ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ
Книга, посвящённая отцу.
Автор Ольга Аросева.
Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.
Продолжение 21
Продолжение 20 http://www.proza.ru/2019/07/22/531
7 апреля
«Должен был докладывать в академии, но отменили по случаю приёма у турок. Этот приём имеет свою интересную историю. Ещё на приёме у английского посла я уговорил Ворошилова прийти к нам в ВОКС на приём турок по случаю отъезда артистов Большого театра в Турцию. Клим охотно согласился. После этого я эту договорённость закрепил по телефону. Послал ему список гостей на согласование. Н. Н. Крестинский, мелкий интриганишка, вдруг звонит мне – турки-де претендуют на приём у себя. Тогда я предлагаю – пусть турки у себя сделают в 5 часов, а у меня – в 10 вечера. Н. Н. согласился, узнав, что у меня обещает быть Ворошилов. Однако он поспешил его найти, представил ему так, будто турки обижаются, если им не позволят сделать приёма. В один день неудобно, а завтра артисты уже уезжают. Конечно, он убедил Клима. Уж очень ему не хотелось, чтобы К. был в ВОКСе. Тем самым авторитет его в глазах всей партийной и правительственной челяди поднялся бы высоко. Вчера окончательно телефонирует: «Приём будет только у турок, и Клим в ВОКСе не будет». Пришлось, да, пришлось согласиться. На приёме хорошо играл Шостакович.
Певцы и певицы ординарные. Турок произнёс плоскую речь, хвалил нас. Ему ответил Н. Н. кратко, но так «выразительно», что ничего нельзя было понять (трус – перестраховывался). Позже всех, как всегда, пришёл Бубнов. Насилу упросил великорослого и малоумного турецкого посла отпустить нас домой.
8 апреля
Меня посетил Гордон Крэг*. Чудной, капризный и жадный старик.
11 апреля
Приём в честь Гордона Крэга. Все театралы и английский посол.
Плясали девушки школы Дункан – плохо.
Качалов декламировал исключительно сильно. В особенности монолог Брута из «Юлия Цезаря» Шекспира. Крэг долго засиделся.
13 апреля
Покупал подарок Мэй Лань Фану. Не зря ли я трачу время.
Посетили меня «двинцы» бывшие солдаты, повстанцы 1917 года. Очень чистые люди. Какая в них, во всех людях 1917 года, особая революционная деликатность и скромность. Днём делал доклад на заводе. В одиннадцать – на прощальном банкете Мэй Лань Фана.
А детки мои одни. И жена одна. И литературу я не пишу. Буднично жизнь протечёт! Вот чего я смертельно боюсь, и эта боязнь пронизывает всего меня постоянно! По ночам, что ли, не спать? Ускоришь смерть.
15 апреля
Завтрак у китайского посла. Радек балагурил. Племянница посла (красавица) дома сдержанна.
16 апреля
Брехту и немцам показывал «Чапаева» и сам наслаждался им в десятый раз.
19 апреля
Доклад на заводе о международном положении.
20 апреля
Секретарь бельгийской делегации был у меня. Говорит, что имеет поручение от бельгийского премьера переговорить с нашим премьером или наркомом индел. Морто*2 довольно нахальный социал-демократ. Кажется, хочет быть у нас послом Бельгии или играть роль в наших взаимоотношениях.
Вечером был на партактиве. Кнорин*3 старательно делал доклад, и было сразу видно, что перед докладом он торопился проглотить свой обед в столовой Совнаркома.
Цитировал интересные места Отто Бауэра*4. Приводил примеры исключительного изуверства и издевательств фашистов в Германии.
Но сам по себе доклад – банальный. Комбинация слов.
21 апреля
Был на приёме бельгийцев во Французском посольстве. Альфан (посол) что-то холоден. Зато жена советника Пайяр – горяча.
22 апреля
Завтрак в ВОКСе с бельгийскими учеными.
23 апреля
Делал доклад о международном положении в ВИЭМе*5.
Вечером – у американцев. Посол Буллит решил удивить московский свет. Приглашения были разосланы, когда он ещё находился в Нью-Йорке. Твёрдо веря, что гарантирован от смерти (она, вследствие научных достижений, теперь кажется уже не за плечами), он протелеграфировал в Москву приказ о приглашённых. Созвано было до тысячи человек, а с дамами, может быть, и больше.
Особняк в Спасопесковском переулке был обложен автомобилями. Я знаю этот особняк, был в нём на приёмах у Калинина всего три года тому назад. Тогда мы ещё не знали Америки. Особняк служил Калинину, а жили в нём скромно Карахан и Флоринский*6. Первый теперь, вопреки своему желанию, – полпредом в Анкаре, за несогласие о Литвиновым, а второй – тоже вопреки своей воле – в тюрьме за несогласие с декретом о запрещении удовлетворять любовные страсти посредством молодых мужчин… Он в своём рвении добрался, кажется, до кого-то из американского посольства. Нельзя же американцев «употреблять»…
Я поднялся по знакомой мне лестнице и очутился перед Буллитом – молодым ещё человеком с красноватым лицом индейца и с голубыми, будто немного пьяными глазами. В их зрачках светился огонёк насмешки над всем, что не Нью-Йорк.
