«Иерусалимская церковь»
Книга «Деяний» не скрывает тот факт, что назаряне Иерусалима в дни, последовавшие за смертью Иисуса, состояли из правоверных евреев, чтивших Тору. К примеру, нам говорится, что «они ежедневно посещали службу в храме» («Деяния» 2:46). Очевидно, что последователи Иисуса считали службу в Храме всё ещё ценной, с её мясными и овощными подношениями, её святая святых, золотой стол для хлебов предложения и менора или подсвечник с семью рожками, символизирующими семь планет. Всё это почиталось последователями Иисуса, которые не предприняли попытки выбрать собственное место службы, соперничая с Храмом.
Их принятие храмовой службы также включало принятие жречества – потомков Аарона, управлявших Храмом. Хотя движение Иисуса имело собственную систему руководства, но это не соперничало с жречеством.
Каждое еврейское движение, включая фарисеев, имело своих лидеров (например, рабби), но это было дополнением к жречеству Храма, а не вопреки ему. Это было не до того момента, когда было создано христианство, где под влиянием идей Павла было учреждено своё жречество, в священнической рясе, по типу, отчасти еврейскому, отчасти языческому, с таинствами, в особенности, евхаристия, призванные заместить таинства еврейского храма.
В самом деле, христианская церковь произвела умножение храмов, в то время, как в иудаизме позволялся лишь один центр проведения таинств – Иерусалимский Храм, в то время как в христианстве каждая церковь являлась таким центром, огромные соборы были расписаны орнаментами, немыслимыми для еврейского Храма, и тем более для просто условных мест для сбора или синагог, где обычно молились и изучали Писание. Более того, новому жречеству паулинистской христианской церкви был предоставлен потрясающий авторитет, который еврейскому жречеству поздних времён и не снился, когда на него смотрели чисто как на функционеров, чьё мнение по вопросам религиозной практике и этики, отпущения грехов или отлучения не ценилось.
Во время иерусалимских апостолов, составлявших Иисусу компанию и продолжавших его дело, такое развитие событий не просматривалось. Апостолы посещали службы в Храме, тем самым не претендуя на жреческий статус для себя. Также они и их товарищи посещали в синагогах обычные ежедневные службы. Это видно из лёгких обращений с проповедями участников движения Иисуса, включая Павла, в синагогах во всякое время. Даже предполагаемое пророчество, приведённое у Иоанна, «изгонят вас из синагог» (Инн 16:2) свидетельствует о том, что последователи Иисуса, в ранние времена, принимали участие в службах в синагогах и делали это по собственной воле.
Конечно, это не означает, что они не имели своих мест для сборов, но эти места были их синагогами и не отличались, по сути, от различных синагог, которые обслуживали специальные группы евреев, например, иудеев, прибывших из какой-то области рассеяния (вот, пожалуйста, «Деяния» 6:9: «Синагога Либертинцев, включающая Киренейцев и Александрийцев, людей из Киликии и Азии…»). Этот тип синагоги существует и сегодня, даже в Израиле. Последователи Иисуса, таким образом, сформировали отдельную группу, но не церковь, оставаясь составной частью иудаизма. Выражение «иерусалимская церковь – на этой стадии – употреблено явно неверно.
Однако это создаёт трудности обычного христианского верования, что, как говорится в евангелиях, Иисус основал церковь. Почему тогда апостолы Иерусалима действовали так, словно этого не произошло, являясь членами еврейской религиозной общности? Из этого вытекает следующий удивительный вопрос: если Иисус, как рассказывают евангелия, выбрал Петра в качестве главы своей церкви, почему назарян, после смерти Иисуса, возглавил не Пётр, а Иаков, брат Иисуса в его земной жизни?
Это противоречие, при его логическом рассмотрении, способно привести нас к истинной картине истории движения Иисуса в Иерусалиме, совершенно отличной от той, что желала заявить поздняя церковь. Мы также сможем понять гораздо лучше природу конфликта, возникшего между иерусалимской «церковью» и Павлом.
У Матфея встречаем такое описание избрание Петра:
«А ты, - спросил он, - за кого считаешь меня?» Симон Пётр ответил: «Ты – Мессия, сын живого Бога». Тогда Иисус сказал: «Симон, сын Ионы, ты избран действительно! Ты не узнал это от смертного; это было открыто тебе небесным Отцом. И я говорю тебе: ты, Пётр, Камень; и на этом камне я воздвигну мою церковь, и силы смерти никогда не одолеют её. Я дам тебе ключи от царства небесного; что ты запретишь на земле, то будет запрещено на небесах, а что позволишь на земле, то и на небесах будет позволено» (Мтф 16:15-19).
Это описание, имеющееся только в евангелии от Матфея, было объединено с легендой второго века о смерти Петра в Риме, позволяющей поддержать претензию римской католической церкви на верховенство в христианском мире. Пётр был придуман первым епископом Рима или Папой, и с тех пор как Пётр был объявлен Иисусом камнем, на котором была построена церковь, это сделало Рим центром христианского мира, и папская преемственность в этой иерархии приписана самому Иисусу.
Это, конечно, чисто политика, а не установленный исторический факт. Иисусу, еврею, идея, что его учение станет иметь административный центр в Риме, столице военной силы, против которой он всю жизнь боролся, выглядит поразительной и пугающей.
Но, возвращаясь к историческим реалиям, каковы были отношения между Петром, очевидно, лидером апостолов при жизни Иисуса, и Иаковом, братом Иисуса? Почему Пётр не стал неоспоримым лидером движения после смерти Иисуса?
Чтобы понять это, мы должны вспомнить, кем Иисус реально был. Он не был основателем церкви, а претендентом на трон. Когда Пётр, как написано в отрывке, процитированном выше, называет Иисуса «Мессией», он использует это слово в его еврейском смысле, а не в смысле, которое оно приобрело позднее в христианской церкви. Другими словами Пётр называет Иисуса королём Израиля. Отвечая, Иисус дал Петру его титул «Камень» и сказал, что тот будет иметь «ключи от царства Небес».
