагры всякие. Сразу шевельнулась мысль и всё остальное: Надо! А то потом вообще жди там, страдай!  Такие моменты упускать нельзя. Говорю ей, вроде как, между прочим:
-Ты на все пуговички-то не застегайся, а лучше покрывало с подушкой из машины захвати и иди сюда.
 Занята она была своими делами и, вроде как, сходу в непонятки:
-А зачем?
-Ну, как тебе сказать… в общем…эта…ты неси всё сюда, в прохладу, и я тебе здесь вот и расскажу, а если будет, что-то неясно, или  какие-нибудь возникнут вопросы – то, если позволит здоровье и время, с удовольствием объясню и второй раз. Ой, посмотрите на неё – покраснела. Зоя, ты сколько лет со мной живёшь, двоих детей мы народили, а ты всё к моим шуткам не привыкнешь: Да пошутил я. Какие-то два раза… Ну, сама что ли не видишь - машина вся перегрелась: Карбюратор не сасает, маховик – земля бросает, то бобина, то реле… - одним словом: Ехать совсем невозможно. Так что давай сюда одеяло и подушку. Опять будешь спрашивать: Зачем? Ну, ты даешь – ещё сильнее покраснела. Святая женщина! Ладно, согласен: Двух раз не будет. Погорячился…  а вот от одного - не отвертишься. Вопрос решённый. Я бы и ещё скостил, но, сама понимаешь – в этом деле пол раза не бывает.  И  что это я тебя уговариваю? А где активность масс? И вообще, ты жена моя? Или где?  Вот  если доживём до следующего 23-го февраля – освобождаю тебя  от забот про подарок. Ты представляешь, как будет здорово: Не надо ломать голову «что купить?» – пену для бритья или носки, потому что лучший мне подарочек – это ты! И я хочу получить подарок авансом. Очень мне нравиться получать подарки авансом, так что – иди сюда, устраивайся поудобней и вручай!  Это же мой праздник, который всегда с тобой. Ну вот, опять заминка. Целка бы уж давно дала! Что значит «сколько успел уговорить»? Только тебя. Ведь таких, как ты, давным-давно уже и  роддом-то не выпускает. Тебе странно? Это мне было странно: Почти четверть века до меня прожила не цалованной. Она опять краснеет! Теперь точно – мы никуда не поедем. Ты представляешь?: Привезу я тебя пред родительские очи, вот такой вот пунцовой, а они и будут меня пытать: «Что же ты, изверг, с нашей красавицей сотворил?!» Ну, что ты, на самом деле, еле-еле идёшь, еле-еле лапками переступаешь? Как зайчик к удаву! И по сторонам нечего озираться – никто не поможет. Боишься, говоришь? Кого ты боишься? Кто-нибудь придёт? Да кто сюда придёт? Здесь на сто километров ни одной живой души нет. Смотри - вся дорожка  заросла. Это потому что не ездят туда – сюда по ней. Всё зарастает от неиспользования. Вот и у тебя тоже всё зарастёт. Будешь знать. Утром? А что утром? Когда-а-а это было! И не утром, а почти ночью. Смотри – и трактор давно уехал и даже козявки, в ужасе разбежались. Как, «почему в ужасе»? Да когда ты на них начала… эта…ну, в общем…поливать их, они все увидели, что она у тебя уже начала зарастать вот и… Э-э-э! Зачем подушкой кидаешься, а! Зачем плохое слово на ухо положила? Ходи моя сторона.  Говоришь: И до вечера ничего бы не случилось! А вдруг? Не-е, так рисковать я не могу. Давай-ка подушечку, я её сюда вот поудобней пристрою. Да, да - вот сюда…под неё, под неё…не под голову же…



….Подъём! Подъём! Ехать давно пора. Мы, конечно, минута в минуту никому не обещались быть, но пора. Манатки в охапку, в машину прыг, и по газам. А сильно «по газам»-то и не получается – умираю хочу спать. Отравились кислородом! После городской гари и пыли, после дороги, да после заворота «к букашкам» – слипаются глаза. Едем кое-как. И, вроде, потемнело или облака нашли, и времени в обрез и речку проскочили, и купаться расхотелось и некогда уже переодеваться – так и подъехали к дому. А там, на брёвнышках, в холодке у калитки, сидят и мирно разговоры разговаривают родня с соседями. Как-то вот так, наверное, случилось, что оказались они там между прочим. Не специально Ну, может, шли, шли, а потом взяли, да и присели. И ля-ля. Вот когда мы речку переезжали, где собирались купаться и переодеваться, вопрос возник сразу: Что делать? Общим советом было решено – ехать, не терять времени: «Да кто там будет? Откуда кому взяться?» Ни какой встречи мы не ждали, обещались приехать сегодня – вот и едем, а чего, во сколько – как получится. И вообще:  «Да и так хороши. Приехали – и ладно. Не велика беда в чём. Ну, хотели получше, да не получилось. Потом разберёмся.»     Н-да…Приехали!
               Если бы из машины вместо нас вышли, предположим, два негра или, скажем, пьяные черти рогатые, а не мы в шортах и налегке – бомба разорвалась бы калибром поменьше! Бабка (ну, тёща) от такого стыда за нас и ужаса убежала в конец огорода и не приходила к нам пока за ней не сходили и не доложили, что мы переоделись во что полагается. Это вместо: «Как мы рады!». А тут - вот тебе такое «Здрасьте!» Срам один! – это про нас. Одно слово: «Лёшка этот – не наш человек. И Зойку на свою сторону перетянул. Ох-и… ЗойкЯ, ЗойкЯ! И кого ж ты к нам привела!» Сегодня над ними, за этот случай, просто бы посмеялись -  девки с тётками московскими сейчас вообще в одних купальниках по деревне разгуливают, от этого у молодых бычков и мужиков местных глаза выкатываются и рты сами собой открываются, а им и горя мало: «Подумаешь!» Но в те времена – всё было на полном серьёзе. Позор! На всю деревню. А на них семью– пятно: Зять хреновый попался. Одни дети наши нам обрадовались: «Ура! Ура!» Ну, хоть так-то.
