– Слышьте, подождите! – кричали землистые младшеклассники, поочередно выползая во двор из тесных плесневых подъездов, разъяренно стягивая надетые мамками шапки. Друзья не ждали, разбежавшись по двору и за его пределы разноцветными тараканами.
Грело осеннее остывающее солнце. Сентябрь пылал кронами клёнов, шуршал опавшей листвой под звуки старых магнитол.
На телефоне с характерным треском вскочило уведомление: 3 падик справа, 9 этаж, 143-я.
Молодой интеллигент Михаил поднял глаза к возвышающемуся мрачно-ободранному фасаду с отколотой (украденой, или вовсе отгрызенной) эмалевой мозаикой. Сахарной гнилостью веяло от разрисованных мусоропроводных контейнеров. С торца выглядывали объявления потомкам: «ЮЛЯ СУКА» и «Соли-спайсы».
Многоэтажка высилась наследием перестроечного прагматизма, зияла гнилыми деревом слепых окон-бойниц, хвалилась пёстрыми пчелками из пластиковых бутылок в палисаднике и отсыревшими плюшевыми медведями, совершающими какое-то ритуальное чаепитие, среди пустых пузырьков Гербатона. В подвале еще с 90х сакраментально нюхали клей, не гася хмурые лампочки ни днем, ни ночью. Дверь подъезда была распахнута, являя что-то дымное и черное.
В пакете звенели бутылки с пшеничной водкой. Из подъезда поочередно выбегали изломанные люди с перекошенными лицами и заплывшими глазами, исчезая, кажется, навсегда. Миша бы и дальше нерешительно переминался около, докуривая до фильтра, ступенчато завязываясь в узлы, если бы снова не выскочило сообщение: «Ну и где ты?».
Ступенька за ступенькой, сократилось метровое расстояние, капнуло что-то с потолка, день поглотила темень, бездушная и полноводная. Фанерная кабина лифта стояла неподвижная и голая, перевязанная оградительными лентами, освещенная тусклой желтой лампочкой, свет упрямо лез в черноту подъезда, мгновенно ею съедаясь. Лестница призывно зияла темными углами. По спине молодого Мишутки проходили шорохи ужаса.
Редкие окна пролетов были наглухо заколочены, не пропуская ни единого луча, холодное сияние телефона освещало лишь ближайшие ступени. Сзади и словно неоткуда одновременно слышалось ритмичное и навязчивое скрежетание, хруст и клацканье костей, по чему-то неопределенному, и по всему совокупно, скреб-скреб. Мрак наступал и обволакивал, трогая спину голодной мертворожденной ладошкой. Оборачиваться Мише не хотелось, даже когда скрежет стал громче и ближе. Хлопнув дверью где-то наверху, послышались спешные спускающиеся шаги, переходящие в бег.
– А ну съеби, – грозно рявкнула внезапная плоская тень, а за спиной кто-то сдавленно кашлянул, зашуршав железными костями и пустыми бутылками, сбежал по ступенькам вниз, тупо сопя.
Глазам предстала темнота и пустота, схожая своей трасцендентностью с чернотой ночного неба, но какая-то куцая, словно искусственная.
– Съеби, кому говорю. Весь подъезд испоганил, паскуда, – глухо-злобно проговорила тень в пролёте шестого этажа, – Скребется и скребется, сука. Всё в побелке, блять, – завершила она резко, и вдруг, будто опомнившись от наваждения, спустилась вниз, оставаясь столь же двухмерной, как листок бумаги, и скоро исчезла во всепоглощающей темноте, искривившись напоследок. Пространство вокруг ощутимо и тупо искажалось.
И пока воображение рисовало страшные рожи в темных углах, Мишины руки коснулись стены, прошлись пальцами по бороздам, оставленным будто вилкой, тронули разраставшуюся черную плесень. Воздух становился тяжелее и гуще, а под ногами пылились гнилые гвоздички с недавно прошедших похорон. Внезапно с неприятным железным лязгом задвигались шестеренки и тросы в шахте, поднимая лифт все выше и выше, затормозив его между этажами и стиснув глухой решеткой. Двери задергались, открываясь и обнажая пустую кабину, мнительно дрожащую. В подъезде вновь взыграла давящая тишина. Приглашение было Мишуткой отвергнуто.