Значение этой фразы, в её еврейском контексте, совершенно отлично от того, что поздняя христианская мифология сделала из неё, когда нарисовала святого Петра стоящим у врат Рая, держа ключи и решая, какой душе можно войти. «Царство Неба» означало «царство Бога» (с тех пор как «Небо» использовалось на иврите в качестве титула Бога), и отсылало ни к какому-то раю в великом запределье, но к царству Мессии на земле, кем Иисус и позволил провозгласить себя – еврейском царстве, подобном тому, ограниченным монархом которого был Давид, тогда как реальным правителем являлся Бог.
Давая Петру «ключи от царства», Иисус как бы назначал его своим премьер-министром. Главного министра царя Иезекии звали Шебна; когда пророк Исайя предсказал, что тот лишится сей благосклонности в пользу Елиакима, то выразил это так:
«И столкнёт тебя с твоего места, и низвергнет с положения твоего. Это произойдёт в день, когда призван будет слуга мой Елиаким сын Хилкия: и он будет одет в одежду твою, и поясом твоим будет опоясан, и передано управление в его руки: и будет он отцом для жителей Иерусалима и дома Иуды. И ключ дома от Давида возложу на него; что он откроет, то никто не закроет; а что он закроет, то никто не откроет. И будет укреплён он как гвоздь в твердом» (Исайя 22:19-23).
Сходство между этим и вручением руководства Иисусом Петру поразительно. Елиакиму даруется ключ от дома Давида, Петру – ключи от мессианского царства; Елиакиму сказано, что: «он откроет – не закроет никто, а что запрёт – никто не откроет», Петру сказано, по сути, что связанное им – не освободит никто, а освобождённое – никто не свяжет.
Выражения «связать» и «освободить» использовались в раввинистической литературе как указание на власть синедриона и других судов рабби, так что Иисус вручил Петру не только власть премьера в его царском суде, но и назначил главой синедриона. Лишь этим отличается назначение Елиакима от Петра. Возможно, поэтому Иисус употребляет слово «ключи» во множественном числе.
Пётр тогда назначен премьером царя Иисуса. Это вполне объясняет отношения между Петром и Иаковом, братом Иисуса, и почему Иаков внезапно стал столь признан. Когда Иисус стал царём, то его семья стала царской семьёй, по крайней мере, те, кто верил в его претензии на мессианство. Поэтому после смерти Иисуса, его брат, как ближайший родственник, стал его преемником; не в том смысле, что стал царём Иаковом, ведь Иисус, по вере апостолов, был жив, воскрешённый чудом Божьим, и ожидался в правильный момент в том же качестве, как мессианский царь. Таким образом, Иаков был принцем-регентом, занимавшим трон временно, в отсутствие Иисуса.
Дальнейшее подтвердило наличие именно подобной ситуации. Другой член семьи Иисуса, Симеон, после казни Иакова первосвященником, саддукеем Ананией, в 62 году новой эры, заменил Иакова. Симеон, сын Клеопы, доводившегося Иисусу кузеном.
Это показывает, что структура «иерусалимской церкви» была, скорее, монархической, чем проповеднической.
Более того, очевидно, что римляне смотрели на вопрос в этом свете, издавая указы против всех потомков дома Давида, приказывая их арестовать; и Симеон, сын Клеопы, в конечном итоге был казнён как претендент на трон Давида.
Положение Петра после смерти Иисуса отсюда легко понять. Он не стал лидером движения Иисуса потому, что не был царской крови. Но он сохранил своё положение главного советника и министра царского суда, держателя «ключей царства». Часто такой министр являлся реальным правителем, и Пётр, с его авторитетом апостола и самого первого ученика, доминировал на ранней сцене. Иаков, однако, тоже имел сильный характер и, в конечном счёте, использовал свою позицию принца-регента, чтоб управлять движением. Но при обычной интерпретации «иерусалимской церкви» как чисто религиозного, не политического движения, остаётся загадкой, почему Иаков, который не был одним из двенадцати учеников Иисуса, стал официальным главой этого движения после смерти брата, главной фигурой среди всех, включая Петра.
Тем не менее, Новый Завет содержит определённые черты, которые затемняют ситуацию очерченную выше, и создают впечатление, что раннее движение было главным образом религиозным, и действительно новой религией намеревалось заменить иудаизм.
Одну из таких вещей мы уже рассматривали: приписывание обряда евхаристии Иисусу, как основателю этой церемонии новой общности, несовместимой с приверженностью иудаизму. Автор книги «Деяний» не использует эту особенность, и не описывает раннюю «церковь» как практикующую евхаристию. Вместо этого, он делает акцент на сомнительном событии, предположительно ставшим основанием первой пятидесятницы.
Это нуждается в рассмотрении.
В первой главе «Деяний» описано явление воскресшего Иисуса апостолам, а во второй освещено чудесное событие, имевшее место в день еврейского празднования пятидесятницы. Апостолы тогда исполнились духа и принялись «говорить на других языках». Этот феномен сопровождался звуками несущегося ветра и языками пламени на каждом из апостолов. Собралась толпа, привлечённая этими чудесами, и Пётр обратился к ней, объясняя значение случившегося. Он сказал: «Эти люди не пьяны, как вам представляется; сейчас только девять утра. Но это, о чём вещал пророк: «Бог говорит: «Это случится в последние дни: Я изолью на каждого довольно моего духа; и ваши сыны и дочери станут пророчествовать; юноши будут видеть видения, а ваши старцы – сновидения»». Пётр тогда же объявил, что Иисус был воскрешён:
«Мужи Израиля, слушайте меня: я говорю об Иисусе из Назарета, избранного Богом и сделанного известным вам благодаря его чудесам и знамениям, которые Бог совершил через него, как вам известно. Когда он даровал вам это, Бог дозволил вам схватить его руками язычников, распять и убить. Но Бог вновь вернул его к жизни, освободив от мук смерти и её хватки».
