То что Гакур издали принял за свежую пашню, оказалось выжженным пшеничным полем. У самого края чудом сохранилось несколько колосков. Видимо, не привыкшие стоять без опоры собратьев, они клонились в разные стороны, раскачиваемые ветерком, едва освежавшим лицо. Гакур сорвал колосок, вышелушил несколько зерен и бросил в рот. Вместо вязкой кашицы разжеванной сырой пшеницы, язык окутала холодная влага с привкусом меди.
Гакур сплюнул. Кровь.
Ее маленькие черные сгустки попали на ладонь и он брезгливо их смахнул. Какой черт дернул его пойти на это проклятое поле? Гакур развернулся, но дорога за спиной исчезла. Пропало, точно и не было выжженное поле, теперь впереди лежала пропасть. Из бездонной, мрачной глубины поднимался дым. Горел лес, или, быть может болото, ибо пахло не только паленым деревом, но еще чем то едким, обжигающим ноздри. Дым завораживал. Черные клубы размером с крону древней сосны, стремительно вращались, проникали друг в друга, и поднявшись к самому небу, растекались в разные стороны свинцовыми тучами. Один из таких клубов двинулся к Гакуру и застыл над пропастью. В следующий миг из его чрева показалась голова старика. Длинные, серебристые волосы обрамляли морщинистое лицо. Тело скрывал дым.
— Ну-ка, ну-ка, дай тебя разглядеть, — сказал старик.
— Ты кто? — спросил Гакур.
— Не-ет, сначала поведай, что ты за чудо такое? Гляжу на тебя и в толк не возьму, с виду ты один, а душа в тебе чужая.
— Наоборот, — вздохнул Гакур, — душа моя, а тело у другого взяли.
— Взяли? Целая шайка, выходит. Где ж остальные?
Мелькнула мысль: это Ветер. Явился в другом обличии. Так ведь он все знает, почему же спрашивает? Быть может проверяет?
Пока Гакур размышлял, как ответить, дым охватил все вокруг, но старик по прежнему оставался вдалеке. Запахло чем-то приятным, сладким. Гакур вдохнул несколько раз. Ветер это был или нет, захотелось рассказать без утайки, и Гакур начал:
— Со мной колдун был, он мне чужое тело приставил. Не по своей воле так живу.
— Ишь какой, не по своей воле, — передразнила голова, — а око мое тоже само тебе в карман прыгнуло?
Гакур еще раз осмотрел лицо говорившего: оба глаза были на своих местах.
— Перстень мой, говорю, как попал к тебе и что с прежним хозяином стало?
Слова старика будто рассыпались и, отскакивая от невидимой поверхности, зазвучали наперебой: перстень, око, мой, хозяин, прежний, стало… Нет, это не Ветер. Это настоящий владелец перстня. Тот, у кого вожак его отнял.
— Не думай, что я украл, — осторожно начал Гакур, — я перстень в лесу нашел. Не я бы подобрал, так кто другой. А если ты явился за своим, так забирай, я только рад вернуть.
Гакур сунул руку в карман, но перстня не было. Проверил другие карманы — пусто. Он уже начал обстукивать себя по груди и бедрам, в надежде, что перстень где-то застрял в одежде, как старик засмеялся. Его смех перерос в гоготание и после в невыносимый грохот. «Уху-ху-ху-ха-ха-ха», — загудело все вокруг, дрогнула земля и начали обваливаться края уступа.
— Стой, — крикнул Гакур, — я правду говорю, я вернуть хочу. Он там остался, — Гакур махнул за спину, — я сейчас принесу.
— Нет его. Ни там, ни здесь, ни на земле, ни под водой. Не сыщешь его ни в ночи, ни засветло, — сказала голова.
Голос ее изменился, стал звонче, чище. Так мог бы говорить широкоплечий, рослый богатырь. Слева от Гакура сорвался шмат земли, приблизив край бездны.
— Откройся хоть перед смертью моей, узнать бы, кого я так разгневал? — спросил Гакур.
— Не найдешь ты сейчас перстня, ибо сквозь него мы и говорим. Тебе того не понять, глупая твоя голова. Но поймешь вот, что: кому бы камень ни достался, мне все одно, лишь бы при живой душе был. Только вот толку от тебя мало, уж лучше бы колдун твой перстень подобрал.
