Мне приснился твой большой рабочий кабинет. В нем пахло деревом, табаком, и еще чем-то нерушимо советским. Огромный стол, портрет Ленина, и ты, восседающий в своём удобном кожаном кресле. Хотя развал Союза был далеко позади, мне всегда казалось,что в месте, где ты работал, время остановилось. Оно застыло где-то в далёких восьмидесятых, которых я никогда не видела, но порой, со странным чувством, замерев, вдруг ловила их отзвуки. То были проделки гулких, казавшхся мне огромными коридоров; насквозь советской, строгой и однотипной мебели из массивного дерева, которая, казалось, простоит вечно; чуть пожелтевших, но совсем не покоренных временем вывесок с лозунгами для рабочих; и, конечно, "царская комната", зал заседаний с трибуной, советским флагом и вечными серпом и молотом. При входе в него возникало чувство, будто Владимир Ильич, только что произнеся речь для своих партийных соратников, вышел на минутку попить воды, да так и не вернулся. И минута ожидания эта растянулась в томительную вечность. При входе в этот всегда пустующий зал у меня неизменно возникало странное чувство, полугнетущее, полувеличественное, будто что-то очень важное, но безвозвратно утерянное, зацепилось во времени и лёгкой дымкой окутало комнату, не желая уходить навсегда.
И в центре этого величия был ты, живущий канонами тех ушедших времен. Неустанно трудиться на благо себя и других, все время думать о завтрашнем дне, жить по принципам порядочности и чести. Та власть, что у тебя была, заставляла меня верить, что все на свете возможно. В тебе был оплот стабильности и несокрушимости, ставший гарантом моего безоблачного детства.
Время шло и мне казалось, что так будет всегда. А ты, как и большинство людей, просто не думал о том, что в какой-то момент жизнь начнёт разваливаться на куски, постепенно забирая то, что долгие годы было её неотъемлемой частью, ничего не предлагая взамен этих зияющих пустот. И только гораздо позже, уже повзрослев, я поняла, как тяжело практически в одночасье терять то, к чему шёл и чего добился на протяжении всей своей жизни. Как невыносимо трудно терять влияние и социальную востребованность, и уйти, не дрогнув, в нечто совершенно иное. И с печалью в сердце я теперь понимаю, что никакой достойной альтернативы у тебя не было. За долгие годы ты слишком привык сидеть в своём директорском кресле, и перспектива менять его на лавочку возле дома тебя никак не устроила. У тебя не было убежища, которое приняло бы в свои объятия, помогая справиться с болью перемен; не было теплого домашнего очага, крепкой поддержки близкого человека рядом; не было увлечений и заветных желаний, которые могли бы стать новой путеводной звездой. Ты утопил своё горе на дне тяжёлого графина, а мы стояли рядом, не зная, как помочь, и не зная, что предложить взамен. Глубоко внутри зная, что ничто не компенсирует тех потерь, которые ты понес.
А для меня, несмотря ни на что, ты по-прежнему сидишь в кожаном кресле в своём просторном кабинете, подписывая бумаги, организуя собрания и принимая важные решения, влияющие на многих людей. И возникает то же чувство, как в том зале, из которого вышел Ленин и вот-вот вернётся, чтобы продолжить речь. И этот образ будет со мной всегда. Всю мою жизнь.