Даже странно, когда понимаешь, что ты совершенно не меняешься с годами, ты только все больше становишься самим собой, даже если не отдаешь себе в этом отчет, не узнаешь себя в зеркале и в очередной раз удивлен тому, какой прекрасной, колдовской даже бывает музыка…
Парк был пуст, хотя и не заброшен, даже в лучших традициях жанра старой романтики звучал где-то репродуктор, но настолько тихо и с такими помехами, что мелодия скорее угадывалась, нежели слышалась. Впрочем, так ли уж это важно тому, чей пульс бьется в ритме «Машины времени» в прямом смысле всю жизнь, особенно если в плеере сейчас слышны знакомые с детства слова, которым беззвучно вторят губы:
- Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь,
Мы в засаде годами ждали не взирая на снег и дождь,
Мы в воде ледяной не плачем и в огне почти не горим,
Мы – охотники за удачей птицы цвета ультрамарин…
Помнится где-то внутри, на краю сознания, что самый лучший звук был у старого, зато почти студийного кассетника «Юпитер-202», который уж точно не посрамил бы величием своего известного всему миру тезку: большой, но компактный, с настоящими студийными колонками, он занимал много места, зато, закрыв глаза, можно было вообразить себя на живом концерте. В детстве нравилось сидеть на диване, представляя, что рок-группа или в соседней комнате, или же музыканты как в мультике вот-вот повыпрыгивают из колонок со своими гитарами и синтезаторами, начав петь и танцевать прямо перед тобой.
Если не пел магнитофон, не менее красиво пело радио, при желании можно было танцевать целый день. Сейчас, в пустынном парке, где красивые дорожки засыпаны вперемешку золотом и рубинами листвы, где ветер ласково гладит прозрачную голубизну озера, танцевать можно сколько угодно – с ветром, которому позволишь себя обнять, с небом, смотрясь в него как в зеркало, даже с деревьями, хоть они и чопорно прошелестят тебе в след, что слишком для этого стары. Все вокруг живое, но ничего достаточно подвижного, умолкший голос репродуктора уступил наконец место ослепляющей и оглушающей тишине, а потому невольно замираешь на месте, чтобы прочувствовать ее, пьешь ставший неподвижным стеклянно чистый воздух. Какое потрясающее волшебство, обыкновенное чудо.
Тишина – явление недолгое. Вот едва слышно шуршит что-то на другом берегу, из импровизированной березовой рощи, огибая смешную скульптурку, идет к мосткам чуть светящийся на дневной бессолнечном свете серебристо-белый единорог. Невольно вспоминаешь, как часто перекликались в сознании несколько вещей: альбомы «Машины времени», яркие сны Алисы о знакомой с детства Стране Чудес и книги Роджера Желязны, реальность в которых незыблемая, но неуловимо меняющаяся как цвет шкурки хамелеона. Может, из-за единорога? Но он показывает наглядно только одно: этот мир нереален, а находящиеся в нем люди заснули или спятили.
От последней мысли стало ужасно смешно, даже петь захотелось, а еще бежать. прыгать, кричать что-нибудь веселое, но абсурдное. Это тоже знакомое ощущение, приходящее очень редко чувство раскрепощенности, когда ты всю жизнь гиперответственный человек, даже ребенком далеко не всегда позволяющий себе расслабится. Да, дество – штука сложная: сначала получать пятерки, чтобы хорошо закончить школу, потом поступить в институт; радость и удовлетворение только от лучших друзей, а это кино и книги. С удовольствием скачешь бок обок с капитаном Сорвиголова, идешь на «Арабелле» на Тортугу, а затем отчаянно ныряешь в подвал старого дома, чтобы добрый и красивый робот Вертер мог показать тебе свой родной город… всего и не упомнишь, да и время порой перетасовывает события, и не помнишь уже, что делал раньше – ехал за подвесками королевы или пытался отыскать легендарные копи царя Соломона. В одном ты уверен точно: и Жан Грандье, и Питер Блад, и Алан Квотермейн, и Алиса Селезнева, и Рудольф Сикорски навеки остались твоими друзьями, а лучшего среди них выбрать невозможно.
Стоит задуматься, единорог возмущенно фыркает в ухо (и когда только успел встать за спиной?), затем грациозно опускается на колени, будто это смешной коник Толстый Дурачок из конюшни Форкосиганов. Увы, ты не умеешь ездить верхом, и уж лучше бы Марк Мараксон пригнал кого-то из своих летающих роботов, они-то не уронят; но вслух ни слова, а то единорог обидится. Его грива течет сквозь пальцы как самый мягкий и дорогой шелк, а он фыркает уже насмешливо, черный храп тычется в другую руку и понарошку прикусывает ладонь.
Все-таки лучше пешком.
Сапоги мнут изумрудную траву, но следов почти не оставляют, до земли далеко, дальше только до мощенной дорожки, на которую ты в итоге и выбираешься. Смешная коралловая ящерка шустро канула в траву практически из-под ноги, хотя вроде смотришь, боишься задавить, не хочется даже, чтобы зверушка отбросила хвост. Если обнять единорога за шею и закрыть глаза, можно представить, что сейчас раздастся стук копыт, а затем из-за поворота вынырнет на белом коне принц Мио, за спиной которого, как всегда, его лучший друг. Порой жаль, что это не ты…
Хочется все-таки сесть на единорога и отправится в путь, да так. чтобы тот путь никогда не кончался, чтобы улыбнулись тебе добрые люди, чтобы увидеть красивые места, а затем снова и снова устремляться вперед, словно спеша догнать само солнце или пересечь горизонт…
Руки обнимают пустоту, в пальцах уже нет гривы…
Что-то легкое и живое пихает в живот, глаза открываются, чтобы увидеть возле своего лица трепещущий черный носик; крохотная лапка касается щеки, виляет пушистый хвостик, более всего напоминающий перышко из прически какой-нибудь прекрасной придворной дамы в сказке. От подушки пахнет чем-то травяным, тихо поет разбудивший тебя телефон, сегодня это старенькая, но малоизвестная песенка Рекса Смита.
- Гав? – интересуется пушистая мордочка.
Новый день смотрит в окна, и таких дней на твою долю выпадет еще очень и очень много, особенно если ты любишь жизнь. Сказку в ней каждый создает себе сам.