Вот тогда-то и рассказали мне притчу столетней давности, про того, примерного зятя Колю, и что сейчас живут-то  они, как сыр в масле, и денег-то у них «полон» и всё хорошо. Он полковником милицейским работает, а она - главным бухгалтером на железной дороге. А начиналось всё обычно: Надька, сестра старшая моей Зой Иванны, окончила школу сельскую и поехала поступать дальше учиться. Да куда там ехать-то? Только и есть, что в Мичуринский плодово-овощной техникум. Вот куда. Уехала, а через три дня и возвернулась – не поступила. В это время все были в огороде – картошку копали. Тут же в борозде и поплакали и погоревали. Да делать нечего. Подумали, подумали и снарядили её ещё дальше - в большой город – в Брянск, к родственникам. Ибо, как дед верно полагал – делать тут в деревне молодым, уже и в те времена, было нечего: «Хватит, что мы вот здесь в земле ковыряемся, а уж вы, касатки наши, летите в Мир.» Приехала она туда, и куда же девчонке, вчерашней школьнице,  податься? Определилась на электроламповый завод. Поначалу катала там тележки с готовыми лампочками. Рядом с ней начал катать такие же тележки молодой парень. Он только что пришёл из армии. Осенний дембель. И поначалу ходил он на работу в военной форме – не было у него гражданской одежды и купить было не на что. Ну, покатали они немножко свои тележки, накатали дитё, да и благополучно поженились. К тому времени, она поступила на курсы бухгалтеров, а его, здорового и молодого – по комсомольской путёвке направили в школу милиции на учёбу. И вот результат: он – полковник, она – главбух. Уж дед с бабкой нахвалиться, нарадоваться, на них не могли и перед нами и перед соседями. «Вот какие они у нас, вот как надо. А добра-то у них! А добра-то: Внукам жить – не пережить.»  Гордились. А мы так себе, вроде как между делом. На вторых ролях. Те далеко и высоко, приезжают редко. Зять Коля, как стал начальником, так у него сразу образовались особые болезни, которые требовали особого лечения в особых санаториях, пансионатах и ведомственных Домах отдыха. А сюда, в деревню, он теперь приезжал раз в пятилетку, а то и реже. Ну а мы – вот они, рядом. Два, три раза в месяц, а то и чаще и зимой и летом и в мороз и в жару. Только телефонный звонок «Надо!», а в основном и без него – и через два часа – вот они мы, тут как тут. И лекарства и уход и стирка и уборка и картошку копать и носить и таскать и прочие дела – всё на Зое  было и на мне. Свои мы и  привычные. Чё с нами церемониться? А вот всё их, дедов, и особенно старого, глодало какое-то недовольство. Мной. Если и не злоба тайная, то явная досада, что ли? Это точно.
Я вот говорю: деды, деды, а ведь в то время они были едва ли старше меня сегодняшнего. Ну, может чуть-чуть. Ещё я, про себя, называл Ивана Фёдоровича не просто «дед», а «дед в законе» - ибо по деревенским меркам фигурой он был заметной. Авторитет. В далёкие предвоенные годы, уехать из деревни можно было только под конвоем и на Соловки. А куда-либо, по своему желанию, совсем невозможно – всем сидеть тихо и не рыпаться! - «Я другой такой страны не знаю, где так Смирно! Вольно! и Кругом!» Но ему повезло: Он и ещё несколько парней завербовались на стройку, да не куда-нибудь, а в Москву, на Метрострой. Там его определили на строительство метро «Станция «Таганская», а рабочая профессия его называлась « Каталь». Тачку он катал. Машину, говорил, мне дали «АСО» - две палки и колесо. И катал он её вверх и вниз от зари до зари. Парень он был видный, роста гвардейского, была и силёнка и здоровье, к тому же совсем не дурак и целых 7 классов образования. Он бы пробился там, вышел бы в люди, да началась война. Мобилизован, призван и от стен Кремля пошёл воевать солдатом.


Потом Сталинград, ранение, тыловая арт. школа и окончил он свой поход в самом Берлине старшим лейтенантом-артиллеристом. Куча медалей, два ордена Красной Звезды, грамота от самого Сталина. Почёт, уважение и прочие заслуги. По сему, я-то и сносил молча его взгляды косые, недовольство и бурчание. Ну, как же – старших, а тем более ветеранов заслуженных, надо уважать. Воспитание такое было в те времена. После войны в Москву он не поехал, а вернулся в своё село. Женился на Татьяне из соседней Ульёвке. Была рядом такая маленькая деревушка, а как стали всё укрупнять, да объединять – так она вообще захирела, а сейчас от неё и следа не осталось и толком даже места показать не могут. А здесь вот, в его  родном селе, построились и зажили. Две девочки народились: старшая Надька, младшая – Зойка. Дед всегда был в первых рядах – умело пользовался и положением своим и заслугами. То он был в кооперации по районным магазинам, то в Райпотребе, то чем-то ещё заведовал, а последние много-много лет он был председатель Рабочего комитета на селе. И жили они, по тем меркам, не просто неплохо, а очень и очень даже неплохо. Это значит – и колбаса и конфетки, и девкам своим ленты и наряды всякие.  Работать он умел,  вино пил умеренно, был мужик видный, а ещё мог играть на балалайке. Одним словом – первый парень на деревне. И, поговаривали, что вдобавок ко всему - ещё и ходок. А вот брат его, с кем он до войны подался в Москву, тот возвернулся в столицу – было такое  разрешение. Так вот, тот вернулся и устроился шофёром, да не куда-нибудь, а в Кремлёвский гараж. И возил он там не абы кого, а таких седоков, которые въезжали в Кремль только через Спасские ворота. Вот так.
К тому времени, как мы в шортиках нарисовались, с тех, послевоенных пор, прошло лет пятьдесят уже. Ясное дело, сейчас дед уже был не такой лихой, вина вообще не пьёт – диабет, и поседел и балалайку свою кому-то отдал, но ещё оставался очень и очень крепким стариком.  И дом и бабка – всё на нём. Ну, ещё и на нас, конечно.
Та-а-к, значит, подъехали. Бабка в конце огорода, дед не знает - за ней бежать или остаться, а публика не расходится – вот ещё! Такой спектакль пропустить! Делать нечего, мы вносим в дом сумки и идём переодеваться. Было во что. Ленинградские обновки. Здесь уж мы не осрамились. Теперь со всеми по второму разу раскланиваемся, а дед пошёл за бабкой докладывать, что теперь-то их все узнали, а то без моих белых штанов и жёниного расфуфыренного платья как вроде и чужаки. И не признать нас было. Дед ведёт бабку: Давай за дело. Здесь хочешь – не хочешь, а накрывай на стол. «Зять на порог – тёща – за яйца.» Никуда не денешься. Подарки всем раздаются, стол накрывается, садимся обедать. Я принимаю свои законные 100 грамм, запиваю свежайшим сырым яичком. Это как закон. Поели, попили -  кончился обед. И маскарад кончился. Переодеваюсь в рабочую одежду. Зоя, та давно уже переоделась – надо было у плиты стоять, помогать на стол накрывать, с детьми возиться и прочее. И всего-то на всё про всё, нам хватило минут 40, ну, пусть час, а проблем! а суеты! а шума! Стоило ли? Может и стоило. Да кто ж их знал, эту публику, что они будут не у себя по огородам, а здесь, ну как на грех! Сейчас всё позади, торжественная часть завершена: За работу, товарищи! Моя пошла с бабкой по дому хозяйничать и детей обихаживать, а я с дедом – на улицу, ко всяким делам на дворе и в сарае. Там всегда есть что делать. Ну, всё ясно: Здесь надо то, здесь – сё, там крышу, здесь стенку, а вот тут ещё и забор ладить. Цели определены, задачи поставлены. Дед всё норовит подсказать, направить, ну, как же - хозяин, я сразу всё пресекаю – сам с усам! Не надо тут надо мной стоять, в затылок сопеть и советовать. Не такие бастионы брали. Уж как-нибудь сам разберусь! Недовольно отходит. Вот пусть и идёт занимается другими своими делами.
