Павел и евхаристия
Есть убеждение, согласно принятой в христианстве доктрине, что евхаристия была введена самим Иисусом, и потому Павел не был источником мистическо-культовой интерпретации его смерти.
Евхаристия означает мистическое соединение с божеством путём поедания тела и пития крови Христа. Такой обряд влечёт обожествление Иисуса и совершенно невозможен для взгляда на него, как на Мессию в еврейском смысле.
Больше того, евхаристия, как делающая причастным к божеству (вот смысл слова «причастие»), включает в себя учение о жертве Иисуса во искупление греха человечества; поклонение телу жертвенного Иисуса нечто большее, чем обряды поедания жертвенного ягнёнка (коему Иисус уподоблен в первом послании Коринфянам 5:7). Подобная концепция смерти Иисуса не находит коннотации ни с одной из версий иудаизма, в котором за человеческое жертвоприношение следовала анафема – часть еврейской Библии включает в себя серьёзную компанию против таких жертвоприношений (вспомним, хотя бы ягнёнка для жертвы, на которого Господь указал Аврааму вместо его сына Исаака).
Мотив искупления чужой вины не близок иудаизму, как указывалось ранее, он перифериен и ни в коей мере не определяет хотя бы часть модели спасения. Подобная история рассказана в мидраше, как страдания Рабби Иуды обеспечили хороший урожай (Бытие Рабба 33), но это не означает, что обычный еврей вдохновлялся желанием возложить свою ношу греха на Рабби Иуду или иную подобную фигуру, отказавшись от собственной борьбы против злой наклонности по наставлениям Торы. Даже история в библии о Моисее, предложившем себя в жертву за израильтян, является периферийной повествованию линией, скорее, усиливающей характер Моисея, как любящего Израиль, чем указывающая путь к спасению. В любом случае, предложение Моисея было немедленно отклонено Богом в словах, явно усиливающих ответственность (в случае личного греха): «И Господь сказал Моисею: «Того, кто согрешил против меня, его сотру из книги моей» (Исход 32:33). Смысл евхаристии: спасение может быть обретено через смерть Иисуса и пролитие его крови – это радикальный отход от иудаизма и возврат к языческой концепции искупления. Если бы евхаристия была действительно введена Иисусом, мы могли бы сказать, что Иисус, а не Павел, был основателем христианства.
Важным является тот факт, что евхаристия, как основное таинство христианства, отличает его от иудаизма, делая другой религией.
Если Иисус учредил евхаристию, тогда он основал новую религию. Ибо, эта церемония отсутствует в иудаизме, среди еврейских таинств в Храме (или вне его), установление единства с Богом у евреев не содержит этого центрального (для христианства) обряда.
Введение молитвы Господу Иисусом, как указывалось ранее, не создавало столь радикального отхода от еврейской практики, являясь обычным делом для рабби фарисейского движения создавать личные молитвы для себя и своих учеников, используя их в дополнение к обычным молитвам. Много таких молитв сохранилось в Талмуде, часть из них была включена позднее в еврейский молитвенник и использовалась уже всеми евреями повседневно.
И только когда, после смерти Иисуса, его Господня молитва была сделана необходимой и главной особенностью ежедневной службы, вместо использования обычных еврейских молитв, она стала специфической особенностью христианской обрядности; хотя она не содержит в себе ничего противоречащего иудаизму, оставаясь типично еврейской молитвой.
