10
Я, разумеется, сделала большую ошибку, предварительно не позвонив. Но мне хотелось сделать Володе сюрприз и появиться перед ним неожиданно. Старая привычка к маленьким эффектам, от которой уже не избавиться. И вот теперь сюрприз ожидал меня саму. Ещё на лестнице я почувствовала, что что-то не ладно. Дверь не была заперта, более того – приоткрыта. При страшной мнительности, которая владела Володей с самого того момента, как он… потерял некоторые способности, это меня очень удивило. Он бы ни за что не оставил квартиру открытой, он, всегда запиравшийся на пять замков. В первый момент я испугалась, не случилось ли какого-нибудь несчастья. Протянула руку – рука у меня, хорошо помню, дрожала – и раскрыла дверь пошире. И тогда услышала голоса… и его голос, сказавший что-то резким отрывистым тоном. Значит, ничего плохого не произошло, а Володя находится в своём привычном раздражённом состоянии, из-за которого мне пришлось столько перенести. Но другой голос…
Наверное, мне тогда стоило развернуться и сразу уйти. Потому что ничего хорошего из моего появления получиться не могло. Однако все мы сильны задним умом и прекрасно понимаем, чего не надо и что нужно было делать. А на деле всё не так… В тот момент я почувствовала, как кровь прилила у меня к лицу, к голове, в висках застучало, сердце начало колотиться. Потребовалось, наверное, пару минут, чтобы немного прийти в себя. Я сделала несколько медленных шагов, запнулась обо что-то в этом проклятом тёмном коридоре и в страхе замерла. Сама не знаю, откуда тогда во мне возник этот страх, что меня услышали… Но они не услышали, нет. Они слишком были заняты разговором, из которого, хотя я была уже у самой двери в комнату, мне до сих пор не удалось уловить ни слова. Да куда уж там! Одна мысль о том, что я встречу её, встречу спустя почти три года, лишила меня способности что-либо воспринимать. Я, конечно, знала, что она время от времени приходит к нему. Но с тех пор, как мы решили жить отдельно, это не так меня беспокоило. Главное, что я сама не буду с ней сталкиваться. А Володя… ну что ж, если он сам ничего не хочет замечать и слушать, так пусть… Может, она и не принесёт ему вреда. Но сама я не могу и не буду иметь с ней ничего общего.
И вот с такими-то чувствами я и остановилась на пороге. Само собой, что ни к чему хорошему это привести не могло. Раньше, когда встречи с ней избегать не удавалось, я всё время убеждала себя быть выдержанной, холодной, не поддаваться гневу. Говорить лишь то, что совершенно необходимо говорить. И каждый раз это оборачивалось фиаско… Каждый раз её голос, её жесты, эти её бездонно синие глаза, глаза василиска (как там будет василиск в женском роде?) выводили меня из себя. Она не делала ничего особенного… но я знаю, что у неё было намерение. Этого не объяснить словами. Я почти физически ощущала, что она смеётся надо мной, смеётся над моими усилиями сдержаться. Наверное, в них и правда было много смешного. В безнадёжности ведь есть ирония, особенно если ты сама пытаешься делать вид, что не всё так безнадёжно… Как бы там ни было, я быстро теряла самоконтроль. Начинала повышать голос, срываться, оскорблять… пытаться оскорблять её. Потому что эту женщину нельзя оскорбить. Она словно окружена защитным экраном, от которого всё отскакивает… И самое унизительное, что я отлично об этом осведомлена и всё равно пытаюсь её задеть, найти уязвимое место, ударить в него… Словно в меня вселяется какой-то бес.
Однако в этот раз она начала первой. Даже не поворачивая ко мне головы, Маргарита усмехнулась и саркастически произнесла:
– Какая миленькая семейная сходка. Словно нарочно подготовленная.
Это она, конечно, в меня. Будто я подгадала, чтобы появиться как раз сейчас. И уж, нет сомнений, она прекрасна понимала, что дело обстоит как раз наоборот. Но я постаралась сделать вид, что не поняла этого слишком ясного намёка. Приняв как можно более деловой вид, повернулась к Володе и сказала:
– Витя передал мне твою просьбу. Я решила выполнить её как можно скорее.
На него в ту секунду жалко было смотреть. Он весь скрючился в коляске, сидел совершенно растерянный, переводя взгляд с меня на неё. Моих слов, кажется, почти не расслышал.
– Я… мне… мне кажется, Витя… – бессвязно пробормотал он и умолк.
Она посмотрела на него с жалостью. С насмешливой жалостью, должна я добавить. И потом, как же ненавижу я эту её манеру оставаться в стороне. Как будто всё происходящее нисколько её не касается, как будто она просто случайный свидетель наших семейных разборок. И это было почти с самого начала, лет с десяти. Сколько же ей сейчас? – внезапно подумалось мне. Странно, но несколько секунд мне не удавалось сообразить. Хотя почему странно? Я долго пыталась изжить любое воспоминание о ней. Гиблое дело, конечно. О ней мне не забыть и на смертном одре. Да, вспомнила – двадцать пять лет. А выглядит ли она на двадцать пять? И да и нет. В двадцать пять можно так выглядеть. Но ведь за три года, как я её не видела, Маргарита нисколько не изменилась. В двадцать два она казалась гораздо старше своих лет. Сейчас… сейчас незнающий человек дал бы ей тридцать или даже тридцать два. Но это всё те же тридцать два. Боже, о чём я думаю?
