Перед отпуском Елена Михайловна на всякий случай решила пройти диспансеризацию в поликлинике. Она вообще многое в жизни делала на всякий случай. Копила деньги, занимала очереди, отрывала телефонные номера на объявлениях. Также она ни с кем не знакомилась и никого не приглашала в гости. А то мало ли какие случаи бывают!
Одиночество ее не мучило, даже скорее успокаивало, обеспечивая ощущение стабильного будущего.
Диспансеризация в поликлинике растянулась на неделю. Елена Михайловна каждый день запасалась новеньким детективом и послушно шла сидеть в бесконечных очередях. В кабинете минут за пять ее осматривал специалист и размашисто чёркал в справке «здорова», украшая личным штампом.
К концу недели остался только уролог. С почками у Елены Михайловны всегда все было хорошо, и она вошла в кабинет в прекрасном настроении, ничего не опасаясь. Последний штамп - и со спокойной душой в долгожданную Феодосию! Музей Айвазовского, прогулки по набережной, кофе глясе...
Строгий седой врач-уролог Иван Генрихович любезно указал на кушетку возле прибора УЗИ.
Елена Михайловна слегка смущаясь, оголила свой не юный уже живот и устремилась мыслями снова далеко за Московский горизонт.
- У вас ничего не болит? - внимательно глядя в монитор прибора, поинтересовался доктор.
- Нет, все нормально, - не отрывая мыслей от пены прибоя, ответила пациентка.
- Так-так, - нажимая все сильнее датчиком на низ живота, тянул паузу уролог, - А циститы были?
- Нет, уже давно не было, все хорошо, - ответила Елена Михайловна, вынужденно переместившись из Феодосии обратно в кабинет врача.
- Ну-с, что тут сказать... В общем-то, все ясно, - констатировал доктор, - Одевайтесь.
Вместо справки пожилой уролог накатал неразборчивым почерком целое сочинение. Пациентка крутила ручку старенькой дамской сумочки, желая скорее уже покончить с диспансеризацией, оказавшейся совершенно напрасной тратой времени. Здоровье не вызывало никаких сомнений. Впереди отпуск, и нужно было еще собрать чемодан, оплатить квитанции ЖКХ, отдать соседке попугая и договориться с дворником, чтобы присматривал за квартирой. На всякий случай.
Доктор аккуратно прислонил к заключению личную печать.
- Я могу идти? - на всякий случай спросила Елена Михайловна, хотя и так было понятно, что ее никто не собирался здесь держать.
- Я должен вас проинформировать, - любуясь свежим штампиком, произнёс уролог, - вам показано оперативное лечение.
- В смысле? - не поняв сути, спросила Елена Михайловна.
- В том смысле, что у вас опухоль в мочевом пузыре! И довольно крупная.
- Опухоль? Как это? - растерялась Елена Михайловна, вырвав из рук доктора «сочинение» и пытаясь его прочитать. Но строчки самым отчаянным образом расползались, прыгали и не поддавались.
- Это вероятнее всего злокачественное образование. Вам срочно нужно в онкоурологию на операцию.
- Рак? - неожиданно осипшим голосом с трудом смогла вымолвить пациентка.
- На девяносто пять процентов, - спокойно ответил доктор. В его голосе не угадывалось ни малейшего оттенка сочувствия. Он говорил о раке, будто об ангине, - Гистология после операции покажет диагноз на сто процентов.
В голове Елены Михайловны произошла довольно серьезная контузия. На несколько секунд она перестала слышать и видеть. И только пульсировало во всем теле слово «рак». Потом начал постепенно приливать к голове поток нелепых жалких вопросов ко вселенной: как так? За что? Откуда? Почему именно я?
- Вот вам направление в областную клинику, там наверное смогут взять по квоте. Но лучше узнать непосредственно на месте.
Голос врача-уролога звучал как дальний гудок парохода откуда-то с самой середины чёрного моря. Он гудел тоскливо, мрачно, оповещая о неизбежности... Неизбежности конца. Конца всему существующему. Даже самой вселенной.
Елена Михайловна пришла домой и села в коридоре на галошницу. Посмотрела в раскрытую пасть чемодана, оглядела стопочки наглаженных платьев и улыбнулась. «Вот тебе бабушка и Юрьев день», - сказала она чемодану в растерянной пустоте квартиры.
Все вокруг начинало обретать новый смысл, новую суть. В каждой вещи вдруг проявлялся тайный знак, указующий на очевидный вывод! Жизнь Елены Михайловны тянулась бессмысленной цепью случайных событий. И, наконец, вот он тупик. В самом деле, зачем нужна вселенной женщина почти уже пятидесяти лет, не выполнившая ни одной природной задачи. Своих детей не родила, чужих детей не усыновила, деревьев не насажала, и вообще никакой пользы за свою никчемную жизнь не принесла. Ела, пила, книги читала. Паразит на теле планеты.
