Возвращаясь после выполненной диверсии по подрыву ЛЭП, группа отца остановилась в заброшенной часовенке возле деревни Жандревиль отдохнуть и отоспаться. Утром 2 августа отец проснулся раньше всех, в шесть часов утра (всю жизнь он сохранял крестьянскую привычку вставать на заре). Но будить группу не стал, а поднял только Павла. Предстояло выполнить ещё одно небольшое задание командира отряда. «Жорж» поручил по пути на базу зайти в Жандревиль к местному фермеру и забрать продовольствие для отряда, в рапорте отца это задание названо «закупкой продуктов питания». В отряде периодически появлялись деньги и за приобретаемое продовольствие расплачивались. Но отец говорил, что французское население, настроенное против оккупантов, довольно часто снабжало партизан бесплатно.
Отец и Павел шли по лесу, и в это время из-за горизонта выглянуло солнце, осветив верхушки самых высоких деревьев. Словно невидимый дирижёр взмахнул палочкой, и это движение отозвалось в разных частях леса звонким птичьим пением, которое с каждой минутой становилось всё разнообразнее и многоголоснее.
Они вышли на окраину леса, находящегося на возвышенности. Внизу, в долине реки, ютилось небольшое селение, до которого ещё не дотянулись лучики солнца, и поэтому оно казалось спящим и каким-то совершенно беззащитным. Ведущая в селение дорога с обеих сторон утопала в виноградниках. Гроздья дозревающего винограда купались в утренних лучах солнца, образуя восхитительный сплав изумруда и золота. Картина спокойной, мирной жизни, наполненной красотой и величием на прекраснейшей земле, совершенно не сочеталась с событиями предыдущих дней. В памяти всплыло произошедшее накануне: облава в лесу, автоматные очереди, выстрелы, взорванные опоры электролинии, искрящиеся провода. И замелькали тревожные мысли: «Почему люди не могут спокойно жить на такой чудесной, уютной земле, любоваться её красотой и не скрываться в чащах, как дикие звери? Почему нельзя сойти на обочину дороги, спокойно полежать в густой траве, греясь в утренних лучах солнца, провожая взглядом полёт птиц в высоком голубом небе и никого не бояться? Почему человек, наделённый разумом, идёт убивать другого человека, тем самым становясь убийцей и делая убийцей себе подобного?»
Такие вопросы не впервые возникали в его сознании, и он, четвёртый год глядящий на все ужасы войны, не раз видевший убийства, смерть, кровь, пытки, мучения, издевательства людей над другими такими же людьми, многое испытавший на собственной шкуре, не находил объяснений происходившему…
Через час они спустились в селение и подошли к дому фермера Гофья, с которым было предварительно условлено о поставке партизанам продовольствия. Фермер встретил их вроде бы добродушно и отправил к строению типа амбара на своём подворье, где, по его словам, была приготовлена провизия и вещмешки для её упаковки.
Отец с Павлом отправились к амбару, находящемуся в дальнем углу двора, и действительно нашли там всё, о чём говорил фермер. Отец начал укладывать продовольствие в мешки, а Павел отнёс в соседний дом сырые яйца и попросил пожилую хозяйку сварить их. А фермер Гофья, как только партизаны вышли из дома, пошёл к телефонному аппарату и набрал номер немецкого поста, находящегося в противоположном конце селения.
В это время в доме Гофья скромная сельская девушка Мари Даржан, работавшая у фермера прислугой, занималась своим каждодневным делом: убирала в комнатах, протирала пыль, выносила мусор. Она была из бедной семьи и жила в соседнем доме вместе с престарелыми родителями. Небольшой заработок, который она получала у фермера, позволял её семье выживать в эти тяжёлые времена. Мари не была любопытна, но, случайно оказавшись в соседней комнате, услышала обрывки разговора хозяина и поняла: приятным молодым людям, борющимся с ненавистным режимом, которых она встретила сегодня на пороге хозяйского дома, грозит смертельная опасность. Она ни секунды не раздумывая бросилась из дома и побежала к амбару. Уже подбегая к хозяйственному строению, Мари краем глаза увидела, что по мосту, проложенному через небольшую речку, находящемуся метрах в трёхстах от фермы, едет машина с солдатами в зловещих чёрных мундирах.
