5.
Уборка мусора.
Школьная помойка находится возле старого тира у восточной стены нашей школы. Тир когда-то представлял собой длинное сооружение из камня и стали, ныне, насколько я знаю, совершенно разрушенное. За годы нашей учебы тир по меньшей мере три раза восстанавливали, закладывали дыры в стенах, красили здоровенную железную трубу, внутри которой теоретически предполагалось стрелять из пневматических ружей, вычищали от продуктов человеческой жизнедеятельности, разбросанных по всем углам тира и под конец запирали на здоровенный замок. Но не проходило и месяца, как тир стараниями окрестных пацанов, в основном «уютских», снова зиял дырами в кирпичной кладке и излучал бодрящий запах людских отходов. Стреляли за все это время в этом тире только однажды.
С другой стороны тира сохранились археологические остатки древней школьной теплицы, уничтоженной еще до нас.
Помойка находилась между тиром и школой. Она примостилась сбоку к небольшому одноэтажному зданию – школьному складу. Помнится, на складе всегда хранились огромные залежи парт и стульев, понемногу растаскиваемые местными жителями через маленькое окошко со сломанной решеткой.
Помойка состояла из трех насквозь проржавевших контейнеров, постоянно полных до краев. Когда поднимался ветер, контейнеры разверзались и выпускали в воздух сотни и тысячи исписанных листов бумаги, промокашек, тетрадных обложек и прочего школьного мусора. Территория школы постоянно была забита этими бумажками на всем своем протяжении.
В школьном подвале жила кошка, каждый год приносившая толпу наглых котят. Кошка постоянно курсировала между помойкой и подвалом, снабжая мелких спиногрызов объедками из школьной столовой.
Мы с Айдосом добавили в тот день в копилку школьных отбросов громадную кучу ватманов и прочей дряни. Выносили мы мусор большими порциями прямо в руках. Шли через железную лестницу и внутренний двор – так было ближе, а ворота внутреннего двора в тот день были открыты. Только однажды я пошел через школу, чтобы утащить облюбованное Айдосом ведро.
Айдос приделал к петелькам ведра не проволоку, а найденную им на помойке крепкую веревку. Резало руки, но, подложив кусок ткани, можно было нести в ведре хоть кирпичи.
К полудню мы управились с ватманами и принялись за страшный закуток. Стулья и остатки парт мы кое-как вытащили и просто бросили во внутреннем дворе, где такого добра было несметное количество.
Оставалось самое трудное – остов кинопроектора. Небольшая табличка с надписью на немецком языке позволяло предположить импортное происхождение этого прибора. В таком случае, делали его, видимо, на том же заводе, где выпускали «Тигры» и другие тяжелые танки. Это было громадное сооружение, и весило оно, по нашим подсчетам, не меньше двухсот кило. Кинопроектор состоял из трех больших обломков, из которых самым тяжелым был нижний – массивная подставка из литого чугуна. О том, чтобы спустить его вниз по какой-либо из двух лестниц, не могло быть и речи: во-первых, лестницы вряд ли выдержали бы такую массу, а во-вторых, даже весь наш класс нажил бы себе грыжу и растяжение мышц, попытайся мы целой толпой перетащить кинопроектор хотя бы метров на пятьдесят.
Я предложил самый, на мой взгляд, разумный выход – оставить проектор там, где он стоит, и вообще больше не соваться в эту проклятую комнату.
-Да, может, ее еще и заколотить? – спросил Айдос.
-Точно! – обрадовался я.
Но Айдос на это коротко заявил: «Хрен тебе», после чего прошел в прихожку и стал там что-то высматривать.
-Вот только не надо говорить, что ты хочешь… - испуганно пробормотал я, устремившись за ним.
-Именно, - голос Айдоса звучал как никогда уверенно. – Прихожка нам принципиально не нужна как жилая комната. У нас здесь вообще ничего нет, кроме этих часов, которые я тоже собираюсь отсюда убрать. Вот и поставим сюда, в угол, этот дурацкий кинопроектор. Здесь он не будет никому мешать.
-А там он тоже никому не мешает!
-Мешает! – возразил Айдос. – Мне та комната нужна пустой! Ты видел, там полная светоизоляция!
-Ну и что?
-А то, что там можно сделать классную фотографическую комнату! Где ты еще такое затемнение найдешь? Мне надоело заряжать пленку в проявительный бачок, засунув руки в рукава старого пальто или обливаясь потом под ватным одеялом. Потом, директор меня тогда достал: устрой да устрой здесь какой-нибудь кружок! Вот и доложим ему, что тут у нас школьный фотографический кружок. Пусть указывает в своей отчетности, а до нас не лезет.