В пролете восьмого этажа наконец появилось незаколоченное окно, а за окном - обнаженная, ледяная чернота вселенной и редкие, колкие кристаллы звезд. Бетонные уродливые заборы, отделявшие спальный район от гаражного кооператива, укрылись белым покрывалом, а редкие блестящие снежинки подсвечивались битыми фонарями с замогильными лампочками. Из-за тонких стекол окон слышалось шептание Плутона.
Пальцы с выпирающими костяшками стремительно заледенели на тянущем из окна сквозняке, не желая разблокировать телефон, а на потускневшем экране высветилась сегодняшняя дата - 10 сентября, 0:87. Над ухом чиркнула зажигалка, в темном углу засветилась оранжевая искра.
– Михан, огоньку? – незнакомо захрипела темная пустота.
– Ты кто?
– Я что, – справедливо ответил темный угол, снова чиркнув зажигалкой и подсветив уродливое небытие, вписанное в угол подъезда и неотделимое от него - тошнотно-зеленые стены, с застывшими каплями жирной масляной краски, выдающие русское черное ничего.
Мишутка снова посмотрел в окно, взгляд его не стопорился, а неумолимо перемещался, цепляясь то за заборы с ромбиками, то за бесконечную черноту, разрезаемую светом фонарей. Снег падал снизу вверх.
Лестница кончилась, а на стене этажа зияла густо намалеванная перевернутая шестерка. Телефон вновь завибрировал, высвечивая уже не в абсолютной темноте короткое: «Заходи». Звезды напоследок холодно сверкнули в окне пролета.
Света на этаже не было, перед глазами разверзся узкий черный коридор, усыпанный дверьми без ручек и звонков с нечитаемыми номерами. Слабое свечение садящегося телефона осветило разрастание черной плесени по углам и по стенам. Среди неразборчивых номеров квартир вдруг мелькнула 143-я.
Дверь открылась, залив площадку светом сентябрьского солнца, на пороге стояли люди, набившись в тесный квартирный коридор и изумленно выглядывая подслеповатыми глазами.
– Проходи, Мишаня, проходи, – заверещала толпа единогласно, высовывая головы в темноту как единое многоголовое чудовище.
– ****ец вы, ребята, квартиру сняли, – пробормотал Михаил, не стесняясь в выражениях. Толпа чуть попятилась, впуская Мишу с пакетом пшеничной водки.
Глазам предстала освещенная солнцем большая комната, устланная пестрыми узбекскими коврами. В самой ее середине стоял накрытый стол буквой «П», за которым сидела родня, друзья и все-все-все, кто был Мишутке когда-либо знаком. В коридоре же, занимая много места, возвышалась обитая малиновый велюром крышка гроба.
– Да вы че, ребята, договорились же… – голос Миши дрожал и устав от созерцания бессмысленного сборища, он отвинтил крышу пузырька и хлебнул водки, не закусив.
Мишутку упрямо усадили за стол, упрямо увлекли разговорами о насущном, о бытие, об абсурде. Входную дверь закрывать не стали, и из подъезда в светлую комнату застолья лениво ползла темнота, по стенам разрасталась черная плесень.
Разговор шел живо, бойко, телевизор шумел бессмысленными новостями и передачами, все чаще возникали помехи, шипением напоминавшие шептание Плутона. Сидящая по правую руку мать постоянно накладывала в Мишину тарелку салаты. Но по лицам собравшихся Мишутка быстро определил вымученность застолья и всего действа в частности. На телефоне светилась дата: 10 сентября, 0:94.
Неожиданно на пороге появилась фигура нового гостя, его, правда, никто не встречал с радостным улюлюканьем и он, а точнее она, просто прошла в квартиру из черноты подъезда и села за стол. Это была Мишина мать, сидящая, одновременно, рядом с ним, по правую руку. Двойник не отличался грубостью исполнения, копировал лицо, одежду и поведение, и лишь глазами выдавал поддельность. То были серые, будто затянутые пеленой глаза, нарисованные, недоделанные.