Она мчалась изо всех сил и, вбежав в помещение, где находились молодые люди, успела крикнуть: «Боши!» И тут же загремели автоматные очереди. Бежать было поздно: фашисты почти окружили дом. Вступать в бой – бесперспективно: вооружённых до зубов гитлеровцев было не менее полутора десятка. У партизан только пистолеты, да и то с неполными обоймами патронов: почти все боеприпасы были израсходованы накануне в лесном бою с полицейскими.
Какие-то секунды потребовались партизанам, чтобы понять безвыходность ситуации, и столько же – Мари для поиска выхода. «За мной!» – раздался её звонкий решительный возглас, и она кинулась в дальний угол амбара. Здесь была неприметная дверь чёрного хода, ведущая в поле, за которым зеленела спасительная полоска леса. На поле колосились высокие густые заросли пшеницы. Мари первая бросилась по узкой тропинке, за ней – двое макизар. Они бежали то в полный рост, то согнувшись, а там, где стебли пшеницы росли не густо, передвигались ползком. А рядом с ними и над головой свистели пули…
Всё, что я рассказала выше, нашло краткое изложение в рапорте отца: «За 30 секунд нам сообщила девушка Мария, что немцы идут за нами. Мы побежали к лесу, который находился от нас 500 метров, немцы открыли из автоматов и винтовок огонь, стараясь взять нас живьём. Приближались всё ближе к нам, ползущим по-пластунски» (рис. 20).
Замечу, что рапорты о выполнении заданий писались на базе отряда после возвращения, чаще всего в спешке, вручную, возможностей обдумывать формулировки не было, события изложены в них несколько сумбурно, в общих чертах, иногда в них опускались существенные детали. Не единожды я слышала описание этого эпизода от папы, потом от Мари, побывала на месте, где всё произошло и, конечно же, смогла понять то, что не нашло отражение в рапорте отца начала августа 1944-го.
Отвечая преследователям нечастыми выстрелами, они израсходовали последние патроны. Но всё же добежали до леса, в котором знали каждую тропинку, и он, словно родной, в буквальном смысле спрятал беглецов. А немцы, прочёсывая место, где скрылись партизаны, наверняка недоумевали: за несколько минут нахальные маки из-под их носа как будто провалились под землю.
Мари Даржан до окончания войны не смогла возвратиться в Жандревиль, где её ждала бы расправа гитлеровцев. Девушка перебралась в другое селение и какое-то время находилась там, она поддерживала связь с французской группой маки.
Появлялась Мари и в отряде «Сталинград», её знал «Жорж» и другие партизаны, несколько раз она встречалась с отцом. Юная девушка Мари, глядящая на меня с фотографии более семидесятилетней давности, вызывает восхищение: чистое, нежное, совсем юное девичье лицо, большие лучистые глаза, лёгкая полуулыбка…
Время тогда было суровое, военное, полное опасностей, и отец считал неуместным в тех условиях не то чтобы заводить романы с французскими девушками, но даже думать об этом. Тут же был особый случай: девушка рисковала собственной жизнью, спасая его. Сначала он испытывал огромную благодарность, а со временем, после того как они узнали друг друга получше, между ними возникла взаимная симпатия и теплота, которые бывают между родными людьми.
Всё это чувствовалось в минуты, когда отец вспоминал о Мари с искренней сердечностью и признательностью. Она писала ему добрые, душевные письма, в которых всегда обращалась к нему: «Моn cher ami Felix» («Мой дорогой друг Феликс»). А к моему сыну, который внешне чем-то похож на своего дедушку, она относилась с теплотой и нежностью.
Прошло четверть века. Поздней осенью, в двадцатых числах ноября, Фёдор Горовой с волнением подошёл к знакомому дому Мари. Незабываемая, тёплая встреча. Муж и трое детей Мари обнимали его как родного. А на следующий день после приезда поприветствовать дорогого гостя – советского маки Феликса – в доме Мари собрались родственники и друзья-французы, знавшие его в годы войны. После застолья и разговоров о прошлом вместе с Мари и гостями отец отправился к тому дому, где бесстрашная французская девушка спасла ему жизнь. Вот как он описал это в небольшом дневнике: «Мои друзья думали, что за эти 25 лет я всё забыл, но я их удивил. Я не только указал тот дом, но даже показал дверь, из которой мы выбежали… Когда я отошёл метров на 30 от дома в сторону леса, куда мы бежали с Павлом, меня проняла дрожь – только тогда я понял, какая нас ожидала опасность…»
В доме фермера Гофья, выдавшего фашистам советских партизан, в то время проживал очень симпатичный старичок Баро. Он уже знал о приезде дорогого гостя, с радостью его встретил и предложил отцу ночлег и ужин. Историю о предательстве Гофья он знал во всех подробностях.