Тюк, да тюк. Тюк, да тюк. Дело двигается. Хорошо работается. И то сделано и это. Однако время  к ужину. Вечер надвинулся. Ладно, завтра доделаю. Инструменты собраны. Переодет, умыт, причёсан. На сегодня – всё. Тишина в деревне. Нет, не тишина – какое-то движение чувствуется… Коров гонят! Бабка засуетилась – встречать надо! Дети! Дети где? Вот они! А ну сюда! Все ко мне, быстро за загородку. И свои и чужие! Убегай с дороги, а то затопчут-забодают! Последнего вытаскивают из тракторной колеи дорожной. Старшая девка схватила его поперёк живота, под мышки. Он не сопротивляется, висит как тряпичная кукла. Здесь, почему-то, старшие дети вот так всегда таскают своих младших. Вот они и коровы, уже рядом. Не пыли, пехота! Кто жуёт, кто мукает, кто смирно двигается. А один молодой бычок совсем не спокойно себя ведёт: Задирается. Вот увидел нас – дыг-дыг, дыг-дыг, подскочил на полной скорости, остановился мерах в трёх, голову набычил, рога выставил, глаза выкатил: «Ну, кто тут смелый против меня!? Ты, что ли? Выходи бодаться! Му-у-у!» Щёлк-щёлк! Пастух идёт сзади и кнутом щёлкает. Коров он не бьёт, только «шшелкает» по воздуху. Иначе хозяин спросит: «А почему это моя корова вся избитая? Не можешь справиться – не берись, а животину не истязай». Когда я ходил здесь на рыбалку, то не раз видел как «пасут» колхозных коров: Двое, на конях гонят их чуть ли не в галоп и нещадно хлещут кнутами. Коровы бестолково мечутся от них, сторонятся, из-за толчеи налезают друг на друга, не знают куда им деться. В глазах мука и только одна мысль: «Когда же нас зарежут?! Чтоб избавиться от кошмара этого.» Здесь по другому – пастух только щёлкает, ну ещё громким командным голосом и со вспоминанием всех родителей управляется со всеми. Наш бычок услышал кнут и ещё что-то про коровью маму его, сразу обмяк и пошёл спокойно. Но не долго: Через два шага опять кого-то увидел и снова – дыг-дыг, дыг-дыг - поскакал вызывать на бой. Видимо участь его будет решена не сегодня – завтра: Не возьмут его больше в общее стадо на выпас. Ведь если пастух целый день будет одного в чувство приводить, то другие разбредутся кто куда. Ищи их потом! Так что отныне участь бычка – это кол, вбитый посередь луга и верёвка на шее. Ходи теперь по кругу, пугай ворон. В стаде все должны вести себя смирно. Не выделяться. Делать как все. И что сказали. А кто думает, что он особенный или голову из стада высунул, того – на кол!  Ну, как и у людей.
-Здоров, Татьяна – это пастух уже подошёл. Щупловатый мужичонка в картузе и задрипаном пиджачишке. На плече отполированная до блеска палка-кнутовище. Лицо загорелое. Зыркнул на меня глазами, чуть кивнул: «Мол,  привет». Так же и я кивнул: «И тебе того же!»  А что это у него на боку болтается? Что-то военное и до боли знакомое… ну конечно – это противогазная сумка! Откуда она здесь? Он в ней, наверное, еду носит. Или ещё что.
-Здоров, здоров! – бабка ему в ответ ему.
-Завтра твоя очередь.
-Помню, помню.
Это значит завтра её очередь собирать ему провизию на день. Хлеб, яичко, помидор, мясца кусок или ножку курки. И не жадничать, а то вмиг весть такая разнесётся. Враз всем селом осудят. Да, и ещё, в обязательном порядке – бутылка молока. Всё готовится с вечера. Молоко наливается в зелёную водочную бутылку и затыкается бумажной пробкой, свёрнутой из газеты. Вот так вот у них здесь заведено. Газета единственная и выписывается поголовно всеми. Называется «СтароЮрьевская звезда». Ни больше, ни меньше. Формата небольшого, этакий «Гальюн Таймс». На первой полосе селькоры славят партию и правительство, на развороте – сводки с полей и доклады, что колхоз «имени Чапаева» намолотил вот столько, а Чурюковский – вот столько. Мех. Объединение «Вишневое» отремонтировало два трактора и три сеялки, а «40 лет Октября» те – одну борону. И, конечно, ещё интервью с передовиками, ответы на вопросы: Как они добились таких высоких показателей. На последней странице, ясное дело, юмор всякий, фельетоны, карикатуры и стихи местных поэтов. Кстати, бывают очень читаемые и совсем неплохие.
-Ах тудыт твою…! растудыт твою…! перетудыт твою…! - это пастух на какую-то зазевавшуюся скотину. Та сразу поняла, что это к ней обращаются, наверное от страха подавилась тем  лопухом, что хватанула пожевать и сто раз пожалела, что остановилась. Окрик подействовал и она двинулась.
-Наша-то где?
-Идёт – не оборачиваясь буркнул пастух через плечо. И сам пошагал вперёд. За ним потянулась длиннющая вожжа, метра три, а то и больше – кнут у него такой. На самом конце привязана косичка из конского волоса сплетённая, сантиметров 40. Вот такое нехитрое устройство, а без этого кнут щёлкать не будет.
Позади всех, действительно, идёт-бредёт крупная животина. Задние ноги раскорячивает – мешает вымя - несёт молока полные бока. Наша!
-Бабушка, бабушка, а почему она последняя? – донимают дети.
-Дык кто ж её знает. Характер у ней такой. Корова она хорошая, только добре робкая.