— Это почему же?
— Верю, что смерть за ним тащится, как за гадюкой хвост. Где он пройдет, там резня, и стоны, удушье и главное кровь. А мне все это, что для тебя свет солнышка поутру да соловьиные трели. Ну, ничего, и с тобой тоже можно сладить. Делай так: если наткнешься на заварушку какую, мигом в нее бросайся, да не трусь, я тебя уберегу, а ты мне кровь покажешь, кровь. Перстень только надень, без него я не вижу. А взамен я тебе еще и силушки прибавлю.
— Как же ты меня от смерти убережешь, если предыдущий хозяин сгинул?
— Заносчив был. Вначале делал все, как я велел, а с годами забылся. Видно, думал, что сам по себе такой ловкий да удачливый. Как он помер-то?
Гакур рассказал. Услышав, как отчаянно кричал вожак, как хрустели его кости, старик ухмыльнулся. Лицо его порозовело. Мутные глаза прояснились и заблестели.
— Ладная ему кончина выпала, — старик впился взглядом в Гакура. — А тебе наука — не зазнаваться и слова мои помнить. И не надевай перстень без толку, а только чтоб показать мне, что я просил, да от смерти уберечься. Теперь ступай.
— Постой, — крикнул Гакур, — ты мне так и не ответил, кто ты?
Внезапно клубы дыма устремились вниз, забрав с собой старика, а еще через мгновение вместо пропасти явилась дорога. Наступила тишина, и в ней отчетливо донеслось: «Еще свидимся». После раздался глухой, размеренный стук, будто, рубили дерево.
На очередном ударе Гакур открыл глаза.
Стучали рядом. Вчерашний знакомый, долбил чем-то тяжелым по столу. Он повернулся к Гакуру и сказал: «Сахар колю — чай будем пить. Как спалось?» Гакур что-то буркнул — отвечать совсем не хотелось, даже ради приличия. Лучше подремать еще немного. Глаза сомкнулись, но сон окончательно испарился. Ни дыма, ни старика.
Светились расставленные по углам стеклянные сосуды. Из нарисованного на стене окна сияло нарисованное солнце. Гакур начал себя ругать за то, что уснул, будто ребенок, не узнав, можно было выбраться из этого подземелья. Он посмотрел на хозяина, продолжавшего рубить сахар на столе. Кажется, вчера тот резал копченое мясо. Уходить голодным не стоило. Главное во время завтрака или уже обеда украсть побольше съестного в дорогу. Когда еще случится поесть? Деньги закончились, а из всех ценностей остались лишь перстень и книга. Мысль о перстне взбудоражила, вспомнились слова старика во сне: «ты мне кровь покажешь, кровь…» Гакур вздрогнул, и решил встать, чтобы окончательно развеять остатки зловещего сна. Тело, едва оторвавшись от кровати, замерло и вросло обратно в матрас. Еще раз — бесполезно. Запястья и голени обтягивали шероховатые веревки. Гакур был привязан.
— Лежи спокойно, — сказал парень.
Гакур заерзал по тюфяку, и почувствовал под спиной книгу, которую вчера перепрятал, заткнувши сзади за штаны. Было не до книги.
— Эй, ты чего? — спросил Гакур, лихорадочно вспоминая имя парня,— ты чего это сделал?
— Клык не ищи, он там, — сказал парень и кивнул на стену, на которой висела котомка Гакура,.
— Какой еще клык? — сквозь зубы сказал Гакур, сдвигая вместе пальцы, так, чтобы ладони проскользнули сквозь веревочную петлю. Казалось, что новые руки были меньше прежних, гномовских, но их неподатливые суставы сдвигались лишь в кулак.
— Кинжал твой, не притворяйся, — ответил парень.
Гакур снова подергал руками и ногами — ни одна из веревок не поддалась, зато вспомнилось имя.
— Чего тебе от меня надо, Киган?
— Значит, ты и есть самый настоящий санайский вожак — сказал парень, вытянув перед собой раскрытую ладонь. Блеснул сапфир.
Гакур сделал равнодушное лицо, будто не имеет к перстню никакого отношения. Переведя взгляд на ухмыляющегося Кигана, он спросил:
— Это что?