Месье Баро пригласил гостя осмотреть дом. Вначале хозяин привёл отца в комнату на первом этаже, которую тот сразу же узнал, – здесь он видел Гофья в тот памятный августовский день. Комната выглядела запущенной и неуютной – серые потемневшие стены свидетельствовали о том, что в помещении очень давно не проводился ремонт. Гость был очень удивлён. Хозяин объяснил отцу, что, приводя в порядок весь дом, эту комнату оставил нетронутой, потому что здесь поселилась память. Затем он подвёл отца к окну и показал два пулевых отверстия в стене рядом с оконной рамой.
Месье Баро рассказал, что в августе 1944-го маки из французского отряда, узнав о предательстве Гофья, который выдал фашистам советских макизар, вынесли ему приговор – смертную казнь и пришли в его дом привести это решение в исполнение. Когда маки появились в доме, предатель понял их намерения и успел, спасаясь от пуль, выпрыгнуть в окно и уйти от возмездия. На какое-то время он скрылся из Жандревиля. А когда появился, французские власти его осудили за то предательство на длительный срок заключения.
Всё это отец понял из рассказа месье Баро. После заключения Гофья возвратился в Жандревиль. Жил одиноко, жена и дети покинули предателя. Он прожил недолго и умер в 1965 году.
Старик Баро приобрёл дом после смерти прежнего хозяина. Узнав историю предательства, комнату на первом этаже он оставил пустующей и не тронул отметины в стене, словно предчувствовал, что здесь появится такой неожиданный гость – советский маки.
Отец был до глубины души взволнован всем услышанным. Из рассказа доброго старика Баро, как он сам потом признался, отец не всё понял. Но понял самое главное: благодарность и память простых людей намного прочней, чем уверения и быстро меняющиеся взгляды политиков. Память народа – это светлое и неподкупное чувство, которое не подвластно времени.
А через сорок семь лет после событий, в 1991 году, мы с сыном Дмитрием стояли на месте дома, в котором гитлеровцы окружили двух макизар; от постройки к тому времени не осталось никаких следов – её снесли. Но с нами была поседевшая Мари Даржан, которая безошибочно указала место, где он находился.
Обнимая тётю Мари, я тихо плакала и благодарила за папину спасённую жизнь, а значит, и за собственное появление на свет. И она тоже плакала, понимая и разделяя моё состояние. Это были сердечные, искренние чувства, которые бывают между самыми родными людьми. И мне совершенно не сложно было понять причину её слёз: она оплакивала свою давно прошедшую юность, грозную и романтическую, оплакивала несвоевременную смерть родного и далёкого друга Феликса.
А потом я взяла с этого места горсточку французской земли, чтобы отвезти её на папину могилу…
Не забыть солнечный июньский день 1991 года, когда мы втроём – сын тёти Мари Роберт, я и Дима отправились в лес, где почти полвека тому назад обитали советские партизаны.
– Я покажу тебе те места, по которым водил меня твой отец, – сказал Роберт. – Да-да, не я его водил по нашим лесам, а он меня.
У 14-летнего Роберта (именно столько лет ему было в 1969-м, когда приезжал русский маки) были с моим отцом тоже свои, особые отношения, которые он – уверена, не забудет никогда. Даже языковой барьер не помешал мне это понять…
В этот день всё вокруг было наполнено радостным праздничным светом. Втроём мы поднимались вверх по дороге, проходящей вдоль живописных холмов, засеянных кормовыми травами. Травы казались зелёным морем с лёгкими белыми пенистыми волнами. Тёплый, неспешный ветерок пробегал по этим волнам, и они оживали, как будто медленно двигаясь к невидимому причалу, – это были густые заросли обычных полевых ромашек.