Вот она почти рядом, но приближается неуверенно, с осторожностью и во двор не входит. Остановилась у самой калитки. Ого! Какая здоровая. Видимо самая большая из всего стада. И сама последняя. Ну, здесь, наверное, тоже, как и у людей: Если человек большой и толстый – то явно с прибабахом, с пулей в голове. Узнала бабку, но не подходит близко. Бабка вынимает из кармана халата кусок хлеба и протягивает ей. Корова делает два шага вперёд и своими мягкими волосатыми губами и языком осторожно берёт хлеб с руки. Бабка с умилением смотрит на неё. Она ей явно нравится. Эх-хе-хе, хорошая ты корова, или не очень, а участь твоя одна: сейчас – молоко, а пройдёт какой-то срок, и ты – просто мясо. Зарежут тебя. Поешь, поешь, пока время ещё твоё не пришло.
-ТатьянИванн, а как её зовут? – Я спрашиваю.
-А? Чего? – она занята своими мыслями.
-Ну, я спрашиваю: Как её зовут?
Недоумённый взгляд в мою сторону: Так  смотрят на местных дурачков и юродивых – с болью и состраданием. «Ох, ЗойкЯ, ЗойкЯ! И кого ж ты к нам привела?»
-Да кто ж её зовёт? Корову-то? Вот она сам пришла хорошая, красивая.
Ладно, ясно всё. Поговорили.
-Ну-ка, не орите тут. – это она детям – Видите - корова вас боится.
-Боится, боится! Ура! Такая здоровая! Бе-е-е! Бе-е-е! Му-у! Му-у! Такая большая! Ха-ха-ха, хи-хи-хи! – ну и так далее.
-Я вот вам сейчас! Идите отседова! Кому сказано!
Компания поскакала, да не туда куда надо.
-Куды ж вы по копаному! – опомнилась бабка и скоренько пошла за ними.
Корова постояла ровно одну секунду: Путь свободен. Ну и самостоятельно двинулась не спешным  ходом через открытую калитку в сторону своей загородки, туда, где живёт она, её знакомая свинья и куры. Покосилась на меня: « Кто такой? Почему не знаю? Не опасен ли?» Ушами мохнатыми покрутила, неспешно моргнул чёрно-фиолетовый глаз. Тут же двух пудовая голова, с разно кривыми рогами, равнодушно отвернулась: «Да пошёл, ты…» И дальше: Тум-тум, тум-тум. Земля затряслась. Проплыла баржа мимо меня.



Понесла ведерное колыхающееся вымя. Сразу пахнуло молоком и …ну, в общем, коровой. Оп-па! А дверь-то в её стойло или двор, или как это ещё тут называется  загородка перед её сараем, закрыта! А кто её будет открывать-то? Бабка детей гоняет, Дед смотрит по телевизору «Погоду» - и далась ему эта «погода», как будто что-то может измениться, но ежедневно, хоть умри! всё бросается и обязательно надо знать: Какая завтра будет температура или облака. Ну вот. А я и понятия не имею, что там, да куда надо открывать-закрывать. А корова? Та даже и не раздумывала перед дверью закрытой – она сделала пару шагов в сторону - и уже на грядках! Ого! Сколько здесь всего! Хр-р-румм! – это попался ей вилок капусты. Вроде и зубов-то у неё через один, а молодой кочан откусан ровно пополам, как бритвой срезан. Капустные листья торчат с обеих сторон коровьего рта.
-Ваня! Ваня! Корова в огороди. – это бабка кричит с другой стороны дома, но там ей не пройти – забор. Надо дом оббежать кругом. Бежит.
На пороге дома появляется дед. Злой взгляд в мою сторону. Читаю, что написано у него на лбу: « Какого хрена стоишь тут куришь-раскуриваешь?! Не видишь, что ли?!». Такой же и мой ответ со сжатыми губами: «Грубишь, старый! А если на то пошло: Да мне по херу ваша корова, ваш огород, да и вы все сами!» Вот и с этим поговорили. Корова даже жевать перестала – сразу поняла, что суматоха - это по её душу. Хлопает ушами, обиженно глядит по сторонам и пытается понять: Что она делает не так? Ведь только что хозяйка кормила её вкусным хлебом, говорила слова ласковые, а сейчас она орёт на неё, махает руками и норовит хворостиной по бокам. Такие непонимающе-обиженные глаза я видел у молодых солдат, призванных с окраин нашего Союза. Ходил Мамед свои 18 – 20 лет по горам, пас козлов и овец, зимой раза два в месяц в его родном кишлаке крутили ему фильм про Ивана Васильевича, а по праздникам – так и вообще - индийский! И был он доволен своей судьбой. А вот однажды спустился он с горы за солью, а заодно и узнать сколько баранов на калым запросили за соседскую Зухру, а тут его Военкомат сцапал и в эшелон, и в сапоги. И привезли его в те же горы, но с другой стороны. А здесь надо всё бегом, да все орут, да смотреть надо в оба. Он бы может и сделал всё как надо, да не знает ничего, не поймёт, что от него хотят! Не знает он ни языка русского, ни порядков армейских. Он уже командиров-начальников не слушает, а выискивает глазами своих земляков, чтоб те ему растолковали: Что от него сейчас требуют. Это он потом оборзеет, а пока, тыкается во се стороны, как пингвин бестолковый. Вот так и корова: Ну подумаешь – стоит она задними ногами на клубнике, а передними – на огурцах и не понимает, что нельзя! Что надо идти назад. А назад она ходить не умеет. Поэтому «слона в посудной лавке» разворачивают и, немного потоптавшись, благополучно выводят с огорода, а здесь надо её ещё раз развернуть, потому как таким манером она в свои двери не пройдёт. Здорова животина, но разворачивается. И опять не всё гладко: Так как с привычного хода своего она сбилась, то должна теперь пройти под бельевыми верёвками и по пути надевает на рог сумку, которая там висела на просушке, да так и идёт к себе, на удивление спокойно. Тоже, наверное, думает: «Да скорей бы добраться до своего сарая! И скорей бы оставили меня в покое!» И только там, когда пришла на место, начинает мотать головой - хочет сумку скинуть. Ну, здесь уж дед - тут как тут. Одни дети в восторге: Как же!  Корова сумку на рог надела! Всё понемногу успокаивается, бабка гремит вёдрами – сейчас будет доить. Корова ест вторую половинку капусты: «На, жри, доедай, чего уж там.»



Дети смотрят в щели забора, как бабка доит. Корова подоена и молоко, целое ведро, процежено. Всем выдаётся посуда: Кому бокальчик, кому – кружечка, и по  куску хлеба. Каждому наливают молоко, а по пути, полом рубашки или платья, утираются носы. Никого не надо упрашивать: Вся грядка смирно сидит и дружно чавкает.  Да, да – и руки у них грязные и молоко не кипячёное!