Затем он продолжил рассказывать, что псалмопевец Давид прорёк: один из его потомков, которому следует «сесть на его трон», будет воскрешён от смерти и сделан «Господом и Мессией».
В описании дальше говорится, что многие евреи были убеждены Петром и спрашивали его, что делать, на что он сказал: «Кайтесь и креститесь». Три тысячи тогда крестились и добавились (к апостолам).
Спустя века, это событие считалось христианами торжественным началом их религии. Учёные же указывали, что празднование пятидесятницы или седьмиц (Шавуот) считалось раввинистическим движением датой основания еврейской религии, когда состоялось дарование Торы на горе Синай.
Более того, отсылка к крещению показывает, что этот обряд стал вступительным в новую христианскую религию, заняв место обрезания в иудаизме.
Вне сомнения автор «Деяний» видел вопрос в этом свете; однако, удивительно сколь мало это поддерживает ту интерпретацию события, которую он даёт, очевидно, опираясь на ранние записи иерусалимских назарян. Ничто не говорит здесь об основании новой религии. Доктрины, определяющие религию как христианство, развитые позже под влиянием Павла, не представлены. Так Иисус не назван божеством, а «человеком избранным Богом». Его воскресение описано как чудо Бога, а не как следствие собственной божественности Иисуса; Иисус даже не назван сыном Бога.
Всё сказанное, фактически, основано на представлениях еврейского мессианского движения, базируется на исполнении еврейских писаний, не претендуя на отказ или изменение Торы.
Вера в то, что Иисус был воскрешён, была действительно отличительным знаком его движения после смерти учителя. Без этой веры движение просто перестало бы существовать, как мессианское движение. Но эта вера вовсе не влекла за собой отрицание иудаизма, как и учение о спасении не влекло за собой отрицание Торы или обожествление Иисуса. Это означало лишь, что в отличие от других мессианских движений, чьи лидеры были убиты римлянами или их приспешниками в Иудее, движение Иисуса намеревалось продолжать курс на реставрацию еврейской монархии, восстановление еврейской независимости, и конец военным империям во всём мире. Иисус был жив и вскоре вернётся продолжить свою миссию; он, подобно другим легендарным фигурам еврейского фольклора (Еноху, Элиазеру, Метуселаху, Хираму из Тира, Эвед-Мелеху, Бития, Сераху, трём сыновьям Кора, Элии и Рабби Иошуа бен Леви) попал в рай живым и ожидался вскоре на земле.
Вера в то, что апостолы говорили неведомыми языками, пережили шум ветра и почившее на них пламя не означают создания новой религии. Здесь просто важно новое убеждение, что Иисус жив, воскрешение мессианских надежд движения (до тех пор находившегося в отчаянии от смерти Иисуса). Такой феномен нередко встречается в раввинистической литературе, отмечающей некие моменты великих мистических просветлений, определённо не означающих отрицания иудаизма. Интересно, что в тексте сохранилось впечатление очевидцев о том, что апостолы были пьяны. Это указывает на то, что шум ветра и языки пламени наблюдались апостолами в одиночестве, а в психологическое состояние подобного рода впадают в религиозной одержимости.
(Конечно, признание свидетелями их собственных языков, на которых говорили (апостолы), несовместимо с их представлением об опьянении апостолов, и является более поздним добавлением).
Призыв Петра креститься – тоже нельзя считать призывом к смене религии, исключая читателей, понимающих крещение в духе более позднего его значения в паулинистской христианской церкви. Сам Иисус призывал людей креститься, а до него тоже делал Иоанн Креститель. Это всегда ассоциировалось, как и в случае Петра, с покаянием.
Крещение было древней еврейской церемонией, которая могла иметь разные значения: с целью удаления ритуальной нечистоты (чтобы приготовиться к приёму святой пищи или вступить в священные пределы), но также оно применялось в процессе введения прозелитов в иудаизм, в добавление к обрезанию (или вместо обрезания – для женщин).
Оно использовалось и в символических целях в качестве знака раскаяния и возрождения, и, в том смысле, который, главным образом, ассоциировался с мессианским движением, которое начиналось, в основном, с покаяния (т.е., возврату к соблюдению моральных и ритуальных требований Торы).
Таким образом, использование Петром крещения было просто продолжением практики Иисуса и Иоанна Крестителя: не введением в новую религию, а символическим возвращением к Богу в приготовлении к великому событию мессианского царства – в этом случае торжественного второго пришествия Иисуса, ожидаемого в скором будущем.
В виду отсутствия события, про которое можно сказать, что оно являлось сознательным началом новой религии, учёным приходится приводить случай в пятидесятницу, стараясь придать ему необходимый вес. Возможно, автор «Деяний» имел в виду значение этой даты для иудаизма как время рождения еврейской религии; хотя и это сомнительно, поскольку ничто не указывает на это. Определённо, нет оснований полагать, что люди, принявшие участие в этом событии – Пётр и другие апостолы – толковали его, приурочивая подобным образом. Также принятие Святого Духа не указывает на начало новой религии; это только означает, как указывает Пётр, что дар пророчества возобновился. Это ожидалось в мессианском веке, так что вера в исполнение этого ожидания никак не противоречила иудаизму.
