Мою бабушку, говорят, в молодости все находили женщиной серьезной, деловой и очень молчаливой, что не мешало ей быть заботливой и доброй. К старости же она, сохранив ясность ума, стала весьма разговорчивой. Казалось, бабушка спешит поделиться тем, что видела, что знает, и что осталось в памяти за долгую жизнь. Ее рассказы о людях и событиях минувших дней всегда занимали меня.
Однажды в моем присутствии к бабушке зачем-то зашла маленькая, сухонькая старушка, жившая в соседнем, большом и добротном, доме. Когда за визитершей закрылась дверь, бабушка поведала о ней почти детективную историю.
...Весь наш квартал, то есть около пятидесяти домов, в старое, дореволюционное время, принадлежал семье Лопатиных. Были они конезаводчики, выращивали как верховых, так и грузовых коней, тяжеловозов. К тому же в их руках находилась вся гужевая система округи. Фаэтоны и пролетки, телеги и розвальни, катафалки, фургоны, таратайки, к ним отряд извозчиков да постоялый двор — дела лопатинские были серьезные.
А наследником такого богатства был единственный сын хозяина, разудалый красавец Василий Лопатин, завидный жених, убивавший время пустой гульбой. С горем пополам проучившись несколько лет в гимназии, он стал завсегдатаем питейных и увеселительных заведений. Край наш богатый, земля хлебородная - кругом поля пшеничные, луга раздольные, реки полноводные, а городок в те годы был небольшой, купеческий, друг про друга тогда все знали, ведь все на виду, никуда от
посторонних глаз не скроешься.
Годы шли, а Васька не менялся. Состарившиеся родители гуляки (а продолжатель рода был уже далеко не юным) решили женить его, надеясь, что, когда жена окажется рядом и пойдут детки, тот остепенится, возьмется за ум.
Хоть красив Васька был да удал, но отдавать ему своих дочерей приличные семьи остерегались. Богатое наследство не прельщало — у самих полные закрома. Молва о Василии шла нехорошая... Опасались купцы наши не понять чего, хотя и сами особым благонравием не отличались...
Все же удалось Лопатиным, как казалось, весьма удачно, найти невесту для своего ухаря. Ею стала дочь местного почтмейстера, покойница-мать которой была из обедневшего дворянского рода. Правда, сама девица оказалась не подарок: худосочная, уже перезревшая, двадцати двух лет от роду. На некрасивом лице Калерии словно лежала печать ее незавидной участи...
Старикам пришлось положить немало усилий на уговоры своего баловня. Васька ни за что не желал вести такую под венец.
– Да и чего пристали, рано еще мне! - твердил он, хотя «малому» шел уже тридцать пятый годок... - Я еще не нагулялся!
Но, все же, пригрозив лишить шалопая наследства, и раздать богатство монастырям, они сына уломали.
Свадьбу сыграли отменную. Целую неделю город гудел от этого празднества. Лопатины развернулись во всю ширь.
Василий, казалось, весь проспиртовался. Перед женитьбой прошел трехдневный мальчишник. Жених проливал пьяные слезы, прощаясь с холостяцкой жизнью:
– Ярмо на шею, друзья, надеваю! - повторял он, еле держась на ногах.
Под венец шел, как на заклание.
Невеста тоже, по-видимому, не испытывала радости. Вселенская печаль читалась на ее лице, когда обменивались кольцами...
Еще долго после этой свадьбы в городе шли пересуды о новобрачных. Кто жалел Калерию, осуждая Ваську, кто считал деньги, потраченные на пиршество, а были и такие, которые жалели Василия, полагая, что девица не только не красива, но и коварна. К тому же и знак был нехороший. Во время свадьбы в храм влетела птица. «Не к добру! - качали головами кумушки. - Ох, не к добру!» И батюшка во время обручения два раза чихнул. Такого отроду никто не видел...
