(Репортаж № 54)
О Владимире Ильиче Ленине (1870–1924), который с 1922 г. практически не участвовал в политической деятельности и управлении государством, Уинстон Черчилль сказал так: “Первая трагедия России – рождение Ленина; вторая – его смерть”. И оказался прав.
“Этот самый человечный человек”, по выражению Владимира Маяковского в поэме “Владимир Ильич Ленин” (1925), формировался весьма своеобразной в психопатологическом отношении личностью. Следующий ряд цитат даёт достаточное представление о динамике его характера.
Рос “непослушный, своевольный, шумливый, вспыльчивый. Он поздно научился ходить и часто падал. Упав, он плакал и кричал во всё горло. Владимир был подвержен вспышкам ярости, которые часто заканчивались злобной выходкой. Его сестра Анна вспоминала, что он любил ломать игрушки” [Пейн Р., 2003].
“В его характере всегда было что-то злое. Он прекрасно ладил с младшим братом Митей, но часто доводил его до слёз” [Сервис Р., 2002].
Воспоминание студенческого товарища Александра Ульянова В.В. Водовозова: “…после посещения семьи Ульяновых обнаружилось, что близко сойтись с Владимиром он ни в коем случае не может. Его возмущала невыносимая полемическая грубость Ульянова, его безграничная самоуверенность, самомнение, разжигаемое тем, что (уже тогда!) в семье его считали «гением», а окружающие видели в нём непререкаемый авторитет” (цит. по: [Волкогонов Д. А., 1994]).
“Ему было немногим больше двадцати, а сослуживцы по революции уже прозвали его Стариком... Биографов озадачивает отшельническая и, я бы сказал, вполне мавзолейная замкнутость нашего героя – ни одного друга за все детские годы. А потом? “Скрытный, невнимательный и даже невежливый”, – аттестует исключённого студента В. Ульянова ректор Казанского университета” [Вайскопф М., 1991].
“После перенесённого в 25 лет воспаления лёгких Ленин так никогда здоровым человеком и не был. <...> Ленина, по требованию остальных врачей, лечили сальварсаном [противосифилитический препарат], что больной, однако, плохо переносил и реагировал эпилептическими приступами. <...> Всеми игнорировалась его бездетность; и до сих пор никого не удивляет отсутствие микроскопического анализа гениталий Ленина. Возможность смешанной инфекции (сифилис плюс гонорея) и связанная с этим бесплодность с успехом избежали любых дискуссий, и ни одна из биографий Ленина на данный факт не ссылается” [Гессе Г., 1997].
1904 год. “Он нуждался в отдыхе: у него был расстроен сон, его донимала крапивница, мучили длительные приступы депрессии. Бывали дни, когда он совершенно не мог работать, но как только силы возвращались к нему, работал без перерыва все двадцать четыре часа в сутки” [Пейн Р., 2003].
Философ Николай Александрович Бердяев (1874–1948) пришёл к выводу: “Всё мышление его было империалистическим, деспотическим. С этим связана прямолинейность, узость его миросозерцания, сосредоточенность на одном, бедность и аскетичность мысли, элементарность лозунгов, обращённых к воле. <...> исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе” [Бердяев Н. А., 1990].
“К Богу у Ленина была необъяснимая, бешеная ненависть, не имеющая ничего общего с холодным атеистическим отрицанием” [Быков Д.Л., 1982].
“Неприятна была не его резкость. Было нечто большее, чем необыкновенная резкость, какого-то рода издёвка, частью намеренная, а частью неудержимо стихийная, прорывавшаяся из самых глубин его существа, в том, как Ленин относился к людям, на которых он смотрел как на своих противников... В своём отношении к людям Ленин подлинно источал холод, презрение и жестокость. Мне было ясно даже тогда, что в этих неприятных, даже отталкивающих свойствах Ленина был залог его силы как политического деятеля: он всегда видел перед собой только ту цель, к которой шёл твёрдо и непреклонно... <...> Резкость и жестокость Ленина ... была психологически неразрывно связана, и инстинктивно и сознательно, с его неукротимым властолюбием... <...> В соответствии с преобладающей чертой в характере Ленина я сейчас же заметил, что его главной установкой – употребляя популярный ныне немецкий психологический термин Einstellung – была ненависть” [Струве П.Б., 1991].