Парень шагнул вперед, еще раз тряхнул ладонью, да так, что перстень чуть не выскочил, и повторил:
— Хочешь сказать, не твое?
— Не мое. И не вожак я. Ни санайский, ни какой другой. Ты наверное вчера ночью переел. — ответил Гакур.
Сердце хоть и колотилось, но тревога схлынула. Стала ясна причина всех этих веревок. Киган принял его за оборотня, да еще и вожака. Вспомнилась заискивающая улыбка хозяина трактира: «Желает ли господин Архат чего-нибудь еще?» Уж доказать, что он не оборотень будет не сложно. Не дурак же этот Киган?
— Не твое, говоришь, не твое? — несколько раз повторил парень.
Дрожь в его голосе была очевидна. Необходимо было во что бы то ни стало его успокоить, иначе он сдуру мог бы испробовать какие-нибудь новые заклинания против оборотней. Ведь говорил же он прошлой ночью, что действуют не все. Гакур оборотнем не был, но кто ж знает, как сработали бы эти колдовским бредни? Еще превратит в собаку, или того хуже уродом сделает. По связанному телу пробежали мурашки.
— Слушай, — начал Гакур, — какой из меня оборотень, ты же видел мой кинжал, у него серебряная рукоятка. А еще лучше, нажми гарду вниз, и увидишь, как откроется зеркало, это чтобы за угол проглядывать. Если бы я был оборотнем, стал бы я таскать с собой такое? Кронс я, не слышал про таких?
Киган молча сунул перстень в карман жилета, затем подошел к стене, где висела сумка и начал с ней возиться. Что-то щелкнуло — видимо, открылось потайное зеркало – дедовская хитрость. Вернувшись, Киган присел на кровать. В руке у него поблескивало лезвие кинжала.
— Серебро и зеркало еще ничего не значат, — сказал он, — это правда, что увидеть свое отражение для вас, что ведро кипятка на голову, но только тогда, когда вы в зверином обличии. Поскольку ты сейчас человек, то наводить на тебя зеркало — пустое дело. А что до серебра, так это сказки, вам можно хоть ошейник с серебреными шипами носить. Я бы...
Не договорив, он замахнулся кинжалом. Гакур только и мог, что отвернуться. В голове почему-то мелькнула принцесса-девушка, ее бездыханное тело, растянувшееся на узкой кровати, и волосы, золотыми кольцами покрывавшие грязный пол.
Вместо ожидаемой боли, правая рука освободилась и в раскрытую ладонь легла знакомая с детства на ощупь рукоятка.
— Остальное сам разрежешь, — сказал Киган, вставая с кровати, — только не дури. Оборотень и вправду из тебя никакой. Да ты не обижайся, мне проверить надо было. Настоящий санаец уж давно бы волком обернулся. Я как раз бы новое заклинание испробовал.
Гакур перерезал остальные веревки и встал с кровати. Обижаться он не привык. Обида мутит рассудок и притупляет внимание, все равно, что бессонница. Без внимания, легко ошибиться и сделать какую-нибудь глупость, например, оказаться в подземелье с колдуном-самоучкой, у которого черт знает что на уме.
Захотелось пить.
Гакур подошел к кадушке с водой, снял деревянный ковш и опустошил в три глотка. Холодная вода успокоила. Раз уж здесь оказался, нужно было разузнать побольше о таинственном незнакомце. Кронсово чутье подсказывало, что парень действительно не желал зла. Ведь навредить Гакуру, у того была целая ночь. Еще один ковш воды охладил желудок, очертив его пустоту. Надо было что-нибудь съесть.
Стол был накрыт, и Киган, обведя рукой немногочисленные яства, (каждое из которых, включая помидоры и хлеб, было в сушеном виде), сказал: «Все свежее, — лучше, чем на приеме у губернатора.»
Гакур взял небольшую рыбину и, с трудом очистив, откусил от спинки. Киган одобрительно кивнул, и сказал:
— Поешь, и я тебя выпущу. Только знай, рано или поздно тебя либо санайцы, либо их враги найдут. Повезет, если найдут враги.
Гакур едва не подавился: он уже представил себя на свободе, ковер из опавших сосновых иголок под ногами, и пробивающиеся сквозь хвою лучи солнца над головой.
— Это почему же враги лучше, и кто все-таки эти санайцы? — спросил Гакур, отбросив пересоленую рыбу на стол.
