Ольга тихонько повернула ключ в замочной скважине. Старый замок, изображая услужливость, постарался лязгнуть как можно тише, но тяжелая дверь предательски заскрипела . В гулкой тишине коридора девушке показалось, что этот скрип разнесся по всему этажу.
-«Просила же Федора, смажь петли. Видно забыл, закрутился». Закрывая дверь, Ольга старалась шуметь : время то уже позднее. Пока вымыли в смене полы во всех трех залах Елисеевского и добралась домой ( хорошо Козицкий переулок рядом - пешком дойти можно ) вот она и полночь близится . Гастроном № 1, или, как его называли, по старой памяти, Елисеевский, работал до десяти часов вечера. Практически все остальные магазины закрывались на два, а то и на три часа раньше.
Пройдя по длинному коридору, она вошла на кухню. Мыть руки в ванной не стала. Изношенные трубы не к месту любили изобразить какую - нибудь фугу. А слушать такое произведение в густонаселенной коммуналке , что бы проснулись жильцы, которые такую музыку не заказывали, было не удобно. В кухне над одной из раковин висел рукомойник. Самый обычный рукомойник. По негласному правилу, учитывая нежелания людей слушать ночные концерты, тот, кто возвращался поздно, пользовался именно им. Вообще , Ольге очень нравилось, что при всем их своеобразном коммунальном быте, в квартире подобрались люди , уважающие друг друга, ну или хотя бы старающиеся это делать. Конечно, были и какие –то сплетни, и праздное любопытство, и обиды, но на общем фоне это было не очень заметно. Ольга улыбнулась, вспомнив, что в пятой квартире, ниже этажом, все совершенно иначе. Один Прохор, исправно несколько раз в месяц гонявший свою жену табуреткой, или другим подручным средством, чего стоит. Впрочем, бойкая Валентина себя в обиду не давала. Этой же табуреткой и охаживала по спине благоверного.
Вытерев руки о висящее тут же у рукомойника пестренькое полотенце, и подхватив поставленную на табурет сумку, она прошла в свою комнату. Мальчишки спали. Старший, Миша, лежавший у края, разметался во сне, и занял почти всю и так неширокую кровать. Младший, Севушка, сжался в комочек и уперся в стенку острыми коленками. Хотя какой тут «старший» и « младший». Близнецы они. Просто Миша первый появился, покрупнее и побойчее был. И закричал сразу громко и требовательно. Севушка , тот послабее оказался. И вес хуже набирал. И болел больше. Сейчас то выровнялись. Подросли. Но всеравно старшинство за Мишей держится. Ольга улыбнулась. Слаще сопения двух родных носиков для нее в эту минуту ничего не было. Да, впрочем, и вообще не было. Что она успела увидеть в жизни хорошего? В деревне только и шипели бабы вслед : «немчура пошла!». Ходили упорные слухи, что отец Ольги был один из немецких солдат, стоявших в их деревне в зиму 42 года. У них в избе было их двое. Мать и бабку не обижали, разве что пришлось забить оставшуюся птицу. Один немец, в возрасте , высокий и худой , больше молчал, все сидел и писал что то в тетради , в коричневом коленкоровом переплете. Второй, совсем молодой, разговорчивый и шумный . Поговорить любил. Ну как поговорить, на своем на немецком конечно. Пытался что то рассказать, объяснить, коверкая слова. И часто, махнув рукой, доставал губную гармошку и наигрывал незатейливые мелодии. Конечно, Ольга то этого видеть не могла. Бабка Поля рассказывала. А мать все больше молчала.
В начале весны ушли немцы из деревни. Особо не зверствовали опять же. Сожгли пару домов на окраине, да колхозную конюшню. Так она все равно пустая стояла и наполовину разрушенная. Бабка крестилась и говорила, что им, жителям, очень повезло. Деревню в пяти километрах от них спалили почти дотла.
Отжурчала ручьями весна, отшумело зеленью листвы лето, а к ноябрьским праздникам родилась Ольга.
По всему выходило, что отец кто-то из немцев. От деревенской молвы никуда не спрячешься. Что бабы решили, то и истина. Нюра то, Ольгина мать, до войны замуж не успела выйти. Хотя жених был. Хороший парень, из соседней деревни. Из той, что сожгли почти полностью. Когда немцы в деревне стояли, мужиков то деревенских и не было никого. Слепой на один глаз старый пастух Тимофей вроде как и не в счет, да еще блаженный Яшка. Его даже немцы сторонились. Брезговали что ли. Хотя он тихий был, спокойный. Не докучал никому. Родился то он обычным бойким деревенским мальчишкой, но в десятилетнем возрасте несчастье приключилось. Играли с ребятами на крутом речном берегу. То ли толкнул кто в игре, может сам оступился: упал с кручи , и неудачно: головой о вынесенное водой в половодье тяжелое бревно. Выкарабкался, но остался слабоумным.