“Одно бесспорно: Ленин умел ненавидеть сильнее, чем любить. Благодаря ему возник особый стиль партийной публицистики и полемики - беспощадной, уничтожающей, унижающей, оскорбляющей, циничной” [Волкогонов Д.А., 1994]. К такому заключению пришёл российский историк Дмитрий Антонович Волкогонов (1928–1995).
“Ленин был бурный, страстный и пристрастный человек. Его разговоры, речи во время прогулок о Бунде, Акимове, Аксельроде, Мартове, борьбе на съезде, где, по его признанию, он «бешено хлопал дверьми», были злой, ругательской, не стесняющейся в выражениях полемикой. Он буквально исходил жёлчью, говоря о меньшевиках... Это состояния ража, бешенства, неистовства, крайнего нервного напряжения и следующее за ним состояние изнеможения, упадка сил, явного увядания и депрессии. Всё, что позднее, после смерти Ленина, удалось узнать и собрать о нём, с полной неоспоримостью показывает, что именно эти перемежающиеся состояния были характерными чертами его психологической структуры. <...> Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлёстывание других, его изнуряли, опустошали. <...> После взлёта или целого ряда взлётов ража начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-жёлтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глаза потухали. <...> Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдохнуть в какое-нибудь тихое, безлюдное место...” [Валентинов Н.В., 1991].
Помимо приведённых психологических и психопатологических характеристик, имеются данные, прямо говорящие о наличии у В. И. Ленина какого-то психического расстройства. Некоторые биографы-врачи даже решались на установление предположительных диагнозов. Процитируем некоторые фрагменты из них.
“…во время второй поездки (эмиграции) 16 июля 1900 года Ленин имел при себе адреса проживающих в Лейпциге врачей-невропатологов и психиатров…” [Арутюнов А.А., 1999].
“Знаменитое чтение Лениным “Что делать?” Чернышевского было в дальнем истоке внутреннего решения, которое он примет и будет держаться всю жизнь, – не позволять, чтобы тобой управляла совесть!” [Гефтер М.Я., 2015].
Нет ли здесь гиперболы? Попытаемся проверить. В письме от 19.03.1922 Владимир Ильич категорически, по-адвокатски красноречиво настаивает, даже внушает: “Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем ... с самой бешеной и беспощадной энергией ... обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей” (цит. по: [Божко Ст., 2015]).
“В первые годы после революции настроение у Владимира Ильича было постоянно “повышенным”, он был всегда весел, много смеялся... Скорее всего, смех вождя был часто неадекватным, настроение носило немотивированный эйфорический характер. С 1921 г. веселье стало покидать Ленина, настроение начало снижаться, у него нарастают бессонница, раздражительность, злоба, головные боли, падение трудоспособности, приступы онемения правых конечностей. <...> Расцвет заболевания начинается с марта 1922 г., когда появились эпилептиформные припадки с потерей сознания, падениями, судорогами, с последующими нарушениями речи. <...> После третьего инсульта, последовавшего 10 марта 1923 г., Владимир Ильич превратился в немощного, слабоумного, нуждающегося в постоянном уходе человека, лишившегося речи и способности самостоятельно передвигаться. <...> Скорее всего, гениальность Владимира Ильича была результатом повышенной психической активности, длительного интеллектуального возбуждения и резкого повышения воли вследствие давно уже развившегося распространённого атеросклероза сосудов мозга «неясной» этиологии. <...> Диагноз болезни В. И. Ленина – органическое специфическое поражение центральной нервной системы люэтической этиологии в форме прогрессивного паралича, смешанная форма” [Новакович Л., 1992].