Я бы тоже выпил, но знаю, что ничего хорошего из этого не получится – мой городской желудок к парному молоку не приспособлен. Итог однозначен и предсказуем. А вот не могу себе отказать! Поэтому пью кружку молока, да с чёрным хлебом, только перед самым отъездом, когда всё собрано, загружено, осталось сесть и поехать. Вот тут-то и самое время хватануть молочка «на дорожку». Потом в машину - и вперёд! Через два часа пути в моём животе происходит соответственная реакция, а по сему, как только я открываю дверь в квартиру, первым делом энергично, без малейшего промедления, прямым ходом… да, да -  вы правильно подумали: Вот именно – туда! Всё знаю, всё известно, а вот как наркотик – не могу отказаться. Каждый раз (ну, это уже на месте, уже когда всё благополучно свершилось) думаю: А вдруг какая поломка в дороге? Или затор? Или остановка непредвиденная? Что тогда делать? Куда бежать, где спасаться? Бр-р-р! Но пока проносило. Вернее, проносило когда было уже можно где нужно..
После общего «молокопития» друзья-товарищи отправляются по домам, а наши – мыть руки-ноги, ещё кушать и спать. Какой телевизор, какие «спокойки»? Ни кто и не помышляет. Ни стар, ни млад. Быстрый ужин и всем отбой.
А нам ночлег нам определили в амбаре. Там всё вычищено, побелено и летом, как ни где, очень хорошо спать.


Ту-у…ту-у –что такое? Просыпаюсь, открываю глаза. Очень рано, еще почти темно. Через дверные щели еле-еле брезжит. Тишина мёртвая. Снова, уже ближе: Ту-у…ту-у. Так это же пастух идёт и дудит. Я видел однажды куда он дудит - это обыкновенный коровий рог. А дудит!  Хозяек будит. Вот уже мимо нашего дома протопал. Он идёт по улице и начинается вся эта музыка у самого её начала. Улица Минавка длинная, он постоянно дудит и проходит её всю, до конца, там, в конце, он перекуривает, идёт обратно и уже  здоровается с хозявами. Он собирает вышедших коров в кучу. За это время, пока он ходит туда-сюда, хозяйки должны подняться, подоить корову, выгнать её на улицу и вручить пастуху. А бабка наша – ещё и дневной паёк ему отдать. А мне что? А мне спать дальше. Нет, не получится – пора «полить цветочки». Или не пора? Вылезать от тёплой жены, из под одеяла? Да, ну … Дзык-дзык, дзык-дзык – это ударяются струи молока в пустое ведро – дойка идёт. Всё, вот теперь вопрос решён, промедление смерти подобно – выползаю. Ноги в галоши, выхожу на улицу. Туман стелется, роса, тишина. Что-то там ещё движется по дороге и гремит? Да это же рыболов, ранняя птица, на велосипеде по кочкам. Пустое ведро гремит. И что людям не спится? И что их тянет куда-то в такую рань? Несчастные. Меня – так калачом не заманишь ни на какую рыбалку, которая ни свет, ни заря. Ну, если только когда мне надоест просыпаться с моей Зой Иванной под одним одеялом, или когда… ну, да, тогда-тогда – вот может и я тоже приобщусь к таким ранним выходам, а пока у меня тут вот своя рыбалка. Всё! Скорей, скорей назад. Галошами по росе шмыг-шмыг. Под одеяло – нырь. Тепло, хорошо. Ой! Да она оказывается и не спит. Доброе утро, страна…тоже  уже проснулась, красавица моя? Дудка разбудила?  Рыбак на вильцапете? Сейчас и мы рыбалкой займёмся. Не отходя от кассы. Так…дева, где тут у тебя чего…



Стой, стой, а куда это ты? Букашек полить? Ну вот…а после нельзя? А может…? Что? Твоя «может» уже совсем не может… А со мной чего же не пошла? Знаешь, как за компанию было бы здорово! Ах, да… галоши-то нам одни выделили. По росной траве в тапках, конечно, не пойдёшь. Ну, чё жа… давай… иди…иди… ид… и…
…Открываю глаза и просыпаюсь мгновенно, как от толчка. Один! В дверные щели ярчайший свет. День уже! Где-то смеются дети, за дверью кокает курица. Огромное дерево – осокорь, что нависло над амбаром, шелестит листьями и изредка карябает по крыше своими ветвями. Проспал! Проспал! Такое мероприятие проспал. Ну, всё! В следующий раз ни за что не отпущу. Будет просить-умолять: Нет! И точка. После. Всё после! А сейчас делать нечего…Встаю.
Вот она улыбается мне с крыльца.
-Что за фокусы? Как это могло случиться? Я не спрашиваю: Почему! А я спрашиваю: Как это могло случиться?
-Спать надо поменьше. Есть иди. Давно уже пора. Что тебе? Кашу или макароны?
-Нет, мне как обычно: Цыплёнка под соусом, немного ветчины и кофе со сливками.
-Всё поняла: Значит каша!
Ничего нет вкусней, чем обыкновенная пшённая каша с котлетой и чай с булкой.
-Спасибо, душа моя. Какие срочные задачи на сегодня? Пока ничего? Ну и ладно.
Ага, а вот и дед уже откуда-то прикатил на своём мотоцикле. Это мотик N 2, а первый, такой же «ИЖ» с коляской, у него угнали. Да как угнали-то!: Наработались деды за день и спали как убитые. Мотоцикл был заперт в сарае, буквально рядом с домом. Дверь в дверь. Воры-угонщики, тёмной ночью, открыли замок, зашли во внутрь, открутили коляску и укатили мотоцикл. Уж как они управлялись, кто его знает! Деревня, есть деревня – встают рано, ложатся рано, но это старшие, а молодёжь гуляет до зари. И ходят туда-сюда. А никто ничего не видел: Ведь как-то светили угонщики, когда коляску отвинчивали. Её при свете дня замучаешься отцеплять, а тут в кромешной тьме, в незнакомом сарае! Так и укатили по задам, по огородам. А что бы хозяин не накрыл их тёпленькими – они двери в дом чурбачками приткнули. Выгонять коров, а деды и выйти не могут. Пастух их открыл: Подходит к дому - ни коровы, ни хозяйки нет, он туда- сюда – чует недоброе, а они ему в окошко стучат, выйти не могут. Конечно не нашли никого, ни чего, но страховку дед получил полностью. Вот на неё и купил новый.
-Здравствуйте.
-Здорово были. – и прошёл в дом.