– Что касается Вити, – я по-прежнему обращалась исключительно к сидевшему передо мной в коляске, – то мы должны быть ему очень благодарны. Он проявил себя, как… как настоящий друг семьи. Не бросил в трудную минуту.
Это я сказала зря. Всё, что я делала последние пять минут, было зря. Но у меня было уже то состояние, когда повернуть назад невозможно. Первые слова были сказаны, а за ними непременно должны последовать и все остальные.
Володя, услышав это, весь покраснел и ещё больше скрючился. Он понял, я видела, что он понял мою ошибку. Даже он понял. Нет, я вовсе ничего плохого не хочу о нём сказать. Он был и остаётся прекрасным специалистом в своём деле. Однако что касается человеческих взаимоотношений… В них он с самого начала проявлял себя не с лучшей стороны. Ему не хватало тонкости, умения чувствовать женщину, да просто банальной сообразительности… Володя был слишком занят своими проектами, жил в себе. Это – другой, особый ум. А ума обычного, жизненного, у него, прости Господи, никогда много не было. Но даже он понял, как я промахнулась. Что уж говорить о ней!
– Полагаю, – услышала я её насмешливый голос, – что бросать в трудную минуту – черта, характерная, по вашему мнению, исключительно для меня.
Да, я совсем забыла упомянуть. Уже давным-давно, со школы ещё, она начала называть меня на “вы”. Только меня, к нему она по-прежнему обращалась “папочка” и всё такое. Знала, разумеется, как это мне неприятно. Не потому, что я как-либо добивалась её расположения. Этого не было никогда. Просто подобное поведение имело совершенно очевидной целью внести разлад в наши с Володей отношения. И я такого допустить просто не могла. Самое же противное заключалось в том, что Володя ничего этого не замечал – или делал вид, будто не замечает.
Всё так же не глядя на неё, я холодно – о, очень холодно! – ответила:
– Ничего исключительного здесь нет. Люди так поступают… иногда.
– Да, совершенно верно. Иногда они так поступают.
По лицу Володи я ясно видела, как мучительно трудно ему переносить наше столкновение. Но что теперь говорить? В конце концов, в своё время он ничего не сделал, чтобы сгладить конфликт.
– Если ты изволишь намекать на то обстоятельство, – проговорила я исключительно вежливо, стараясь подстроиться под её манеру, – что мы с твоим… приёмным отцом решили разойтись, то… прошу тебя заметить, мы совершили это… по обоюдному согласию. Так что никто никого не бросал, если хочешь знать, – здесь я уже не выдержала и позволила злости прорваться наружу.
Она лишь улыбнулась.
– Ну что вы, я вовсе не хотела быть столь превратно понятой, – голос её колебался, балансировал на разных частотах, словно искал, на какой лучше всего будет остановиться. – Ведь вам – вам обоим – пришлось немало пережить. Конечно, кто-то может и устать от тех обязательств, которые в своё время необдуманно на себя взял.
Этого я уже стерпеть не могла. Само собой, так и должно всё было случиться.
– Долго ты намерен её слушать? – закричала я Володе, который вздрогнул от неожиданности и втянул голову в плечи. – Долго будешь позволять ей оскорблять меня и тебя в своём собственном доме? Или ты совсем оглох? Ничего не слышишь из того, что она тут изволит высказывать?
– Послушай, Вера, – залепетал он, – это… это ни к чему. Не нужно так нервничать. Всё это можно… по-другому.
– По-другому? Как же по-другому? У тебя есть предложения?
– Да, я думаю… нам стоило бы просто спокойно поговорить. Просто сесть и поговорить.
– Какая светлая идея! И как мы раньше не додумались!
– Нет, – упрямо замотал он головой, – не могли додуматься. Мы слишком много… ссорились и почти не разговаривали. Почему бы один раз…
– Папа, это действительно вряд ли возможно, – весело (клянусь, что весело!) произнесла она и, подойдя к нему, обняла его за плечи, насколько это было возможно в коляске. – У нас с Верой Витальевной большое несходство характеров. Так случается даже в лучших семьях. Поэтому вряд ли у нас получится сесть и поговорить. Может выйти только хуже, а ведь это никому не нужно.
– Да, конечно, Рита, просто я… – гадко было смотреть, как он размяк в её руках. Володя бывает порой совершенным моллюском. При том что в другие моменты неприступен, как чёрт.
– Не объясняй ничего, папа. Я всё прекрасно понимаю. Однако в этой ситуации лучшее, что я могу сделать, – оставить вас вдвоём. Вам ведь, думаю, надо спокойно поговорить, в моём присутствии же это невозможно. Поэтому я пойду, тем более что у меня и так немного времени. Всего вам доброго, Вера Витальевна, – посмотрела она мне прямо в лицо своими неестественно синими глазами.
Я ничего не ответила и отвернулась. Мне не хотелось смотреть на то, как она с триумфом покинет место действия. Маргарита снова победила, и ничего поделать тут было нельзя. Я сама дала ей оружие в руки. А она с удовольствием сыграла роль благородной дамы, которая удаляется, чтобы не мешать другим, несмотря на многочисленные попрёки и оскорбления. По крайней мере, Володя наверняка воспринял это так, ну или почти так. Он бывает удивительно близорук, когда речь идёт о его “дочери”. Мне иногда казалось, что она просто приворожила его. Нельзя не видеть некоторых очевидных вещей. А Володя не видел их даже тогда, когда ему тыкали ими в нос. Воистину добровольная слепота хуже врождённой!