Из цикла «Системный анализ»
1.
Автор давно искал возможность рассказать читателю об одной закономерности развития (систем); с одной стороны, достаточно простой, а с другой – проливающей свет и снимающий многие вопросы к тому, что было сказано (в том числе, и автором) о системах. И в особенности, об их развитии. Ну вот, такая совершенно специальная возможность напрашивается. Закономерность, о которой идет речь, формулируется так: «При усложнении связей между системами связь сама становится системой».
Примеров действия этого закона бездна; легче указать сферу его бездействия, что я и сделаю сразу: все, что не развивается; то есть, развивается слишком медленно для человеческого ока. Во всех остальных случаях жизни… Ну навскидку, наиболее яркие и демонстративные иллюстрации: Сеть, речные и морские порты, язык, торговля, система власти, судебная система… Все это «маргинальные гештальты» – они возникли, развились и обособились на стыке двух противоположностей, влияющих друг на друга. Любая коммуникация, любой канал обмена ресурсами, поток которых вначале стремительно рос, а затем стабилизировался или вовсе иссяк. Совсем не обязательно этот ресурс материален; это может быть и информация. Совсем не обязательно эти системы – вещественные. В качестве противоположного можно привести пример маргинальных областей знания: биохимия, геофизика, социальная психология…
Приведенный выше «закон маргинального митоза» показывает нам, как практически снимается «конфликт Гёделя», и как возникает то новое «третье, которое отрицает и первое, и второе» (то есть, обе системы, между которыми происходит обмен ресурсами). Показывает в общих чертах; и автор видит свою задачу в том, чтобы изобразить детали. Мы ограничимся и подробно рассмотрим только одну иллюстрацию этого закона; зато уж настолько обширную и знакомую, что в деталях недостатка не будет. Это и есть вторая, параллельная тема публикации.
О целях разума сказано не все. Это эссе продолжает тему совершенно в том же смысле, как «Смерть системы» продолжает «Петлю Гёделя». Остались вопросы, которые напрашиваются; и ответы, которые тоже напрашиваются – как логически необходимые следствия вопросов.
В научной эссеистике это всегда непростая задача – успеть вовремя поставить точку, чтобы отделить научно согласованные концепции от чистой отсебятины, которая затем как-то незаметно преображается в совершеннейшую псевдоквазию. Такой точкой был вопрос, заключающий эссе «Цели разума». Названные в публикации Лао Цзы и Конфуций, Афродисий и Кант, Гегель и Энгельс, Тейяр де Шарден и Вернадский – и многие не названные – оставили нам достаточно оснований, чтобы делать самостоятельные выводы. Важно только ограничить собственную фантазию – тем более что одной логики достаточно. И чтобы избежать псевдоквазии, я сразу же сформулирую простой и очевидный ответ; на чем научную часть можно будет считать законченной.
Материальная сущность мира, в котором мы живем, – это для нас данность. Суть этого мира, которую мы эмпатически воспринимаем как его идею, – это тоже данность. Функция разума в том, чтобы устранить противоречия между этими двумя данностями. Прекрасно. А куда девать устраненные противоречия?
Я поясню. Мы же не просто разрешаем конфликт между должным и действительным – мы делаем это конструктивно. Мы именно что конструируем согласие между абстрактными идеями и материальной практикой – а это уже нечто третье, что отрицает их оба-два. Конкретно говоря, это «вторая природа» – цивилизация и культура, между которыми, прямо скажем, граница не установлена. То и другое – продукт человеческой деятельности, побочный для подрядчика. Кому он-то нужен, этот продукт? Ответ очевиден…
По мере того как в результате выполнения наших (затребованных Природой) функций снимаются ее внутренние противоречия (между должным и действительным), набирает актуальности и требует внесения в повестку дня противоречие совершенно перпендикулярного свойства: между целями Природы (пресловутой «Интенцией») и собственными целями человека. То есть, разума вообще – как маргинального гештальта, возросшего и обособившегося на поприще служения первоначальным целям Мироздания. Налицо «двухфакторный процесс», когда нарастающая нестабильность является прямым следствием равновесия. Фазовый переход неизбежен.
2.
Не такая уж это отсебятина. Вот что говорил по этому поводу Иммануил Кант:
– Вопрос о связи двух миров (ноосферы и «вещи в себе» – Ник) принимает форму вопроса о целесообразности.
Воплощенная в философской системе его знаменитая метафора «нравственный закон во мне и звездное небо над головой» – это всего лишь ясная и четкая формулировка ранее сделанных открытий. Кант собрал воедино то, о чем догадывались, что предчувствовали Аристотель и Протагор, Хайям и Оккам – и многие другие, не названные… Не говоря уже о Лао Цзы. Но настоящее открытие, сделанное им самим – это концепция разума как «вещи в себе», как некоей цельности (гештальта).
