…по просьбе Ф.Ф. Аристова стал писать свою автобиографию. Эта работа растянулась на три года (1910-1912) и полное ее окончание совпало с 80-летием моей жизни. За это трехлетие я собрал рассеянные по разным изданиям свои произведения, которые должны будут войти в 4-ый том полного собрания моих сочинений. Кроме того, я составил хронологический перечень всего мною написанного на протяжении 60-ти лет литературной деятельности (1854-1913)
…Я ему послал обширную автобиографию, где изложил не только свою жизнь, но и свои национально-культурные идеалы о нашей Святой Руси, о всей общеславянской родине Славии, о взаимо-отношениях Запада и Востока. Эта автобиография появится в свет после моей смерти (если бы она была напечатана, то австрийские власти меня бы за нее повесили). Ф.Ф. Аристову я также послал все свои произведения и передал ему право на их издание в течение 50 лет со дня моей смерти - В.Д. Залозецкий о Ф.Ф. Аристове
***
В. Ваврик об автобиографии В.Д Залозецкого "Заветные мечты" (по рукописи: В.Р. Ваврик. Василий Дмитриевич Залозецкий (1833-1915). Львов. 1955. 190с.)
Это переделка и пополнение житейских очерков, напечатанных в виде рассказа, п.з. Влияние женщины (Беседа. Львов. 1896, N7-19; ПСС т.III, 1909, c.485-554), собственно говоря, это автобиография В.Д. Залозецкого. Она была составлена по просьбе Ф.Ф. Аристова для его исследования о карпато-русских писателях в 1912 году, который кое-что из нее использовал в 1913 году по случаю 80-летия со дня рождения писателя.
Вследствие войны, а затем революции автобиография В.Д. Залозецкого не могла быть напечатанной в России, и Ф.Ф. Аристов выслал рукопись в Прагу Ю.А. Яворскому. Но и последний не успел ее напечатать ни в Праге, ни в Ужгороде и накануне своей смерти передал мне, с просьбой, напечатать Заветные Мысли В.Д. Залозецкого в сборнике Галицко-Русской Матицы. В самом деле, я подготовил рукопись к печати, вычеркнув из нее некоторые места, но вспыхнувшая в 1939г. война помешала изданию очередного выпуска сборника.
Опасаясь, чтобы один экземпляр не погиб, я попросил студента Я.В. Янчака переписать рукопись. Он исполнил мою просьбу, а подлинник я сохранил в Музее Ставропигийского Института. Так как этот музей подвергался разгромам немцев (1941), большевиков и украинских шовинистов (1944), то долгое время после войны мои усилия найти рукопись не увенчались успехом (Соловей свил гнездо в кустах жасмина за окном дома писателя и десять лет напевал ему свои песенки. Похитила его сова, и пуще прежнего затосковали гномы в унылом жилище). Я нашел ее только в 1946г. Дважды в Москве (1945 и 1954) я искал квартиру покойного Ф.Ф. Аристова, но каждый раз напрасно. Я хотел видеть рукопись В.Д. Залозецкого и убедиться, насколько по ней прошлась рука Ф.Ф. Аристова. В 1955г. я написал письмо в адрес его дочери Татьяне Федоровне Аристовой, которая работала в Московском Институте Этнографии, и просил ее прислать мне все материалы и письма В.Д. Залозецкого. Но ответа я не получил.
Надо полагать, что Ф.Ф. Аристов в Заветных мечтах В.Д. Залозецкого исправил только шероховатость языка там, где это нужно было, всё же прочее осталось нетронутым. Все мысли совпадают с рассуждениями автора, высказанными им в 1896г. (Влияние женщины).
Автобиография В.Д. Залозецкого состоит из двух частей: личных воспоминаний и мыслей касательно Руси и Славянства.