Ольга родилась- светленькая да голубоглазая, чем не доказательство принадлежности к арийской расе? . А то что висела на стене в избе большая фотография прадеда Ольги со стороны матери, Нюркиного, стало быть, деда -светловолосого, с хитроватым прищуром светлых глаз, так никто по это и не вспомнил. К тому же пришлая была Иллариониха, мать Нюры. Из Степановки, что по ту сторону реки, взял ее в жены Матвей. Поэтому свекровь и свекра никто, можно сказать, и не видел. Ну, если только на свадьбе дочери, но кто это уже упомнит. Вобщем, все сводилось к тому, что вражья кровь эта Ольга, да и Нюрка хороша, под фрицем кувыркалась, срамота одна.
Не знали бабы деревенские, что тихий и спокойный Яшка, в один из сырых серых дней февраля, подкараулил шедшую из леса с хворостом девушку. Силища то у него немереная была, как у всех душевнобольных людей, да много ли ее было надо , чтобы справиться с хрупкой Ольгой.
Сразу матери не сказала. Стыдно, страшно. Да и не было Илларионихи дома, вышла куда-то. Нюра кинулась в закуток, за печку. Ополоснулась, насколько смогла, холодной водой, теплую греть некогда было. Одела все чистое. Грязную одежду за печку засунула, чтобы выстирать, когда мать не заметит. Сейчас- то когда стирать? Скоро мать вернется, спросит- что это дочь к вечеру стирать затеяла. Перевела дух. Вроде не видел никто, как шла, стягивая руками старую цигейку. Про хворост и не вспомнила, какой уж хворост. Матери сказала, что напали собаки у околицы, пришлось домой вернуться. Даже вот за рукав схватили, порвали чуток. Потом то, через два месяца, пришлось признаться, что это за собаки были. Посидели вдвоем, поплакали. А что делать? Ребенка изводить, грех это.
–"Рожать будешь!" – Сказала Иллариониха, вставая с лавки и завязывая потуже концы платка -"Вот и весь сказ. Яшка то не всегда дурной был, не дОлжно к ребенку перейти."
-" А соседи, мам?"-Нюра подняла заплаканные глаза- " Что скажут? И замуж.. кто ж меня возьмет -то теперь?"
-" А не все ли равно, что скажут? Пусть по своим избам смотрят. А замуж.. ой, дочка, где те мужики, за которых выходить.. одни похоронки…"
Так, аккурат в ноябрьский праздник, и появилась на свет новая жизнь. Пусть не в самое радостное время: жить- то страшно было, не то что детей рожать, но, прижимая к груди маленький теплый комочек, Нюра поняла, что это и есть счастье.
Маленькая Олечка долго не понимала, почему иногда мальчишки обзывали ее фрицова дочка и немчура поганая. Жаловалась матери и бабке, но те лишь отмахивались, мол, не обращай внимания, что с них взять, сорванцы. На вопрос об отце, мать отмачивалась, поджимала губы и отвечала, что пропал без вести, как и дед Матвей. Лишь несколько лет спустя, когда повзрослевшая дочка в очередной раз задала этот вопрос, Нюра вздохнула, показала рукой на лавку, мол, садись, поговорим. И выложила все, как на духу. Умолчала, правда, что это Яшка был. Он к той поре совсем уже умом тронулся. Каково будет девчонке узнать, что это ее отец родной. Сказала просто, мужик в лесу напал. Может чужак какой. Не видела его ни разу ни до не после всего случившегося. Про Яшку Ольге сказала почти уже перед смертью бабка. К той поре уже не было на свете ни Нюры (Бык забодал на ферме), ни несчастного Яшки. Тот просто тихо отошел дома, вроде как угорел. Осталась Ольга одна на всем белом свете. С родней, что за речкой была, как то не сложилось. Поссорилась с ними Иллариониха. Из- за Нюры и поссорилась. Те кричали, мол, совсем стыд потеряла, с немчурой дочь спутались. А раз ее защищаешь , то и сама небось такая. Плюнула в сердцах Иллариониха на порог отчего дома, и зареклась туда ходить. Матери с отцом уже и не было, сестры остались. Вот с ними и разругалась. А больше и не было никого из родни. Ну что девчонке одной в деревне делать. шестнадцать только только исполнилось. А тут и хозяйство, не Б ог весть , какое мудреное конечно, но все же. И огород, и птица, и кабанчик в загоне. . Вскопать, посадить, прополоть, накормить, убрать. А еще дров наколоть, забор подправить.. жизнь деревенская ,она непростая. Да еще и работать надо. Деньги, какие никакие, а нужны. Платье там купить, или обувь. Устроила ее по доброте душевной в колхоз дояркой соседка тетя Глаша, мамина подруга. При ней колхозный бык Буян и накинулся на маму. Что было тому причиной, кто бы знал. Бабы говорили, мол были волосы прибраны красной косынкой. Так мать всегда ее носила- складывала в ленту и как вокруг головы обвивала, чтоб волосы во время дойки в глаза не лезли.