Огромный зал был наполнен танцующими и теми, кто не знал, что есть в жизни вещи более приятные, чем, заложивши руки за сутулые рыхлые спины, рассматривать жмущихся друг к другу мужчин и женщин – одни по старости, другие – по службе и, может быть, кто-то от любви.
Оркестр от танцующих отгораживала двойная решётка, сделанная в форме дождевых струй. Решётка была сплошная, так что к оркестру проникнуть было нельзя, музыканты как низшие существа были отделены от гостей.
В столовой посредине стоял огромный стол, в белых лилиях утопали огромные серебряные блюда с яствами. По бокам – маленькие столики, в глубине ещё один большой полукруглый стол для избранных гостей. Перед этим столом – как бы сцена, и на ней среди искусственно сделанных гор гуляют молодые козы и овцы. Слева от этой сцены была ещё одна, где среди искусственных стволов деревьев резвились три медвежонка. Они были отгорожены от публики лёгким барьером, и каждый мог дотронуться до лапки или морды этих чёрных волосатых созданий, привезенных бог знает из каких лесов и отнятых от матерей. В стенах зала полувделаны квадратные колонны, приблизительно двенадцать в каждой стене. Наверху колонн подвешены клетки, в них – дремлющие петухи. Всего около 24 самых разнообразных петухов.
Одна гостиная была исключительно для любителей изысканного сладкого. Наверху, на галерее, – кавказская шашлычная, грузины с грузинками танцевали лезгинку и т. п. Так как перила галерей были только что выкрашены свежей белой краской, то на многих фраках и женских шлейфах оказались белые печати американского бала.
Из напитков – только нарзан и шампанское. Его пили, как воду, немудрено, что многие почтенные люди науки и искусства выглядели, как сапожники. Кушанья были исключительной изысканности. Фруктов – большой выбор. Подавались свежие ананасы. Одним словом, американец удивил Москву – приём был сверхъестественный. В пять часов запели петухи. Козы к этому времени разбежались среди танцующих. Медведи шалили на своей сцене. Птицы, большие и малые, пищали жалобно, не зная, ночь это или день. Гости разошлись в 8 ч. утра, позавтракав как следует. Мейерхольд, подвыпив, говорил глупости и объяснялся со мной, спрашивая, какой театр нравится мне больше – его или таировский.
Новые русские слова: мы хотим «опосредствовать» работу, т. е. хотим, чтобы работа производилась посредством нас.
24 апреля.
Был с детьми в Астафьеве. Вечером – обед у латышей. Пустые разговоры. Неутомимый латышский посланник очень радостен, как всегда. Оттого что у него желудок хорошо работает.
25 апреля
Вчера весь день провёл с детьми, Леной и Олей, в Астафьеве.
Уехал в Москву в 8 вечера. После кошмарного сна успел написать четыре страницы нового рассказа.
Работы много. Обед с турками на Спиридоновке у Уманского. Посол опять говорил речи против женщин. Он говорит с такой элоквенцией, словно лапти плетёт. Огромен, лыс, шея лезет на затылок, затылок её не пускает. Жирные валы набухают – импотент. Всегда клянтся в дружбе к СССР и всегда в одних и тех же словах. Уманский острил. Он думал, что он Литвинов в миниатюре.
26 апреля
Утром у Плетнёва*7. Освидетельствовал боли в сердце. Оказалось – межрёберный ревматизм. Плетнёв о конституции сказал вдруг: «Интересно, как эту фикцию проведут».
Произнёс доклад на заводе (международное положение).
27 апреля
Мелкие дела. Звонки большим людям. Всё безрезультатно, все заняты.
28 апреля
Единственный, кто меня, видимо, любит и принимает – Шкирятов*8. Сегодня принял по первой просьбе во время совещания. Говорили о ВОКСе и моих делах. В ВОКСовских обещал помочь.
29 апреля
Вечер. ВОКС. Сотрудники смотрят кино. Там же мои дочери. Я один в своём кабинете. Никого у меня нет, а со мной одни проблемы. Настолько они вгрызлись в мой мозг, что даже писать не хочется. Писать – значит всё ворошить, а я не Достоевский: он думу свою, как шевелюру, пятернёй взбивал. Вчера был неудачный приём журналистов, иностранных, их было мало. Должно быть 42, пришло 15. Скверная организация Кулябко. Удивительно, в нашей стране все деятели какие-то заштатные.
Делал успешно доклад в ВЭИ (Всесоюзный электротехнический ин-т).