Следуя Суворовскому закону: «Службу не ищи, от службы не беги» ничего спрашивать не буду у него: Было бы что срочное – сказал бы, а на нет и суда нет. Чтобы не болтаться, а то ещё навяжут что-нибудь, поеду-ка и я на рыбалку. Вчерашние дела потом доделаю. Подумаешь! Так, лисапет исправен, червяки – вот они, удочки привязаны, ведро на руль: До свидания, товарищи! До пруда ехать километра 3. Раньше я ходил туда пешком и без удочек – не было их у меня. Вернее дома были, но их ещё надо доставить сюда, а как едешь – то не до удочек: Нагружен сумками и сетками, да дитё малое. Да ещё если пойдёшь с ними так вот по деревне, в след и получишь: « Ишь ты, турист хренов!» Машины тогда ещё не было. Так я покупал в спорт товарах, такие «пионерские» наборчики рыболовные: Леска намотана на пластмассовой пластинке, там же к ней привязан крючок с грузилом и элементарный пузатый поплавок. Стоило всё - три копейки. Брал я таких штук несколько, и мне хватало. Так и шёл до воды налегке: У самого пруда, в ближайших кустах срезал подходящий хлыст – вот тебе и удочка. И ловить можно и бросить не жалко. Надо сказать, что караси там были жирные, не пуганные и вечно голодные. Клевало в любую погоду и в любое время суток. Ну, может когда и чуть похуже. Меня устраивало. А с чем я сейчас еду – это вообще «настоящие» - самодельные удочки из орешника. Я их случайно нашёл. Вот шёл, вот таким образом на рыбалку однажды и перед прудом надо было срезать что-то подходящее. Только свернул с дорожки, глядь, что такое? А вот они и удочки снаряжённые лежат, едва листвой прикрыты. Отличные, из орехового куста. С леской, с крючками, а вместо поплавка – пробка со спичкой. Это сейчас на все изжоги горазды: И удочки пластиковые и крючки согнутые эдак, и лески цветные, а тогда – вот! - простое орудие лова. Главное – это рыба в пруду, которая клюёт, а не красивые удочки и не поплавки разноцветные. Я этими удочками половил, а потом их на место положил: Может такой же,  как я приходит ловить. А когда в другой раз приехал, смотрю – они на прежнем месте лежат. Ну, мало ли, не вернулся хозяин, или не нашёл их, или вообще уехал. Тогда я их себе взял и с тех пор с ними и езжу.
Вот и в этот раз клевало отлично. И зачем люди ночь за полночь сюда едут, сами не спят и другим не дают? А такая рыбалка мне нравится: Поспал сколько хочешь, умылся, позавтракал  вместе с женой, как положено - вот тогда можно и съездить половить. Та-а-к… сколько уже я наловил? Ого! Почти пол ведра. Время уже обеденное – пора до дому ехать. Здесь две проблемы: Можно и ещё половить, но тогда тяжело с полным ведром рулить на велосипеде по толчкам этим. Это раз, а второе – ну приедешь ты уже под вечер, и кому твоя рыба будет нужна? Одна морока с ней. Посему, надо прекращать и ехать. Ну, сейчас, ещё одну поймаю…Есть! Вот она. Ну, ещё одну – червяк там ещё хороший. Есть! Иди сюда. Ну,…нет, всё! Достаточно! Удочки привязаны, ведро на руль – вперёд! В смысле – назад.
Подъезжаю, что такое? Какие-то голоса, возня… да у нас гости! Надька с Колькой приехали! Ну, бухгалтер с полковником. И детьми, конечно. Мы их ждали завтра, а они – сегодня. А тут и я с рыбой! «Ой, зятёк! зятёк наш прикатил!» - это Надька первой меня заметила. Она, даже после стольких лет жизни в большом городе и на большой должности, так и осталась, в общем-то, Надькой. Но глав бух! Но богатые подарки! Но достаток! А всё одно - не чета моей красивой и тихой Зой Иванне. Мне никогда бы не пришло в голову посмотреть в её сторону. Сёстры родные, да разные. Надька - это напор, энергия, за словом в карман не полезет, терпеть ничего не будет, если не по ней. Всё вокруг должно кипеть, все озадачены. А что не так – разрубить пополам! Никого не ждать, отстающих – пристрелить! Командирша, «полковница», потому как ещё и  «за мужем, как за каменной стеной». Ну и сама, видать, не промах: Всё высчитает, всё прикинет. Замужество и должность – накладывают отпечаток на характер. Особенно на женский. А в этом случае – отпечаток не наложился, а только усилил некоторые черты.
-Показывай, показывай, что привёз! – Надька командует. – Ого, сколько! Как раз сейчас и пожарим к обеду.
Все около ведра. Дети лезут, пальцами трогают, за хвосты тягают. Общий восторг! «Ой! Ой! Да она вся живая!» Даже бабка одарила похвальным взглядом: «Ты смотри-ка, убогий, а сколько рыбки наловил!» Э-эх! Бабка! Может ты не заметила, что я не только рыбку могу наловить, но и вашу любимую младшую давно уже поймал! Вот только вы с этим смириться никак не можете. Всё недовольны. Всё женихов прикидываете. Ну-ну.
Первой ушла бабка готовить обед. Надька с Зойкой в сторонке разговоры разговаривают, умотали и дети. Остался я один со своим ведром посередь двора. Нет, ещё кошка никуда не пошла – села и терпеливо ждёт своею рыбную долю. Вот так вот! Делать нечего. Беру ножик и приступаю. Всё идёт по плану. Действительно, а кто же её будет потрошить-чистить? Бабка занята, дед такими бирюльками не занимается, Зойка с Надькой – те всё наговориться не могут, копаются в барахле и помогают обед готовить. Дети – малы ещё. Колька? А где он? Так тот просто спит. Кто остался? Правильно! Вот сиди и чисть! Ну, вот и всё. Всё перечищено, всё промыто, кошка накормлена. Жарьте! «Ура! Как раз во время. А ну, готовьте сковородки. Какой ты у нас молодец!» А ты, бабка, пожалуйста на меня не смотри и не говори ничего, а то я могу не сдержаться и ляпнуть чего-нибудь не в строчку. Всем будет неприятно. Жарьте вот!
Походил туда, походил сюда. Времени до обеда ещё много. Чем заняться? Одежда на мне рыболовно-рабочая… а доделаю-ка я  то, что вчера не успел. Инструменты вот они. Так здесь надо подпилить, здесь подкопать, потом всё приколотить надёжно. Только приступил идёт дед:
-Чего ты здесь шумишь?! Николай Афанасьевич спят. Потом сделаешь.
-Да здесь осталось-то нет ничего. Стукнуть ещё не успел. И вообще это я тебе делаю. Потом будешь приглашать кого-никого специально, что бы доработали. И не шумлю я совсем. А Кольке пора просыпаться – обед уже накрывают. Да и просто поздороваться не дурно. И помочь, еже ли что. Да ты громче разговариваешь, чем я вот тут пилил.