Сказать, что Ольга уставала, это значит, ничего не сказать. Соседка, видя. как выматывается девушка, предлагала ,конечно, какую то посильную помощь. В огороде или по дому. Вещички кое – какие опять же. Но у самой семеро по лавкам, особенно не разбежишься.
У Глафиры в Москве была сестра. До войны еще вышла замуж, за военного, гораздо старше ее. Да Варьке все равно за кого было выходить, лишь бы в город. Королевишна уродилась. Все в поле сено ворошить, а у Вареньки голова болит. Все в поле картошку окучивать, а Варенька опять с чем –нибудь мается. И сколько Глафира помнила, говорила ей сестра - убежать бы из этой деревни. Грязь, тоска, темнота. Бабы в тридцать лет глубокими старухами выглядят. Я так не хочу. И убежала ведь. В восемнадцать замуж выскочила. После войны, с которой ее муж вернулся живым, хотя и не очень невредимым , за боевые заслуги дали ему хорошую большую комнату, ведь до этого в общежитии, в шестиметровке, ютились. Муж разгородил эту комнату на две, вполне приличные комнатки. Так и жили.
Глафира лишь однажды приезжала к сестре. Не понравился ей город. Ну что, Москва, Москва. Многолюдно, шумно. Все куда- то спешат. Не дома, а муравейники. То ли дело у них в деревне. Гладь речная переливается, воздух духмяный, дышится легко, простор вокруг. Поля да лесополосы. Вечером солнце за лугом садится в разноцветные облака. Утром над деревьями поднимается, золотя верхушки. А в городе том и солнца не видно. Да и как сестра жила , не понравилось. Нет, в семье то ладно все. Муж, Николай Иванович, вежливый, обходительный. Военная выправка за километр видна. А Варька то стала, фифа какая то. Вавилоны на голове накрутит, шелковый халат нацепит и изображает великосветскую даму. Крутится, как вошь на гребешке. Побыла Глафира пару дней и домой захотелось , от Варькиных «кофиев» и «променадов».
Письма, правда, писали друг другу. Не часто, но писали. И в этих письмах иногда проскакивала прежняя Варька. Особенно когда расспрашивала про житье –бытье деревенское. Как то обмолвилась она в письме, что с соседкой по коммуналке беда приключилась. Упала на улице, да так неудачно, что переломалась сильно. Ни в магазин теперь не выйти, ни себя, по большому счету, обслужить. А ухаживать то некому.
-« Ты же знаешь, Глаш, я не могу, у меня Николай и вообще.. ну и другие так же. Конечно, стакан воды поднесут, но тоже никто особенно не усердствует.» . Тут Глафире и подумалось: а не сосватать ли в помощницы Ольгу? А что? Девушка она умелая, на подъем легкая. Работы никакой не боится. Глядишь, и сладится дело. Ольге ничего говорить не стала: нечего девку зря баламутить. А ну как не согласится соседка, или, чего доброго, Варька не захочет разговоры эти разговаривать. Написала по - тихому. Так мол и так, осталась нюркина дочка совсем одна, тяжко ей, а так, глядишь, соседка и пригреет, тем более тоже одинокая. Потом подумала и добавила, чтоб тщеславие сестры потешить, что и тебе помощница будет. В магазин там, или что по хозяйству. Смекнула Глафира, что раз любит Варька из себя барыню корчить, вмиг ухватится за этот вариант. По факту та же прислуга получается. Ну, может не прислуга конечно в полном смысле этого слова, но с намеком на это.