В евангелиях содержатся тексты, рисующие Иисуса основателем евхаристии. Самый ранний из них у Марка: «И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: «Примите, ешьте: сие есть тело моё». И взяв чашу, благодарив, подал им, и пили из неё все. И сказал им: «Сие есть кровь моя нового завета, за многих изливаемая»» (Мк 14:22-24). Матфей и Лука дают схожее описание с небольшими вариациями. Это описание Тайной Вечери. Иоанн, однако, описывая эту трапезу, не замечает сего события. Вместо этого он вставляет идею евхаристии в другую часть жизни Иисуа, в его проповедь в капернаумской синагоге:
«…Истинно, истинно говорю вам, если не будете есть плоть Сына человеческого, и пить кровь его, то не будете иметь в себе жизни. Тот же, кто ест мою плоть и пьёт мою кровь, имеет жизнь вечную, ибо я воскрешу его в последний день. Ибо плоть моя истинно есть пища, а кровь моя истинно есть питьё. Тот, кто ест мою плоть и пьёт мою кровь, пребывает во мне, а я – в нём. Как живой Отец послал меня, и я живу Отцом, так и тот, кто ест меня, будет жить мной. Это тот хлеб, что сошёл с небес: не как отцы ваши вкушали манну и умерли: тот, кто будет есть хлеб сей, будет жить вечно» (Инн 6:53-58)
В синоптических евангелиях (Марк, Матфей и Лука) Иисус представлен как совершающий церемонию (делящий хлеб и вино со своими учениками), но не как вводящий обряд, который обещает его адептам вечность. И всё же это оставляет у читателя представление, что история сия извлечена из серьёзного источника, повествуя о зарождении обряда евхаристии как практиковавшегося в христианской церкви.
С другой стороны, у Иоанна Иисус даже не исполняет обряд: он просто выражает некие идеи, тёмные и скрытные даже для учеников, некоторые из которых (после этого) покинули его (Инн 6:66). Где же тогда мы найдём первое свидетельство того, что Иисус действительно ввёл обряд евхаристии в качестве регулярного таинства в христианской церкви?
Самое раннее утверждение этого должно встретиться в посланиях Павла, и там имеется отсылка к идее евхаристии, идеи спасительной власти тела и крови Иисуса:
«Ибо я принял от Господа, что также вам передал: Господь Иисус в ту ночь, в которую был предан, взял хлеб и, возблагодарив, преломил, говоря: «Берите, ешьте: это – моё тело, сломленное за вас. Делайте это в память обо мне». После ужина он взял чашу, говоря: «Эта чаша есть новый завет на моей крови. Вспоминайте об этом каждый раз, когда будете пить в память обо мне. Тем, что станете так есть хлеб, и пить эту чашу, сказывая о смерти Господа, вы приблизите мой приход. Поэтому каждый, кто будет есть этот хлеб и пить эту чашу Господа недостойно, виновен будет в теле и крови Господней. Так пусть человек испытает себя и тогда ест этого хлеба и пьёт эту чашу. Кто ж ест и пьёт недостойно, тот ест и пьёт проклятие своё, а не о теле Господнем. По этой причине многие из вас немощны и слабы, не пробудившись». (1 Коринфянам 11:23-30)
Из этого пассажа, ясно следует, что Павел сам был изобретателем и создателем евхаристии, и как идеи и как церковной церемонии. Ибо Павел говорит совершенно отчётливо, что евхаристия была создана на основании откровения, которое он получил: «Ибо я принял от Господа, что и передал вам».
Факт, что Павел говорит здесь: он получил непосредственно «от Господа» (т.е., откровением от самого Иисуса, в одно из многих явлений того). Подробности, как Иисус учредил евхаристию (или то, что Павел называет «Господней Вечерей» стих 20) затушёваны учёными в манере, которую можно считать экстраординарной; и понятно, для чего это сделано, ибо ставка велика. Признать, что Павел был творцом евхаристии, означало признать, что Павел, а не Иисус, был основателем христианства. Ведь это означает, что центральное таинство и мистерия христианства, которое выделяет его в религию, отличную от иудаизма, было учреждено не Иисусом.
Идеи, лежащие в основе этого таинства – воссоединение в ходе обрядов в теле божественного Христа путём поедания бога – Иисус нашёл бы отвратительными, хотя и знакомыми, ибо они были хорошо известной чертой язычества, особенно в их мистических религиозных проявлениях.
Даже христианские учёные, однако, не могут скрыть полностью от самих себя, что Павел здесь претендует на получение от Иисуса откровения лично о том, как в Последнюю Вечерю, тот давал наставления о введении евхаристии. Типичным комментарием здесь является следующий: «Возможно, св. Павел подразумевает, что он получил эту информацию в результате откровения, хотя предлог apo (от) предполагает получение её от Господа через старших апостолов или других посредников» (Эванс, Коринфянам, Кларендонская Библия, 1930). Допуская возможность, что Павел здесь претендует на откровение (хотя без признания важности интерпретации этого, или почему следует отказаться от толкования) этот учёный уходит от данных вопросов в легковесный грамматический комментарий.