Более убедительно не скажешь. Последующие полчаса были самыми страшными тридцатью минутами в моей жизни. Для переноса кусков проектора мы использовали новейшую технологию строителей египетских пирамид: нашли три или четыре куска железной трубы и подкладывали их под проектор, одновременно толкая его в нужном направлении. Самое главное было при этом успеть отойти в сторону тому, кто меняет «колесики», иначе махина проектора тут же раздавит ему ногу или, если дело происходит возле стены, еще и голову.
Докатив проектор до места, мы заползли в главную комнату, упали в кресла и так валялись минут пятнадцать, не говоря ни слова.
Айдос за время перетаскивания проектора сбросил килограмма этак два своего и так дефицитного веса, но был безмерно счастлив. Я же был безмерно голоден и мечтал улизнуть домой или к ближайшему магазину – «девятке» или, как ее еще называли – «стекляшке», чтобы купить промасленный пакет страшных ливерных пирожков «собачья радость» по четыре копейки и насладиться их особенным, ни на что не похожим вкусом. Но Айдос, который целыми днями мог питаться только воздухом, тут же отбросил мои нескромные мечты о еде и сказал, что пора приступать ко второй стадии уборки.
И действительно, после походов на помойку рубка стала намного больше в размерах, но приобрела крайне неряшливый вид: всюду валялись мелкие детали кинопроектора, отражавшие путь нашего следования из закутка в прихожку, остались во множестве небольшие обрывки ватманов, ваты из кресел и прочей мелочи. Кроме того, в радиорубке было столько пыли, сколько не навеют и за год все суховеи Прикаспийской низменности.
Помимо веника, мы купили в «Уюте» большую рыжую циновку для того, чтобы народ вытирал об нее свои боты и не пачкал и так не совсем чистый пол радиорубки.
Айдос вручил мне веник, а сам вставил в «Романтик» кассету Цоя и пошел за водой.
Процесс подметания был довольно утомителен. Грязи было очень много. Хорошо, что Айдос успел стащить где-то в подвале строительные носилки, не то за день мы бы точно не управились. Кроме того, каждый взмах веника поднимал такую «бурю в пустыне», что даже вовсю распевавший «Группу крови» магнитофон начинал кашлять и возмущаться. Я предложил побрызгать на пол воды, чтобы умерить вращение в тесной атмосфере рубки остатков мусора. Но Айдос сказал, что тогда мы и за год тут не уберемся: вся пыль сляжется в плотный слой грязи и придется ее уже не веником мести, а ковырять лопатой.
Наконец, после пяти или шести визитов с носилками к помойке из-под слоя грязи показался пол радиорубки. Мы поддели на кусок ватмана, заменявший совок, последние кучки мусора, и Айдос торжественно заявил, что теперь пора приступать к заключительному аккорду «сотворения мира» – к мойке пола.
Мытье полов в школе всегда выходит за рамки обычной формальности. Это скорее великий обряд, требующий посвящения и необходимых навыков. Класса этак до четвертого школьники пребывают в блаженном неведении относительно того, каким образом место их ежедневной каторги неизменно остается чистым, несмотря на их постоянные усилия по полному загаживанию родной школы. Только после уроков зачем-то приходят угрюмые старшеклассники с небрежно повязанными красными галстуками и орут, называя всех вокруг щеглами и требуя поднимать стулья на парты. Потом они всех выгоняют и, запершись в классе, начинают таинственный ритуал.
В средних классах школьники, наконец, и сами приобщаются к великой тайне. За каждым классом закрепляют соответствующий сонм шестилеток или других «щеглов», и несчастный классный староста постоянно обновляет график дежурств. Помимо этого, школьники средних и старших классов моют и свои собственные кабинеты.
Мытье полов – процесс сложный и требующий немалой мозговой активности. Кроме того, требуется и суперсовременное оборудование в виде веника, ведра, хорошей большой тряпки и, если удастся разжиться, также совка и швабры. Стирального порошка, без которого ни одна профессиональная техничка даже воду в ведро набирать и не подумает, не то что начинать мыть, в школах не полагается. Конечно же, без порошка это не мытье, а простое размазывание грязи по полу. Но кого это волнует?
Если младшеклассников еще можно запугать и заставить поднять стулья после уроков, то на своих однокашников такие наглые методы не действуют. Все стараются побыстрее улизнуть, а если наехать и попытаться добиться своего силой, то еще и портфелем по физиономии можно схлопотать.