Первая часть занимает всего несколько страниц. Писатель говорит о себе мало и сжато; пропустил даже такие важные моменты в своей жизни, как неистощимое горе потери любимой жены в 1873г. и острое воспаление легких в 1895г. Из новеллы Мой соловей (Временник 1906) можно заключить, сколько мук довелось ему вытерпеть после утраты самого дорогого друга: Со смертью моей супруги оглох мой дом, а дедики его печи и углов его домовые, как будто оболоклись в печальные, молчаливые саваны. Я страдал двойно, и за себя, и за них, ибо мне почему-то казалось, что они винят меня в этом, что я , хозяин дома, позволил войти в онь черному гостю. Как они хотели улыбаться по мне, только бы воротить прошлое, когда по стенам дома ютились ясные лучи и лилась всюду с утра до вечера звонкая, задушевная речь моей неугомонной хлопотуньи. Но я не мог воротить былое, и всякая улыбка замирала во мне и на всем, что меня только окружало. К моему большому несчастью, явился у меня с ранних еще пор философский склад мысли, я покорил все свои чувства под властью ума и не знал, ни плакать, ни раскрывать свои боли перед другими -. Из новеллы Мои аисты (Временник 1906) можно узнать причину воспаления легких: Возвращаясь домой (Из города Стрыя, куда В.Д. Залозецкий ездил на представление Ой, не ходи, Грицю, та на вечерницы. В новелле рассказал, как устроил из старого колеса гнездо на крыше своего дома для заморских гостей, и ежегодно чета оглашала своим клекотом его обитель. В одну весну на гнезде произошло сражение между тремя аистами. Видимо, ревнивая самка заклевала свою соперницу и выбросила цыплят на землю, как плод бигамии. Такую же трагедию можно наблюдать и в жизни людей. Грехи родителей падают на главы неповинных чад. Случай слеп, но жизнь сурова), студеною и ветряною мартовскую ночью, я продрог и к утру почувствовал кольку в плечах. Я поставил себе сам диагноз на воспаление легких. Призванный врач только подтвердил это. Моя умственная, философическая отпорность подсказывала, что мне еще не время умирать, хотя от могилы моей супруги махали уже таинственным глаголом ветки надмогильной липы. Я хотел жить, чтобы дальше писать и дать моей неблагоприятной родине еще хоть несколько кипарисных веток из кладбища ее когдашней силы и славы -.
Вторая часть автобиографии В.Д. Залозецкого является глубоко продуманным произведением. В нем заключается все его умственное развитие, все им виденное, пережитое и перестраданное от панщины до кануна первой мировой войны; в нем исповедь пламенной души, изложение мыслей, построений и мировозрений разносторонне образованного культурного деятеля с глубоким, пытливым, созерцательным умом, страстью, ищущего правды на земле и свободы каждого на ней человека. Прежде всего он горячий защитник своей ближайшей родины Карпатской Руси против насилий и выжимания всех её жизненных соков со стороны польских, австрийских и еврейских грабителей.
В.Д. Залозецкий на протяжении всей своей жизни был сознательным и убежденным борцом единой Руси и видел в русском народе, как одного этноса, неисчерпаемый запас жизненной силы; только сплотив все лучшее, что вырабатывает каждая отдельная часть Русской земли от Карпат до Тихого океана, русская нация может создать мощь, которой не страшны будут никакие враги и препятствия. Он, кажется, единственный из галичан, евразиец, глубоко вникавший в каждую подробность России; его интересуют все чужие стихии вокруг русской земли: поляки, словаки, румыны, татары, турки, китайцы, корейцы, японцы. Нужно удивляться, как много он знает о разных чужих племенах из журналов (Нива, Всемирное обозрение), о состоянии России вообще и предлагает, подобно великому славянскому мыслителю Юрию Крыжаничу, новые реформы, чтобы укрепить ее могущество и производство во всех направлениях.
В.Д. Залозецкий впитал в себя всю идеологию русских славянофилов. Он предлагал единство славянского мира не посредством централизации, а на принципах свободной, братской федерации. В дополнении к своей автобиографии (Влияние женщины), он говорит, чтоб под влиянием трех женщин: матери – русской, первой любви – польки, и жены – немки, стал убежденным последователем славянского братства и арийского человечества.