Мы должны принять тогда, что Павел, утверждающий здесь, что ему известны слова Иисуса в Последнюю Вечерю посредством откровения, получил эту информацию от кого-то из иерусалимских апостолов, присутствовавших на той Вечере. Это очевидно абсурдно для Павла – приписать себе как эксклюзивное – откровение о введении обряда, прекрасно известного в церкви со времён самого Иисуса. Это объясняет иначе необъяснимый факт, что (как увидим) евхаристия не соблюдалась «иерусалимской церковью» вовсе, а только теми церквами, которые находились под влиянием Павла.
Если бы евхаристию ввёл сам Иисус, то следовало ожидать, что она соблюдалась, и прежде всего, теми, кто присутствовал на Последней Вечере – разве что они, непостижимым образом, забыли слова Иисуса, и нуждались в освежении памяти через откровение, данное Павлу.
Евангелия, конечно, утверждают, что евхаристия была учреждена Иисусом или, что её введение основывалось на том, что он сделал и сказал в Последнюю Вечерю.
Но мы должны помнить, что евангелия были написаны значительно позже посланий Павла, и под влиянием его идей. Конечно, в евангелиях немало происходит не от Павла, главным образом, в отношении ранней жизни Иисуса, которой Павел особенно не интересовался. Но речь сейчас об одном сомнительном эпизоде в жизни Иисуса, о котором, на этот раз, идёт нестыковка между посланиями Павла и описанием в евангелиях. Это существенно, что в случае, касающемся учреждения центрального обряда для христианской церкви, у той есть сильный мотив приписать это Иисусу, в то время как иначе, следует признать, что Иисус вовсе не имел намерения создавать новую религию. Мы вынуждены заключить, что источником, из которого евангелия производят их описание Последней Вечери, в её евхаристическом аспекте, является в действительности сообщение Павла о его откровении, которое имеется в послании Коринфянам.
У евангелий, в общем, есть другие источники для описания последних дней Иисуса. Но евангелисты были членами церкви, в которой евхаристия уже являлась главным таинством, и, не имея иного источника для введения этого обряда, кроме описания Павла, им пришлось отказаться от их обычных источников, соблазнившись описанием его видения Последней Вечери.
Это объясняет многочисленные вербальные совпадения между описаниями, данными в синоптических евангелиях, и словами Павла в письме коринфянам. Это не может быть случайностью, но означает, что авторы евангелий имели слова Павла перед глазами до написания ими своих текстов (они не могли черпать с ним из общего источника, ведь Павел заявил, что у него нет иного источника, кроме личного откровения).
Однако, хотя синоптические евангелия следуют в русле описания Павлом, они не заходят так далеко, как он, в приписывании Иисусу создания обряда евхаристии. Вместо этого они изображают Иисуса, как совершающего церемонию, которая впоследствии легла в основу евхаристии. Отсутствие данного эпизода в их других источниках должно было затруднить синоптическим авторам объём их вставки, в которой они урезали видение Павла.
Евангелист Иоанн, с другой стороны, пропускает этот случай, совершенно игнорируя его в своём описании Последней Вечери. Это определённо нет потому, что он безразличен к евхаристии. Он даёт куда более длинную и впечатляющую версию этого, чем находим в синоптических евангелиях, делая евхаристию необходимой для достижения вечной жизни, и очевидно рассматривая её как мистерию воссоединения с божеством вполне как в мистических культах. Его пропуск этой темы в Последней Вечере должен означать, что он не знаком с посланием Павла, в котором она появилась впервые.
Несмотря на это, как член церкви, где практиковали евхаристию, рассматривая её, как важную для спасения, (хоть и не ведая, что учение пришло от Павла), он включил длинную защиту этого установления как части проповеди Иисуса.
Таким образом, все евангелия возводят сей обряд к Иисусу, о чём исторический Иисус ничего не знал.
