Как-то не заладилось дело с романом. Что называется, уперся рогом он — и ни в какую. Как я ни пытался сдвинуть его с мертвой точки, ничего не получалось. А все потому, что главный герой стал в позу и, держа где-то за спиной кукиш, принялся выкаблучиваться. Трижды я ему давал шанс развить дальше сюжет. Я его уговаривал, убеждал, просил, а потом и — требовал: уведи жену у негодяя Сюиткина. Уведи. У этой сволочи должны обязательно вырасти раскидистые рога — недаром же голову я выписал его бугристой. Нарисовал довольно привлекательный женский портрет: выше крыши навалил миловидности, фигуру приладил к лицу, близкую по параметрам к классической, живот убрал, ноги выбрал ровные на писательском складе воображения. И что? Я просто уверен, окажись на его месте кто другой, проблем бы не было. Но этот говнюк, главный герой, отпахавший полсюжета вполне добросовестно, так, что мне за него и себя было не стыдно, стал думать иначе. Вдруг.
Сначала ему не понравилась внешность мадам Сюиткиной. Несмотря на округлость форм и приятность лица, он нашел, что «чуть раскосые глаза» не в его вкусе.
— Мне азиатки не нравятся, — заявил этот мерзавец, явно намереваясь отвертеться от поставленной ему задачи: трахнуть жену олигарха. И когда я стал убеждать его, что это не так, что он неправильно понимает это словосочетание, что подобный разрез глаз наблюдается и у европейских женщин, главный герой, нагло перебив меня, выдал следующее: мол, это твоя проблема, тебе нравится — ты и ложись — хоть с ней, хоть с лошадью.
Хорошо. Я понял, что в этом направлении мы вряд ли чего добьемся. У меня, правда, была после того робкая попытка подсунуть ему настоящую русскую красавицу, которую я выписал с берегов Волги. Брови дугой, русые волосы, белое лицо — глаз не отвести, чё те надо, уродец, ваще?
Казалось бы, тебе идут во всем навстречу. Тебе чуть не спину целуют, чтобы только сюжет развился. Мало того, тебе предлагают женский материал, мало пользованный мужем — читателя сейчас заинтересовать трудно возвышенными разговорами о любви и вымученными вздохами при луне. Его может заинтриговать какая-нибудь жизненная подробность, в которой поровну интима и неопределенности в положении персонажа. И что?
— Хренов писатель, ты подсовываешь куклу, думая, что мне абсолютно по барабану, каков ее духовный мир. — Я его готов был пристукнуть. А как же! Жена толстосума ложится в постель с томиком Пруста или Джойса, в сотый раз наслаждаясь прелестями текста! Черт с ним, сюжетом, пропади он пропадом, роман вообще.
Перепишу по новой, подумал я, выберу героя более покладистого, нежели этот выёживающийся хрен с пригорка. Пахарь с лицом херувима сотворит чудо. Весь в машинной смазке — с головы до ног — парень будет любить женщину по-трудовому, соблюдая правила техники безопасности на рабочем месте.
Но тут этот перец, этот фуцер заметил следующее.
— Ты однообразен, как дверь со скрипом, у тебя герой обязательно пялит чью-либо жену. Без этого сюжет не сюжет. В прошлом романе вообще дошел до ручки. Мало того, что познакомил скучающую супругу бизнесмена с героем-красавцем в баре, никак не удосужившись придумать что-то новенькое; мало другого, что все это было якобы затеяно конкурентом преуспевающего предпринимателя, чтобы выманить у глупой женщины секреты успешной деятельности мужа — оригинального тут так же мало, как мало его в куче дерьма, так ты, с целью ее унизить, принудил этого дурака, любовника, после очередной спарки уступить место негру. Типа, шантажа устроил: откажешься, милеха, и съемки наших утех, что я делал скрытно, попадут к твоему благоверному.
— Не негру, а метису, — слабо возразил я, понимая, что теперь разошедшегося критика не остановить. В чем-то он был прав. Почему именно чернокожий бугай мне пришел на ум? Пришлось, чтобы обосновать его появление в России, целую главу написать. Вернее, о его папаше, учившемся в нашей стране и наследившем в русской девушке. А к той главе — еще две, где я детально рассматривал историю появления у нас африканцев. Роман ведь предполагает многолинейность событий, связь прошлого с настоящим.
— А я тебе скажу, — не унимался главный герой, — почему ты вытащил тогда на обозрение шоколадного зайца. Потому что ты — слабак, свежие идеи — не для тебя. И втюхать нынешнему книголюбу ты можешь — со своими сомнительными талантами — разве что размер копченого члена.
Ладно. Его воспоминания о моем прошлом романе меня, не сказать чтобы расстроили, но, определенно, настроения мне не добавили.
— Давай, предложил я ему, — завалим самого Сюиткина. Бэмс — и финита ля комедиа.
Он усмехнулся.
— И куда приведет тебя сюжет без Сюиткина?