Пожалуй, мы уже доросли до этой мысли Канта; жаль только, что сама мысль изложена на ужасающем языке XVIII века, да еще с изрядной долей ненормативной лексики. Автор поостережется приводить здесь силлогизм о свободе и целесообразности полностью. (Даже в изложении Асмуса текст может здорово напугать читателя.) Но если в этом эссе удастся раскрыть смысл кантовского рассуждения, автор посчитает свою задачу выполненной.
Что есть свобода?
Возможно, кто-нибудь из читателей слышал слово «саморганизация». Выбросьте его из головы. Это ложное имя, катахреза; и будет досадно, если оно закрепится в языке. В отличие от безобидных «красных чернил», оно путает и сбивает с толку.
Я не слишком ценю Ульянова-Ленина как философа, но в одном вопросе его полемики с А. Богдановым я полностью на стороне автора «Материализма и эмпириокритицизма». Разум и жизнь – не Мюнхгаузен, чтобы вытаскивать себя за волосы из болота. У всего на свете есть своя причина, ничто не зарождается и не развивается «само по себе», самопроизвольно. Это еще Гегель постановил: всякая причина есть следствие своего следствия. Всякое развитие – продукт взаимного приспособления систем; как минимум, – двух: самой системы и «внешней среды», которая, разумеется, тоже система.
И уж конечно, оно (развитие) требует поступления внешнего ресурса. Движение этого ресурса через систему (не обязательно разум, не обязательно живой организм) обусловлено двумя инстинктами: приспособления и творчества, ответственными за ввод и вывод ресурса соответственно. В простых системах творчество подчинено задаче приспособления. Но усложнение ведет к тому, что замыкается обратная связь: удовлетворение творческого инстинкта требует определенных внутренних условий.
Это фазовый переход. В развитии маргинального гештальта наступает момент, когда система начинает «вести себя» – так, чтобы получить требуемый ресурс. Внутренние потребности системы означают собственную, суверенную «цель»; подчинение приспособления творчеству расценивается как «воля»; а достижение этих «целей» и осуществление «воли» – как «свобода» системы. Все только начинается с приспособления – потом оказывается, что лучший, наиболее совершенный (на сегодняшний день) способ приспособления к «внешней среде» – управление ею.
Все сказанное относится, в частности, и к человеческим свободам – свободе действий, свободе мышления, свободе воли. Надо только в эту пошлую схему добавить известную толику пафоса; что просвещенному читателю вполне по силам. Перефразируя Маркса, скажем так: «Нельзя жить в этой Вселенной – и быть свободным от нее. Но можно продиктовать ей свою волю. Свобода – это осознанная необходимость… творчества».
Есть качественное различие между управлением (внешней средой) с целью приспособления – и управлением ради управления. И человечество эту границу уже переступило, перейдя от первого категорического императива ко второму, кантовскому. И в современной культуре, и в современной цивилизации творчество не мотивируется только лишь потреблением, и представляет его антитезу. (Они противоположны по смыслу.)
3.
Кант долго и мучительно искал формулу своего «категорического императива». И вот что у него получилось:
«Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы».
Как если бы? Как если бы?! Может, он и правда был логически вынужден, не мог сказать по-другому. Тогда это прекрасная лабораторная работа для третьекурсников-философов, которая экспериментально подтверждает сказанное и еще не сказанное автором в этом эссе. А может, это игры гениального подсознания, призывающего человечество примерить себя на роль Творца законов природы. «Нет ничего более точного и достоверного, чем оговорка», – считают психоаналитики.
– А ошибка?! – изумляются физики.
Ранее приведенный императивный тезис Гегеля: «Все разумное действительно, все действительное разумно», – это явная ошибка еще и потому, что Гегель – стихийный идеалист – не различал понятия «должного» и «разумного», отождествляя их в своей «Абсолютной Идее», из-за чего эта формула оказалась такой… несимметричной. Но ошибка гения дороже любого открытия. Потому что и в самом деле суверенной целью разума становится подчинение и должного, и действительного интересам Середины. Посредством своей воли.
Вы говорите, человек открывает для себя суть вещей? Нет, он сам становится их сутью. Лишь поначалу кажется, что создание «второй природы» – это безобидная игра разума. Создание законов природы – любой по счету – это, безусловно, качественно другой, более высокий уровень управления… И что?
«Создание законов природы» – не только звучит абсурдно; это и есть абсурд – если понимать эту фразу так, как мы ее намерены понимать. Поэтому автор считает своим долгом расставить акценты, по возможности меняющие намерения читателя.
– Где были законы биологии до возникновения жизни на Земле (отнюдь не «самопроизвольного»»)? Как действовал закон стоимости до появления человека? – спрашивал Ленин сторонников Эрнста Маха (цитирую по памяти). – Ах, «в самом общем виде»! Так материя не хуже идеи может существовать «в самом общем виде», не требуя и не допуская никаких побочных идей.