Варя, на удивление, даже спорить не стала и отказываться. Еще бы, если маячила возможность на себя, любимую, больше времени тратить, с будущей Ольгиной помощью. Как уж она уговорила Прасковью Ивановну, один Бог ведает. А может и не пришлось особенно уговаривать. У той особенно выбора и не было. Соседи, конечно , помогают, да неудобно их загружать: у всех свои семьи, работа. Дело ли им до одинокой старухи.
Глафира, посчитав, что самая сложная часть ее задумки уже выполнена, ошиблась. Самое сложное было уговорить Ольгу.
-" Куда я поеду, теть Глаш?" –начала отнекиваться девушка.- "Тут мне каждый кустик, каждая былинка знакома. Да и дом как оставить."
-" И много тебе помощи от кустика и былинки? Они тебе дров нарубят, или воды с колодца натаскают?"- усмехалась Глафира. –" Пригляжу я за домом. Если все хорошо пойдет и в городе останешься, огород просто запашем. Птицу твою себе возьму на постой. А дом тебя ждать будет. Глядишь, там и замуж выйдешь. "
-" А на могилки кто пойдет? Там же мои все. Убирать да проведывать надо."
-" Олечка, ты так говоришь, будто за тридевять земель едешь. Ты же приезжать будешь. А так я присмотрю. Подберу, поправлю…."
Зря Ольга боялась. Прасковья Ивановна оказалась интеллигентной тихой пожилой женщиной. Ее очень тяготила эта вынужденная беспомощность. И еще одиночество. Война отняла самых дорогих людей. Пока могла работать, работала. Ушла уже , когда стали болеть ноги и скакать давление. Какая же ты медсестра, если тебя саму лечить надо. А с ногами совсем беда стала. Болели, отекали. И тут новая напасть: надо вот было споткнуться и упасть. Теперь вот легла. Врач сразу сказал- на месяца два, не меньше. По возможности полный покой. Какой тут покой. Лежишь, а в голову думы лезут, мысли всякие. И тут Олечка, лучик света. Вот Варвара, молодец, подсуетилась. Казалась такая вся из себя, а гляди, помогла старухе. Невдомек было Прасковье Ивановне, что все совсем по-другому было. Но разве в этом суть.
Ольга , как могла, старалась скрасить невеселый быт старушки. Приготовит, уберет. Рассказами развлекала. О себе, о жизни своей. Так прошел месяц. Второй из двух оговоренных врачом. Прасковья Ивановна немного окрепла. Уже сама и до туалета дойдет, и до кухни. На улицу ,конечно, еще не выходила. Какая улица. Ступеньки не одолеть еще. А они, как на грех, крутые да высокие. Но настроение уже всеравно бодрее стало. Подумалось, что еще через какое то время и на улицу выйдет, с Ольгиной поддержкой . Как то так вышло, что не представляла теперь Прасковья Ивановна своей жизни без своей помощницы. Сыграло роль и то, что сирота она круглая, и девчонка же совсем. И ей, Прасковье, веселее, не так одиночество грызет и на плечи давит. А тут еще и Варвара не хотела, чтоб Ольга обратно в деревню возвращалась. Ей же тоже перепадало. То белье постиранное развесит во дворе, то на рынок поутру сбегает: всеравно же Прасковье покупает, так и ей свеженького молока да сметаны принесет. Упросила Варя мужа, чтоб посодействовал прописке "племянницы". Вошел в положение Николай Иванович, надел ордена да медали, сходил к кому надо. Ну а что, дело доброе. Получилось все. С небольшим скрипом, но получилось. Ольга после этого на работу устроилась. Что ж на шее у старушки сидеть. Пошла уборщицей в гастроном . И всего работы было , после закрытия залы вымыть. Магазин то большой. "Елисеевский " его еще по старой памяти называли. Поэтому мыла не одна, а целая бригада была. Кто витрины стеклянные протирает с прилавками. Кто полы моет. Удобная работа. И близко, да и день свободен.
Вот так и осталась Ольга в городе. Скучала конечно, по деревне своей, и по дому скучала, по резным наличникам, по яблоням, отцом посаженным. Старые деревья уже совсем, а яблок бывало столько, что ветки ломались..
Жили они неплохо. Да что там, хорошо жили. Прасковья Ивановна совсем поправилась. Сама уже на улицу выходила. Ольга, правда, ее оберегала, чтоб не ходила никуда далеко. Вот на лавочке с соседками , это пожалуйста. Погулять потихонечку в зеленом дворике тоже хорошо. Но в магазины ни ни. Прасковья Ивановна смеялась:
-«Что ты меня как кузнецовский фарфор бережешь ?»
