Глава тридцатая.
Ванная - место, где так легко проникнуть в суть вещей,
Поверить, что ты знаешь где правда, а где ложь,
А главное - никто не видит чем ты занят здесь -
То ли режешь вены, то ли просто блюешь.
М.Науменко.
« Невыносимая духота. Кто выкачал из атмосферы воздух? Кто, подлец, его сжёг на мою погибель? Нечем дышать. Не получается вздохнуть глубоко, в горле застревает пыль и слизь, отплевываюсь как верблюд. Как продышаться, чем? И эти желтые дома, будто от жары превратились в барханы и вписались в пустыню, где нет ни воды, ни воздуха, ни следов цивилизованного мира. Раскалённая дорога, на которой так много машин, кажется враждебной ядовитой змеёй, готовой проглотить всё, что движется ей навстречу. Чувствую, от диафрагмы поднимается что-то, от чего я забьюсь в припадке! В падучей. В белой горячке, исходящей изо рта пеной и выбежавшими из глазниц глазами… Да, примерно так будет, пусть это случится! Пусть хоть на время белка отключит меня от пустыни.
Проехал всадник на лошади, куда, спрашивается? Вон бредёт какая- то старуха, очень дряхлая, еле перебирает ногами. Куда же меня занесло по змеиному следу вдоль желтых душных улиц? Споткнулся, упёрся чуть ли не лбом в узкое крыльцо. Хватило сил поднять голову и прочитать: Ломбард . Что за черт , воздуха нет как нет, не могу делать вздох, сиплый звук прорывается из лёгких. Надо пойти поближе к реке и, может быть, даже искупаться. Но где здесь река? Разве может в этом раскаленном мире выжить река? О, но ходят же куда-то люди, спешат все не пойми куда. Деловито так, заведённо. Зубчатые колеса гигантской турбины, вращающейся всухую., А я выпал, я отстал и теперь еле передвигаю ноги, закованные в тиски. И это мои сильные, тренированные, молодые сексуальные ноги? Достались дураку, не знающему куда идти, превратились в ходули. Много хвастался ими в прошлом, вот и неси своё наказанье. Как проморгал своё тёплое лето? То самое, где ласкался о кожу тёплый ветерок, а хулиганский дождик насыщал пространство чистейшим озоном…»
К утру Антона нашли дежурные ГИБДД на краю районного городка, без сознания, с фингалом под глазом и кровоподтёком на скуле. С трудом растолкали, привезли в Серёдку к избе бабы Веры и скинули его к воротам. Колхозный труженик «Урал» пропал без следа.
Августовский день накануне действительно был очень жаркий, солнце выплескивало на землю избыточный свет. Старшая Даша тихонько вышла из горницы дочери, её удалось уговорить уснуть. Или она сама в изнеможении забылась сном.. Дашечка плакала навзрыд часов двенадцать, билась в отчаянии всем своим хрупким тельцем и причитала, что без Антона жизнь её кончена, нужно найти себе смерть. Мать взяла с комодика фотографию злодея, разместилана табурете в центре своей гостиной, зажгла свечу и трижды обошла с ней вокруг фотографии. Когда лучи солнца ворвались в открытые окна, она стала ходить по кругу и приговаривать:
- Мать Макоша!
– Ведунья тайн сердечных, помоги!
И призови на суд в союзницы Морену,
пусть негодяй забудет трогать дев других,
пусть он себе в тоске порежет вены!
Пусть на пять лет лишится он ума
и права рода жить в кругу семьи!
Раз похотью чужую жизнь сломал,
стыдом и горем грех его уйми.
Мать Макоша, Морена – Дух Ваш свят,
Вы ведаете горести мои,
по правде мои слёзы говорят,
на совесть заклинания мои!
И если гнев мой в горе справедлив,
Зажгите пламя вслед моих молитв!
Неутомимо она повторяла заклинание, придуманное ею над муками её доверчивой дочки. В тридцать третий раз догорающая свеча обожгла её пальцы. Тогда она подставила фотографию под пламя, и оно взметнулось в сторону окон со страшной силой, так что еле удалось удержать раскалённое блюдце. Когда фотография полностью превратилась в золу. Старшая Даша вышла с этой золой за ворота дома и подставила блюдечко на Восток. Глядя как разлетается серая пыль, она со страхом думала о том, чтобы проклятие не коснулось бедной девочки-дочки, чтобы Макоша и Морена хоть её пощадили. Затем она прихватила вёдра, прошла на огород к домашнему колодцу и трижды вылила на себя студёную кристально чистую воду. Так с незапамятных времён в Серёдке мстили охальникам в любовных делах.