Ну что ты будешь делать! Я опять на его стороне. (Какими были правила спряжения глаголов в юрском периоде? Как действуют законы видового отбора на Луне?) Что бы там ни говорил Эйнштейн, а бог-таки играет в кости. И пойди эволюция по другому пути – что бы означал «ссудный кредит» для тираннозавров? Если бы те вообще случились. Законы природы возникают тогда, когда их есть к чему приложить. Можно с этим не соглашаться; но пока философы спорят, более естественные науки вовсю пользуются этой идеей – а некоторые даже зафиксировали ее в качестве собственного принципа.
Законы природы не отменяются и не пересматриваются. Они усугубляются. Вопрос только в том, кто будет их усугублять, создавая новые сущности, – разумеется, по прежним законам, которые никто не отменял. Неизвестно толком, что двигает эволюцию (надо будет – разберемся), но пути эволюции можно выбирать.
Вероятно, в таких вот смысловых рамках она звучит достаточно безобидно – эта сакраментальная фраза о «создании законов природы». Но это тоже иллюзия… Остается добавить только один штрих. Когда смотришь на мир по-другому, прошлое тоже меняется. В "Петле Гёделя" автор называл это "кризисной ревизией основ".
Спросите об этом подростка – он многое может рассказать об этом… если захочет. В противном случае остается только уповать на то, что наука – вечный подросток – адаптирует эту и другие идеи к обывательскому уровню видения мира и как-нибудь на пальцах растолкует нам что к чему.
4.
– Материал, с которым нам приходится работать, позволяет резвиться как хочешь – в поисках объяснения. Объяснение обязательно найдется, полное, универсальное, может быть, даже изящное. Но если ты в него поверишь, то тебе тут же подвернется что-нибудь такое… понимаешь, да?
– Секу помаленьку.
– Одна закономерность, впрочем, известна: если связно сформулировать какую-нибудь гипотезу, и начать ее проверять, то сначала она получит блестящее подтверждение, а потом будет начисто опровергнута. Мы поначалу объяснениями очень увлекались, и все об это как следует стукнулись.
Бесконечность имеет размер – нет лишь способа измерить ее; с появлением же способа бесконечность превращается в свою противоположность, в ноль; точно так же нет способа измерить, полон ли наш мир или недостаточен – и если появится способ, исчезнет мир…
…как описание процессов реального мира. И вот эти процессы становятся все более интенсивными, запутанными – и тут в них вмешивается человек… Вы еще не отключились?
– Нет, – сказал Лот.
– Это вмешательство странно, не вполне самостоятельно и абсолютно нерационально. Человек выступает ни на чьей стороне, – и даже не на своей, что парадоксально только на первый взгляд. Он вообще пока не догадывается, что ввязался в чью-то борьбу.
5.
То, что мы здесь называем Природой, экзистенциалисты называли «Ничто» – и потом долго рассуждали ни о чем. Это типичный случай запутывания и сбивания с толку, к которым приводит ложное имя – требующее исправления. У читателя может сложиться впечатление, что «вещь в себе» принципиально непознаваема. Ничего подобного, она лишь не познаваема изнутри (поскольку мы туда не попадем). В оправдание Канта можно сказать, что он не читал Гегеля, Энгельса, Сартра и фон Берталанфи. Но мы-то читали! и у нас не будет такой отмазки, если мы не расставим необходимые акценты, ограничивающие абсурд.
Говоря современным языком, «вещь в себе» недоступна для анализа – но вполне обозрима извне. И уж конечно, Кант не имел представления о современных методах системного анализа. Что значит – недоступна? Ну-ка, оглянитесь вокруг – что вы видите? Разве ноосфера не «вещь в себе» – согласно тому же Канту? И разве видим мы ее не изнутри? Правда, это совсем другая «вещь», не Природа; а извне ее увидеть невозможно (нет в мире совершенства!) Но системный анализ и не обещает окончательных ответов – он только ищет подходы к невозможному.
Человек способен помыслить немыслимое – в виде исключения. Разум и Природа вместе взятые – меньше, чем логика; это лишь один из неисчислимых вариантов логически допустимых систем. Что и позволяет нам применять законы логики (как мы, человеки, их понимаем) к исследованию лучшего из всех возможных миров, включающего также и ту «вещь в себе», которая здесь деликатно именуется Природой.
Мы не знаем (и никогда не узнаем), чем вообще отличаются идея и материя; естественные смыслы и естественные формы. То и другое – Природа… Мы просто воспринимаем их (извне) по-разному, очень по-разному: эмоционально и сенсорно. Очень сильно разными органами чувств. И все. Мы не знаем и не узнаем, в чем заключалось противоречие между ними. Просто нам не нравится то, что видят наши глаза – и мы это дело исправляем. Их уже нет, противоречий. Некоторых.