Таким образом, всё приводит к заключению, что лидеры и члены так называемой «иерусалимской церкви» не были христианами в смысле, в котором позже понимали принадлежность к этой религии. Они были евреями, которые подписались бы под каждый пунктом еврейской веры. К примеру, они были далеки от того, чтобы рассматривать крещение, как обряд, вытесняющий обрезание, являвшийся необходимым условием приёма в религиозную общину. Они продолжали обрезание своих детей, таким образом, делая их иудеями. Первые десять «епископов» «иерусалимской церкви» (как указывает Гиббон, основываясь на свидетельстве Евсевия) были обрезанными евреями. Они соблюдали кошрут, субботу и еврейские праздники, включая День Искупления (тем показывая, что не воспринимали смерть Иисуса как искупление их грехов), блюли еврейские законы, молясь в Храме, и использовали еврейскую литургию для ежедневных молитв.
Книга «Деяний» приводит множество событий, относящихся к рассмотренному выше случаю. Например, первый последователь Иисуса, с которым Павел имел дружественный контакт, был Анания из Дамаска, описанный как «соблюдающий закон и за благочестие своё уважаемый всеми евреями этого места» («Деяния» 22:12). Это показывает, что не только иерусалимское движение, но и те из него, кому пришлось бежать от политического преследования, оставались верны Торе. Ещё одно подтверждение следует из другого отрывка:
«На следующий день Павел нанёс визит к Иакову. Мы были с ним, и все старшины присутствовали. Он поприветствовал их, а затем описал в деталях всё, что Бог сотворил у язычников через служение его. Когда они выслушали его, то помолились Богу. После чего сказали Павлу: «Видишь, брат, сколько тысяч обращённых прибавилось среди евреев, и все они станут непреклонными ревнителями закона. Но они нам сообщают о тебе: говорят, что ты учишь всех евреев в языческом мире отвернуться от Моисея, предлагая не обрезать им детей и не следовать нашим обычаям»». («Деяния» 21: 18-21).
Из этого более чем ясно, что Иаков и его товарищи по иерусалимскому движению не видели противоречия в том, чтобы состоять в их движении и при этом быть правоверным евреем. Напротив, они ожидали, что члены их движения будут примером для уважения за благочестие. Вывод из этого из этого однозначный – они не считали себя принадлежащими к новой религии, оставаясь иудеями во всём. Их вера в то, что Мессия приходил, никоим образом не уменьшала для них уважение к иудаизму или уважение к ним среди других евреев, даже тех, кто не разделял их мессианскую веру.
Изучавшие в 19 веке Новый Завет, в целом, обратили внимание на эти факты, придав им должное звучание. Но это осталось для науки 20 века, обеспокоенной разрушительным эффектом данного знания для общепризнанного христианского представления, знания, сбивающего с толку. Пытаясь спасти положение, заявляли, что положения исследователей девятнадцатого века по данному предмету «не корректны», что «еврейский элемент в еврейском христианстве является не чем иным, как всего лишь народными обычаями, не имеющими отношения к спасению».
Вовсе не удивительно, однако, что такие попытки вернуть время назад были сделаны.
Воззрения иерусалимского движения позволяют пролить свет на взгляды самого Иисуса. Если Иаков, родной его брат, и апостолы, сопровождавшие Иисуса, явно никогда не слышали о доктрине более позднего христианства – отказу от Торы и обожествлении Иисуса – или о главных обрядах – евхаристии и крещении (в его христианском смысле), то естественно, что сам Иисус тоже никогда не слышал ни о чём подобном. В таком случае, мы не можем рассматривать Иисуса как основателя христианства, и должны определить того, кто подходит на эту роль.
Но христианская вера зависит от идеи, что Иисус сам основал христианство. Поэтому были сделаны попытки доказать, что это не обязательно так (Рудольф Бультманн): что христианство зиждется на «воскрешении Иисуса» (т.е., на мифическом Иисусе, придуманном Павлом, а не на историческом Иисусе, который может быть и полностью еврейской фигурой без какого-либо намёка на христианский миф).
Это мнение слишком софистично для обычного христианина и даже для среднего христианского теолога, которому нравится ощущать, что христианское благоговение перед Иисусом имеет отношение к Иисусу реальному, а не вымыслу, хоть и мифологически приемлемому.
Другой подход, который пытается сохранить идею Иисуса как бунтовщика против иудаизма и основателя новой религии, заявляет, что мы находим в иерусалимском движении пример «реиудаизации». Якобы это поздние течения в христианстве, такие как эбиониты, как секты вернувшиеся в иудаизм, оказавшись не в силах вынести новизну христианства. Эти тенденции к возвращению заметны в ряде мест евангелий, особенно у Матфея, где Иисус изображён еврейским рабби. Это объясняют тем, что не Иисус таким был, но, мол, автор евангелия или та церковь, к которой он принадлежал, настолько была впечатлены тенденцией возврата к иудаизму, что (сама) «раввинизировала» Иисуса, умерив степень его восстания против иудаизма. Все свидетельства «евреезации» Иисуса в евангелиях, на этот взгляд, должны позднее умериться дальнейшим текстом, показывающим Иисуса как отвергающего иудаизм.
Эта линия была одно время модна, и её можно было встретить во многих учебниках. Её неправдоподобность, однако, со временем стала слишком очевидна. Евангелие от Матфея, к примеру, имеет явную враждебную направленность по отношению к евреям и иудаизму (см. скажем, гл.23), так что невероятно, чтобы его автором являлся «реиудаизировавшийся». Напротив, свидетельство в этом евангелии еврейскости Иисуса идёт против основной линии повествования, и должно рассматриваться как остаток более старого слоя.