Еще не прошел медовый месяц, а Калерия стала ходить совсем понурая, иногда «украшенная» синяками. Делилась ли она о своей жизни с кем-либо, кто знает… Родной матери у нее не было, а отец, как выдал дочь, уехал из города со своей не то женой, не пассией в Саратов.
Через год лопатинская невестка родила дочь. Девочку нарекли Павлиной. Но и после этого легче, видать, Калерии не стало. Не только муж, но и его родители сильно невзлюбили ее. Свекор, не стесняясь людей, обзывал холерой, а свекровь всем и каждому жаловалась на недобрую и нерадивую невестку, выгораживая своего сыночка, коему судьба уготовила «змеюку пригреть»... «Ей, что ни скажи, свои синие губы сожмет, злыми глазами зыркнет, и чувствуешь - клянет тебя! Но ни слова в ответ! Оттого-то и обидно становится. Явно ни во что тебя не ставит, коли даже обругать не желает! Где глаза, где головы были наши? Не хотел Васек на ней жениться, как чувствовал — нехороший она человек, стерва!»
А вскоре, один за другим, непонятно отчего, даже не хворая, и на здоровье не жалуясь, ушли в мир иной родители Василия. В городе тут же прошла молва: мол, это дело рук Калерии. Как будто, доведенная придирками, ходила она к известной в городе знахарке за каким-то зельем. Шли слухи - просила дать средство, чтобы более детей у нее не было. Не желала от Васьки рожать. «Может, им и потравила стариков?..» - перешептывались у молодой женщины за спиной.
Еще до смерти четы Лопатиных в их доме появилась девчонка по имени Анютка, - дальняя какая-то родня старухи, круглая сирота, ими пригретая. Анютку приставили нянчиться с хозяйской внучкой Павлинкой. И вот, как только все добро родительское досталось Ваське, он, всем на удивление, присмирел, пить перестал. Ну, конечно, не совсем бросил, но и не так заливал за воротник, как раньше. Но главное — очень привязался к Анюте... Эта тринадцатилетняя малявка заимела над ним власть. И чем старше становилась Анюта, тем чаще и сильнее бывала бита Калерия, о чем говорили не сходящие с ее лица синяки, и, конечно, на теле, но кто их видел...
Не прошло и двух лет после странного ухода родителей Василия, как один из катафалков Лопатиных увез на вечный покой также непонятно как и отчего преставившуюся, совсем еще молодую Калерию...
Похороны и поминки прошли тихо, как и жила покойница. Народ посудачил, поохал, поахал и забыл. А после сороковин всех всколыхнула весть: Васька Лопатин обвенчался вновь, и, поверить нельзя, с пятнадцатилетней, уже брюхатой, Анюткой!
Случилось это как раз после отречения царя от престола. Кстати, Ваську в четырнадцатом на фронт не взяли. Во-первых, был он единственный сын, а во-вторых, всех уверял, что награжден килой. Так и говорил: «Кому кресты в награду, а у меня вот кила, да не одна!» Но народ в грыжу не верил — откупили сынка родители, не иначе.
В семнадцатом Россия получила революцию, а Васька Лопатин - сына, Николку. Аккурат двадцать пятого октября по старому стилю, а по новому — седьмого ноября. Сам ли Васька схитрил, или надоумила Анютка, но, как только прошел слух об экспроприации новой властью буржуйского имущества, он тут же пошел в местный совет и заявил, что добровольно отдает народу все, имеющееся у него в личной собственности. Просит оставить себе лишь отцовский дом и дать по силе и умению работу для содержания семьи.
О таком сознательном поступке даже написали в местной газете, а совет оставил Василию этот его каменный дом, да поручил заведовать гужевым транспортом, то есть бывшим его же хозяйством.