- Славянофильство не последнее еще слово. Оно только одна из самых жизненных фаз развития европейского духа. Но придет время, когда оно сослужит свою службу, уступит место более широкой мысли арийского братства. Придет время когда взаимодействие отдельных отличительных черт арийского таланта доведет дух человеческий до его совершенства и даст мир и счастье не только Европе, но и всей Вселенной. Славянофильство положительно не политический термин, но именно культурный. Это неудержимое желание голубоокого племени собрать свои разбросанные силы в одну громадную духовную целость и начать свое культурное воздействие на другие племена арийской расы. Я славянофил, но я почти в равной мере и германофил, испытав сам на себе взаимодействие двух родственных душ арийской расы. Влиянию германской женщины я одолжен любовью к постоянному труду, влиянию моей кроткой славянской натуры одолжала моя мать более широкое мировоззрение, бессеребренную любовь людям и пониманию природы. На основе этих заветных идеалов уже не кажутся нам утопией ни Братислава, как центр славянского братства, ни Еврозийск на Урале, как центр России.
Глубоко веря в торжество света, добра и нравственной красоты, В.Д. Залозецкий отвергал сумрак гнета, мерзости запустения, унижение, продажность совести и жаждал видеть Русь в ореоле славы и в авангарде усовершенствования человечества.
В,Д. Залозецкий глубоко верил в здравый смысл русского народа и утверждал, что его гений духовно связан с ним неразрывно: он черпал и черпает из сокровищницы народного, своего собственного духа материал, творчески подражая ему и осуществляет возможности, заложенные в национальной психике. Этот гений не допустит к раздроблению Руси на части и победоносно справится со всеми ее внешними и домашними врагами. Напротив, раскрывая свою душу, он объединит их в могучую нацию и державу и обеспечит выгодную позицию всему славянскому миру в непрекращающейся его борьбе с врагами. Русский гений, строитель великой, могучей и единой Руси, должен показать всему свету, что он обладает такой силой и не боится принять бой с любым наездником в любое время. А этой силой являются: русский язык со всеми его наречиями, русская наука во всех областях человеческого знания, русское искусство в самых совершенных видах (с.134-138)
В.Д. Залозецкий. Заветные мечты
(Автобиография)
Детство и впечатления от окружающей обстановки
Я родился 7(19) февраля 1833 года в Буковине, в селе Погореловцах, где мой отец был некоторое время настоятелем прихода, пока не переселился в село Княжье, над рекой Черемошем. Наблюдая постоянно жизнь простого народа и живя среди роскошной природы, я невольно настроился на поэтический и вместе с тем демократический лад. На каждом шагу мне бросалось в глаза резкое противоречие между величием природы и жалким прозябанием крепостного крестьянства. Неудержимое стремление помочь меньшему брату охватило мою впечатлительную душу, и я тогда-же решил посвятить всю свою жизнь на служению родному народу.
Влияние родителей на образование моего духовного облика
Огромное неотразимое влияние на образование всего моего духовного облика оказали родители: строгий и умный отец приучил меня к неуклонному исполнению долга, а обладавшая редкими качествами души мать воспитала во мне любовь ко всему прекрасному и отзывчивость на всякое людское страдание.
Постараюсь, хотя в немногих, но точных чертах дать характеристику моих родителей.
Высокого, осанистого роста, с тонким светлым лбом, с голубыми добрейшими глазами, с выразительными, но мягкими чертами лица, с почти неотлучной заботой и тоской на прекрасных, роскошно очерченных губах - таков был внешний облик моей матери: ее образ неизгладимо запечатлелся в моей душе, и я могу уверенно и с радостью сказать, что не было на нем ни единого облачка.
Благодаря влиянию матери, я взглянул на жизнь с идеальной стороны и полюбил ее всею душою, не как источник бренных удовольствий, а как высшее воплощение силы, правды и красоты.
Но материнские ласки имели, конечно, для меня и другие, обратные последствия. Окруженный постоянными заботами, я не думал о развитии самодеятельности и долго оставался мечтательным юношей. Обыденной жизни я совсем не понимал и часто близким жертвовал ради дальнего. Моя душа ушла всецело в царство мечты, в мир грез, и не сразу от них освободилась. Эти грезы постоянно витали около моего собственного я, и чувство себялюбия начинало невольно развиваться во мне в ту пору.
Кстати, о себялюбии. Любовь самого себя есть законное и природное чувство, оно - рычаг сил человеческих. Впоследствии, когда пришла пора этих юношеских мечтаний, я убедился, что именно эта любовь к самому себе дала логическое развитие моим силам, определила мою духовную индивидуальность, и я теперь вполне сознал правоту своих утверждений.