— Санайцы — это клан оборотней. Банда. Твой перстень они называют Око Саная. Эта такая святыня, которой дают вожаку во время особой церемонии. Вроде, как корона. Тебя никто не назначал. Ты — не оборотень. Ты осквернил святыню. Тебя убьют.
Киган взял из миски пригоршню сухарей и, ткнув пальцем в едва надкусанную рыбу, сказал:
— Поел бы.
Гакур набрал сухарей. Дед говаривал, что когда тошнит, нужно есть сухари. После объяснения Кигана, чувство голода сменило мутное нытье в желудке.
— Ладно, — продолжил Киган, разжевывая, — я тебе помогу. Только расскажи, как у тебя оказалось Око. В лесу, конечно, можно наткнутся на что угодно. На мухомор, например. Но подобрать святыню самого могущественного клана оборотней, что веточку — не думаю. Так что не ври, если жизнь дорога.
Киган встал из-за стола, подошел к кровати и взялся за ее изголовье. В следующий миг, он оттолкнул кровать в сторону, припал на колено и, немного повозившись, открыл крышку погреба.
— Если не хочешь говорить, то можешь идти, — сказал он. — Это выход из подземелья. Сквозь другое подземелье. Не спрашивай, у колдунов так.
Вернувшись, Киган положил перстень на стол:
— Можешь ничего не говорить. Только избавься при первом же случае.
Гакур сунул перстень в карман, а на его место положил записку, полученную в трактире. Кронсово чутье молчало. Сам он не знал как быть дальше, но послушать совета этого колдуна было не самым худшим выходом.
— Поздно, ты не первый, кто меня видел с перстнем, — сказал Гакур.
Киган взял записку и поднес ближе к свету. Прочитав, он сомкнул губы, и стал насвистывать. Взгляд его перешел на Гакура, и сквозь прищур заискрился неподдельным интересом. Он держал записку за краешек, двумя пальцами, будто дохлого таракана за ус. Еще раз перечитал, присвистнул и бросил на стол.
— Ты прав, бежать поздно. Но, — Киган почесал затылок, — пожалуй, можно выбраться и из этого капкана, а заодно и мне подсобить. Только уж придется рассказать, кто ты такой и как на самом деле, у тебя оказался перстень. Кронс, говоришь?
При слове «капкан» Гакур вздрогнул, вспомнив лесную хижину и сидевших по углам мертвецов.
— Ладно, — Гакур пожал он плечами, — расскажу. Только пеняй на себя.
— Это почему?
— Потому что ты поймешь, что оборотни — не единственные, кто хочет меня найти. Есть существа и пострашней.
— Так это даже интереснее. Ну, давай, не тяни.
— Как бы это сказать, в общем, я — это не я.
Не дожидаясь очевидного вопроса, Гакур начал с того, как в незнакомом лесу услышал чей-то голос, зовущий его по имени. Начал медленно, подбирая каждое слово, но вскоре разошелся, ибо почувствовал гордость за то, что все эти невероятные события произошли с ним. И он выжил. Стеснение ушло и Гакур даже вскочил с табурета, чтобы показать, как тряслась костлявая рука ведьмы и взмахивал лапами медведь, разломивший пополам стол в хижине колдуна. Пересказывая историю деда о пролетевшем над лесом огненном шаре и необыкновенной косуле, он завыл кабаном, отчего Киган, уже в который раз приложив палец к губам, шикнул. Не осталась в тайне ни рыбацкая деревня, с ее прислоненными к стенам домов лодками, ни странная просьба Ветра жениться на девушке с покрытой головой. Рассказал о мертвой принцессе, тело которой использовал Ветер, вспомнил собаку, что испугалась перстня, и подробно описал, как умело обратился с арбалетом, оружием, к которому ранее не прикасался.
Все, что с ним приключилось за последние пару дней, стало известно Кигану. Обо всем, кроме книги, переплет которой чувствовался спиной. Открыться до конца — все одно что раздеться до гола. Какой никакой, а лоскут надо было оставить. Гакур уже начал было рассказывать про сожженную молнией кривую осину на обрыве и путешествие на корабле братьев-близнецов, как вдруг сверху послышался треск. Киган вновь приложил к губам палец и накрыл жестянкой светящийся сосуд.