...Время шло. В стране поменялся не только строй, но и весь быт. Город стал разрастаться. Пролетки и фаэтоны исчезли, их заменили трамваи и машины. Менялись и люди, их взгляды, интересы. Кто был ничем, стал всем — из грязи в князи, а кто наоборот... Но Ваську это не коснулось. Многие наши купцы-толстосумы, цепко державшиеся за свои богатства, лишились не только его, но и отправились по этапу в Сибирь, на Колыму, Таймыр... Но этим, может, и повезло. Другие же, упертые, заподозренные, или действительно замешанные во вреде новой власти, расстались не только с добром, но и с жизнью...
А Васька сумел приспособиться и в конце концов стал работать в пекарне кладовщиком. Даже в голодные, очень тяжелые годы его семья не знала лиха. Анюта оказалась умной девочкой, и настолько сумела обуздать своего Василька, что теперь трудно было узнать в этом степенном, покладистом трезвеннике, того разухабистого гулену, выпивоху и развратника, каким был купеческий сынок в молодые годы. Все вокруг не переставали удивляться произошедшей перемене, когда видели, с каким вниманием он ловит каждое слово жены, как послушно выполняет все, что та укажет, и как боится ее чем-то огорчить.
Надо отдать Анюте должное - к своей падчерице она относилась, как к родной. Павлина ничем не была обделена, кажется, даже не ощущала в названной матери мачехи. Девочку отдали учиться игре на фортепиано в музыкальную школу, а вскоре у нее открылся вокальный талант, и она стала петь в хоре Дома пионеров. Пение потом стало и ее профессией: окончив училище, Павлина уехала в Ленинград, где стала петь в оперном театре.
А сыночек Коленька, очень походивший на отца в годы его молодости, причинял родителям немало хлопот. Учился мальчишка в начальной школе весьма посредственно, вернее, совсем не желал учиться, предпочитая баловство. Шкодил бесконечно: бросал чернильницы со зловонным карбидом и тем срывал уроки, тайком стрелял из рогатки не только в портрет Ленина, висевший над доской, но даже в бедную учительницу, которая никак не могла усмирить озорника, выцарапывал на парте заборные словечки, из-за чего на неделю даже исключался из школы. Последнему сорванец был только рад, и обещал не такое еще вырезать, чтобы его подольше в школу не пускали. А про его драки и говорить не приходится! Не только другие страдали от его кулаков (а мальчишка был не по годам рослый и крепкий), но и сам Колька вечно ходил в синяках и в испачканной, порванной одежде.
Отец всякий раз наказывал пакостника ремнем, а жене запретил менять и зашивать ее:
– Пусть ходит в том, во что превратил одежду! На него не напасешься!
– Васенька, но перед людьми-то стыдно! Потерпи, вырастет и остепенится! - уверяла Анюта. - Ведь мал еще, девять годков только.
– Не вырастет, убью раньше! Чего ждать, пока бандитом станет, если уже теперь никого не празднует, даже отца родного! А все твоя, мать, работа — разбаловала!
– Да, что ты, Васенька! Ведь я их обоих, Павлинку и Коленьку, одинаково пестую, но разными они растут... На нее не нарадуешься — и учится хорошо, и блюдет себя, примерная девочка. Думаю, и Коленька образумится. Ты уж с ним помягче будь, по-доброму. Ты ведь сам добрый и умный, найди к сердцу малого путь! - уговаривала мужа Анюта.
– Нет, Нюша, от потакания твоего балбесом он вырос! Жаль, что раньше за его воспитание не взялся, когда еще поперек кровати умещался. Учить ремнем надо было начинать.
– Ну, ты уж скажешь! Младенца ремнем...
Частенько подобные разговоры у них велись, но все оставалось по-прежнему. Колька-бандит - такова теперь была кличка малолетнего босяка, носившегося по нашей улице с палкой в руке, во главе ватаги хулиганистых мальчишек, гонявших собак, стрелявших из рогаток по воробьям, задиравших девчонок и сражавшихся с такими же обормотами с соседних улиц.