Иоанн показывает себя хорошо осведомлённым о шокирующем характере идеи евхаристии в глазах евреев, когда описывает, как даже ученики оскорбились, а часть их покинула Иисуса вследствие этого. Почему-то (в описании Иоанна) это не шокировало слушателей Иисуса (никогда не предлагавшего подобного), но шокировало слушателей Павла, когда тот прививал в практику христианства сей обряд, напоминающий языческий, и включающий в себя сильные нотки каннибализма.
Это не говорит, конечно, что Иисус не преломлял хлеб и вино с учениками в Последнюю Вечерю. Это было совершенно нормально для еврейской трапезы, во время праздника или нет. Главный за столом производил благословение (благословение и есть первоначальное значение слова «евхаристия»), разламывал хлеб, передавая куски сидящим. В конце трапезы нечто похожее проделывалось в отношении чаши вина, которую, после такого благодарения, пускали по кругу. (Эта чаша с вином или благодатью больше отсылает к синоптическим описаниям и 1 Коринфянам, чем к киддушу – освящению вина субботы и праздников, которое предшествует хлебу). Последняя процедура, которая до сих пор используется за еврейской трапезой, не имеет мистического значения, а всего лишь означает благодарность Богу за ту пищу, что он послал. Добавления в качестве мистико-религиозных атрибутов (хлеб, как тело бога, а вино, как его кровь) было делом Павла, чем он превратил обычную еврейскую пищу в языческое таинство.
С тех пор как даже кровь жертвенных животных была запрещена в пищу евреям ( «А кто будет есть какую-нибудь кровь, истребится душа та из народа своего» Левит 7:26), мысль рассматривать вино, как кровь, внушала евреям отвращение. Здесь опять, Павел, кажется. умышленно удаляется от еврейского духа и канонов, и равняется на мир язычества.
Стоит отметить какое обозначение использует Павел для евхаристии: «Господня Вечеря» (греч. Kuriakon deipnon). Это выражение использовалось в религиозных мистериях для освящения пищи для бога-спасителя.
Очевидно, что в раннем христианстве эта церемония действительно рассматривалась как мистерия, которую окружала атмосфера секретности, и нехристианам и даже новообращённым (только вводимым в христианство) не позволялось присутствовать при этом. Выражение Павла «Господня Вечеря» так отдавало мистической религией, что ранние отцы церкви были смущены этим, и установили для обряда термин «евхаристия», который, скорее, имел еврейские, чем языческие ассоциации. Таким образом, они нашли способ встроить христианскую церемонию в один ряд с не мистическим, не магическим киддуш евреев, в котором вино и хлеб «благословлялись» (или, точнее, Бог благодарился за наделение ими).
Несмотря на изменение названия, евхаристия, однако, продолжала ассоциироваться с магическим, с тех пор как верили, что чудо случается каждый раз при подобном праздновании: хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Христа. Это магическое значение берёт начало с первого введения обряда Павлом, как можем видеть из его слов, создающих подобное впечатление:« Кто ж ест и пьёт недостойно, тот ест и пьёт проклятие своё, а не о теле Господнем. По этой причине многие из вас немощны и слабы, не пробудившись». Тем не менее, даже Павел не хотел отсечь свою новую религию от иудаизма полностью. Хоть он и дал авторитет новому обряду своим видЕнием, но это не был его собственный авторитет, а Иисуса. Он, таким образом, одобрил более позднюю попытку в евангелиях и «Деяниях» произвести учение Павла, включая евхаристию, от Иисуса, и тем умалить роль самого Павла.
Павел не желал объявлять себя основателем новой религии, напротив, он хотел, чтобы его доктрины были восприняты в качестве логического продолжения иудаизма, и поэтому совершал множество экскурсов в историю, содержащуюся в еврейских текстах.