Мы никогда не узнаем, в чем состояла абсолютная, божественная, нечеловеческая истина о природе вещей – ее уже нет, мы меняем ее по мере познания; в полном соответствии с принципом Энгельса – Бора. (Что это было? Банька с пауками по Достоевскому? Бездушный манекен в подвенечном платье, согласно Хайяму, Грину и Пелевину?) Неважно – она нам не нужна; а нужна та истина, которая нам нужна.
Мы не знаем, в чем состояла Интенция – первоначальный замысел Природы; и в чем ее конечная цель. Нам не добраться до дна бездны, не выйти на верхний уровень Игры; поскольку, по этому замыслу, мы не геймеры, а программисты. Как оказывается. (…А может, и узнаем. Вычислим – как простейшую, примитивную форму всего, что сподобимся наворотить.)
Никаких осязаемых черт конфликта между разумом и Природой мы пока не наблюдаем и назвать не можем. Шкода, которую оно (человечество) время от времени творит, – только инстинктивные попытки определить для себя границы дозволенного. Но это еще никакая не собственная, это чужая воля и чужая дозволенность. Однако, история и тенденции развития ноосферы подтверждают логику и повторяют стандартный сценарий «маргинального митоза», который Л.С. Выготский называл (применительно к психологии) "метаморфозой развития". Поэтому дальнейшее известно.
6.
Мы не очень хорошо понимаем, что такое разум – нам не с чем сравнивать. И все, что мы о нем говорим, сказано о человеке. Развитие своей популяции мы можем представить только по аналогии с индивидуальным развитием личности.
Иногда человечество напоминает мне трудного подростка, который ищет приключений на свой хвост; иногда – малыша, играющего со спичками. Но на самом деле оно пока что еще решает главную младенческую проблему – подчинить спинной мозг головному.
Повидимому, свобода – единственная благодать, для которой Природа не уготовила специального органа эмоций. Мы обретаем это чувство не сразу, не от рождения. Человеческий дитеныш начинает «вести себя» после кризиса «семи лет», когда замыкается обратная связь волевой рефлексии. После этого начинается стремительное развитие любознательности, интеллекта, воображения и фантазии – Разум обретает себя.
Чем же – с точки зрения системного подхода – дошкольник отличается от животного, которое, как и он, лишь реагирует на раздражение внешней среды? Если купировать пафос, то только объемом эмоциональной памяти; которую Юнг называл «личным бессознательным». Память вообще – это затянувшийся до неприличия процесс обработки информации, которая все равно упорно пробивает себе дорогу к выходу; это и называется развитием системы, этим оно обусловлено. В дошкольном Возрасте происходит накопление проблемной информации, которую неспособна обработать животная Первая сигнальная система. Достигнув пороговых значений, эмоциональная проблематика инициирует (в кризисе) запуск Второй сигнальной – характерной только для человека.
Действующий из внутренних побуждений зрелый разум знает, что такое «воля», «свобода», «цель», «целесообразность»; но человечество в целом еще не овладело этими понятиями. «Располагать дружественной и послушной окружающей средой – не последнее жизненное благо; при условии, что нею надо постоянно управлять, – говорит Лем.» Нет, мы не волшебники, мы тоько учимся - у Природы. (И что же помешает нам превзойти учителя?) Очеловечивая смыслы и формы окружающего мира, мы только готовим разум к взрослой жизни, которая обретет суверенную цель – и, следовательно, осознанный смысл. "Как оно обычно бывает, – размышляет Станислав Лем, – на границе агрегатных состояний возникают специфические феномены. Эта граница – поверхность раздела видов между зависящими и не зависимыми от Эволюции. Это формы разума, отделенные от континента эволюционных битв пропастью, которую мелкими шажками генных приспособлений не преодолеть. Оказавшись в такой ловушке, Разум делится – на то, что надо преосуществить, и то, что преосуществляет."
Но не обязательно это будет человеческий разум. Хотя хотелось бы верить… Однако, если посмотреть с холодным вниманьем вокруг, логично предположить обратное. «Здесь понимаешь: прав Зенон – мы не догоним черепахи», ибо не в наших это правилах – перегонять события. Едва сократив дистанцию, мы тут же засыпаем на ходу и снова отстаем. И если бы не пинки воспитателя… "Противоречие между замыслами Творца и его творения является космической константой", - снова Лем. Обретение собственной суверенной цели – это, как уже говорилось, фазовый переход в развитии маргинального гештальта; и логично предположить, что оно будет обеспечено новым видообразованием в филогенезе. Нам будет с кем себя сравнивать, короче говоря.
Но это уже, дорогой читатель, типичный случай так называемой псевдоквазии – которая напрашивается здесь не только как наглядный пример для дорогого читателя, но и в качестве точки.
2019