“Тип личности: экстравертированный шизотимик” [Батов В., 1996].
Останавливаться на развитии клинической картины Ленина и “уточнении” его психиатрического диагноза после 1922 г. мы считаем излишним, так как в последующем он уже не оказывал влияния на управление государством и политическое строительство.
Целесообразнее обратиться к фактам предыдущего относительно “здорового” в психическом отношении периода правления В. И. Ленина, имеющего отношение к строительству собственной научной школы коммунизма.
Продолжим приведение цитат.
“Этот воспетый немецким неврологом Оскаром Фогтом “гигант мысли”, по свидетельству Крупской и его бывших товарищей (Валентинова, Потресова), страдал головной болью и бессонницей, впадал в нарколептическое состояние и депрессивные кризисы; случались названные Крупской “яростными” маниакальные приступы, которые, наряду с другими факторами, и определяли раскол русской социал-демократии” [Гессе Г., 1997].
“Об “Апрельских тезисах” Ленина и о том, что тот писал позднее, Плеханов говорил как о «бреде». Он неоднократно повторял это слово. «Бред, только бакунинский бред, способный находить отклик лишь в очень невежественной среде»” [Валентинов Н. В., 1991].
В. И. Ленин говорил, обещая: “Меня часто обвиняют в том, что я нашу революцию произвёл на немецкие деньги; я этого не оспаривал и не оспариваю, но зато на русские деньги я сделаю такую же революцию в Германии” [Гусляров Е.Н., 2004].
Но для строительства нового государства одного авантюризма оказалось мало. И с первых же послереволюционных дней Ленин “часто срывался на крик; его язвительность, и так близкая к пороговым мощностям, загоняет стрелку на самый край красной зоны; карикатурная взвинченность, далеко перешедшая границы обычного чудачества «ненормальность», пусть с юмором, но показана даже и в «Ленине в Октябре»” [Данилкин Л.А., 2017].
“Слово “расстрелять” стало для него таким привычным, что почти потеряло своей смысл. Расстрелять всех или таких-то – было для него всё равно, что отдать распоряжение перебить мух. Сам он до ужаса боялся смерти, процесса тления, причём настолько, что не велел ставить цветы в своём кабинете – не хотел видеть их увядания. Но смерть абстрактная, где-то далеко, на другом конце телеграфных проводов могла его даже порадовать. Он так лихо выводил “расстрелять и выслать”, не задумываясь над тем, что получалась бессмыслица: кого выслать? Расстрелянных? Но главное, что вызывает у нас особое омерзение, когда мы читаем его смертоносные телеграммы, – это их хамский тон” [Пейн Р., 2003].
И снова мнение Д.А. Волкогонова: “Мы, видимо, никогда доподлинно не узнаем, в какой степени болезнь наложила свой отпечаток на многие решения Ленина. Он, как мы знаем, был способен на жестокие решения и раньше. Вспомним его директивы и распоряжения о расстрелах, повешениях в 1918 году. Внимательный анализ ситуаций, в которых принимались эти беспощадные решения, показывает: чем была выше нервная перегрузка лидера большевиков, тем радикальнее и беспощаднее были его решения. Власть – огромная, бесконтрольная, необъятная – усугубила болезненно-патологические проявления в психике Ленина” [Волкогонов Д.А., 1994].
Из письма Ленина Льву Борисовичу Каменеву от 20.02.1922 г.: “По-моему, надо не только проповедовать: «учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!», но и брать в учителя немцев” [Гусляров Е.Н., 2004].
