Шведский художник Карл Мазер, считавший своим родным языком французский и сам именовавший себя Шарлем Мазером, родился в семье французских эмигрантов в Стокгольме в 1807 году и умер в Неаполе в 1884. Как заметил Ульф Абель в кратком биографическом очерке, предваряющем каталог выставки рисунков К.Мазера в Киеве в 1999 году, жизнь художника, обладавшего пылким “галльским” характером, была похожа на приключенческий роман. С 1838 по 1854 годы действие этого романа разворачивалось на просторах Российской империи - от Финляндии до Малороссии и от “Золотых ворот” Киева до золотых приисков Сибири (и ворота, и прииски нашли отражение в его рисунках).
Современному российскому зрителю имя этого художника само по себе мало что говорит, но зато портреты, нарисованные им, известны достаточно широко. Портреты декабристов и их близких, портреты знакомых Пушкина и посмертный портрет самого поэта, портреты лиц менее известных - они хранятся во многих российских музеях и в семейных архивах, без их воспроизведения не обходится практически ни одно издание, посвященное декабристам или Пушкину. Они настолько привычны и узнаваемы, что порой публикуются даже без указания автора, почти как репортажные фотографии.
Его работы помогают нам сформировать зрительный образ целой эпохи российской истории, и обидно, что сам художник оказался практически обойден вниманием советских и российских исследователей. В 1933 году А.Мюллер напечатала статью о нем, но в шведском журнале и на шведском языке, так что единственной русской статьей, посвященной творчеству Мазера, (не считая, естественно, статьи шведского исследователя У.Абеля, напечатанной на русском языке) оказывается, по-моему, статья, опубликованная Ильей Самойловичем Зильберштейном в газете “Неделя” в 1964 году. Буду рад, если меня поправят и советских или российских работ, посвященных Мазеру, окажется больше.
Я не ставил своей задачей - восполнить этот пробел. В коротком сообщении это невозможно сделать. Моя цель - привлечь внимание российских исследователей к творчеству и жизни этого незаурядного человека и замечательного художника, чуть-чуть приоткрыв завесу над одной из романтических страниц его жизни.
В упомянутом ранее биографическом очерке, рассказывая о пребывании художника в России, Ульф Абель вскользь говорит о неких сложных сердечных делах (“complex affair of the heart”), в которые оказался вовлечен Мазер.
Известно, что Мазер зарабатывал не только рисованием портретов, но какое-то время был учителем рисования. И.С.Зильберштейн писал: “Несколько лет Мазер провел в имении С.Н.Корсакова под Ярославлем в качестве учителя рисования, а затем в семье Савеловых, в их усадьбе в Московской губернии”. Это утверждение вместе с содержащейся в нем ошибкой восходит к работе Н.Врангеля 1912 г. "Иностранцы XIX века в России", получившего сведения о Мазере из недостаточно компетентного устного источника. Дело в том, что имение Семена Николаевича Корсакова находилось не под Ярославлем, а в Дмитровском уезде Московской губернии по соседству с имением Савеловых. Тарусово - так называлось имение Корсаковых - располагалось на живописном берегу реки Дубны. Сейчас от него сохранились только остатки парка.
Семейство Корсаковых заслуживает отдельного подробного рассказа, но я приведу только одно мнение о них. Василий Сергеевич Норов, декабрист, после отбывания наказания в крепостях и на Кавказе поселился в имении своих родителей (въезд в Москву и Петербург был ему воспрещен). Имение Норовых находилось недалеко от имения Корсаковых, соседи постоянно общались, и в одном из своих писем к сестре Василий Сергеевич, человек умный и даровитый, восклицал: ”Я смотрю на Тарусово, как на светоч среди полного мрака, как на прекрасный оазис среди дикой пустыни”.
И вот Мазер оказывается в этом “прекрасном оазисе”. Вероятно, Семен Николаевич пригласил его после того, как художник нарисовал в 1840 г. портреты самого Семена Николаевича и его жены Софьи Николаевны. В одной из записных книжек С.Н.Корсакова сохранилась запись, относящаяся к сороковым годам: ”Charle Mazer, с<тудия(?)> близ Кузнецкого моста в Газетном переулке, в доме Ланскова, против французской ресторации Шевалье”.
