Убийство в Англетере
Как известно, архивных документов, доказывающих, что Есенин был убит, в книге нет. Преступники, как правило, не расписываются на месте преступления, не оставляют автографов, а для каких либо выводов нужны факты, улики.
Хотя не является ли важнейшей уликой против организаторов есенинской смерти... отсутствие в его деле всяческих улик, а за непреложные документы, призванные доказывать самоубийство, выдаются беллетризованные свидетельства продажных понятых и сомнительный протокол осмотра места происшествия, на которых впоследствии была построена вся есенинская мемуарная литература — вследствие этого лживая от начала до конца?
И все же в деле о смерти поэта есть такие факты и свидетельства, которые позволяют говорить, что в гостинице "Англетер" в тот далекий декабрьский вечер было совершено преступление. Достаточно "прочесть" два портрета, изображающих мертвого Есенина. Именно эти портреты объясняют, что самоубийцей Есенин не был, что самоубийцей его сделали по сценарию.
Биографы в доказательство добровольного ухода обычно приводят фотографию покойного Есенина и его посмертную маску. Я же предлагаю вглядеться в другое изображение — последний портрет Есенина — портрет убитого Есенина работы Василия Сварога. Этот рисунок, по моему глубокому убеждению, следует рассматривать как одну из главных улик, главный документ, составленный не подневольным участковым надзирателем, а художником. И этот документ опровергает ложь участкового.
В номере, где произошло злодеяние, Василий Семенович Сварог оказался в числе первых. Он и успел нарисовать Есенина в полный рост и в той одежде, в которой поэт был убит. Палачи сделали свое дело и с места преступления, как водится, скрылись, не имея времени или не зная до конца сценарной версии, чтобы придать обстановке соответствующий вид. Как свидетельствует рисунок, внешний облик Есенина явно не соответствовал, как должен выглядеть человек ушедший из жизни добровольно.
На Есенине тот серый костюм, в котором его видели в последний раз, только теперь пиджак превратился в жалкое рванье. Это результат жесточайшей драки, когда костюм не только по швам разрывается — трещит и расползается сама ткань. Какую же надо было приложить силищу, чтобы превратить пиджак в такое непотребное рубище! Сколько же атаковало Есенина тех гладиаторов, которых Айседора Дункан звала на американский лад "профессиональными боксерами"? Интересно, какие потери понесли они, "бойцы невидимого фронта"? То, что потери при схватке были с обеих сторон, сомневаться не приходится: помните обещание поэта — "отпробует вражеской крови мой последний, смертельный прыжок"?
Кстати, вполне вероятно, что именно после есенинского "смертельного прыжка" в "Англетере" один из молодых сотрудников ОГПУ Москвы вынужден был уволиться из органов по инвалидности — факт такого увольнения зафиксирован.
Кто в числе первых пришел в номер гостиницы? Устинова, Эрлих, как это написано в протоколах? Или Всеволод Рождественский и П. Медведев, как последний пишет в мемуарах? Кто вынимал из предполагаемой петли труп поэта? Врач скорой помощи К.М. Дубровский? В документах ясности нет, как нет ясности в том, висел ли Есенин на трубе парового отопления или его принесли в номер завернутым в ковре уже мертвого. Врач в ответ на такие вопросы в последствии отделывался только шуточками: "Я ни за что сидел, а за что то, тем более не хочу".
Документы осмотра места происшествия были составлены участковым крайне неумело и безграмотно, но все же из акта Н. Горбова можно понять, что "повесившийся был одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли".
Какое то время, до прихода понятых, художник и участковый милиционер оставались вдвоем, и каждый из них занимался своим делом. Милиционер составлял протокол, а художник рисовал последний портрет Есенина. О том, что Есенин погиб насильственной смертью, рассказывает именно взгляд художника. Сварог закончил рисунок до прихода понятых и, прикрыв его чистым листом, начал другой портрет. Теперь он рисовал голову Есенина и окостеневшую в изгибе правую руку, которой тот до последнего вздоха оттягивал на шее удавку. Тело Есенина все еще на полу и в том же положении, только волосы слегка причесаны. На этом рисунке на Есенине уже нет пиджака.
Первыми понятыми были П. Медведев, В. Рождественский, Фроман и, конечно, Устиновы и Эрлих. Как известно, понятые для того и нужны, чтоб засвидетельствовать достоверные действия и факты. Эти же первым делом убрали главную улику — сняли с Есенина порванный и окровавленный пиджак, потом привели в порядок истерзанную одежду на убитом и положили тело на кушетку. Иначе говоря, убрали следы преступления и только после того дали сфотографировать убиенного. Понятые фактически участвовали в сокрытии фактов. Они сделали все, чтобы замести следы преступления: сначала в номере, в одежде, гримировали лицо, а потом усердно помогали выпрямить правую руку, для чего вход пустили даже бритву. Мало того. Они не видели висевшего в петле Есенина, но все как один подписали акт участкового (не протокол, как было положено). Ну и потом все в меру своих сил, способностей и угодничества писали лживые свидетельства и мемуары. А наиболее усердный и лживый, Всеволод Рождественский, написал про "отутюженные брюки" и "щегольской пиджак", который "висел тут же, на спинке стула".
Прибывшему правительственному фотографу Наппельбауму ничего не оставалось, как запечатлеть работу усердных понятых. На его снимках уже совсем другой Есенин: опрятный, причесанный, приглаженный; расстегнутые брюки приведены в порядок, рубашка, как положено, заправлена. Есенин уже на кушетке, под головой — подушка. Теперь он вполне соответствует заказанному сценарному образу.
Когда станут отправлять тело в Обуховскую больницу, все пришедшие писатели будут искать пиджак Есенина. Напрасно. Пиджак исчезнет.