-У него работа тяжёлая, он в милиции работает на ответственной работе, он устал, он приехал отдыхать.
-А что ты меня никогда не спросишь? Может я тоже бываю уставшим. Тебе вообще, наверное, не сказал ни кто, что я сам 20 лет, больше, в Армии прослужил. Знаю я про все эти устатки начальственные.
-Это ты-то прослужил? Подумаешь 20 лет он прослужил. Это я вот служил, я родину защищал, я воевал! А ты? Что ты там делал в своей армии 20 лет?  Прицел солдатам показывал! – отвернулся и пошёл своей дорогой. Курей кормить: Цыпа, цыпа, цыпа!
Бабах! Гром ударил. Лопнул всё же чирий! Долго терпел. А ты вот тут стой молча и глазами хлопай. И что ты можешь возразить? Да ничего! Бомбу ни на кого не сбросил, артиллерией своей из врагов кишки не выпустил, даже не застрелил никого! Зато сам, как тот фашист, заполучил гранатой от бравого героя. И на что он намекает?  Однако…  Да и бесполезно было что-то возражать. Не свернуть. Только такие Иваны немцев-то и победили. Куда им против серьмяжной мощи!



Все инструменты кучей летят в ближайшую крапиву. У бабки зоркий глаз, да не поймёт она, что происходит: «Ваня, Ваня! Чтой-то полетело!» Дед в ответ буркнул невнятно и продолжает своё дело: Цыпа, цыпа!
-Зо-я!! – громче обычного зову я
Она появляется на пороге, глаза тревожно-печальные. Сразу почувствовала неладное: «Ну что вы опять!»
-Собирайся, мы уезжаем через десять минут. Если не будешь сейчас же готова – завтра поедешь с детьми на автобусе. Выбирай.
Ещё печальней делаются глаза. Да я и сам понимаю: Тут сестра приехала, тут мама, папа. Ну что делать? Не разорваться же ей!
-Ладно, вы тут общайтесь, обедайте, а мне срочно нужно в район, в автомагазин, запчасти купить и машину чинить. Приеду часа через два. Пожалуйста, будь готова.
В машину сел и уехал на речку купаться.
Приехал уже совсем под вечер. Из машины не выходил. Смотрю идут готовые. Погрузились, сели все. Ля-ля, ля-ля, но больше ни о чём, ни слова, ни пол слова. Досвиданье, досвиданье! Да нет, думаю, на этот раз, видимо: Прощайте!



С тем и поехали. До Тамбова ехали молча. Вообще слова никто не проронил. Даже дети притихли и всю дорогу вели себя смирно. Всё! Больше сюда ни ногой! не поеду! Да как вот «не поеду»? Ну, Зоя же не бросит своих родителей. И будет она ездить на автобусе и в жару и в холод и в толкучке с сумками. А самое главное: Там, в отчем доме, она не может оставаться надолго, тем более ночевать: Вот как они перестроились – так эта беда и началась. В старом доме всё было хорошо – там же ведь все они прекрасно прожили по 17- 20 лет, а потом старый развалили до основания и на этом же месте построили другой. Я там целое лето помогал строить. Мастера были пришлые, ну, а мы все на подсобке. Построили и с первого дня началась у Зои его непереносимость – что-то вроде аллергии. Через два-три часа пребывания – кашель, задыхается, слёзы из глаз. Так мы ездим одним днём: Утром туда, вечером – обратно. И то она неделю после болеет. Продышаться не может. Выздоравливает как раз к следующей поездки. И всё повторяется опять. Я и младшая дочь наша, ничего там не чувствуем, а вот Зоя и наш старший - просто беда. Парень, тот вообще - пол часа - и хорош. Давай таблетки принимать. Так что ни о каком ночлеге и речи быть не может. Единственно – это летом, когда все находятся на улице, а спим мы в амбаре, или в тамбуре, ну, в сенях. А дома – никак не возможно. И как же я не буду ездить туда? Не буду возить её? Буду, конечно! Так и ездил и возил и делал всё что надо и по дому и по хозяйству. Только 17 лет, до самой смерти деда, мы не сказали друг другу и двух десятков слов. От этого больше всего страдала моя Зоя. Всё пыталась наладить: «Отец на тебя обижается. Ты с ним и не поговоришь, и за руку не поздороваешься, ну нельзя так, ну сколько можно?» Ладно, говорил я: «Вот в следующий раз приедем – и тогда…» И приезжаем, и захожу…Короткое «Здрасьте!» и … и всё! И шаг назад: Где тут вёдра-то? пойду за водой. Или ещё чего делать. А если погода плохая, или переделано, вроде как всё, то шаг вперёд – на диван к телевизору. Все распоряжения через Зою. Слышу бурчат: «Скажи Лёшке, чтобы сделал вот то-то и то-то». Встаю, иду и делаю.



И ещё немного.