Моя мать мне всегда представлялась как олицетворение любви. И теперь еще, на старости лет, я не могу весь не просветлеть при виде ласки, сердечности и любви, в чем бы они не проявлялась: в дружеском ли привете близкого человека, в восторженных стихах поэта, в улыбке женщины или в беззаветной преданности последователя научной истины.
Так ведет меня старика, рука моей, уже давно умершей матери, которая незримыми перстами касается моей души, моей мысли, всего моего существа, я ощущаю ее теперь почти также ясно, как и во дни своего детства.
Мой отец был красивый и умный мужчина, но сурового и твердого нрава. Это последнее обстоятельство нисколько не мешало ему быть добрым человеком и любящим мужем, которым справедливо гордилась моя мать. Не обошлось, однако у моих родителей без крупных сцен из-за разногласий в приемах моего воспитания. В то время как отец придерживался суровых мер, перенятых им от предков, мать, наоборот, стремилась во всем влиять лаской. Я же был самолюбивый юноша и делал только то, что считал вполне естественным и до чего доходил собственным умом, ненавидя с детства все пошлое, натянутое, неестественное и неискреннее. У отца было обыкновение задавать мне во время каникул какие-либо уроки, должно быть, для того, чтобы я не впал в духовную лень. В этом не было никакой системы, и все сводилось лишь к простому упражнению памяти.
Однажды отец дал мне приготовить отрывок из какой-то схоластической книги. Я наотрез отказался на этом раз, в жизни моей первый и последний, исполнить его волю и назвал содержание книги чистейшим вздором. Этим я невольно задел самого отца, так как он любил читать эту книгу. К тому же стоял хороший летний день, и я хотел отправиться в лес. Мой недвусмысленный отказ рассердил отца до крайности. В руках у него очутилась линейка. Я еще больше ожесточился: краска стыда и гнева выступила у меня на лице, и я приняв позу обиженного ритора, выпустил из взволнованной груди какую-то высокопарную фразу на тему о гуманности и прочее. Но тут неожиданно появилась около меня мать, и удар линейки упал на её руку. Отец, взволнованный, вышел из комнаты. Я плакал, а на моей голове была нежная рука любящей матери. Эту руку я никогда не забуду!
Начальная школа в Коломые и практическое изучение немецкого языка
После домашней подготовки я поступил в начальное училище в Коломые, которым заведовал известный тогда педагог, русский священник Верещинский. Он был строгий воспитатель и хороший учитель, обращавший особенное внимание на изучение немецкого языка на котором все его питомцы обьяснялись вполне свободно.
Черновецкая гимназия и работа по самообразованию
Из Коломыи я перешел в 1842 году в Черновецкую гимназию. Здесь, среди разноплеменного гимназического юношества: румын, немцев, русских, поляков, евреев и мадьяр, я переходил из класса в класс всегда первым учеником, и наконец, в 1850 году выдержал с отличием экзамен зрелости.
Тогдашний законоучитель гимназии, а позднее Галицкий митрополит Спиридон Литвинович, уговаривал меня поступить в папскую русскую коллегию в Рима, но этому решительно воспротивился мой отец, не говоря уже о том, что и сам я ни за что не хотел расстаться с чарующими своей природой берегами Черемоша и дорогим мне с детства русским населением.
В гимназические годы я начал успешно заниматься самообразованием. Кроме книг, имевшихся в школьной библиотеке, я прочитал тогда множество сочинений научного беллетристического характера, для чего вставал ежедневно в четыре часа утра. Этой работе по самообразованию я обязан тем, что пробудил в себе ораторские способности, так необходимые в борьбе с пьянством, а также развил свое критическое чутье, столь необходимое для верного определения характера действующих лиц и изображения психологии героев, выводимых в моих повестях и рассказах.
Львовский университет и начало сотрудничества в польских изданиях
По окончанию гимназии поступил я в 1850 году на юридический, а потом и философский факультет Львовского университета, но экзаменов не держал. В это-же время я начал сотрудничать в польских журналах. Весьма благотворное влияние оказал на меня редактор Газеты Львовской (Gazeta Lwowska) Ш. Сартыни. Это был ученый человек, почти олимпийский старик, с глубоким умом и великолепными манерами, питомец романтической школы писателей и журналист. Я зашел к нему однажды с первою моею тетрадкою. Он обещал прочесть её. Когда я в другой раз пришел, он принял меня очень и стал со мною беседовать. Я просиял весь: И понял, что тетрадка произвела хорошее впечатление. Это была только несмелая попытка дать очерк народного быта русского населения на Покутье, напечатанная в еженедельных приключениях к Газете Львовской под заглавием Obrarki z cyrkulu kotomyiskiego.