Она сидела на галошнице до утра. Перелистывала в памяти счастливые моменты детства, лица рано умерших родителей, студенческую свадьбу на третьем курсе университета. Спустя двадцать лет вторую свадьбу в кафе с философским названием «Ягодка» - последнюю вялую попытку превратиться из книголюба-отшельника в нормальную женщину. Потом начала листать обиды, потери, разводы. Сколько всего было, и в то же время как будто ничего важного. Растаявшие куски реальности, превратившиеся в безжизненную массу опавших листьев на растрескавшихся дорожках жизни.
Еще не старая, но уже бессмысленная для природы женщина боролась внутри себя с ощущением гадкой, яростной несправедливости судьбы, все больше соглашаясь с ней в ненависти к ненужному.
На рассвете в коридор забрёл блеклый луч солнца и пополз к ногам Елены Михайловны. Добравшись до туфель, он будто отравился отчаянием и умер на месте, превратившись в серую россыпь угловатых теней от шкафа, табуретки и чемодана. Из них на полу складывалось ясное прямоугольное решение. Увидев его, Елена Михайловна почувствовала невероятное освобождение. Внутренности, еще вчера сжатые в узел от страха, наполнились мягкостью и спокойствием. Привыкание к чувству конца становилось все приятнее.
«Может быть, это вовсе не проклятье судьбы, а подарок?!» - рассуждала Елена Михайловна, накручивая ремешок сумочки себе на руку и снова раскручивая, - «Вот суицидники, например. Они столько сил должны потратить, чтобы придумать способ, добыть средства, выбрать время, преодолеть естественный страх. А здесь все тебе на блюдечке поднесли. На, радуйся, все за тебя уже продумано, прими в дар!»
Когда ее бросил первый муж, было очень больно. Невыносимо, остро, катастрофически. Думала, жить больше незачем. И тогда впервые пришла мысль уйти. Просто уйти тихонечко, никого не обременяя. Но лицо мамы неожиданно всплыло перед глазами и запретило совершать «великий грех». Мама была очень верующим человеком. А Лена - очень любящей дочерью.
После второго развода Елена Михайловна поняла - жить для кого-то можно только если этот кто-то на это согласен. И начала жить просто так, не для кого. Но существование «просто так» довольно быстро приводит к поиску смысла. А это уже само по себе прекращает нормальное существование и заменяет его на паранойю. Поэтому пришлось научиться жить бессмысленно, приняв факт отсутствия смысла за аксиому.
Так уж устроен человек, во всем ему нужна обязательно логика, во всем требуется смысл. Вот и сейчас нужно было принять за аксиому отсутствие смысла в том, что организм заболел раком и включил программу самоуничтожения. И тогда все становилось на свои места. Если жизнь бессмысленна, то не важно, когда наступит ее конец. Не сейчас, так через десять лет, не через десять, так через двадцать пять. Какая разница, если все равно нет логики ни в том, что жизнь есть, ни в том, что она исчезнет.
Елена Михайловна не поехала в областную клинику. Она собрала чемодан и улетела в отпуск.
Лёжа на берегу бесконечно-волнующегося моря, она радовалась, как же хорошо заканчивается бессмысленная жизнь. Красиво, радостно, эстетично. Айвазовский на ее месте обязательно изобразил бы не просто море, а море на краю существования. Жаль, рисовать она не может. Так хотелось выразить новое пронзительное ощущение края собственной судьбы.
К концу отпуска, Елена Михайловна напиталась морской влагой, надышалась кислородом, вкусила южного солнца. Лицо помолодело, кожа разгладилась, глаза засверкали новой живой чувственностью. А душа наполнилась умиротворяющей благодарностью за все, что было и есть. Чувство благодарности пропитало все ее существо, каждая клеточка дышала ею. За детство, за юность, за каждый день, за каждую встречу и за все расставания, за всех , кто приходил из ниоткуда скоротать вместе кусочек жизни. Маленький или большой кусочек, не столь важно. Каждый миг засверкал ценностью уходящего счастья, словно бриллиант в золоте.
А в самолете Елену Михайловну накрыло болью. Никогда так сильно у неё нигде не болело. Еле добравшись до дома, она напилась анальгина и спряталась от изнуряющей боли под одеяло. Как в детстве. Ей стало жалко себя до слез. Боль вернула на место уже затершийся в волнах радостного отпуска факт - у Елены Михайловны рак.
И вдруг так захотелось еще хоть немного побыть. Пусть ненужной, пусть одинокой и бессмысленной для природы. Еще немного побродить по дорожкам жизни, пошуршать опавшими листочками. Пусть пожелтевшими, скорчившимися в осознании своей несостоятельности и никчемности, но еще живыми.