Однако когда Колька еле-еле дотянул до пятого класса, и у них появился новый классный наставник, все в корне переменилось. Хулиганистому подростку была доверена важная работа: новый классный придумал ему должность своего помощника по дисциплине, предварительно дав Кольке инструктаж добиваться порядка не кулаками, а иными методами. Мальчишку вскоре приняли в пионеры...
Уже в старших классах Коля увлекся точными науками: физикой, математикой, о чем его мать с гордостью докладывала всем знакомым.
Окончив школу, сын поступил в технический вуз в Москве. Радости и гордости родителей не было предела. Василий Нилыч, отпустивший себе роскошную толстовскую бороду, оглаживая ее, утверждал:
– Николка наш всем нос утрет! Парень — гвоздь! Наша, лопатинская, кровь!
...После института Николай редко появлялся в родном городе. Где трудится младший Лопатин для всех знакомых было тайной. Когда спрашивали Анюту, где теперь сын, она, почему-то чуть ли не шепотом, говорила:
– Коленька на достойной должности. Служит в секретном месте.
Разразившаяся война с фашистами обошла Лопатиных стороной. У сына была бронь, Василий не призывался по возрасту. Правда, Павлина с артистической бригадой пару раз выезжала на фронт, но все обошлось благополучно.
Вскоре после войны стало известно, что Николай женился на дочери какого-то известного врача, и что у Лопатиных родилась внучка.
– ...Видела я ее, их невестку, — продолжала моя бабушка свой рассказ. - Интересная, стройная, и, во всему видать, интеллигентная женщина. Да и Николай был под стать ей. Куда делось его юношеское разгильдяйство! Представительный молодой человек, на вид серьезный. Регулярно гостили они у старых Лопатиных, даже чаще, чем Павлина, которая не забывала родителей, и, как хвасталась Анюта, присылала им подарки после своих гастрольных поездок.
Все в округе говорили, что Лопатиным с детьми повезло. Но однажды случилось непредвиденное. Пронесся слух: якобы Николай расстался с семьей, завел на стороне шашни... Василий, по словам Анюты, воспринял случившееся по-мужски, и сказал на это:
– Обыденное, мать, дело. Нам в него вмешиваться незачем. Сами разберутся.
Но Анюта очень убивалась, знать чувствовала, что не к добру...
- ...А вскоре, помню, — вспоминала бабушка, - было это в разгар лета пятьдесят второго, мы как раз отметили юбилей — пятидесятилетие моей младшей сестры Риммы, - зашла Анюта с просьбой: нет ли у меня хороших дрожжей? Везде только сухие, а свежих, в брикетиках, нет. Пирог ей надо спечь с вишнями - их Коленька приезжает.
Появился Николай не один, а с новой своей, не то женой, не то невестой. Слов нет — красивая, как артистка из американского кино. Сложена великолепно. Золотые локоны по плечам, глаза умные, не кукольные. Явно не дура. Одета изысканно. В общем, всем стало ясно — немудрено, что Коля попал в ее капкан... От такой можно потерять голову...
Гостили они недолго - спешили навестить и ее родных, кажется, во Львове.
Анюта тогда зашла к нам, принесла пирог, для угощения. У нас, ты ведь знаешь, по-соседски так заведено. Ну и поделилась своей новостью: их сын, как будто, что-то важное изобрел, светит ему не то сталинская премия, не то даже нобель... «Вот, что за нобель такой, - сказала Анюта, - я так и не поняла... Коленька говорил, мол, в его тубусе лежит сталинская, а может и нобель. Так что, Львовна, если знаешь, объясни!» - попросила Анюта. Я ей, конечно, объяснила, - улыбнулась бабушка. - Сказала, что Нобель был шведский изобретатель, и учредил премию за самые выдающиеся открытия.
– А что он сам открыл? - спросила меня Анюта.
– Изобрел динамит, - разъяснила я.