Неправдоподобность «ре-иудаизации» лучше всего иллюстрируется при обращении к иерусалимскому движению, под руководством Иакова и апостолов. Это означает, что новые видения Иисуса были утрачены столь быстро, что его ближайшее окружение поступало так, словно их и не было. Конечно, можно сказать, что ближайшее окружение Иисуса никогда не понимало его, приведя в поддержку разные отрывки из евангелий, например, препирательство Петра с Иисусом, с укорением того за объявление необходимости своей жертвенной смерти, после чего Иисус был столь рассержен на Петра, что сказал: «Отойди от меня, Сатана! Ты думаешь, как человек, но не как Бог» (Мк 8:33). Но здесь уместен следующий вопрос: что более вероятно,
что соратники Иисуса оказались не в состоянии понять самое важное для них послание, или,
что паулинистские христиане, писавшие евангелия спустя пятьдесят лет после смерти Иисуса, и столкнувшиеся с неприятным фактом:
«иерусалимская церковь» не подозревала о доктринах Павла,
и пришлось вставлять в эти евангелия очерняющий апостолов материал,
чтобы противодействовать влиянию «иерусалимской церкви»?
Рассказ Марка о Петре, столь далёкий от подтверждения, что Пётр не понял Иисуса, является свидетельством дилеммы паулинистского христианства, которое, выставляло в противовес взглядам ближайшего окружения Иисуса, лидерам иерусалимского движения после его смерти, взгляд Иисуса, полностью отрицающий их воззрения. Это очевидная поздняя вставка, не сообщающая нам ничего об истинных взаимоотношениях Иисуса и Петра.
Те, кто придерживаются теории «деиудеизации» «иерусалимской церкви» должны объяснить, как предполагаемые революционные идеи Иисуса не оказались полностью утрачены. Эпизод со Стефаном смотрится вставкой для установки связи между Иисусом и паулинистским христианством. Мы уже видели, что этот эпизод не может быть понят так, как желал автор «Деяний», вводя его и пытаясь использовать инцидент с «эллинистами» для гипотезы о существовании реформистской партии среди приверженцев «иерусалимской церкви». Это – учёная фантазия в наколдованном тексте.
Другой случай в «Деяниях» столь же функционален, как и попытка установления связи между реформатором Иисусом и паулинистской церковью: это – любопытный случай с видением Петра.
Данная история (гл.10 «Деяний») касается приёма в движение Иисуса язычника, римского кентуриона Корнелиуса, в Цезарее. О нём говорится так: «он был религиозным человеком, он и вся его семья присоединились к служению Богу» (стих 2).
В видении ему является ангел, который говорит призвать Петра, который в Иоппии. Между тем, Пётр тоже получает видение, в котором он видит «созданий разного рода, ходящих и ползающих, и летающих. После чего ему был голос: «Встань, Пётр, убей и съешь!» На что Пётр ответил: «Нет, Господи, нет. Я никогда не ел ничего осквернённого или нечистого». Но голос сказал во второй раз: «Нет для тебя осквернённого. То, что Бог очистил, считается чистым»». Прибыли посланцы от Корнелиуса и доставили Петра к тому, где сам кентурион с семьёй и друзьями встретил его. Пётр сообщил им: «Я должен сказать, что еврею запрещено его религией посещать или сходиться с человеком иного племени. Однако Бог показал мне ясно, что я не должен чураться нечистых. Вот почему я здесь и не возражал, когда вы послали за мной»». Пётр посвятил собравшихся в учение о воскрешении Иисуса, и сказал, что Иисус «был тем, кого замыслил Бог судьёй живых и мёртвых. Это о нём все пророки свидетельствовали, объявляя, что каждый, кто уверует в него, получит прощение грехов его именем».
Далее на всех снизошёл Святой Дух, и Пётр и его ученики изумились, увидев, что даже язычники приняли дар Духа Святого. Тогда Пётр велел им креститься «во имя Иисуса Христа». В следующей главе, Пётр (по возвращении в Иерусалим) встретил критику тех, «кто были евреями по рождению». Они сказали ему: «Ты посетил необрезанных и сидел с ними за столом!» В ответ Пётр пространно повторил своё видение в Иоппии, и усомнившиеся умолкли. «Они принялись молиться Богу и заявили: «Это означает, что Бог даровал дающее жизнь покаяние и язычникам»».
Эта история содержит массу путаниц и противоречий, и пригодилась бы для проверки на понимание несоответствий в этом повествовании. Здесь мы можем явственно различить метод автора «Деяний» в его попытке скрыть ту пропасть, которая пролегла между движением Иисуса под руководством Петра и христианской церковью Павла, и представить Петра движущимся по направлению к позиции Павла.
История включает в себя три разных вопроса, которые в действительности отличны, хотя этот рассказ их не различает. Вот они:
1 Должны ли язычники быть допущены к участию в движении Иисуса без предварительного обращения в иудаизм?
2 Следует ли еврейским последователям Иисуса вступать в социальные отношения с язычниками и садиться с ними за стол?
3 Следует ли последователям Иисуса придерживаться иудейских запретов кошрута,
или им можно есть любую пищу без исключения?
В приведённом отрывке, очевидно, вопрос о допуске язычников в движение Иисуса без предварительного обращения в иудаизм – решился тем, что Святой Дух излился на язычников в их необращённом виде. Вывод напрашивается такой, что язычники могут войти в движение Иисуса без соблюдения специальных требований Торы (например, без воздержания от запретной пищи), но евреям, членам того же движения, необходимо продолжать блюсти Тору.
Видение Петра не несло послания, что им отменяется различие между пищей чистой и нечистой для евреев, как якобы Пётр позже истолковал видение. Оно было чисто символичным о чистой и нечистой пище, а реально о чистых и нечистых людях, означая, что это различие должно быть упразднено. Однако это послание в данной истории не столь очевидно. Смущает намерение понимать видение Петра на обоих уровнях: символически и буквально, что не указано явно. Пётр изображён в видении с ужасом отказавшимся убить и съесть нечистых животных, после чего раздался голос с небес, что не тебе называть осквернённым то, Бог очистил, - то есть, выходя за пределы символического уровня, в котором это толкуется («…Бог ясно показал мне, что я не должен считать никакого человека чистым или нечистым» ст.28).