С этого дня благообразный старик стал чаще беседовать со мною: он ознакомил меня с основами стилистики и эстетики и раскрывал тайны искусства на иконах и статуях лучших мастеров, произведения которых были собраны у него в большом количестве. Это был, впрочем, состоятельный человек и, как сказано, романтик, но уже с оттенком реализма. Эту его черту я глубоко запомнил и тем скорее и охотнее усвоил, что уже с детства был врагом всякой ложной сантиментальности. Престранное дело: я с юных лет много читал и немало размышлял, но на некоторые вопросы не мог найти ответа. Я нуждался в разумном совете, в опытном руководителе, так сказать, в сжатой математической формуле, и этот старик-поляк мне её дал.
Он советовал читать вслух симпатичных мне писателей, и я тогда-же принял за произведения самого любимого моего писателя - Ивана Сергеевича Тургенева, влияние и манеру письма которого нетрудно подметить и в моих сочинениях.
Я и теперь много читаю, но какая огромная разница в этом чтении. Я читаю одних только русских писателей и просто впитываю их идеи в себя. Да, русская изящная литература окончательно пленила меня! Благодаря знакомству с творчеством великих русских писателей я понял и основной недостаток своего воспитания: я с детства был стихийно русский человек, но развивавшийся по иноземным образцам. Этот старик, толкнувший меня на романтически-реалистический путь, открыл для меня прекрасный русский мир. И я, русский по рождению, стал теперь русским человеком также и по убеждению. И странно, этот старик был поляк, типичный лях, я же - коренной русский галичанин.
Взаимоотношения Руси и Польши представляют картину многовековой борьбы. Тем страннее отмечать на этом тёмном фоне немногие светлые точки, свидетельствующие о возможности польско-русского примирения на основе всеславянского братства и свободы. Вспоминая с чувством искренней признательности своего благородного поляка-руководителя, я, вместе изречения: нет правила без исключения, хочу сказать, исключение только подтверждает правило. Верю, что наступит время, когда все славянские народы дружно будут трудиться для процветания своей общеславянской родины Славии.
Семинария, увлечение философией и интерес к ораторскому искусству
В 1855 году я был принят во Львовскую духовную семинарию, где пробыл первые два года, а на третий был переведен в Барбареум в Вене. Большой город, преподавание выдающихся профессоров, какими были славист Миклошич, историк Егер и богослов Швец, знакомство с образованными людьми самых разных национальностей - все это расширило мой кругозор, и я стал размышлять над основными вопросами человеческого существования и с большим увлечением принялся за изучение философии. Только по прошествии почти полувека я напечатал плоды философских занятий Венского периода своей жизни в 39-ти фельетонах газеты Галичанин (Львов 1904-1908гг.) под заголовком: Философические письма.
Кроме философии меня в то время очень интересовало ораторское искусство. Этому весьма способствовал обычай, заведенный в Венской семинарии, чтобы во время обеда один из питомцев ее произносил речь на духовную тему. Когда очередь дошла до меня, то я удостоился за свою речь весьма лестного отзыва директора заведения, угрорусса Нодя, а также искренних поздравлений с успешным выступлением со стороны своих товарищей.
Место преподавания в Черновецкой гимназии
По окончании курса богословских наук в Вене я получил место преподавателя в Черновецкой гимназии и, следовательно, стал учить там, где сам раньше учился, в продолжение восьми, самых приятных, лет моей юности. Пробыв недолгое время в столице зеленой Буковины, я оставил учительство и отправился к одному родственников в Стрыйские горы. Здесь я полюби одну девушку и женился на ней.
Знакомство с будущей женой и женитьба
Со своею будущей женой я встретился в гостях у одной чиновничьей семьи. В этот знаменательный для меня день в этом доме были со своими матерями две весьма интересные немецкие барышни. Одна из них отличалась бойкостью характера, разговорчивостью, известным кокетством и вообще желание обратить на себя внимание. Я вступил с нею в беседу на литературную тему и совсем не интересовался тем, что представляет собой другая барышня, скромно слушавшая мои рассуждения и лишь изредка делавшая те или другие остроумные замечания.