Супруги Корсаковы были высококультурными и образованными людьми. Молодость их прошла в Петербурге, но несколько педантичный, склонный к спокойным кабинетным занятиям, интересовавшийся естественными науками и не лишенный изобретательской жилки, один из первых гомеопатов России, Семен Николаевич давно мечтал о жизни в имении (вспомним пушкинское: "Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет"). Корсаков осуществил свою мечту, приобретя в 1827 году Тарусово и переселившись туда со всей своей, уже разросшейся, семьей (у Корсаковых было шесть сыновей и три дочери). Воспитанию и образованию детей в семье уделялось самое серьезное внимание. Об этом говорит, в частности, и приглашение специального учителя рисования. Заметим при этом, что приглашается не случайный ремесленник, а хороший художник.
На одинокого скитальца Мазера не могла не произвести впечатления теплая атмосфера, царившая в этой дружной семье. Старшие три сына в это время уже служили или учились в Петербурге, но каждый их приезд превращался в настоящий праздник, а устраивать праздники в этом доме умели. И старшие, и младшие были горазды на выдумки, были музыкальны и не были обделены остроумием.
Украшением этого общества были две старшие дочери: миниатюрная, кипучая, талантливая Наташа, которой двадцать лет исполнилось в 1847 году, и красавица Вера, бывшая двумя годами старше сестры, с мягким характером и тонкой душой.
Нетрудно догадаться - что должно было произойти. Пылкий художник влюбился в Веру и в конце концов признался в своей любви. Вера, возможно, и не отвергла бы его, судя по позднейшему высказыванию ее сестры, но родители, надо полагать, при всех своих достоинствах не смогли переступить через сословные принципы, и Мазеру было отказано.
Следы этих событий сохранились в дневнике Наташи. Дневник велся своеобразно - записи делались в нем раз в четыре года - 29 февраля, т.е. в високосные годы. Наташа описывала, как прошел этот день, и делала своего рода обзор всего, что случилось с ней, с ее близкими и знакомыми за прошедшие четыре года. И вот в записи, сделанной 29 февраля 1852 года, дойдя в своем рассказе до судьбы Веры в прошедшие четыре года, Наташа пишет:
“А Вера - бедное сердце, вечно ищущее, нигде не находящее души родной. Ханыков - Эйлер - Крейц - Nicolas - наконец Alexis Воейков приятно занимали ее, но бредом кончилось все, увы! Было еще сердце, которое поняло ее, полюбило ее, - это наш cher enfant gate <милый баловень (франц.)> Mazer. Больно вспомнить об нем - лето так живо в памяти - что будет с ним? Неужели точно лишил он своим признанием в любви себя права бывать в Тарусове?”
Из этой записи следует, что объяснение произошло летом в промежуток между 1848 и 1851 годом. Но лета 1849 и 1850 годов Мазер провел в Сибири, так что остаются 1848 и 1851 годы, то есть Мазер объяснился или перед отъездом в Сибирь, или вернувшись из нее. Второе кажется более вероятным, так как в письмах Корсаковых, писанных в начале 1849 года и упоминающих о Мазере, не чувствуется никаких следов конфликта, и Мазер сам пишет Корсаковым из Сибири, а после 1851 года их переписка, похоже, прервалась.
К поездке художника в Сибирь в 1848 году Корсаковы имели самое непосредственное отношение. Годом ранее генерал-губернатором Восточной Сибири стал молодой тридцатисемилетний генерал Николай Николаевич Муравьев (впоследствии - граф Муравьев-Амурский). Новый губернатор был родным племянником хозяйки Тарусова - Софьи Николаевны. Судя по всему, именно Корсаковы снабдили художника соответствующими рекомендациями, и он действительно был хорошо принят в Иркутске, куда приехал в конце 1848 года, вероятно, после установления зимнего пути. Свою благодарность Корсаковым Мазер выражает, выполняя их просьбу - нарисовать для них портрет жены Муравьева, с которой они не успели лично познакомиться.