Двойники входили один за одним, дублируя каждого сидящего за столом. При их появлении разговоры сразу умолкали, а по лицам струился пот ужаса. Каменели улыбки, державшиеся ради приличия. Под столом Мишину руку схватила мокрая, ледяная рука подруги, когда ее двойник явился из темноты и, не издавая ни звука, с широкой улыбкой сел на пол. Места за столом для новоприбывших уже не было. Черная плесень ползла все дальше, обволакивая собой миллиметр за миллиметром, была схожа с чумой. Чернота являла новые подделки под реальность. Мише, тем не менее, уже слабо понималась реальность как таковая.
Закованные в нормы приличия и умирающие внутри от ледяного липкого ужаса подлинные гости начали неспешно расходиться, стремясь туда, в черноту подъезда – а затем… куда? По телевизору передавали ночное небо с острыми кристалликами звезд, всю сетку эфира заняла пустота вселенной. Миша лениво щелкал каналы, и отовсюду слышалось шептание Плутона. Солнце нещадно светило в окна, а комнатная пыль мерно витала в воздухе.
– Подойди, Мишутка, – шутливо промычал материнский двойник, заглядывая глазами пустыми в глаза живые и маня пальцем в темноту коридора, а затем - в ванную. Там, безвольно плавая в тухлой воде, лежал Миша, улыбавшийся темноте с широко распахнутыми глазами. По спине заструился липкий пот. Остро захотелось выйти, забыть эту бездарную, неприятную подделку. Миша спешно вышел из квартиры, услышав лишь тихое: «Беги, не беги, Мишутка, а от вселенской тщетности никуда не денешься, всё бессмыслица, Мишутка. Всё без тебя подстроить можно»
Страх не животный, страх хаоса и потери контроля мчался сквозь пространство и темноту, сквозь уродливые плесневые углы и идентичные плоские двери. Мишутка с ужасом осознавал декоративность всего сущего, всего представляющегося сознанию.
Лестничные пролеты просветлели, окна выбило, обнажилась вселенская ледяная пустота, ветром заметало снег. Миша бежал, перепрыгивая через ступеньки, теряя прежнего себя где-то там, за спиной, где разрасталась плесень и где исчезало привычное.
– А ну съеби, – громко и неожиданно для себя рявкнул он, заметив ковыряющую стены тень с собственным лицом. Пространство неестественно искажалось, искажало и интеллигента Мишутку, искривляло, корежило.
Мишина тень, испуганно звякнув бутылками, покатилась вниз и исчезла, достигнув концентрированной темноты под лестницей. Выбитые окна впускали ледяной мертвый вакуум. Звезды зияли безучастно, а Плутон шептал о тщетности, мерно кружилась Луна, останавливаясь оборотной, неосвещенной стороной. Бетонные заборы с ромбиками постепенно заметало, не оставляя от привычного ни следа.
Громко пискнув домофоном, Мишутка открыл подъездную дверь, полной грудью вдыхая сентябрьский теплый воздух с запахом опавшей листвы. В глаза ударило ясное солнце, на улице слышалось завывание сигналок.
Миша бежал, спиной чувствуя ту бесконечную черноту открытого подъезда, пустоту вселенских пространств, беззвучие звезд. Руки, избавившись от окоченения, спешно достали телефон из кармана. 10 сентября, 15:32.
Он ощупывал лицо, шею, тело, удостоверялся в реальности существующего, в правильности черт и пропорций. Интеллигент Мишутка был Мишуткой, а сентябрь сентябрем. Знакомые законы были непоколебимы. Вокруг штабелями высились уродливые многоэтажки, с деревьев опадала листва, а небо было теплым, голубым и ясным.
Осторожно обернувшись в сторону подъезда, Миша разглядел себя, Мишутку, покореженного и искривленного, с широкой безучастной улыбкой и поддельными неживыми глазами. Миша улыбался и Миша улыбнулся ему в ответ.