Это – атака на глубинную еврейскую концепцию святости. Еврейские святыни Петра были под угрозой, но они настолько укоренились в сознании, что, невзирая на то, что видение касается символически чистых и нечистых людей, возможно, буквальное разделение между чистой и нечистой пищей выживет?
Таким образом, цель истории –
сказать недвусмысленно, что Пётр был приведён к выводу:
язычников следует принять в движение Иисуса –
но и намекнуть на нечто более радикальное:
в целом различие между иудеями и язычниками было разрушено,
специальные требования Торы, отмечающих евреев, как «царство жрецов» с собственным сводом правил святости, которые необходимо блюсти, были упразднены.
Пётр не достиг этой стадии понимания, или разве что бессознательно. Он продолжал соблюдать пищевые запреты, даже после своего видения, которое, как он понял, относилось только к вопросу приёма язычников. Однако его верность соблюдению святости была поколеблена, раз он слышал голос с небес, сказавший: не ему считать нечистым то, что очистил Бог, в отношении «существ всякого рода, как ходящих, так и ползающих или летающих». История, таким образом, представляет промежуточную стадию: Пётр изображён прошедшим часть пути по направлению к позиции Павла о язычниках, но всё ещё плохо понимающим того полностью, что различие между евреями и язычниками не просуществует долго, и потому вскоре даже для евреев не останется повинности соблюдения Торы.
Эта ситуация выражена в данной истории в манере, которую можно оценить как артистически использующую двусмысленность.
Промежуточная стадия Петра, как это изображено здесь, сходна с той его двусмысленной позицией, которая в куда более ранней истории обнаруживаем в письме Павла Галатам:
«Но когда Кифа (Пётр) пришёл в Антиохию, я выступил против него, потому что он был очевидно неправ. Ибо до того, как явились люди от Иакова, он ел с язычниками-христианами; но стоило придти этим, как он отступился и стал держаться в стороне, убоявшись защитников обрезания. Другие христиане из евреев повели себя похоже; даже Варнаву увлекло их лицемерие. Но когда я увидел, что их поведение – не по правде евангельской, я сказал Кифе перед всеми: «Если ты, иудей по рождению и воспитанию, живёшь, подобно язычнику, а не как иудей, как можешь ты требовать, чтобы язычники жили подобно иудеям?»» (Галатам 2:11-14)
Рассказ Павла о Петре куда более враждебен, чем история в «Деяниях». Павел описывает Петра как колеблющегося в вопросе с христианами-язычниками. Поначалу тот делил стол с ними, но когда прибыли эмиссары от Иакова, Пётр отказался от этих контактов из опасения реакции христиан-евреев. В «Деяниях» же Пётр иной и не критикуется никоим образом: вначале сомневающийся и сопротивлявшийся, после видения он идёт на общение с язычниками и соглашается, что их следует принять в христианство без предварительного обращения в иудаизм. Он держится своей точки зрения несмотря на вопросы и критику со стороны апостолов и других участников иерусалимского движения.
Действительно, представляется, что рассказ о видении Петра в «Деяниях» - просто переработанная версия истории Павла в Галатах. Хотя действие перенесено из Антиохии в Кесарею, часть тем совпадает: приём язычников в христианство без предварительного обращения в иудаизм, вступление с язычниками в социальные отношения и совместное питание, критика со стороны членов «иерусалимской церкви». Там имеется ещё одна история об обращении в христианство римского кентуриона Корнелиуса; но в эту историю автор «Деяний» вставляет тему отрывка из письма Павла, возвращая, таким образом, самого Павла на сцену данной истории. Функция этой перестановки – снять остроту конфликта между Павлом и «иерусалимской церковью», который столь ясно описан Павлом в его изложении. Вместо «контр» между «иерусалимской церковью» с одной стороны и Павлом с другой, и Петром, мятущимся между ними, перед нами картина единой «иерусалимской церкви», под предводительством Петра (который сам находится под божественным руководством), двигающейся строго в направлении позиции Павла. Таким способом достигалась главная задача книги «Деяний» в том, чтобы нарисовать картину единства в ранней церкви, и скрыть тот факт, что существовал серьёзный конфликт между Павлом и «иерусалимской церковью» под предводительством Иакова и Петра.
Но время, в которое случилась конфронтация в Иерусалиме (что обсудим в следующей главе), давно прошло вместе с самими лидерами оппозиции, поэтому можно было изобразить конфликты с ними как не слишком серьёзные.
Конечно, вопрос остаётся: почему было необходимо Петру иметь специальное видение, толкующее ему о том, что (согласно евангелиям) он уже узнал от Иисуса?
Почему Пётр сказал со столь бездумной убеждённостью, даже переча, услышав это от Бога: «Нет, Господи, нет, я никогда не ел ничего нечистого», тем подтверждая свою приверженность Торе, которую отменил Иисус?
Очевидно, Пётр никогда не слышал об отмене Торы, раз теперь, через несколько лет после смерти Иисуса, он столь медленно и болезненно узнаёт об уходе от несомненной ей верности.
Ответ, данный в евангелиях, что Пётр и другие апостолы были тупоголовы, в «Деяниях» принимается и рассматривается. Однако быть столь тупым совершенно невероятно, и ответ исторически иной, не такой как в пропаулинистской пропанганде, ответ таков, что Иисус никогда не упразднял Тору.
Приверженность лидеров так называемой «иерусалимской церкви» иудаизму доказывает, что Иисус никогда не восставал против иудаизма.
Паулинистская церковь, однако, не хотела основываться на одном отвергшем Тору Павле, что означало для неё потерю авторитета престижной «иерусалимской церкви» и оставляло подозрительный разрыв между Иисусом и Павлом. Это делало ясным, что отмена Торы проистекает исключительно из контактов Павла с воскресшим Иисусом, но не от традиции, шедшей от Иисуса исторического. Так, в результате постепенного процесса выяснения, тупость лидеров «иерусалимской церкви», Иакова и Петра, медленно рассеивается, и они, наконец, становятся состоятельны в реализации того, что Иисус, в течении его жизни, говорил им, не что они якобы были совершенно не в состоянии в то время.