Умер дед. Самый конец октября. 3 месяца не дожил до 87 лет. И не лежал ни дня, всё ходил, топтался с бабкой своей кухтался. И были-то мы у них в воскресенье. Ну, дед как дед, в свои 86-ть. На ходу, в здравом сознании и трезвой памяти. Наши хотели в Брянск их забрать – всё же зима на носу, да он всё сопротивлялся: «Поедем, поедем. Вот, вот. А пока погода хорошая – нам и здесь не плохо». Мы, значит, в воскресенье побыли, всё сделали: И убрались, и наготовили всего что надо. Они с бабкой и сами себя всем обеспечивали, но что бы полегче им было – мы всё сделали. Зоя всем давление померила, всем таблетки расписала: Когда, что, кому принимать. Так с тем и поехали домой. На другой день, в понедельник,  утром рано звонит: «В больницу собираюсь. Сейчас пойду договариваться на счёт машины, чтоб довезли. Бабка вот здесь у меня одна остаётся. Я с ЛидОй договорился, чтоб присмотрела, если что.» Зоя говорит: «Ты подожди, мы сейчас  приедем соберём тебя. Я только с работы отпрашусь.» Он в ответ: «И не надо, я сам. Что ты будешь беспокоиться? Потом, приедете, как будешь свободной» На том и порешили. Зоя пошла на работу, а мне сказала: «Машину готовь – всё равно поедем!» Ну, я в гараж. Нет звонка. Жду.  Вечером встречаемся. Что да как? А вот не отпустили. И работы много, и заменить некем. «Ну, вроде ничего угрожающего там нет, я и не стала сильно настаивать.» Звоним в деревню, но не нашим, а родне по соседству: «Что там? Как деды?» «Да не поехал он сегодня» - отвечают. «То ли отлегнуло, то ли машины не было. Сегодня не поехал. Вон они с бабкой по двору ходят – вижу их. Он сказал, что на завтра договорился с машиной. Отвезут его в больницу.»  А на завтра, в 11 утра, Зоя звонит мне с работы: «Умер! Позвонили только что. Приезжай за мной – едем. Я уже выхожу». Сразу и дела все по боку, и замена нашлась, а вчера вот никак было невозможно. Я в это время был в гараже. Вот это новость! Быстро за руль, завёл машину да так в открытые ворота и поехал. Только на третий день, когда начал искать ключи, понял, что гараж-то я и не закрыл. Так он и простоял, открытым настежь, все три дня. Приезжаем. Дед лежит на полу в кухне на подстилке какой-то. Бездыханный. Что? Как? Да как, рассказывают люди: Собрался, снарядился, машина пришла, с которой он с вечера договаривался. Он вышел, сел в машину…и умер. Никто и сказать и подумать ничего не успел. Обернулись, а его уже и нет с нами. Ушёл как воин, мгновенно. Бабка сидит подле него ни жива, ни мертва. До неё  уже плохо доходит, что приключилось. Она умерла в ту же минуту. Вернее, вот она, тут, с нами, рядом, но её уже нет. Бабы остались обмывать, обряжать, а я поехал за гробом, за венками, за попом, за продуктами, место на кладбище выбирать и ещё, и ещё, и ещё по всяким делам. Место я ему выбрал хорошее, всем на удивленье. В «нашем углу», ну, рядом со всеми родственниками. Это тебе не городское кладбище, где надо кладбищенским уголовникам кланяться, чтоб место определили получше, здесь – деревенский погост: Смотри где свободно. Только большую площадь не занимай: Примета плохая. Отхватишь кусок больше чем полагается – да и сам в скорости туда ляжешь. Вроде, как для себя-то и приготовил. Так что это тоже я имел в виду. Пришлось, правда, дерево рядом спилить, но зато всё поместилось, как раз. И ещё место осталось – это для бабки. Как хоронили, родственница наша, Лидия Егоровна, спросила: «Это ты что- ли такое место ему определил? Ведь как усмотрел-то. Всем понравилось. Уж покойный всю жизнь тебя…не жаловал, а ты ему так хорошо сделал». Да пусть земля ему будет пухом. Вечный ему покой. Хоть здесь-то мной доволен остался. И то хорошо. Снег пошёл. Первый ноябрьский. Схоронили. Пришли домой к поминальному столу, только сели, откуда не возьмись появилась бабочка и начала летать по комнате! Бабочка была чёрная. Я таких и не видел. Все так и ахнули – смотрите, смотрите – это он с нами! Помянули, всё как положено. Разошёлся народ, ну и мы ко сну. Я спал отдельно от всех, один в кухне…
…Чуть сереет за окном, уже не ночь, но ещё даже и не рассвет. Что такое? Со стороны огорода, за окном террасы чувствую какое-то движение. Поднимаюсь, отпираю дверь, отпираю другую и выхожу на террасу. Она полностью застеклена и, что бы выйти на улицу, ещё одна дверь запертая. Тишина, темнота, никого нет… Или есть? Пригляделся…а это что такое?!! Прямо напротив меня, кто-то стоит по ту сторону стекла и вроде как смотрит в упор. Человек. Очень высокий, одет в тёмный плащ-балдахон и на голове капюшон конусом. Лица не видно, по крайней мере не могу разобрать кто. Но очень похож… на деда. Стоит почти вплотную против моего лица, но до стёкол не дотрагивается, а я  чувствую, как они трещат под его напором каким-то. «Ты кто?» Это вроде я спрашиваю. Но своим сознанием понимаю с ужасом, что это не я говорю – рот у меня закрыт, а слова идут из моего нутра, из живота. Очень низкий звук. Как вроде кто-то во мне сидит и вот так разговаривает помимо моей воли. Тот, кто за окном, не отвечает, но напор усилился и сейчас вот, вот лопнут все стёкла, рамы уже хрустят и он доберётся до меня. «Уходи!» - опять сказал тот же низкий голос из меня. Фигура на мгновение ослабила давление, но не ушла, а сделала пару шагов в сторону и с удвоенной силой, не прикасаясь к рамам, начала давить. Ещё секунда и будет всё кончено – доберётся до нас. Я передвигаюсь тоже и становлюсь против него со своей стороны: «Уходи!!» А-А-А!… открываю глаза, лежу на постели, где с вечера улёгся, кулаки сжаты, весь в поту… …Чуть сереет за окном, уже не ночь, но ещё даже и не рассвет.
Бабка в тот же день совсем сделалась плохой. С трудом понимала где, чего, как и пр. Но однажды, день на пятый-десятый, она проснулась в полном здравии, в ясном сознании и внятной речью. И первое что она радостно сказала, было следующее: «А вы знаете, что сегодня ночью я была в раю! Там я ходила по облакам, там сад красивый. Народу там гуляет полон. Я всех наших повидала: И сестру Нинку, и Кузьму, и Нюрушку, и Ваню, и тётку Настёну и всех-всех. Там очень хорошо мне было. Я с ними гуляла, гуляла и тоже хотела остаться, но пришёл туда ихний главный, весь в белом и с ни ещё много всяких. Они посмотрели на меня, а главный-то и говорит строго: «Ты, Татьяна, отправляйся-ка обратно. Не время тебе ещё». Я уж просила, просила, а потом открыла глаза и вот она я – тута. И откуда они знают как меня звать-то? Наверное им кто-нибудь докладывает про всех.» И это рассказывал человек, который не прочёл ни одной книги и едва-едва мог расписаться. А телевизор она смотрела только, когда там начинали «прибасать» - концерт с гармошками и в присядку. Схоронили мы её через год после деда. Пришло время и её призвали. Вместе с Ваней она теперь. Рядом, в одной загородке, лежат на кладбище.
Ну, вот и «маленький гак» кончился. Всех схоронили, все упокоились. Дерево, которое нависало над амбаром, спилено, дом продан, в пруду отравили всех карасей, а потом, от бесхозности прорвало плотину и пруд «ушёл». Теперь там топкое болото.
Да, и самое главное: После всех этих похорон у Зои пропала аллергия на дом. Следующей осенью мы прожили там целую неделю – надо было выправлять всякие дела, оформлять наследство и пр. и, только когда уезжали, до нас дошло, что она не болеет, не задыхается и даже ни разу не кашлянула. Всё как рукой сняло. Чудеса.


Тамбов, февраль, 2013 год.