Однако, судьбе угодно было, чтобы эта именно девушка сделалась моей женой. Это произошло так: вечером, когда старшие сели за карты, я вместе с девушками вышел в сад. Луна, показавшаяся уже на небе, серебрила головы моих собеседниц, а аромат цветущего жасмина придавал всей обстановке еще большую поэтичность. Все мы сидели у каменного стола среди ветвей жасмина. Я в первый раз посмотрел пристально на свою будущую жену, которая в это время о чем-то задумалась, потом, заметив мой взгляд, невольно смутилась и скромно потупила глаза. В эту минуту она показалась мне особенно интересной и привлекательной.
Наступившее молчание прервала другая барышня, предложившая пройтись. Мы все пошли по аллее. Но дорожка оказалась узкой для троих. Поэтому я пошел под руку с одной, а другая, моя будущая жена, пожелала идти сзади нас одна. Таким образом, не осуществилось мое желание, идти под руку с обеими барышнями и одновременно разговаривать с первой бойкой и любоваться чертами лица второй скромной и уравновешенной. Но я уже определил свои чувства к обеим: я знал, что вторая более подходит к моему идеалу. Меня пленила ее естественность, ее скромность и нежелание показывать себя иной, чем она есть на самом деле.
На повороте дорожки ветка жасмина зацепила за мою голову. Я оглянулся и едва поверил своим глазам. Скромная девушка остановилась у этого куста и прижала к своим губам прикоснувшуюся к моим волосам ветку.
Этот момент я никогда не забуду!
Он сильно повлиял на всю мою жизнь. В этой тайной нежности высказалась невольно вся душа девушки, вследствие чего и моя уже не могла медлить с ответом. Мне показались в этом поцелуе давнишние ласки моей матери, а эти ласки я так любил! Самые нежные чувства всплыли во мне тогда, и вся моя душа просветлела. На пути моей жизни явилась новая женщина с желанием озарять мою душу своею любовью, и я был счастлив, что получил в этой любви новый и неисчерпаемый источник для новой жизни и работы.
Спустя несколько дней мы обьяснили друг-другу то, что без слов говорила ветка жасмина, и церковными узами соединили свою жизнь навсегда.
На свадьбу явились, несмотря на дальнее расстояние, многие родственники и знакомые, а мой отец, обладавший хорошим тенором и когда-то управлявший семинарским хором, с чисто малорусским юмором пропел своей невестке русскую песеньку:
Ой, гора, гора, высока гора,
А над тою горонькою ясная зоря.
Як мiсяц зiйшов, зiрничка зiйшла,
Пiд ту гору моя мила по воду прийшла.
Ой, дiвча, мае дiвча, напiй мi коня.
Не напою, бо ся бою,бо-м ще не твоя.
Як буду твоя, напою тi два
З глубокоi кирниченьки, з нового ведра
Благотворное влияние жены
Моя молодая жена удивительно скоро применилась к сельской жизни, вставала в четыре часа утра и наблюдала за всем хозяйством. Я искал спокойного и нежного друга, и действительно, нашел в моей жене полное взаимодействие, гармонично дополняющее многое в моем характере и вообще духовном облике.
Моя жена Антония была немка, я же - настоящий славянин, мягкий и непостоянный питомец ласк и неги. Но у меня была восторженная любовь ко всему прекрасному, разумному и честному, и это послужило залогом того супружеского уважения, при котором мы могли брать друг от друга то, чего нам порознь недоставало. Ее немецкий эгоизм, плод германского племенного мировоззрения, притупился в мою славянскую бессребренность и превратился в глубокое человеколюбие.
Овеянная этим новым духом под славянской кровлей, или лучше сказать, пробудив в себе дремавшие в ней только не действующие еще, силы, она стала извлекать из них путем присущей ей немецкой последовательности все практические последствия. Она полюбила бедный, простой русский народ, изучила его воззрения и нужды, и сделалась без всяких с моей стороны влияний, прекрасной русской патриоткой. Этим обязана она была самою себе, своему уму и своей душе. Но то, чем я пополнил недостатки своей капризной русской воли, я всецело обязан только ей.