Тем временем, вслед за Мазером туда же, в Иркутск, в качестве офицера для поручений к новому губернатору, своему двоюродному брату, в феврале 1849 года отправляется один из сыновей Корсаковых - Михаил, которому предстоит в Сибири блестящая карьера. Именно он сменит впоследствии Муравьева-Амурского на посту генерал-губернатора Восточной Сибири. А пока двадцатитрехлетний подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка пишет с дороги письма родителям, а они шлют ему вслед ответы. Но долго идут письма из Сибири и в Сибирь.
13 апреля 1849 года Софья Николаевна пишет сыну: “Как и мы обрадовались, милый друг Миша, письму твоему из Красноярска <...>. Завтра ждем письма из Иркутска, там увидишь ты человека, который нас всех очень любит и нетерпеливо ожидает тебя видеть - какое милое письмо написал нам Мазер. Видно, понравился ему Ник<олай> Ник<олаевич Муравьев> и, спасибо ему, принял его хорошо. Это - много для иностранца в такой дальней стороне. И портрет мне начали уже Кат<ерины> Ник<олаевны Муравьевой>. Благодарю очень за это и Николая и милую жену его.”
Когда, наконец, Михаил Корсаков приезжает в Иркутск, то уже через несколько дней к родителям отправляется его портрет, надо думать, нарисованный Мазером. Из письма Софьи Николаевны от 26 апреля 1849 г.: “Долго любовалась я твоим портретом, милый мой Миша, - так он хорош, так мило смотрит, а между тем как бы взгрустнулось тебе, что далеко от нас.”
30 апреля Софья Николаевна пишет письмо другому сыну - Сергею, служащему в Петербурге. К этому письму делает большую приписку Вера, делясь с братом, в частности, известиями, полученными из Иркутска: “Миша описывает нам всех своих товарищей по службе <...>. Приятно брату тоже видеть там Мазера, с которым он много может говорить об Тарусове”. Судя по совершенно спокойному тону, с которым Вера упоминает Мазера, объяснения с ним еще не было.
На обратном пути из Сибири художник, наверняка, должен был заехать к Корсаковым, хотя бы для того, чтобы передать приветы, а, может быть, и письма от Михаила и рассказать, как очевидец, о тамошней жизни. В Тарусове он снова оказывается в уютной атмосфере этого семейства, снова видит Веру и, вероятно, решается на объяснение. Понятно, что после полученного отказа художник уже не мог оставаться в Тарусове.
Так завершается этот роман. Мазер остается холостяком. А Вера Корсакова в 1853 году выходит замуж за вдовца, уроженца Лифляндии Павла Егоровича Ганенфельдта, ровесника Мазера, но человека чисто практического склада и отнюдь не романтического.
Связь Мазера с Корсаковыми прерывается, но память о прошедших годах сохраняется, и не только у него. В середине шестидесятых годов Наташа Корсакова, вернее - теперь уже Наталья Семеновна Бакунина, пытается разыскать его. Между прочим, она оказалась, возможно, одной из самых способных его учениц, сохранив увлечение рисованием на всю жизнь. Множество очень интересных ее рисунков дошло и до наших дней.
Так вот, через шестнадцать лет после первой приведенной записи, в очередной день 29 февраля 1868 г., Наталья Семеновна записывает в своем дневнике :
“Отыскала я своего любезного enfant gate <баловня (франц.).>, Мазера. Долго писала во все стороны, ища его, - наконец нашла в Стокгольме - и ухватился он крепко за протянутую ему руку во имя Тарусова и прошлого (<а то> с тех пор мы уже потеряли друг друга из виду), и письма мои служат одинокому старику утешением и радостью. Они составляют как бы связь между настоящим и прошедшим - между одинокою жизнью и тем светлым периодом, когда он любил всеми силами души и наслаждался нашим Тарусовым. Невольно сравнивается в моем представлении этот горячий, благородный, умный человек с тем ограниченным немцем, который своим эгоизмом и своим матерьялизмом задавил слабую натуру Веры.”
Переписка Натальи Семеновны с Мазером продолжалась до самой его кончины, и однажды он написал, что чувствует себя в Швеции более иностранцем, чем когда-либо чувствовал в России.
2001 г.