Теперь мы можем задать вопрос, давно отложенный: каким, в действительности, являлось учение иудаизма о взаимоотношениях с язычниками и совместном питании с ними? Это влечёт за собой следующий вопрос, об отношении к трудностям в общении с язычниками в мессианском движении Иисуса?
Поскольку общаться с язычниками приходилось, существовали три разные области трудностей для благочестивых евреев:
1 Определённые виды мяса и рыбы были запрещены евреям Библией (не запрещавшей их язычникам).
2 Запрет на любую пищу или питьё, являвшуюся идоложертвенной, что ели по своим праздникам язычники.
3 В определённые времена необходимо было питаться ритуальной пищей, что было возможно, если есть с другими правоверными евреями, соблюдавшими эту диету.
Заметим, что в случае с Корнелиусом, пункт 2 был неуместен, поскольку он был не язычником (например, поклонявшимся римским богам), а «богобоязненным» («Деяния» 10:2). Это означало, что он был монотеистом, признающим Одного Бога, которому поклонялись евреи, но не стал полностью иудеем, не будучи обрезан и не блюдя Тору.
Такие «богобоязненные» нередко упоминаются в Новом Завете, указывающем на существование этого класса, который иначе был известен лишь из более поздней раввинистической литературы, хотя люди этой категории упомянуты в библейской книге Псалмов. К «богобоязненным» (которые будут важны в аргументации следующей главы) евреи относились с уважением, как это показано в отрывке из «Деяний», где сказано, что Корнелиус был известен как добрый и богобоязненный человек всему еврейскому народу («Деяния» 10:22). Соответственно, с ним не было сложности на почве идоложертвенной пищи, с тех пор как подобные ему не рассматривались идолопоклонниками, а исповедующими должную религию, которую принимал Бог. Ибо «богобоязненные» воспринимались как имеющие собственный союз с Богом, как вполне действенный путь подобно Торе: а именно, союз, заключённый с Ноем (Бытие 9), который, в фарисейских экзегезах, толковался как род Торы для язычников. Имелись Семь Законов Сыновей Ноя (патриарха для язычников, такого как Авраам для евреев).
С пунктом 3 тоже не было трудностей. Он был необязателен для иудеев, исключая особые обстоятельства, когда речь шла о святой пище (например, пасхальной), или же находясь в храмовых пределах. Даже если ритуальная чистота была нарушена, это не являлось великим грехом, с тех пор как стало возможно вернуть её простым омовением в ритуальной купальне. Важно понимать, во-первых, что ритуальная чистота не являлась требованием даже наиболее правоверных иудеев во все времена; во-вторых, ритуальная нечистота не была греховна – она являлась состоянием, в котором каждый пребывал большую часть времени; ибо греховность была мирская – до вступления в святые пределы или поедание святой пищи до омовения от ритуальной нечистоты. Возможность язычника Корнелиуса оскверниться была не больше, чем у простого еврея, пребывавшего в жизни своей в обычном состоянии нечистоты. (Напомним, что были ситуации, когда иудею приходилось становиться ритуально нечистым, например, участие в похоронах).
Были иудеи (известные как хаверим), посвящавшие себя служению ритуальной чистоте, большей, чем обычно требуемая (возможно, для того, чтобы помочь с разделением terumah или святой десятины от имени жрецов). Но даже эти иудеи не пребывали в таком состоянии чистоты всё время (что было невозможно). Хаверим, однако питались вместе срок их обета, и только если Пётр был хавером ему следовало соблюдать ритуальную чистоту в питании. Таким образом, состояние приписываемое Петру, что «еврею запрещено его религией посещать или общаться с человеком иного племени», является исторически некорректным. Как же мог «весь еврейский народ» выражать своё уважение к Корнелиусу, или сообщать о том факте, что «он щедро помогал еврейскому народу» (стих 2), если к нему относились как к прокажённому?
Исторический факт, что существовали самые тесные взаимосвязи и общение между евреями и не евреями, о чём говорит и широко развитый прозелитизм, отмечаемый многими древними авторами и подтверждаемый евангелиями. Вкладывание подобной речи в уста Петра произведено с целью создания контраста между универсализмом паулинистического христианства и якобы обособленностью евреев.
Единственным возможным затруднением для Петра, разделяющим его в пище с Корнелиусом, могли быть свинина и определённые виды рыбы, которые могли быть у приниающего на столе, а Петру есть их было запрещено Торой. Но Корнелиус, будучи «богобоязненным» должен был побеспокоиться об этом и, соответственно, не угощать теми блюдами, которые неприемлемы для еврейского гостя. Запрещённая еда принадлежала к категориям мяса и рыбы; вегетарианские блюда не были под запретом и годились, как для Петра, так и для любого другого благочестивого еврея.
Библейская книга Даниила (написанная в эллинистический период) показывает, что общение между иудеями и язычниками было постоянным (см. Даниил глава первая).
С другой стороны, если еврей был принимающим, а язычник – гостем, то тем более не было никаких трудностей.
Теперь мы вернёмся к вопросу: были ли какие-то особенности в отношении к язычникам в мессианском движении, таком как движение Иисуса.
Мессия был царём евреев, поэтому не имел отношения к язычникам. Он являлся потомком царя Давида, и призван был восстановить еврейскую монархию и национальную независимость. Он не правил всем миром, у каждой нации оставалась её независимость с собственным управлением. Еврейский мессианизм не предполагал сделать еврейский мир мировой империей.
Но непрямо Мессия имел отношение к язычникам, ибо его приход означал конец военных империй всего мира и, в особенности, Римской империи.