Реакция соседки на мои слова была удивительной:
– Тогда понятно... Создав зло, решил откупиться добром. Все мы грешны, и стремимся замолить... Но смертный грех не искупить ничем, уж я знаю... Расстроила ты меня, Львовна... Неужели и мой Коленька со своими секретами стал пособником смерти? Страшно мне стало... Ведь всю жизнь в страхе за него живу. Не к добру это, ой не к добру...
Ну, значит, уехал Николай со своей красоткой. А через несколько суток неожиданно вернулся, очень расстроенный. Лица на нем не было. Сказал - что-то забыл. Сидел сгорбившись, спрятав лицо в ладонях. А Васенька, потом рассказывала Анюта, возьми и спроси:
– Сынок, а где твой футляр, в котором нобель? Отдал, что-ли, кому?
Когда отец это произнес, ой, как сын встрепенулся! Вскочил и заходил туда-сюда по комнате. Слышно было, как зубами скрежетал.
– Я что, не то спросил? - продолжил допытываться старый.
И тут мы узнали жуткую правду. Из сбивчивого рассказа Анюты, я поняла, что в поезде, когда состав шел уже по Западной Украине, красотка Николая попросила его принести из вагона-ресторана минералку. Когда он расплачивался за покупку, состав внезапно резко дернулся и остановился, заскрежетав колесами. «Наверно, что-то произошло, раз остановились у какого-то перелеска. Скорее всего будем ждать встречного», - подумал Николай. Вскоре поезд двинулся дальше.
Вернувшись в свой вагон, он увидел взбудоражено говоривших между собой проводниц, начальника поезда и опера. Зайдя в свое купе, Николай не застал там Марго, и решил, что любимая вышла в туалет. Время шло, ее все не было... Он пошел на поиски. В туалете спутницы не оказалось. Быть может, зашла к кому-нибудь в купе, - встретила кого-то из знакомых, или познакомилась тут.
Волнения и нехорошие предчувствия стали овладевать Николаем, когда услышал, что стоп-кран сорвали в их вагоне, и кто-то, воспользовавшись остановкой состава, выпрыгнул, так как запертая дверь вагона оказалась открытой.
Исчезновение Марго заставило Николая хватиться — на месте ли тубус? Подняв сиденье, под которым тот лежал, он с облегчением вздохнул. Футляр был на месте. От сердца отлегло. Но, что заставило Марго совершить побег? Кстати, ее чемоданчика, а они ехали налегке, не оказалось. Следовательно, остановка поезда дело ее рук.
Вскоре по вагону, заходя в каждое купе, прошли начальник поезда и оперуполномоченный, проверяя наличие пассажиров. Николай был вынужден сообщить об исчезновении Марго. На следующей станции, не доезжая Львова, опер предложил ему сойти и проследовать со встретившими их двумя милиционерами в железнодорожное отделение.
Николаю учинили допрос: рассказать все о Марго, куда направлялись, адрес ее родителей. О последнем он не имел понятия. Не знал ни их самих, ни где живут...
Сын вернулся сюда, к родителям, совсем потерявшийся, убитый, так как обнаружил, что все бумаги из тубуса исчезли. Его работа, цель всей жизни, была выкрадена.
Услышав это, - рассказывала Анюта, - Васенька так разволновался, что набросился на сына:
– А чего таскать такую вещь с собой? Где была твоя голова? С кем связался, куда глядел?
Вопросы повисали в воздухе. Но, когда отец посетовал:
– Из-за бабы такие деньжищи потерял!
Коленька тихо сказал:
– Батя, я не деньги потерял, а жизнь! Документы секретные.
Отец крикнул:
– Так зачем же их таскал с собой?
– Думал, надежнее... - ответил Николай.
Вскоре он уехал к себе. А буквально дней через десять, Марина, квартирантка Лопатиных, сообщила:
– У наших сегодня обыск был! Что-то искали. Всех, живущих в доме, опрашивали, когда в последний раз видели Николая...
Пронесся слух: взяли его, мол, за что-то. А сидевшие на лавочке наши сплетницы все судили-рядили: проворовался Николка или продался американцам? Как в детстве был непутевым, таким и остался!