Я почесал голову: действительно. Непродуманно и поспешно убирать олигарха — себе дороже. Я еще не знал, как закончится роман, но без Сюиткина, что ни говори, все окружающие его персонажи станут похожи на ненужные предметы, сваленные в кучу в кладовой. Кому интересна будет та же его жена с навороченной внешностью и фигурой, вырубленной по стандартам моды живых манекенов, которой до этого я выделил пару-тройку фраз для обозначения своего присутствия?
— И потом, надеюсь, что в твоей башке мысль проскочила не обо мне. Я на мокруху не согласен, во-первых. А во-вторых, мне не нравится вообще, что на все черные дела ты меня именно толкаешь. И в-третьих, я был задуман тобой как положительный герой, пришедший в этот мир изменить его к лучшему. Славные дела меня ждали. А в итоге что мы имеем?
Какие, блин, славные дела его ждали, этого пенька? Не было у меня такого в мыслях. Положительным — да, но — проходимцем, короче, положительным прохиндеем, что-то среднее между Остапом Бендером и Жиль Блазом, который легко приспосабливается к различным обстоятельствам.. О чем же он талдычит? Можно подумать, в моих планах было показать его этаким благородным джентльменом. На кой хер мне тогда нужно подобное совершенство в штанах, могущее только подавать дамам руку, когда они сходят с автобуса?
— Ну вот, — усмехнулся он, явно прочитав мои мысли, — все у тебя на гнилых нитках шито. Такие дамы, как ты говоришь, на автобусах не ездят. Они даже не знают, как этим видом транспорта пользоваться.
— Может, — нерешительно предложил я, мало надеясь на то, что выдуманный мной обалдуй согласится на предложенный вариант развития сюжета, — стоит тебя посланцем из будущего показать — тем, словом, кто направит события в нужное русло?
— Докатился, — процедил главный герой, — попаданцем решил меня заделать. Какое же ты все-таки чмо. Бездарное и бестолковое. Миллион писак, подобных тебе, не имея ни малейшего понятия, как правильно выстроить сюжет и чем он отличается от фабулы, засрали бумажное и интернетовское пространства своими беспомощными «творениями» о пришельцах из будущего. И ты туда же.
Я был растерян. Что называется, герой вышел из-под контроля, а роман — ни тпру ни ну. Еще чуть-чуть, и мой орел начнет ситуацией рулить.
— Давай я тебя пошлю в политику. Благодатный материал. Или, если хочешь, сделаю тебя неподкупным журналистом — и будешь ты, как сам, между прочим, намекал, действительно положительным персонажем.
— Журналистом, значит? Ну-ну. Вообще-то ты задумал меня помощником Сюиткина, который легко прокручивает всякие сомнительные дела. Со смехуечками... Но надо признать, довольно смелую эволюцию ты совершил, братан, — не удержавшись, съязвил герой. — Сначала предложил мне вставить штуцер мадам Сюиткиной, потом грохнуть его самого. А теперь, видите ли, из меня решил сотворить идеал порядочности. Ты можешь дать мне пример действий честного журналиста, которые смогли основательно сдвинуть сознание политиков или, что было бы заманчиво, общества в целом, отчего и жить всем стало лучше?
— Ну… — промычал я, пытаясь вспомнить нужную фамилию. Но почему-то моя память упиралась в имена, чьи благие намерения, выстроенные на резких и правильных словах, заканчивались траурными речами их окружения и похоронным маршем.
Он еще раз назвал меня фамильярно «братан», при том нагло улыбнулся.
— Не смей меня так называть. И тебя все-таки придется убрать, — мрачно обронил я. Что означало: очередной текст отправится на долгое хранение в стол — до того момента, когда, возможно, счастливая мысль посетит меня, и роман получит продолжение.
— Ну, уберешь ты меня — убьешь… чпокнешь... Ликвидируешь, говоря книжным языком. И что с того?
Главный герой потянулся, зевнул. Вся его фигура выражала презрение ко мне:
— Пожалуй, — он еще раз зевнул, на этот раз — демонстративно, — чтобы тебя не мучить и закрыть вопрос, пойду сам стреляться. Авось попаду в себя… Да и тебе лучше: оформишь куцый текст в рассказик. С неопределенным концом. Сейчас это модно: размазанная каша по словам.
— То есть как это, стреляться? — Возмутился я. — Я решаю, что тебе делать. И пистолет, тем более, не дам — я его куда-то положил.
— Что делается, что делается, господа... Пистолет автор мне не даст. Он у Сюиткина в сейфе. Как ты мне надоел, и что вообще можешь со своими засушливыми мозгами решить? — Эта сволочь явно надо мной издевался. — Вон, Толстой, тебе не чета, а и он признавался, что Вронский, вопреки авторскому замыслу, вдруг тоже задумал стреляться.
Действительно: если уж у классика герой вышел из повиновения, то что говорить про меня? Пусть что хочет, то и делает, этот мудила, а я пойду кофе пить и думать над следующим произведением.