Ещё через день к почерневшей от отчаянья Даше примчалась её подружка.
- Дашка, ты что вылёживаешь?
- Твой-то еле живой, как бы правый глаз не вытек! Говорят, в районе его пацаны отделали под чёрный мрамор! Он по пьяни пытался Малайкину Лизку украсть, насильно! Так они его с "Уралом" чуть в овраг не столкнули! Ладно, его выкинуло из седла, а то бы сейчас хоронили!
Даша на всех парах помчалась к бабе Вере. Та её увидела, замахала руками: - Не ходи! Чё там смотреть! Ещё не протрезвел, но жить будет...
- Баба Вера, миленькая, Богом прошу, зовите его родителей. Мать с отцом должны ему помочь!
- Твоя правда. Пошлю им телеграмму.
- Давайте адрес,сбегаю на почту, срочная мигом долетит.
Ещё чере час Даша отправила с почты текст: - Срочно спасайте, сын может умереть!
Дня через два мелькнул на деревенской улице синий москвич, родители Антона поверили её телеграмме. На семейном совете было решено повезти его в монастырь, где водосвятием изгоняли дурь алкашей и бесноватых. Антон получил ядрёную дозу мата от своего отца и покорно забрался на заднее сиденье. Мать, нежная и мягкая женщина, учительница, слова ему не сказала, но было заметно, как она брезгливо отводит взгляд. Именно ей захотелось съездить в Николо- Радовицкий монастырь, тот самый, где когда-то вымаливал свою возлюбленную Снегину Сергей Есенин. По слухам, за пятнадцать лет там был восстановлен кафедральный собор. Сказано-сделано, на рассвете они отправились в Рязановку, не подозревая, что вслед за ними тронулась другая машина. Это Даша уговорила подружку на своем неприметном жигулёнке следовать за синим москвичом. На переправе они были одновременно.
Был уже девятый час, когда машины въехали в Радовицы. Жигулёнок держал дистанцию в сотню метров, чтобы никто его ни в чём не заподозрил. Впереди желтели ворота монастыря и казались средневековой крепостью. Причем с одной стороны светились идеально промытые окна келий, а с другой ободранный кирпич зиял провалами. Разве не похоже это на человека? Каждый из нас, несомненно, крепость Божья, радует, если содержит себя в чистой совести, но как запросто можно себя разрушить... Восстанавливай потом свою душу всю жизнь, и ещё неизвестно, как справишься с этой задачей. Отец приказал Антону строго следовать за ним и не зевать по сторонам. Мама накинула на волосы кружевной платочек, поправила на себе юбку и кофту. В свои пятьдесят она сохранила трогательную девичью инфантильность. Антон никак не мог понять, почему она беспрекословно подчиняется отцу, который бывал груб и даже жесток? Семейное иго отца злило его и обращало в бегство. Но сейчас он чувствовал молчаливую волю матери и стыдился её укоряющих взглядов.
За воротами открылась красавица церковь Рождества Богородицы. По канону она была окрашена в багрянец и на расстоянии вызывала ощущение праздника. Перед крыльцом они остановились, и только мать смогла по правилам трижды себя окрестить. Антон не вспомнил урока Ксюши, в голове его мутно крутились события последних дней. С порога в сознание влетело молитвенное пение, чистый и прозрачный ручей воспитанных голосов. Пока мама покупала свечки, Антон почему-то повернул в правый придел, опёрся было о колонну, но потом спохватился и выпрямил спину. А в это время в храм вошла скромно одетая в тёмно-синее длинное платье, повязанная по монашески Даша и остановилась у входа. У неё не было навыков церковной прихожанки, но слух подчинился пению церковного хора, она стала осторожно разглядывать людей и иконы, рука сама потянулась креститься. Вдруг она заметила, что Антон прошёл вперёд, остановился перед потемневшей старинной иконой. Это был факсимильный список кисти Андрея Рублёва, чудотворный образ Христа Вседержителя. Строгий и благородный взгляд с иконы, казалось, остановился на на ней и просил о чём-то, что было трудно выразить словами.