“С конца мая 1921-го у Ленина резко ухудшается здоровье. В 1922-м – удар за ударом. Начинает гаснуть интеллект. Приходится заново учиться читать, писать, решать элементарные арифметические задачи… Но что задумывает и решает он во время всё более редких и коротких промежутков просветления (кто поручится, что не в бреду или в полубреду)? Именно, именно: всё то же самое – задание ЧК выслеживать, отлавливать и высылать философов и учёных. Это ведь всё как раз 22-й год… Не может ни говорить, ни писать, ни читать, ни понимать. Но распоряжаться судьбами миллионов людей, судьбами страны, народа может и всегда считает себя обязанным распоряжаться, распоряжаться абсолютно безоговорочно, всё жесточе и беспрекословнее” [Карякин Ю.Ф., 2011].
Таким образом, можно предположить, что психопатоподобные нарушения Ленина сыграли печальную роль не только в его собственной судьбе, но отразились и на особенностях государственной, партийной и политической деятельности, дав своеобразный carte blanche своим последователям. Явные психотические расстройства, появившиеся в 1922 году, можно не принимать во внимание, так как в это время Ленин уже был de facto отстранён от власти. Б;льший интерес представляет влияние патохарактерологических черт вождя на его деятельность до 1922 года. Мы видим эмоционально очень неустойчивого человека, настроение которого колебалось (возможно, в рамках циклотимии) от “состояния ража, бешенства, неистовства” до “явного увядания и депрессии”. Эти аффективные нарушения вполне могли послужить причиной как “раскола русской социал-демократии”, так и отличающихся чрезмерной жестокостью и беспощадностью декретов в первые революционные годы.
Причины эмоциональных расстройств Ленина коренились в отягощённой наследственности, в психопатологической структуре личности и, безусловно, в прогрессирующем органическом поражении головного мозга. Не обладай Ленин столь своеобразной личностью, реки истории разных стран продолжали бы струиться по своим традиционным руслам. По численности профессиональных революционеров и террористов России нет равных среди других государств. Поэтому вполне “естественен” лозунг Ленина, ставший в последующем “крылатой фразой”: “Мы всё уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! И это будет храм всеобщего счастья!”. Важно подчеркнуть, что в этой программе Ленин собирался воздвигать свой “храм счастья” не “из” уничтоженного, а “на” уничтоженном. Типичное стремление Революционера-деструктора, которое удаётся ему только на первом этапе “уничтожения”.
Ленинский этап строительства коммунизма и, соответственно, коммунистической школы в стране относят к этапам военного коммунизма и Новой экономической политики. Разумеется, суровое время захвата и удержания власти не могло не наложить своего отпечатка даже на самые благие намерения. Но, как мы видим, даже они носили в основном только декларативный характер. Циклотимическая личность Ленина с последующим быстро нарастающим налётом органического (сосудистого) поражения головного мозга превратила его из азартного спорщика в жестокого и эмоционально холодного тирана. Гипомания ещё может носить творчески позитивный характер, но снижение личности по “органическому типу” ничем, кроме непродуктивной деменции, не заканчивается.
Casus Ленин, на наш взгляд, примечателен тем, что в его текстах, поступках, директивах исследователь порой не в состоянии с уверенностью разделить, различить, развести два начала: сугубо идейную, мировоззренческую убеждённость и диктат болезни. Какой из двух этих факторов сильнее побуждал Ленина к трансгрессии? Или их присутствие взаимно усиливало действие каждого, т.е. создавало синергетический, мультипликативный эффект? Разумеется, в последние годы доминировал “диктат болезни”, который был уже связан со снижением интеллектуальной деятельности.
Если уж некоторые большевики критически относятся к делам своего руководителя, то ждать от простых обывателей поголовного обожания главы республики труда не приходится. По воспоминаниям С.И. Аничковой, смерть В.И. Ленина, “с которой многие ещё связывали надежды на перемены, в действительности не изменила ничего. Только по Петрограду стала ходить песенка:
Ты гори, гори, свеча,
У могилы Ильича,
Всей России палача,
Чтоб работал и в гробу
Он на пользу ГПУ”.
[Аничкова С.И., 2016].
***
Фрагмент из книги: А.В. Шувалов, Б.Н. Пойзнер «Недуг коммунизма», 2017 г.