Разумеется, и для своего нового обряда он находит библейских предшественников. Так он относит таинство евхаристии путём поедания плоти и выпивания крови Христа к таинствам Храма (1 Коринфянам 10:18), а впитывание христовой крови с впитыванием чудесной воды израильтянами в пустыне (1 Коринфянам 10:4). Окружая то, что было, фактически, дерзкой языческой церемонией, сетью аллюзий на писания, Павел надеялся прикрепить к своему культу Иисуса как бога-спасителя – еврейский бэкграунд, которого он всё же желал, как новообращённый, и в котором он мечтал достичь большего веса. Благодаря этому он мог думать о себе, как о пророке, подобном Иеремии.
Он не был сломлен фарисеями, с которыми надеялся конкурировать благодаря его дарованиям; вместо этого, он превзошёл их, состязаясь с ними иначе. Его провал был превращён в триумф. Эти гамалиилы и хилели, столь одарённые – предмет его юношеского восхищения – стали теперь мелкой сошкой: просто эпигонами пророков, среди которых Павел занял своё место. Если фарисеи теперь желали достичь какого-либо уважения, они могли сделать это только приведя себя к нему, ища спасения тем путём, который он мог указать.
Остаётся продемонстрировать, что евхаристия не практиковалась последователями Иисуса в Иерусалиме, а ведь их возглавляли ученики самого Иисуса, точно знавшие учреждал ли Иисус новый обряд.
Как давно указал известный учёный Ханс Лицманн, из свидетельства книги «Деяний» следует заключение, что евхаристия не практиковалась иерусалимскими назарянами. Вместо этого, чувство общности устанавливалось просто общей трапезой, как и в случае других еврейских товариществ. Мы находим на эту тему следующее:
«Они постоянно встречались послушать апостольское учение, преломить хлеб и помолиться… Вместе пребывали ежедневно в храме, и, преломляя по домам хлеба, принимали пищу с искренним удовольствием, так как славили Бога и наслаждались любовью народа» («Деяния» 2:42,46).
Выражение «преломить хлеб» (еврейское betzo*a) просто означает начать трапезу установленным способом: хозяин или уважаемый гость благословляли хлеб и затем куски его передавал каждому из присутствующих. Это делалось (и делается до сих пор) при всех приёмах пищи, как праздничных, так и ежедневных, и ничто не говорит о том, будто хлеб обретает при этом некое символическое или мистическое значение.
Если эти общие приёмы пищи иерусалимскими последователями Иисуса имели евхаристический характер (т.е., если они были таинствами с мистическим значением поедания тела и выпивания крови Иисуса), то что-либо (в тексте) должно было указывать на это, по крайней мере, упомянуть вино, чего нет. Можно спросить, почему Лука, который не постеснялся включить в своё евангелие этот евхаристический элемент в описании Последней Вечери, не дерзнул придать евхаристический колорит своему же описанию общей трапезы в «Деяниях»? Луке самому должна быть привычна евхаристическая практика, поскольку со времени написания «Деяний» (около 90 г. н.э.) евхаристия давно являлась установленным ритуалом церкви. Несмотря на это он и не подумал вставить в свой рассказ о практиках «иерусалимской церкви» о том, что они совершали евхаристию.
Это просто пример того, как трудно переписать историю, не оставляя предательских следов первоначального. Одно изменение всегда влечёт другие; но редактор не всегда думает об отголосках проведённого им изменения, оставляя другие части неизменными и противоречащими его модели адаптации оригинала.
Исследование доказательств, таким образом, подтверждает, что Павел, а ни кто иной, был создателем евхаристии. Благодаря его авторитету евхаристия стала новым обрядом – на самом деле позаимствованным из религиозной мистерии – представленным видением, в котором Павел увидел Иисуса в Последнюю Вечерю, дающим своим ученикам наставление в данном ритуале. Это видение Павла позднее, в качестве исторического факта, было включено в евангелия, в описания там Последней Вечери, и отсюда принято за исторический факт большинством изучавших Новый Завет.
Последователи Иисуса в Иерусалиме, которые были набожными иудеями и потому относились к идее поедания Иисуса и пития его крови с отвращением, никогда не выполняли сей обряд, а просто устраивали совместные трапезы, предваряемые преломлением хлеба, в манере, установленной еврейской традицией для товариществ внутри такой большой общности как иудаизм.
http://www.proza.ru/2019/07/22/645