Послевоенные годы. Лёшка! (1945 - 1954 гг.)
Маме, папе и бабушке посвящается. Отрывок из повести:"Жизнь в фотографиях ".
Раньше писала, что родители были зоологами, да не простыми, настоящими, а потом уже, и известными: папа — научными работами по оленям, мама - по бобрам. Жили мы в заповеднике, можно сказать, в лесу. Так и было. Рядом с домом - вековые корабельные сосны возвышались. Сосновый лес - светлый лес, а подлесок разными широколиственными деревьями, кустарниками и травами дополнялся. Грибов всевозможных видимо-невидимо, а уж, сыроежки - на каждом шагу встречались, да все разноцветные : c красными, серыми, жёлтыми, фиолетовыми, синими и зеленоватыми шляпками. И от чего эти цвета зависели? Кто знает? А осенью, пеньки от опят, кружевными становились:ярусами располагались, и уж самих, от этого не видно! Тут тебе и взрослые опята; вот, вот перерастут, а тут, ещё -только кнопочки, едва заметные. Их трогать нельзя. Завтра готовы будут. Налюбуешься и срезаешь семейку всю. Пенёк - два и ведро уже наполнилось. И знала наперечёт пеньки все эти, но каждый раз в восхищение приходила. Нет, эту красоту описать невозможно. Да где и слова-то найдёшь нужные!
Летом-то, жизнь наша, вообще, на улице протекала. Между соснами гамак висел всегда. Валяться особо некогда, да и неудобно в нём было. Так- изредка. Зато углубишься немного от дома в низинку, малиной поросшую, нырнёшь в заросли, и увлечённая, даже не чувствуешь, как, пробираясь к ягодам, веточки царапают и ранят лицо, руки, ноги. В тебе проснулся охотник. Ты - внутри малинника. Отяжелевшие, созревшие малинки, кучками, по две, три выглядывают среди изящных, в нежных волосках, зелёных листочков.
Стараешься, раскрыв ладошку кулёчком, только прикоснуться к ягодке — малинке ( костянке, по-научному ), потому что она зрелая, перезрелая, тут же падает и тончайшая её оболочка вот - вот лопнет и лопалась, не выдерживая, распирающий, волшебный сок её. Поэтому собирать её нужно умеючи, едва дотронувшись, прикоснувшись к ней. И вот, она уже у тебя в ладошке, пахучей, да малиновым соком окрашенной. Лето!
Воздух сосновой смолой пропитан, но здесь его перебивает запах перезревшей малины. Букет! Букет ароматов! И ты нежно перекатываешь ягодку в алюминиевую чашку. И вот она уже полна, даже с горкой. Ты горда и довольна собой необыкновенно, потому что сделала что - то значительное и нужное. Так тебе кажется... С победным видом возвращаешься к дому, где на скамеечке сидит бабушка и ты угощаешь её. Ты чувствуешь себя взрослой. Это бабушка маленькая. Она не может собирать ягоды. . Она ценила наши поступки, а это и были уже поступки, за них хвалила и поощряла...Главным, любимым, человеком была у нас! Тогда казалась уже старенькой. А было, всего-то ей, не больше шестидесяти....
В доме, во дворе, всегда обитали разные дикие животные: волчата, зайцы, лисы, ежи, черепахи, птицы. Про корову, овечек, кур и кроликов, уж, и не говорю. Конечно, появилось всё не сразу. После возвращения из эвакуации пустовал двор. Всё нажили постепенно. Корова - целое состояние стоила, кормилица наша.
Много лет под крышей, над дверью в сенцы, жила у нас пара мухоловок - пеструшек. Каждую весну возвращались они к нам из тёплых краёв, может даже, из Африки, благоустраивали своё гнездо. Самочка откладывала яйца, выводили и выкармливали птенцов, улетая осенью. Никто не удивлялся этой истории, жили все рядом, мирно и дружно, никто никому не мешал. Знали, что мухоловки-часть нашей жизни.
Бывали грозы летние. Ух, как гремел гром, а потом, ливень обливал всё. Страшноваты бывали раскаты и молнии сверкали, разрезали небо, казалось, совсем рядом. Но, вот, бабушка моя, почему-то, любила гром, молнии, раскаты и дождь! Не знали, почему ей импонировало всё это. Она садилась на скамеечку в сенцах, бесстрашно раскрывала настежь дверь и тихо сидела. Мы прятались за неё и каждый раз вздрагивали от новых и новых буйств природы. А она сидела! О чём думала и вспоминала в эти пасмурные, грохочущие часы? Может, молодость, жизнь в Киеве, в квартире на Андреевском спуске, в которой прожила 26 лет; близких, многие из которых навсегда ушли из жизни в годы жуткой войны, о которых и поговорить-то было не с кем. Мы - маленькие, родители - в работе всегда. Видно это время возвращало её в те дальние времена, когда была огромная семья и она в ней — любимая тётя. Мы — то, не родные ей по крови. От детей скрывали это. Но она всегда для всех, была самым родным и любимым человеком! Не знаю, как это получалось, но была и всё тут!
Как-то, принесли нам трёх волчат. Видно охотники разорили логово, волчат в живых оставили. Поместили их в специальную клетку для бобров. Однажды, третьего волчонка не обнаружили. Собратья зверски расправились с ним, а следы в песок закопали. Чего-то в пище не хватало. Вот и съели самого слабого! Каннибализмом это называется. Папа всё тогда объяснил мне по-научному, но ревела, всё равно я. Им же мясо подавать надо, а мы могли кормить их только кашей.
