Угрюмово затеряно в лесах
Калужской области - глухая деревенька.
Здесь раньше был колхоз-миллионер,
селяне жили, не имея храма,
но как за пазухою у... ЦК.
Хоть приходилось вкалывать на совесть,
чтобы держава делала ракеты
и процветал классический балет.
Всё изменилось после Перестройки.
Колхоз, само собою, развалился.
Дома свои две трети деревенских
распродали под дачи горожанам,
а сами подались на все четыре.
Вот на такой-то даче мы и жили,
отстроенной весьма евростандартно.
Белели спутниковые антенны,
крыльцо резное бликовало лаком,
жесть кровельная солнцем полыхала,
горел камин (французская модель).
А на участке царствовали розы
и множество диковинных растений,
напоминающих скорей о Юге,
чем о белесой Средней полосе.
А рядом - захудалые домишки
из серых брёвен за забором серым,
коровы, натуральное хозяйство,
безденежье, безудержное пьянство.
Вот от чего спивается деревня:
от безработицы и безнадёги.
Для молодых по выходным - танцульки,
где местные приезжих лупят лихо.
Визжат девицы, музыка грохочет,
и в небе у луны съезжает крыша
лиловой тучей. Праздник состоялся.
Мы, в общем-то, бездельничали здесь.
Полунагие, нежились на солнце.
Ходили по тропинкам пыльным местным
к речушке неширокой, неглубокой,
но чистой. Обнаружили, что церковь
возведена в соседней деревушке,
пусть нищая, но в месте сём убогом
теперь и Богу отыскалось место.
Теперь, быть может, край сей возродится.
Хотя надежд на это очень мало.
Однако, говорят друг другу “здрасьте”
здесь все, и нам, заезжим незнакомцам,
а это, думаю, хороший признак.
Об этом и судьбе России в целом
болтали мы под вечер на крылечке,
посасывая пиво, сигаретой
дымя. И такса Кеша слушал наши
реченья, морду положив на лапы.
Недолго деревенской благодатью
мы наслаждались, города исчадья, -
сбежали от неё через неделю.
Я помню, самолёт шёл на сниженье
над долгожданным (с юности) Парижем,
внизу земля виднелась, на квадраты
расчерченная строго, аккуратно.
А тут - раздолье, воля, перспектива!
... Неслась машина. Мимо нас летела
ничейная родимая земля.