Мои мысли до женитьбы расплывались в какой-то безбрежности. Я мечтал обьять весь мир и любить все человечество. Я не знал, к чему применить свои знания и силы, не избрал определенной деятельности. Вообще больше предавался сладким мечтам, чем реальной работе на пользу родного народа. Словом, я был тогда отчаянный идеалист-мечтатель.
После женитьбы я вышел на прямой путь. В общении с умной и любящей женой определились мои взгляды на жизнь. Мне стало ясно, что я должен посвятить все свои силы на служение своей родине - Карпатской Руси, как небольшой составной части обширного русского мира.
В 1859 году я был рукоположен в священники, и с тех пор началась моя народная деятельность.
Служебная карьера
В то время, как в семейной жизни я испытывал полное счастье, моя служебная карьера была исполнена многих мытарств. Благодаря своим русским убеждениям, я целые 18 лет скитался с женой и двумя сыновьями по разным бедным приходам. Сначала я два раза лишался видов на лучший приход вследствие помех со стороны армянских помещиков за свой польский очерк: Ярмарка в Кутах (Jarmark w Kutach), в котором осмеял армянскую буржуазию. Потом бойкотировали меня польские патроны (покровители) церквей, недовольные мною за просветительскую миссионерскую деятельность среди русского народа и за мои литературные занятия. Наконец, и духовное начальство вздумало пойти в цензоры моих сочинений и из-за одной чисто этнографической статьи п.з. Речские гуцулы отказало мне в 1875 году в получении одного прихода и притом как раз такого, которого был расположен невдалеке от берегов столь дорогого мне еще в детства Черемоша. Только благодаря содействию Михаила Малиновского, тогдашнего главного викария, я получил в 1877 году свой теперешний приход Гирное над берегами Стрыя, невдалеке от могилы моей незабвенной жены Антонии (Мой соловей, Галичанин, 1906) .
Она умерла 15(27) октября 1873 года от рака, оставив мне двух сыновей Романа, профессора Львовского политехникума и специалиста по нефтяному делу и умершего уже Владимира, доктора наук и человека редких качеств, души и стойкости.
Миссионерская деятельность по борьбе с пьянством
Во всей моей служебной карьере наиболее светлым моментом было время миссионерской деятельности по борьбе с пьяством. В 1874 году я обратился за разрешением и благословлением этого дела к Львовскому митрополиту, Иосифу Сембратовичу. Он не только одобрил это полезное начинание, но и поручил всему подведомственному ему клиру открывать по благогиниям миссионерские кружки, возложив на них наблюдение за их деятельностью. Вместе со священниками Рудольфом Мохом, Антонием Струтинским и Ильей Мардаровичем я обьехал много сёл Львовской и Станиславской епархии, везде разьясняя русским крестьянам губительность пьянства и проповедуя необходимость жизни на чисто христианских основах. Однако, постоянные разьезды и проповеди под открытым небом подорвали мои силы и заставили меня со временем совершенно отказаться от миссионерской деятельности.
Выступление на поприще общерусской литературы
С тех пор я, оставаясь по-прежнему приходским священником, посвятил все свободное от служебных занятий время труду на поприще русской художественной литературы.
Еще с 1860 года я начал помещать в разных повременных изданиях без подписи или под разными псевдонимами и криптонимами, свои русские рассказы, а в 1862 году появился в Слове, уже за полной подписью, мой небольшой очерк Несвятоюрщина. В этом произведении я вывел тип русского полякующего священника. В этом произведении и на его примере показал, насколько уродливым является несвятоюрец, изменив русским идеалам, смотрящий свысока на все русское.
С 1848 года галицко-русское национально-культурное движение сосредоточивалось около Львовского собора св. Юра, вокруг митрополитов Григория Яхимовича и Спиридона Литвиновича и соборных клироман: Куземского, Малиновского и Петрушевича. Польские политики, желая ослабить невыгодное для них русское национальное движение, назвали его в насмешку - святоюрщиной, а всех тех, кто придерживался русских убеждений - святоюрцми. С восшествием на митрополичий престол в 1895 году Сильверста Сембратовича Св. Юр превратился в штаб ненависти и пропаганды против Руси и всего русского, достигший уродливых размеров при митрополите графе Андрее Шептицком...(с.5-15)