И олень жил у нас, Лёшкой звали. Совсем маленького принесли из лесу. Желтовато - оранжевый, с белыми пятнышками, маленький нежный комочек появился. Поили молоком из бутылочки. Ко всем членам семьи привязался необычайно, к моей бабушке Фриде, в особенности. Лёшка как собака, сопровождал всегда и меня по лесу, когда по ягоды и грибы ходила. Лес знала я и ориентировалась в нём легко и просто. Казалось, приведи меня сюда с закрытыми глазами, и определю, как выйти к дому. Лёшка любил исчезать среди деревьев, начинал грызть нежные веточки, щипал травку, резвился. Стоило крикнуть : "Лёшка, Лёшка!” и в ответ - приятный, визгливый голосок и вот уже мчится он, мотая головой, весело и игриво подпрыгивая.
Папу моего не отпускал даже в речку, когда после работы купаться шёл в Усманку. Он тут же входил в воду, плыл рядом. Утрами шёл на работу с ним, поднимался в кабинет на второй этаж и часами мог лежать у письменного стола, до окончания рабочего дня. Когда однажды, папа вышел, оставив его одного, раздосадованный, обидевшись, Лёшка своими мягкими, бархатными губами снёс со стола все книги, бумаги, разбросал по комнате.
С бабушкой, со мной и братом Лёней шёл в клуб, устроенный в бывшем здании церкви, укладывался рядом с нашими скамейками и тихо ждал окончания фильма. На подбородке у Алёшки была большая заметная родинка. Вот по ней мы и узнали о трагической судьбе нашего любимца. Шли дни, месяцы. Наступила зима. Лёшка постепенно превратился в гордого красавца, который до поры, до времени лежал у нас под окнами, исчезая на короткое время куда-то. Естество его в лес тянуло. Однажды, он не вернулся. Слухи о том, что странный олень бродит в округе и людей совсем не боится, не удивили нас. Лёшка, Лёшка наш, наверное. Потом и слухов не стало. К своим ушёл, конечно.
А народ наш всегда жил трудно. Сразу, после войны, когда был настоящий голод, живя в лесу, где бегали олени, вполне безбедно пропитаться можно было. Лес — полон дичи! Но такой вариант даже не рассматривался в заповеднике среди научных сотрудников, преданно служивших природе. Воронежский бобровый заповедник в те времена был настоящей научной лабораторией, где проходили практику будущие биологи из разных институтов и университетов СССР. Оттуда вышло много известных учёных.
Тогда волков развелось в наших краях много и начался плановый отстрел их. Да и человеку опасно было попадаться им в лесу или в открытом поле. Папа, зоолог, специалист по изучению парнокопытных, в частности оленей, которые становились жертвами хищников, отвечал за отстрел волков . Была бригада из егерей, которые и занимались этим. Шкуры волков, видно, сдавали в заготсырьё . В стране был голод. Уверена, что идея папина была. Ободранные, закаменевшие от мороза тушки волков, лежали у нас в сарае. Все в заповеднике и в соседних сёлах знали об этом богатстве, и кто мог пересилить себя, брали их и спасались от голода. Помню, как к нашему дому пришли дети из большой семьи и папа нагрузил им на саночки, ободранные волчьи тушки. Моя бабушка сама никогда не ела волчье мясо, но готовила из него, чудесно пахнущие котлеты, сдобренные чесноком и луком.
Пришлось мне как-то с папой поучаствовать в облаве волков летом. Существует несколько способов отстрела. Они хорошо описаны. В тот раз было обнаружено логово волчьей стаи, небезопасной для жителей. Леса заповедные всегда разделены на кварталы, а между ними- широкие просеки. Были мобилизованы деревенские жители. Вооружились разными металлическими предметами-вёдрами, кастрюлями и нас выставили с одной стороны квартала. С других сторон, квартал был обтянут верёвками с красными флажками. Охотники на расстоянии 50-60 метров друг от друга расположились впереди флажков внутрь квартала. По команде мы стали разговаривать, стучать палками по стволам деревьев, тарахтеть вёдрами и кастрюлями, пытаясь спугнуть, выманить стаю из логова.
А летом мы вылавливали из речки, вернее собирали, беззубок, или перловиц(двустворчатых моллюсков). Обычно брат нырял, выискивал их на дне нашей тихой, в белых нимфеях и жёлтых кувшинках, речки. Наберёшь ведро и - домой. Их ошпаривали кипятком, створки раскрывались, и пожаренные на рыбьем жире, превращались в дурно пахнущее блюдо, но которое, нас, сразу после войны, также спасало. Тогда берега Усманки были усыпаны пустыми створками, хищнически уничтоженных, ради жизни, моллюсков. Они и волки! Вот что спасло тогда нас! Оленей не трогали. Это был 1946 год.
Даже представить нельзя было, что можно было бы убить оленя. Но лет через семь после окончания войны, когда стадо оленей хорошо выросло, для научных целей редко, но оленей отстреливали. Учёные МГУ, ВГУ, ветеринарных институтов страны занимались вопросами, связанными с заболеваниями животных. И вот, спустя несколько лет после ухода от нас Лёшки, в кладовую заповедника привезли убитого оленя. По той самой родинке мой папа узнал нашего Лёшку. И это было ужасно! Не боялся людей он. Видно это и стало причиной и сделало легкой добычей охотника . Прошло столько лет, но эта печальная история осталась в памяти, как и всё, что рассказала! Доверял он людям!
На фото: Я с волчонком, олень Лёшка, в нашем дворе я и сестричка Галя кормим кур.
20.07.2019 г. Петах-Тиква, Израиль.!
Нравится