Был командирован на МОГЭС*9 выяснить отношение рабочих к Первому мая и к международному положению. Секретарь парткома сказал, что рабочие интересуются, будет ли выдана зарплата, которую по формальным соображениям решили отсрочить, хотя выдача согласно закону – 3 числа. Поэтому секретарь не советовал мне приступить к беседам с рабочими.
Всем праздник, а у меня опять одни проблемы. Дети без воспитательницы. Гера их видеть не хочет. Я завален работой. Дети – как беспризорные, даже хуже. Они знают, что могут и должны не быть ими. Поселил их на один день в отель «Националь». Звонил во все места во все часы, прося билеты на парад. Укоряют тем, что дети были на параде в прошлом году. Но ведь они идут без специальных пропусков! М-да…
Вечером у Раскольникова. Получил от Уманского (выскочка и не умный. Это свойство заменено нахальством) билеты на парад как иностранный корреспондент. Спасибо Уманскому!
1 мая
Японец всё время фотографировал парад киноаппаратом. Часовые смущались, но поделать ничего не могли.
Как только кончился военный парад и пролетели с шумом все бомбовозы и истребители, я пошёл за детьми. Привёл их. В отеле они были, как в тюрьме. Пришли на парад. Геры не было. Побыв на параде, пошли домой обедать. Потом отправил детей в Астафьево. Сам сидел дома.
2 мая
Этот день чудно провёл с детьми: вместе читали и гуляли. Дети любят меня хорошей любовью. Ею нужно дорожить.
Днём заехал к Беку*10. Уезжает в Иркутск. Выслан из Москвы официально как «выдержанный большевик в новый район». Я несколько дней тому назад говорил о нём со стариком Коном*11. Он будто бы где-то пытался отстоять Бека. Сегодня, во всяком случае, простились с ним. Долго на него смотрела исключительно трогательными глазами его дочка Риточка. Она и улыбалась, и глазки её блестели, а на дне маленького сердца – глубокая тоска. Будто приговорённая. Почему никто не подумает о том, зачем без надобности увеличивать на земле человеческие страдания. Самое ужасное – детская глубокая затаенная грусть. Потом узнал, что Бек прогнал её с вокзала, не позволил ждать ухода поезда, чтоб не рвать детского сердца. Это со стороны отца святая жесткость. Я должен научиться так действовать с детьми. Но тогда где же и в чём радость? Всё только жестокость да жестокость со всех сторон.
У поляков, по случаю их праздника, был в посольстве. Битком людей искусства. Никто никому не интересен. Наблюдательность моя притупилась. Локтями толкали женщин и мужчин, наши чиновнички из НКВД бросали на меня ужасные отчуждённые взгляды. А многие подчёркивали оскаленным ртом (улыбки), – они теперь такие опытные дипломаты, что могут (увы, должны, устали!) искусственно улыбаться. Это значит, мы вас не уважаем, мы улыбаемся вам по должности. Какая жизнь короткая. Иногда вырываешься из этой кунсткамеры – она ещё короче кажется.
В 8 вечера на ужине в турецком посольстве. Всё по-холостому.
Штейнгер шептал мне, что одновременно в Берлин приехали турецкие журналисты и сейчас сидят за столом с Гитлером. Эта новость была неожиданна для наших дипломатов. «Шпингалеты», получающие за их злобную свистопляску галеты, обвиняют Карахана, долбят справа и слева близорукими зенками по его имени. Крестинский харкает, как свинья, и не знает, как теперь говорить с турецким послом. Да и этот милый наш друг тоже скис, словно кто на него опару вылил.
Пил изумительно сладкий водочный напиток «ракия».
Ночью заехал в Моссовет по поводу квартиры. Хотел написать записку Мельбарту (зам. пред. Моссовета Булганина), его секретарь Ворошилов, однофамилец Клима, выхватил у меня из-под носа блокнот с бланком Моссовета: «Теперь, знаете, с бланками надо быть осторожными, нельзя их всем давать!»
Моссовет… Сколько за него жизни отдано! А теперь – бланки…
Я написал записку на простой бумаге. Всё равно результата не будет (хлопочу квартиру ВОКСа передать мне для детей)».
* Гордон Крэг – английский актер и режиссер.
*2 Секретарь бельгийской делегации.
*3 В. Г. Кнорин – советский партийный деятель. Руководитель информационно-пропагандистского отдела Коминтерна.
*4 Отто Бауэр – австрийский политический деятель.
*5 Всесоюзный институт экспериментальной медицины.
*6 Д. Т. Флоринский – начальник протокольного отдела НКИД.
*7 Д. Д. Плетнёв – профессор медицины.
*8 М. Ф. Шкирятов — советский партийный деятель. С 1934 г. — член Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б).
*9 Московская государственная электростанция № 1.
*10 Сотрудник ВОКСа.
*11 Ф. Я. Кон – польский революционер. В 30-е годы занимал различные должности в советском партийном аппарате.
Продолжение в следующей публикации.