Раньше одиночество Елена Михайловна воспринимала как домашний арест за ошибки, допущенные на жизненном пути. Она привыкла к нему и воспринимала как естественное состояние. А теперь, пронзённая болью, спрятавшись под одеялом, она ощутила его совсем иначе. Одиночество - не комната арестованного, а свобода выпущенного из клетки. Сколько всего вокруг замечает и ценит одиночка! Занятые друг другом люди слепы и глухи к жизни. Они непрерывно выясняют отношения, уточняют договоренности, диктуют правила, борются за право свободы. Каждый раз выходя замуж, она считала, что обретает спокойствие и заботу. Но в результате получала тоску и боль. Почему? Потому что в отношениях свобода другого воспринимается как личное фиаско. Так устроен человек.
Боль отступила. Елена Михайловна смогла наконец заснуть. Ей снилась мама. В своём любимом фиолетовым платочке с мелкими ромашками. Она в нем всегда ходила в храм. Мама смотрела на неё и крестила худой рукой. И улыбалась. Она как будто хотела ей что-то еще сказать, но потом передумала и промолчала.
Утром Елена проснулась от резкого звонка в дверь. К ней никто не ходил. Если только соседка иногда могла заскочить посплетничать. Поэтому звук дверного звонка был непривычным и чужим для слуха. А тут кто-то упорно и решительно названивал, не собираясь прекращать. Пришлось натянуть халат, причесать разваленные в стороны волосы и все же открыть.
- Вы? - ошарашено воскликнула Елена Михайловна, увидев на пороге свей одинокой кельи врача-уролога из поликлиники.
- Да, Иван Генрихович, если помните, - представился доктор.
- Я не ожидала просто... Вы ко мне? - растерянно бормотала не по-московски загорелая сонная Елена Михайловна, кутаясь в халат.
- Как вы могли? Я же дал направление? Вам положено по квоте! А вы игнорируете. Вы же взрослый человек! - отчитал ее как первоклассницу Иван Генрихович.
- А, да, я не поехала в областную, извините. Я не хочу.
- Чего вы не хотите, деточка? Лечиться? Вы с ума сошли? Дайте ка мне войти. - Он довольно бесцеремонно ворвался в коридор и поставил портфель на галошницу, как раз на ту самую, где Елена Михайловна решила не делать операцию и вообще не сопротивляться неизбежному.
- Что вы хотите?
- Я хочу, чтобы вы сейчас же собрали вещи для больницы. Мы срочно туда поедем! Срочно! - Иван Генрихович не шутил. Было ясно - один он отсюда уходить не намерен.
- Зачем? Я же сказала - не хочу, - уставшим голосом пыталась еще сопротивляться больная.
- Нет, никаких зачем, вам ясно? - доктор был непреклонен, - У меня в практике вы первая такая сумасшедшая. Чем дольше вы будете тянуть резину, тем вернее станете инвалидом. Сейчас вам грозит максимум эндоскопическое удаление, а через пол года вас ждёт, голубушка, цистэктомия! Понимаете вы?
- Ничего я в этих ваших «эктомиях» не понимаю, - пыталась огрызнуться вредная пациентка.
- Этого от вас никто не требует. Живо собирайтесь! Живо!
Сама не понимая толком, почему послушалась, Елена Михайловна быстро собрала спортивную сумку, небрежно кинув туда тонкий дорожный халат, тапочки и зубную щетку.
Через два часа ее положили в клинику и начали готовить к операции. Утром она легла на операционный стол. Точнее на специальное кресло для цистоскопии.
А через три дня ее выписали. Оказалось, эндоскопическая операция не повреждает ткани организма. Она бережно удаляет лишнее, аккуратно проникнув внутрь органа через естественное отверстие. Елена Михайловна проснулась новым человеком. Рак в ее жизни кончился, так толком и не начавшись. Гистология показала неагрессивный тип в самой первой стадии, который не склонен к рецидивам.
- Теперь вы будете меня навещать каждые три месяца, деточка, - улыбался в белые усы довольный Иван Генрихович на приеме в поликлинике, - И только попробуйте меня снова игнорировать, я вояка упрямый! Эх, пороть вас некому...
- Да, доктор, вы правы! Как же я вам благодарна, вы даже не понимаете! Я же уже на тот свет собиралась, - смущённо оправдывалась пациентка.
- Да я понял, что ж вы думаете, дальше своего датчика УЗИ я ничего не замечаю? Я про вас еще раньше все понял, деточка. Ваше поколение ценит только то, что дано. А вот то, что отбирается ненужное, считает трагедией, - ворчал уролог, водя по животу Елены Михайловны датчиком и внимательно рассматривая ее мочевой пузырь на мониторе.
- Так все-таки, у меня есть рак или нет, я теперь не понимаю, - волновалась Елена Михайловна, пытаясь подсматривать в монитор.
- У тебя, деточка, есть жизнь! А ты этого и не понимаешь.
Доктор убрал датчик и кивнул на выход. Мол, иди отсюда и больше не хулигань.
Елена Михайловна вышла из поликлиники. Ей захотелось на всякий случай поехать в другую поликлинику и там еще раз все перепроверить. Но вдохнув осеннюю свежесть, улыбнувшись набрякшим сизым тучам, она ринулась совершенно в другую сторону. В парк. Бродить по дорожкам и шелестеть листьями.