Хотя Мессия не был императором мира, он был лидером жреческой нации, которой, в мессианский век, следовало стать духовным поводырём всего мира: доктрины монотеизма, мира и любви к ближнему, которые имели приоритет, нужно было принять всем народам, и необходимо было отдать должное нации, которая веками боролась за эти идеалы.
Многих язычников привлекли к иудаизму эти учения, без ссылок на мессианский аспект, и потому они присоединились к иудаизму, став настоящими евреями или «богобоязненными». Но собственно еврейские движения с сильным мессианским акцентом, обещавшие скорое наступление долгожданных времён мессианского века – века мира, когда мечи будут перекованы на орала – следовало иметь особое обращение-миссию к язычникам, натерпевшихся от политики меча.
Не стоял вопрос: возможно ли для язычников достойно участвовать в ожидании воскресшего Мессии без полного обращения в иудаизм. Это был удивительный вопрос для иерусалимского движения Иисуса, потому что проблема была новой. Другие мессианские фигуры не обращали свой взор за еврейские пределы, поэтому их движения выдыхались вместе с их политической неудачей. Стоило такой мессианской фигуре пасть от рук римлян, как надежды его последователей умирали вместе с ним.
Движение Иисуса было уникальным по причине её доктрины о воскрешении, поддерживающей надежды даже после распятия Иисуса. Движение назарян продолжало существовать, начав привлекать внимание язычников, особенно расположенных к обращению в иудаизм, тем паче, что Мессия предполагался вскорости.
Кажется очевидным, что для любого язычника, особенно для тех, кого привлекала фигура Иисуса, желательнее было стать полным иудеем (т.е., пройти обрезание, подчинив себя Торе). Ведь когда Иисус вернётся на землю царём евреев, не язычники или просто поклонявшиеся ему будут принадлежать к его народу. Даже те язычники, которые стали «богобоязненными», не принадлежали к нации Мессии, и, будучи иного племени, не были столь близки Мессии. Причём, этот вопрос представлялся своего рода срочным, ибо существовало учение фарисеев, что полное обращение в иудаизм не следует совершать после прихода Мессии (ибо с того момента, как любому станет ясно преимущество такого обращения, искреннее обращение будет невозможно).
Однако, это привело к аномальной ситуации, где обычные фарисейские синагоги состояли из полных иудеев, а их внешнее обрамление – из «богобоязненных», тогда как назарянские синагоги включали в себя только полных иудеев, по рождению или обращённых. Таким образом, у назарян существовало несколько напряжённое отношение к «богобоязненным» в качестве членов движения Иисуса, ибо их представление о своём миссионерстве заключалось в том, что оно должно быть направлено, в основном, на иудеев, и царь Иисус не мог властвовать над другими народами.
Как члены мессианского движения, назаряне были заинтересованы в привлечении поклонявшихся царю Иисусу, но как евреи они, подобно другим евреям, были заинтересованы в прибавлении верующих в Бога, в виде блюдущих Тору ли, или «богобоязненных» язычников.
Таким образом, «богобоязненные» представляли проблему для назарян, и история Корнелиуса показывает, что «иерусалимская церковь» была разделена в этом вопросе. За его колебания Пётр был раскритикован Павлом, но у последнего была совершенно иная позиция в оценке этого вопроса. К этому моменту Павел был убеждён, что Тора отменена божественным Иисусом и потому дистанция между евреями и язычниками упразднена.
Понимание Петра здесь было совершенно другим: он был обеспокоен тем, что станет ли это актом доброты к богобоязненным язычникам, если принять их в назарянское движение, ведь когда пришествие царя Иисуса свершится, они будут отвергнуты как иностранцы и отосланы в их собственные царства. Не лучше ли поощрить их полное обращение, дабы они имели полное право жить в мессианском царстве? Но, с другой стороны, право язычника искать спасения под Ноевым разрешением должно быть уважаемо.
Эта дискуссия показывает, что движение назарян имело такую проблему не потому, что было новой религией, которой оно не являлось, но потому, что оно было монархическим, мессианским, политическим движением внутри иудаизма. Это не означает, что оно было политической партией в современном смысле, её цели были всегда преимущественно религиозными; но эти религиозные цели были облечены в политические термины, что вообще характерно для иудаизма. Именно, как политическое освобождение было причиной рождения иудаизма для исхода из Египта, так и назарейское движение сделало религиозное будущее евреев и всего мира – зависящим от освобождения от Римской империи.
Паулинистское христианство, как это выразилось в Новом Завете, деполитизировав Иисуса, деполитизировало и «иерусалимскую церковь», представив её запредельно религиозной сектой, молящей о спасении душ, но не тел или обществ.
Побочным результатом этого было то, что жертвы различных политических преследований среди назарян были превращены в религиозных мучеников. Таким образом, убийство Иакова, сына Заведея, царём Иродом Агриппой и убийство его тёзки Иакова, брата Иисуса, первосвященником Ананией в 62-м году, были представлены как мученичества за трансцендентального павловского Христа, тогда как действительной причиной этого было сопротивление римской оккупации, и её приспешникам среди евреев. Так как сам Иисус был представлен жертвой иудаизма через деполитизацию его жизненного пути, так и трагедии его последователей в назарейском движении перенесены из истории римского угнетения к дверям иудаизма, в миф еврейского преследования назарян, которые были столь же верны Торе и еврейской нации*.
*/Странно, что при этом автор не замечает в «эпизоде с Корнелиусом», явной замены этим «богобоязненным» другого лица, о котором первоначально шла речь (на мой взгляд). Ибо как мог быть принят в движение, ставившее своей целью освобождение страны от римского гнёта, римлянин (Корнелиус), кентурион, то есть, командир сотни легионеров, вояка, который в любой момент мог получить приказ убить тех же назарян, как бунтовщиков – сторонников восстановления еврейской монархии, чей предводитель был за это казнён…/
http://www.proza.ru/2019/07/23/1493