Антон поднял руку и окрестил себя как его научили: Христос смотрел на него живым человеческим взглядом, полным участия и сострадания. Антону захотелось броситься на колени, у него подкосились ноги, проступила тошнота, от людей, стоявших рядом, пронеслась какая-то тупая наглая рожа, Антон пошатнулся, повернулся и стремительно выбежал из храма. Вышедшие через некоторое время родители нашли его сидящим на скамейке возле пышно цветущего розария. Он посмотрел на них осмысленно спокойно и сказал:
- Да всё в порядке, можно возвращаться. - Его мама села рядом с ним, обняла его и поцеловала. Стоявшие неподалёку подружки из деревни Серёдка обрадованно переглянулись. А баба Вера в это время хлопотала у печки: воскресный обед обещал быть отменно вкусным.
Несколько дней, пока родители были рядом, Антон держался в норме, был тише воды, ниже травы, вовсю помогал бабе Вере выкапывать картошку. Нашёлся московский покупатель на дом бабушки, и было решено часть суммы выделить для Антона на ремонт его московской квартиры. Антону оставалось прожить в Серёдке ещё недели две до того, как придёт ответ из части о прекращении службы по контракту. Наконец, купчая ушла на регистрацию, и родители уехали. Антон опять перебрался в квартирку бабушки, куда так удобно было спрятать от посторонних глаз свой тлевший умопомешательством эскапизм. Стали преследовать головные боли, а в приречных лугах было немеряно конопли, и Антон повадился собирать пластилин для гашиша. Курево заглушало приступы горячечного пульса в висках. Но состояние беспричинной тревоги возвращалось и таращилось на него из углов той самой тупой и наглой рожей, которая могла выскочить от любого встречного-поперечного и прилипнуть к нему отвратительным глюком.
"Не знаю, почему я сдерживался? Может, было страшно показывать своё задёрганное внутреннее состояние родителям? Или же меня сдерживала какая-то неведомая сила, которая не давала. выпустить все это дерьмо наружу. Мне хотелось упасть на пол, закрыть лицо руками, истошно кричать, биться в истерике, не обращая внимания на окружающих, и я знал, что мне после всего этого станет легче, наваждение сойдет, очистится мой разум. Улетучится затмение.
Ничего подобного я не мог с собой сделать. Опять та же квартира, я один. Страшно болела голова. Вернее, боль выламывала мозги нестерпимо, мысли кипели как в печном чугуне, требовали какого-то логического завершения, обрывались в пустоте, падали в темноту и страшили как в детстве некие чёрные монстры, населявшие пространство в пограничной зоне между реальностью и сном. Тоска, тревога, сводившая с ума усталость столетнего старика, чьё зрение настолько ослабло, что способно различать только тени предметов - так было кругом темно и не было даже намёка на свет в моем пространстве. Одиночество сверлило насквозь, выворачивало наизнанку, насылало кромешный мрак, холод проникал в кровь сквозь кости, аж стучали зубы. Вечер мучительно перетекал в ночь, почему-то отключили электричество, и это стало последней каплей. Страх загнал меня в угол. Не было выхода, не было и выбора».
Антон уже себя не контролировал, он был уверен, что дьявол взял его за руку, а он не смел ему перечить. Он уже не мог быть себе подвластен, подчинился чужой ядовитой воле и катился уже без сопротивления в страшное и доселе неизвестное ему действо. Налил в ванную горячей воды, разделся, кто-то ему бормотнул, мол, сорви цепочку с крестом с груди, выброси, выброси, выброси! Антон машинально выполнил этот приказ, вынул лезвие из бритвенного станка, лег, постучал по вене. Вена вздулась и начала пульсировать, он со всей силы полоснул на сгибе по вене. Кровь не заставила себя долго ждать, хлынула вьющейся лентой, словно червь, выползавший из вены, всё глубже и глубже окрашивая воду. Кровь то и дело останавливалась, хотя порез был глубоким, словно сам организм боролся за жизнь, настойчиво фиксируя последние уходящие мгновенья молодой неосмысленной жизни. Но рукой владела тупая наглая рожа глюка, лезвие ещё и ещё глубже кромсало кожу. Кровь все равно прекращала выплескивать червей, будто кто-то ещё зажимал изнутри сосуды. Так беспрерывно две силы воевали друг с другом - то одна одерживала верх, то вторая фантастическими усилиями перебарывала это безумие, однако, мозг не реагировал, будто завис в прострации и потерял способность командовать телом. Лицо Антона выглядело отрешённым, без слёз и истерик, но мышцы уже сокращались в секундных судорогах, словно готовились принять посмертную гримасу умершего в муках бессмысленного суицида...