Василий молча переживал свалившееся несчастье, ничем не выдавая свое отношение к случившемуся. Анюта же убивалась, смотреть на нее было страшно. Намного моложе супруга, она на глазах превратилась в развалину, старуху под стать ему, которому было хорошо за семьдесят. А после второго обыска и допроса родителей о сыне, старые Лопатины отправились в Москву добиваться правды о нем.
По возвращении Анюта рассказывала, что они стремились попасть в Верховный Совет, к его председателю Швернику, но были приняты лишь в секретариате. Там им велели написать пространное заявление, на которое обещали обязательно дать ответ, чуть ли не от самого председателя.
На Анюту произвело впечатление слово «пространное». Она его пару раз повторила, объясняя: «Значит, хотят вникнуть, раз так попросили!»
...Пришедший из Верховного Совета ответ гласил, что их заявление передано на рассмотрение в министерство внутренних дел. Оттуда довольно быстро сообщили, что оно передано в органы министерства госбезопасности.
Лопатины еще долго ждали настоящего ответа, но так и не дождались. Василий был уверен, что предыдущее заявление где-то затерялось, и отправил новое уже по указанному адресу. В ожидании были не только Лопатины, но и все, знавшие об этой истории. И, наконец, ответ пришел: «На ваше заявление сообщаем, что дело Лопатина Н. В. находится в разработке».
Дальше наступила тишина. Где Николай так до сего времени неизвестно, от него никаких вестей. Раз допытывались о его местонахождении, значит, и органы ничего не знают. Анюта говорила, что и Павлина старалась найти концы, но так ничего не добилась. Связывались с прежней его семьей. Жена отписалась, чтобы не беспокоили...
...Прошло с тех пор почти десять лет, много воды утекло. Старики Лопатины, по-прежнему, под вечер выходят на прогулку, держась за руки, как молодые влюбленные. Только у Василия в другой руке палка, а Анюта вся сгорбленная, высохшая, как древняя старуха. Никто не поверит, глядя на нее, что ей всего-то шестьдесят... А вот Василий для своих восьмидесяти с хвостиком выглядит отлично! Заботливая жена ежедневно поит мужа отваром овса, чтобы ее седовласый «конь» был крепок. Живут они безбедно: в доме шесть комнат, из них четыре сдают квартирантам, плюс небольшая пенсия, да, конечно, помощь от дочери.
Но, видать, на душе у них совсем не так гладко... Совсем недавно Анюта разоткровенничалась со мной. Рассказала, что когда сообщила мужу, что крыша стала протекать и надо бы ее, пока лето, починить, на это Василий ей ответил:
– Крышу-то мы покроем. А вот что делать с душой? Чем ее залатать? Крыша протекать перестанет, а душа все равно кровью обливаться будет. Ее это, Калерино дело, ее месть! Чую, достала, наконец, меня...
– ...А каково мне было все это слушать, — сетовала Анюта, - когда сама не своя хожу! И на мне грех лежит. Ясно - по счетам надо платить. Вот мы и заплатили Коленькой нашим... - Анюта смотрела будто сквозь меня, погруженная в переживания. Вдруг лицо ее исказилось гневом: - Покойница сама на том свете жарится, я одна о том доподлинно знаю! Уж я-то, девчонка, видела, как она из флакончика тайком то отцу Васиному подливала, то маменьке... Царство им небесное! И где флакончик тот прятала тоже подсмотрела! - но, тут же она спохватилась: - Нет безгрешных людей! На всех грех есть, на ком более, на ком менее...
– Но, совесть должна быть у каждого! - сказала я ей.
А она мне:
– Да-да, конечно, совесть... - и заторопилась. - Пойду, Васеньку надо кормить, а я тут разболталась!
Вот каковы наши соседи Лопатины. А Анюта, чую, непростая, ох непростая!.. - такими словами закончила бабушка свой рассказ.
Продолжение следует...