В связи с этим ритуал мытья полов в школе, как правило, начинается с утомительного атрибута – подъема стульев. Стулья дежурные поднимают вместе, чтобы быстрее управиться. Классический школьный стул советского периода своими во все стороны торчащими железками и доисторическим дизайном похож на огромного неуклюжего паука либо на изощренное орудие убийства. Поэтому все манипуляции с ним требуют осторожности и многолетних навыков.
После стульев один из дежурных отправляется за водой, а второй начинает подметать пол. Все школьные веники, которые я видел в своей жизни, были похожи либо на бычки от больших иностранных сигарет с фильтром, либо на страшные советские строительные кисти для нанесения белешки на штукатурку, - словом, на все кургузое, обрубленное, недоделанное, - но только не на орудие труда, приспособленное для сметания пыли и мусора с пола. Но даже и такой разгромленный веник всегда надо прятать в укромное место, иначе вечно голодные школьники обязательно отыщут его и сожрут половину. Именно слопают – я сам видел процесс поедания школьниками зерен, наросших на венике. Последние, как известно, делают из стеблей какого-то злака.
Пластмассовые подметалки еще опаснее. Если таковая появляется в каком-нибудь классе, то ее очень скоро просто сопрут, чтобы оторвать палку.
Совок – это, как я уже упоминал, великая роскошь в условиях школы. Мы в школе привыкли пользоваться вместо совков обычными тетрадными листами. Такой двойной лист расстилаешь под ногами, встаешь на него, чтобы не улетел в сторону, и метешь на его поверхность мусор.
Перед тем, как мыть полы, дежурные обязаны также протереть подоконники и батареи. Это тоже страшно неблагодарное дело, потому что подоконники, помимо пыли, загажены подсолнечной шелухой, огрызками бумаги, промокашками и просто зелеными носоглоточными выделениями отдельных особо эстетичных школьников. Батареи – вообще страшное дело. Об них вытирают, извиняюсь за выражение, сопли, об них чистят обувь и – самое любимое дело – на них плавят пластилин – потом фиг отдерешь.
После всех подготовительных действий дежурные берут в руки по куску тряпки и начинают корячиться по полу. Да, еще перед этим делят пространство для мытья. Обычно один берет площадку перед доской, два ряда и один проход между рядами, а площадка перед входной дверью, один проход и последний ряд достаются другому. Перед входной дверью всегда куча грязи, поэтому это самый тяжелый участок работы. Швабр, как я говорил, в классах почти не бывает. Но если хотя бы одна есть, то мытье полов превращается в сплошной кайф. Не надо корячиться, залезать своими руками с тряпками в самые отдаленные (и, что интересно, самые грязные) уголки Вселенной – это с успехом сделает швабра, биться затылками об парты. Остается только научиться правильно наматывать тряпку на швабру, и дело сделано.
Некоторые дежурные, правда, пытались облегчить себе жизнь и без швабры. Например, просто разливали воду огромными кляксами по всему классу. Или мыли только в проходах и перед доской, где самые заметные места, - и то не мыли даже, а проводили один раз тряпкой. Но эти эксперименты в тот же день вскрывались зоркой Людмилой Спиридоновной, и тогда ловкачей ожидало тягчайшее наказание – повторное дежурство вне очереди.
У нас с Айдосом не было ни швабры, ни стирального порошка, ни совка. Но мы, как опытные школьники, и не мечтали о такой роскоши. В рубке была тряпка, но такая древняя, что мы ее и в руки боялись взять, чтобы только не подхватить какую-нибудь доисторическую вирусную лихорадку пещерного человека. Мы прибегли к испытанному средству – стащили тряпку то ли в одном из классов, то ли у уборщиц.
Мыли полы мы по очереди. После каждой комнаты приходилось менять воду, становившуюся цветом и консистенцией похожей на строительный раствор. Наконец, мы промыли рубку один раз, но вид у полов был такой, словно и не мыли вовсе. Вздохнули и пошли по второму разу.
В тот день мы промыли полы в рубке четыре раза. Наконец, пол радиорубки был отмыт, и мы с удивлением обнаружили, что это не простой бетон, как мы предполагали ранее, а хороший туалетный кафель.
Айдос раскрыл настежь обе двери рубки, и сквозняк вытряс из комнат остатки удушающей пыли.
Мы валялись в креслах и отходили от великих свершений уходящего дня.
-Завтра первое сентября, - устало сказал Айдос. – Сейчас я настрою аппаратуру, а завтра оба придем пораньше, как сегодня… А сразу же после линейки переоденемся и продолжим ремонт.
Я приуныл.
-Ничего, - сказал Айдос. – И недели не пройдет, как мы эту радиорубку сделаем!