"Не помню, сколько натекло крови, вода стала алая, а мне полегчало. Говорят же, кровопусканием лечат. Стали поступать реальные сигналы: открыть заглушку и выбраться из ванны. Меня пошатывало, но я пересилил себя, дошёл до кухни. Вода и кровь оставляли следы на полу, видеть это было неприятно. Хватило сил перевязать себе вены разорванной простынёй, стало легче. И наконец, я услышал сам себя: я кричал в голос, что это неправильно, что надо бороться за жизнь, это гнилое лезвие занесёт заразу, рана сама собой не заживёт, придётся зашивать, а значит, нужно добраться до травмпункта. И появилась цель. Мысли выстроили цепочку действий, шаг за шагом они привели к ноутбуку"
Антон откинул крышку, набрал слово травмпункт, он к его спасению оказался не так далеко... Как одевался, мешкался, бежал из этой проклятой квартиры, шел подгоняемый самим собой, и как не свалился по пути, хотя его нешуточно из стороны в сторону качало? Опустим подробности, главное, он держался во имя своей жизни.
- Где этот адрес? что за чёрт? - Он наворачивал круги вокруг одной и той же улицы, подошел к случайному прохожему, спросил как заика:
- Мммед ппункт здесь гдде?
Тот от него отшатнулся... и Антон с ужасом осознал, что не владеет своей речью, слова поделены на слоги, он заикается, словно за эти несколько часов разучился говорить. Мысли не могут выдать сформулированного вопроса, так какой ждать ответ? Он уже бежал по этой проклятой улице, увидел скамейку, - сидит девушка . заливает в свой рот пиво. Взгляд стеклянный, пустота в её глазах, насколько это возможно, отключённость от этого мира, словно она всеми проклята и забыта, даже собственной же душой, поджидает самоубийцу будто реальная ему подруга - вторая половинка сегодняшнего кошмара.
- Ну, вот аптека! Там должны знать, где травмпункт. - Антон вбежал, спросил раз, второй, третий, стараясь внятно произносить одно слово - медпункт. Девушка-фармацевт без колебаний жестом руки показала в окно: - Перейдёшь через дорогу и там во дворах увидишь здание старого детского сада, с торца и будет твой медпункт, пройдёшь будку охраны, увидишь скорую, тебе туда.
По этой схеме он дошёл: - ну вот же он! Медпункт!
Полтора часа потратил на его поиски. Поднялся по небольшой лестнице и повернул по указателю направо. Вошёл в небольшое фойе: стулья по левую сторону, с правой кабинеты процедурная, перевязочная, приёмная. Сидит народ, кто во что горазд, - у кого нога забинтована, а кто-то с мокрой от крови повязкой на голове занял очередь. Антон оказался четвёртым, сел на стул, закружилась голова, приказал себе не закрывать глаза. Некоторое время он преодолевал головокружение, старался смотреть в одну точку и искать опору для глаз, соскальзывавших в разные стороны от переносицы. Ему это удалось и даже подбодрило, он взялся разглядывать сидящих по периметру пострадавших.
Напротив Антона сжалась в комочек совсем молодая девочка, рядом с ней её обнимала подруга. Заплаканные лица у обоих припухли, покраснели. Подруга лепетала утешения, из которых становилось понятно, что девчонку покусала собака, когда они гуляли вместе в парке. Вскоре приехал отец жертвы, в рабочем комбинезоне, - из всех карманов торчали гаечные ключи и отвёртки. Запыхавшийся мужчина дышал с хрипотцой. Покусанную пропустили без очереди, мало ли, собачье бешенство ждать не любит.
Тошно и невыносимо было смотреть на чужую человеческую боль и страдания, стирающие с лиц обаяние юности, ничего не сохранявшие кроме унылого выражения на хмурой гримасе. Антон раза три пытался приподняться, порывался сбежать. Наплывала иллюзия, что всё обойдётся, надо без паники выйти из кризиса самому. Но срабатывало предчувствие большей опасности, удерживало понадёжней верёвок на том же месте, на том же стуле. Антон хотел и не мог придумать, как оправдать случившееся перед доктором, какую сочинить легенду, чтобы замаскировать происхождение порезов. Он боялся прежде всего рассказать всю правду, признаться в попытке суицида... Крутилось много версий, уводящих от очевидного, что резал вены. Почему-то он стал думать, что его неминуемо заберут в дурку. Узнают на работе и тогда все отвернутся от него, жёлтую печать ничем не смоешь ...Самолюбие в нём вопило: - всё что угодно, но только не это. Растерянное оцепенение Антона нарушила медсестра - тихим и уставшим голосом, приоткрыв дверь в приёмную, проговорила:
- Следующий.