Мы поднялись на высокий пригорок и очутились в лесу. Это был лиственный лес, заросший кустами орешника, акации, ольхи. Я заметила виды деревьев, характерные для Украины и южных районов России: клёны, липы, дубы. Роберт рассказывал о животных, обитающих в здешних лесах, и показывал их внешность, изображая зайцев, кабанов, лисиц, ежей, а также пытался имитировать голоса птиц. Он вспоминал свои давние походы по окрестным лесам вместе с дядей Феликсом и о том, что в своё время был удивлён: советский маки ориентировался здесь лучше, чем он сам. Маршрут, по которому мы прошли, был одним из многих, пройденных Робертом вместе с моим папой в 1969-м. А я вспомнила вдруг слова из дневника отца, которые он написал в тот год после похода по здешним лесам, местам своей боевой юности: «Это был тихий, мирный, хороший лес, где никто никому не угрожал…»
Действительно, покоем и умиротворением был наполнен сам воздух этого леса, как и всего, что мы встречали на своём пути: холмов, полей, пастбищ, садов, виноградников… В глубине леса, на обочине дороги, мы увидели небольшую часовенку. Роберт только начал объяснять, а я уже догадалась: это та самая часовенка, в которой отец с четырьмя боевыми товарищами провёл ночь накануне неудачного посещения Жандревиля. Через небольшое окошко я увидела крохотное помещение и скульптурное изображение Девы Марии с младенцем. Дверь была не заперта, но ни я, ни Дима не решились войти внутрь…
Когда мы вышли на окраину леса, перед нами открылся великолепный пейзаж: внизу, в пологой зелёной долине, протекала речка Анжер. Вдоль долины реки, слева от нас, белели домики Медонвиля, справа утопал в садах Жандревиль. Вдоль дороги, по которой мы спускались, на склонах холмов росли сады и виноградники. И вдруг я поняла, что это и есть та самая дорога, по которой почти полвека тому назад спешил в Жандревиль мой отец вместе с боевым товарищем. Я шла и вспоминала то, что говорил отец о войне, какая это страшная психологическая ломка, как она калечит людей морально, превращая каждого, берущего в руки оружие, из нормального человека в убийцу. Вспомнила и то, с какими мыслями он шёл когда-то по этой дороге, как хотелось ему сойти на обочину и спокойно полежать в траве на тёплой благодатной земле. А постоянный вопрос всё не давал ему покоя: «Почему человек, наделённый Богом и Природой разумом, идёт убивать себе подобного?!»
В 1991 году, во время нашей с сыном поездки по Лотарингии, ещё многие жители Жандревиля помнили военные годы. Помимо Мари Даржан или, как я её называла, tante Marie, хорошо помнила события августовского дня 1944 года мадам Мадлена Мэйе (Madelene Maye), её дом находится по соседству с домом тёти Мари. Через несколько дней после нашего приезда мы с сыном были приглашены в гости к мадам Мадлене. Хозяйка приняла нас очень радушно, обняла, расцеловала и усадила за стол. Во время обеда она сказала:
– Я сообщила своим дочерям, что в Жандревиль приехали дочь и внук русского маки Феликса, который в годы войны сражался за свободу Франции в наших краях. Я попросила их помочь семье Мари и принять участие в приёме дорогих гостей, оказать им внимание и гостеприимство. Сделать всё, чтобы гости уехали от нас довольными.
Затем мадам Мадлена рассказала, что она очень хорошо запомнила день в начале августа 1944 года, когда эсэсовцы, приехавшие на машине, окружили дом с двумя русскими макизарами. Она с маленькими дочками в это утро гуляла в саду. Вдруг совсем недалеко от их дома послышалась частая стрельба, а затем мощные взрывы гранат. «Я велела девочкам лечь на землю и закрыть уши ладошками», – рассказывала женщина. И даже дочь Мадлены Биду, которой в 1944-м было четыре года, поведала мне о том, как они с сестрой лежали на земле и в страхе вздрагивали от грохота выстрелов…
С тётей Мари и с Мадленой Мэйе я переписывалась до конца их жизни. Это были милые, тёплые письма, в которых они сообщали о маленьких событиях личной жизни, о детях, внуках…
Сегодня, когда я пишу эти строки, уже не осталось живых свидетелей тех далёких лет. Но остались их дети, помнящие рассказы родителей. И у них сохранилась благодарная память к тем, кто боролся за свободу Франции в годы фашистской оккупации, перешедшая от своих родителей. Это дети Мари Даржан: сын Роберт Вуарио, проживающий в Контрексевиле, старшая дочь Рэнэ, оставшаяся жить в родном селении, и младшая – Бернадет, обосновавшаяся с семьёй в Нанси. Это также младшая дочь Мадлены Мэйе, ставшая моей близкой подругой, – Франсинь Рюе, о которой я уже писала; наша переписка с ней продолжается уже двадцать семь лет…
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/07/22/1668