-« А вот и берегу!»- Ольга ,смеялась и чмокала старушку в морщинистую щеку .
Шло время. Казалось, так все и будет, размеренно и спокойно. Но тут получилось у Ольги личное.
Иногда, в дождливую или слякотную погоду , которая случалась в период с октября по апрель, уборки в магазине прибавлялось. Если летом с уборкой управлялись и за час- полтора, то в ненастье все растягивалось на два а то и на два с половиной часа. В такие дни Ольга успевала застать ночной привоз хлеба. Привозил его чаще всего Паша, веселый и обаятельный балагур. Иногда они с Ольгой сталкивались у черного выхода, где происходила отгрузка товара. Бывало, перебрасывались парой фраз. Постепенно, как то так само собой вышло, что разговоры стали длиннее. Случалось, в метель или сильный дождь, Павел подвозил ее до дома. Что тут ехать то, два переулка. Вобщем, незаметно и помалу, Павел прочно вошел в жизнь девушки. Получилось так еще отчасти потому, что Ольга, недополучившая тепла и ласки в детстве, да еще вся состоявшая из какой- то наивности и незащищенности, потянулась к тому, кто создал эту иллюзию счастья. Иллюзию, потому что Павел резко и без объяснений вдруг пропал из жизни девушки. Однажды он просто не приехал в свою смену. Вместо него хлеб привез смурной и неразговорчивый Егор. Ольга хотела было спросить, где же Павел, но потом застеснялась и подумала, мало ли, приболел или поменялся. В следующий раз приехал и вовсе новый водитель, и через раз тоже. Прошло две недели. В очередной раз приехала машина.. Ольга выскочила на крыльцо и увидела, как из кабины вылезает Егор. Наверно на лице у девушке было такое отчаяние, что обычно молчаливый Егор, сплюнув на землю, сказал:
-« Да не жди ты, не приедет он.»
-Почему не приедет? Что случилась?» - Ольга метнулась к Егору. Отводя взгляд в сторону от нехотя ответил:
-«Уволился он, к матери уехал.»
-«Почему уехал? Насовсем???»- У Ольги задрожали губы.
-« Мать заболела. Она у него где то в Брянской области. они с женой собрались и поехали.. сказал может вернется… а может….»
Что дальше говорил Егор, Ольга не слышала. В голове звучало только «Уехал с женой»..»С женой» «С женой..»…
Прасковья Ивановна видела, что с ее Оленькой что то неладно. Ходит бледная, отвечает невпопад. И нет той легкости. Раньше как на крыльях летала, а сейчас будто отрубили крылья то. Может, не дай Бог, заболела?
-«Олечка, дочка, может к врачу бы сходила? Бледненькая ты совсем, усталая.. нездоровится тебе ?»
-« Все нормально, теть Паш, пройдет»
Да не прошло. Как догадалась в чем дело, Кинулась к Прасковье, выплакалась на ее плече. А что плакать. Судьба такая. Как у матери. Одной поднимать. И не одного , а двоих. Прасковья то рада радешенька была. На старости лет внучков понянчить. И не чаяла уже. Помолодела даже. И про ноги забыла. Тоже и вставала, и пеленала, и укачивала. И повезло еще, мужу Вариному, Николаю Ивановичу, работу предложили. И не где нибудь, а в военной академии. В Ленинграде правда, но зато на руководящую должность , с проживанием конечно. Соответственно, освобождалась комната. Правда не насовсем, а на время. Но и то подспорье. Николай Иванович и предложил Ольге с ребятишками пока пожить у них. Прикипел он к пацанам. Своих детей не случилось у них с Варварой почему то. Да, она , собственно и не очень к этому стремилась. Жена, правда , не сразу согласилась. Ребята все изломают и попачкают. Потом все же снизошла, но с условием, занять только половину комнаты. Отгороженную первую часть. А в «спальню « не ходить. Для верности Варвара с помощью Федора приладила замок и ключ увезла с собой. Никакие уговоры, что мало ли протечка или пожар.. надо будет открыть комнату, не возымели действие. Варвара уперлась: нет и точка.
Вот так и получилось, что жила Ольга с ребятишками сейчас в отдельной комнате. Пока так. А дальше видно будет. Что загадывать. Как говорят у них в деревне : загАд не бывает богат. Жизнь очень сложная штука. Иной раз так наплетет, думаешь вовек не распутать… и нет выхода.. А потом вдруг наступает белая полоса . Все приходит в свое время, для тех, кто умеет ждать…