Эту заключительную книгу моей мемуарной эпопеи я сперва назвал нейтрально: «Здесь, в Израиле»: не хотелось раздразнить наших еврейских чрезмерно патриотических гусей. Тех, которые, едва прибыв в Обетованную, немедленно начинают клясться в своей врождённой к ней любви и беззаветной преданности. А потом (что случается нередко) тихо убывают за огкеан…
Я уверен: любви по обязянности – не бывает. И вообще, любовь – чувство столь высокое, что чем меньше о ней говоришь, тем лучше и тебе, и другим, и её (этой любви) объекту. П ризнаюсь честно: я этой стране, меня и мою семью приютившей, давшей нам пищу, кров и средства к жизни, глубоко благодарен. Это и моя земля. Я приехал под старость и не многое успел для неё сделать. Детя удалось больше, а обе внучки (одна из которых здксь и родилась), честно отслужили в ЦАХАЛе – Армии обороны Израиля.
Но – увы! – почувствовать в этой земле родину я, увы, не смог. Родина (проклятая моя мучительница, но ип благосаловенная кормилица) осталась там. Это – Россия где я родился, жил в первые пять лет детства, где провёл три года, спасаясь от германского нацизма, а потом отслужил солдатскую службу, и Украина, на земле которой прожил с 1936 по 1990, исключая годы беженские и личные солдатские… Да, я в полной мере испытал на себе и юдофобию – народно-бытовую и интеллектуально-государственную, и все нехватки и несовершенства жизни коренных народов тех стран (но их разделял с ними) – но тот народ чу вствую и люблю сердцем, а совершенно чуждое мне и не понимающее меня население этой страны полюбить уже не в состоянии. Таковы свойства ума и сердца человеческого, и не мне пытаться их изменить.
А потому я не в состоянии назвать свою историческую родину – родиной моего серца и натуры. Надеюсь и уверен: такою её почувствуют потомки. Но я не хочу врать: для меня Израиль был и остаётся – чужбиной. Родимой? Да, память историческая живёт и во мне, как во всём накшем народе. Но память – это ещё не любовь.