Антона будто кто-то подбросил со стула, он зашёл, закрыл за собой дверь. Типичный небольшой кабинет, кушетка, у окна за столом сидел врач с безучастным нейтральным выражением лица, на котором прочитывался опыт человека, повидавшего виды за годы, проведённые в этом учреждении, и он точно многое знает не понаслышке. Такому лучше не объясняться, а тем более сочинять легенды. Антон уже опасался, что его совсем не рядовой случай вызовет ответные меры, от врачей последует тревога, возможно, применят насилие против него. А вышло всё буднично просто, словно каждый второй приходит с такими же симптомами, заурядно демонстрирует свою шизу. Антон сделал несколько шагов к столу, сел на стул.
- Что случилось? - голос доктора прозвучал так, будто он занимал очередь в магазине. Антон без промедления снял толстовку, распрямил руку.
- Я, эээ... салат на кухне готовил, нарезал овощи, нож соскочил, руку порезал...
" даа..порез то у меня на сгибе, а не на запястье"...- Доктор осмотрел молча, стал записывать что-то на листке бумаги. Антон забеспокоился, глаза забегали по всему кабинету, заметались из угла в угол, обшарили стены, изучали все подряд плакаты, добавляли желания сбежать куда подальше.
"Э. и вот что-то дернулось во мне, зашевелился я на своем стуле как обречённый на казнь, ужас минувшего вечера нахлынул в поджилки. Овеяло новой напастью, - вот же, чего я так боялся... не вырубишь топором."
Стол, за которым сидел доктор, примыкал к стене. А на этой стене висела рамка, в неё вставлена памятка, и там написано: обо всех тех, кто насильно или умышленно наносит себе раны, порезы в области вен, кто пострадал от насилия, у кого имеются огнестрельные ранения, незамедлительно сообщайте в соответствующие органы... и ниже список телефонов.
"о-ё ой, скрутило мозги двоякое чувство: сдаться или же... выкарабкаться самому, но дальше-то что делать?" Последовал приговор: - Вам требуется госпитализация. Антон решению врача не сопротивлялся. Через час его уже везли в Областную психиатрическую больницу, - всего-то сорок семь минут на скорой помощи от злосчастной Серёдки.
На следующий день раненько к Даше подскочила бдительная подружка.
- Ну что, Джульетка, опять своего проморгала?
Даша подскочила как ошпаренная: - Говори!
- А что мне за это будет?
- Бусы отдам, жемчуг настоящий, какие хотела!
- Тащи!
Даша принесла бусы, и они красиво соскользнули в ладошку к Лидке.
- Значит так... - Лидка специально сделала паузу, чтобы разогреть интерес. - Медсестра из травмпункта к нам заходила. Грит, явился Тоха весь как мел, качало его как матроса. Вены себе резал. Доктор вызвал скорую и отправил его в психушку. Недалеко, на сто девятый километр.
Даша как стояла возле печки, так и сползла по ней на пол.
- Дашка, дура, что с тобой? - Закричала на неё Лидка и пару раз ударила по щекам. Дашина головка безвольно откинулась на бок. Лидка зачерпнула кружкой воды из ведра, стала брызгать куда попало, а потом просто вылила Даше на голову одну за другой три студёные кружки. Та открыла глаза и шёпотом внятно сказала: - Меня тоже туда отправят. Лидочка, помоги мне. Мы всё сделаем понарошку, а получится как взаправду.
- Что получится? - В тон подружке заговорщицки прошептала Лидка.
- Суицид через повешенье. Как будто я залезла в петлю, а ты меня тесаком срезала.
- Не, ты что, я боюсь.
- Чего ты боишься? Тебя ещё благодарить будут за моё спасение.
Даша вышла в сени, перекинула в кольцо бельевую верёвку, по деловому завязала петлю как будто вешалась через день, поставила табурет, Лидке вручила тесак.
- Всё готово. Начали! - Скомандовала Даша, сунула голову в петлю и ногой оттолкнула подставку. Лидка истошно закричала, ей не удалось сразу перевернуть табурет и залезть на него, но всё-таки она справилась, рубанула тесаком по верёвке. Срезать не удалось, и Лидка стала перепиливать верёвку, уцепившись за обмякшую Дашу. Перепилить получилось, и подружки вместе в обнимку свалились на пол. Даша дышала, но была без сознания, платьице её промокло от вытекшей мочи. Лидка помчалась хоть кого звать на помощь. Ещё через полчаса скорая забрала Дашу, но не в психушку, а в реанимацию, где её чудом спасли, констатируя клиническую смерть