Почему столько лет могла существовать подобная шитая белыми нитками ложь о смерти поэта? Да потому, что целый штат пришибеевых из ЧК-ГПУ под видом хранителей есенинского наследия бдительно охранял и "не пущал", а если необходимо, и карал за инакомыслие.
По убеждению Г. Устинова, "в Ленинград он ехал работать — не умирать!" Наводят на размышление и предыдущие строки его воспоминаний: "Весь этот самый последний день Есенин был для меня мучительно тяжел. Наедине с ним было нестерпимо оставаться, но и как то нельзя было оставить одного, чтобы не нанести обиды".
Ему хочется верить. Хотя Виктор Иванович Кузнецов документально доказывает, что Устинова в дни гибели Есенина не было в Ленинграде.
Вероятнее всего, в день гибели Есенина Георгий Устинов все-таки был там, в "Англетере". По крайней мере эти строки, создают однозначное впечатление , что написаны свидетелем преступления, а, возможно, и невольным соучастником: "Когда я увидел его висящий труп, я пережил нечто, что сильнее ужаса и отчаяния. Труп держался одной рукой за трубу отопления".
Как могло случиться, что никто в Ленинграде не знал о приезде Есенина? Могло ли такое быть? Нет, конечно. Куда делся Сахаров? Куда исчез Эрлих, обещавший устроить все наилучшим образом?
В посмертной хронике указано, что никого из тех, к кому с вокзала заезжал Есенин, не было дома. Потому он и поехал в гостиницу "Англетер".
"С вокзала он последовательно заезжал к целому ряду своих друзей, но фатально не заставал никого из них дома"...
Позвольте же спросить: каким ветром выдуло из города в ночь под Рождество всех ленинградских писателей?
Что такое знал Эрлих, что заставило его в день приезда друга «не оказаться» дома? Он-то своевременно получил посланную Есениным 7 декабря телеграмму и 16 декабря ответил такой же телеграммой: "Приезжай ко мне устрою Эрлих".
Похоже не искал Эрлих комнату для Есенина, (кстати текст телеграммы был опубликован - с большим опозданием - только в 1930 году в книге "Право на песнь"). А подозрительно долго отвечал на просьбу поэта не потому, что в Ленинграде не было квартир, а потому что в это время наверху долго решали судьбу Есенина. Сочиняли сценарий его смерти. И согласно этому сценарию в день приезда Есенина Эрлих должен был исчезнуть.
Первыми в гостинице "Англетер" должны были оказаться те кто и оказались: рапповцы, вапповцы, лефовцы Ленинграда. Надежные люди. Они же первыми поставили свои подписи под протоколом, первыми писали мемуары — свидетельства о самоубийстве поэта. Они и видели и написали то, что от них потребовалось.
Вс. Рождественский с завидным упорством будет писать о самоубийстве, внося "поправки", "исправления", "дополнения", "уточнения", "стилистические поправки" в течение почти всей жизни: в 1928, 1946, 1959, 1962, 1964, 1974 годах.
В письме В.А. Мануйлову от 28 декабря 1925 года увиденное он излагает так: "В коридоре пусто. Дверь в номер открыта. За столом посредине милицейские составляют протокол. На полу, прямо против двери лежит Есенин, уже синеющий, окоченевший. Расстегнутая рубашка обнажает грудь. Волосы, все еще золотистые, разметались... Руки мучительно сведены".
В 1964-1974 годах все вспоминается иначе: "Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным, — в
нем, ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок".
Разными глазами смотрели на тело Есенина два этих человека: художник и поэт. Один — честными и правдивыми глазами.
Другой — глазами палачей. Один видел казненного, замученного, истерзанного Есенина. Другой — самоубийцу в отутюженном костюме. По-разному смотрели, по-разному увековечили – и Есенина, и себя.
Потом, конечно, лицо загримировали, брюки выгладили, пришили пуговицы. Шрамы замазали, загримировали, а руку выпрямить не смогли, как ни старались. Мертвой хваткой вцепился в трубу парового отопления, до последнего вздоха ослаблял удавку на шее.
"Самоубийца" изо всех сил тянулся к жизни.
Оксенов в "Дневнике" записал: "Когда надо было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака". О том, что пиджака не оказалось в пятом номере гостиницы "Англетер", пишут и другие. Он не найден до сих пор.
Куда же он исчез и почему? На эти вопросы ответил Виктор Кузнецов: пиджак, должно быть, так был испачкан кровью, что остался в пыточной, где истязали Есенина.
Н. Браун: "В номере гостиницы, справа от входной двери, на полу, рядом с диваном лежал неживой Есенин. Золотистые волосы его были откинуты назад. Одна рука, правая, в приподнятом, скрюченном состоянии находилась у самого горла...
Рука, застывшая у горла, свидетельствовала о том, что в какое- то последнее мгновение Есенин пытался освободиться от душившей его петли, но это было уже невозможно.
Мы долго выпрямляли застывшую руку, приводя ее в обычное положение".
И далее: "На лбу Есенина, у переносицы, были два вдавленных, выжженных следа от тонкой горячей трубы отопления, к которой он, по-видимому, прикоснулся, когда все было кончено".
О трубе парового отопления уже было сказано — и неоднократно говорилось и писалось — отопление в то время не работало. Следовательно, шрамы были не от ожога. Но никто ни разу не "вспомнил", что "долго выпрямляли застывшую руку Есенина, приводя ее в обычное положение", — хотя присутствовало при этом более десяти человек. Полоснули лезвием бритвы по сухожилиям — потом скажут, что вскрыл себе вены.
Никто не написал об этом, да и Н. Браун сообщил только в 1974 году.
Продолжение следует