В ханском дворце
Из письма Софьи Андреевны: "Летом мы жили на Кавказе, недалеко от Баку, в очень красивом, очень интересном и очень жарком месте".
"А Мардакяны, мои дорогие, удивительные Мардакяны – это оазис среди степи. Какие-то персидские вельможи когда-то искусственно его устроили. Теперь это маленькое местечко, вокзал узкоколейки, лавочки, бульвар – все грошовое и крошечное. Старинная прекрасная мечеть и всюду изумительная персидская архитектура. Песок. Постройка из серого и желтого камня. Все в палевых, акварельных тонах – тонах Коктебеля. Узкие, как лабиринты, кривые улицы, решетки в домах, арки.
И все это – настоящий, прекрасный Восток. Я такого еще не видала. А самое удивительное – сады и особенно наш – самый лучший. И дом прекрасный, огромный, широкие-широкие террасы всюду кругом идут, розы ползут, деревья лезут. У Чагиных две большущих комнаты – одна наша. Жена его немка, такая милая, молодая и веселая, и девочка у них 6 лет".
Вот такая экзотика! Живи и радуйся, наслаждайся природой, морем, солнцем, тишиной. Прославляй советскую власть и пиши оды вождям революции! Не тут-то было. Есенин в это время пишет: "Жизнь – обман с чарующей тоскою", "Гори, звезда моя, не падай", "Все мы обмануты счастьем".
Кругом сказочная роскошь и комфорт, а бездомной Есенин, никогда не имевший своего угла, попав в этот райский уголок, мечтает опять оказаться в доме на Ходжорской улице, где в ноябре 1924 г. жил у Николая Вержбицкого. В маленькой комнатке 6-7 квадратных метров, где не было даже кровати, и спать приходилось на большом сундуке. К ногам подставлял стул, с трудом влезавший в тесный промежуток между сундуком и шкафом. Тем не менее, именно в этот закуточек "до реву хочется" поэту. Да и Николай звал приехать: "Сундук скучает по тебе". О Тифлисе Есенин начал мечтать уже в первые дни пребывания в Мардакянах.
О кризисе и тупике, в котором находился поэт, свидетельствует и письмо Сони к Василию Наседкину от 29 августа 1925 года: "Изредка, даже очень редко, Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны".
Ханская жизнь Есенина закончилась в 5-м отделении милиции города Баку, куда угодил Есенин в конце августа. А угодил он не без ведома Чагина, который «встретил, как брата» и у которого Есенин гостил. Более того, именно Петр Иванович позаботился, чтобы милицейские боксеры слегка поучили поэта.
Задержание милицией Чагин объясняет пьянством Есенина. Именно в этом состоянии поэт якобы увел чужую собачонку, с которой хотел погулять по городу, а хозяйка подняла крик. И это убедительный повод, чтобы водворять в милицию на двое суток?
Некоторую ясность вносит Сеня Файнштейн в письме от 28 августа 1925 г. "Уважаемая Софья Андреевна! Я был более чем уверен, что Сергея вчера выпустили. Ночью в типо (типографию) заявился Муран и сообщил, что Сергея привезли обратно. Я звонил к Петру Ивановичу, но его нигде не нашел. То же сегодня утром. Сейчас я звонил к Шекинскому и потребовал (имею ли я право???) прекратить издевательство. Буду звонить по всем телефонам – либо сам сяду, либо Сергея выпустят".
Просидел бы Есенин и дольше, если б не Софья Андреевна, которая примчалась в отдел милиции и добровольно просидела "со своим драгоценным в этом прекрасном месте" четырнадцать часов.
Из письма Софьи Андреевны Василию Наседкину из Баку 29 августа 1925 г.: "Дядя Вася, милый, очень скучно, болит голова, и я устала. Напишу Вам ужасно глупое письмо. Но Вы не обижайтесь, а посочувствуйте – понимаете, положение трагикомичное. Сижу со своим драгоценным с Божьей помощью четырнадцать часов в 5-м районе милиции города Баку. Они изволили взять хвост в зубы, удрать из Мардакян и в результате две ночи подряд провели в этом прекрасном месте. Я собрала свои юбки, сделала мрачное лицо и примчалась за ним. Утром пришла его выручать и просидела с ним весь день. Здесь всякие люди загибаются и не хотят его пускать. Он весь, весь побитый и пораненный. Страшно милый и страшно грустный. Я злая, усталая, и мне его жалко-жалко".
О побоях в милиции в тот же день, 29 августа пишет и Петр Иванович Соне: "Мной было предупреждено милицейское начальство с выговором за первые побои о недопустимости повторения чего-либо в том же роде. Я предложил держать его до полного вытрезвления, в случае буйства связать, но не трогать. Так оно, видимо, и было сделано".
Лукавил Петр Иванович. Вероятнее всего он хотел за что-то поучить друга, потому и отдал его «на воспитание» профессиональным мордоворотам. А потом чувствовал вину перед Есениным. После отъезда Сергея и Сони, долго не получая от них писем, 12 ноября Чагин свое коротенькое письмо начал с извинения: "На меня не сердись, присылку стихов возобнови, начну опять печатать".
Сердился Есенин на Чагина или нет, неизвестно, но отрывок из поэмы "Черный человек" таки послал в его газету. Опубликован он был уже после гибели Есенина. Наверное, простил. По словам Ивана Грузинова, Есенин "прощал все обиды, материальные ущербы, все что угодно, если знал, что данный человек в глубине души хорошо к нему относится".
Конфликт с Чагиным возник не на личной почве – это конфликт с советской властью. Не о личном благополучии думал в те дни Есенин. Не до "торжества жизни" и "упоения счастьем" ему было. У него на руках был документ, который перевернул всю его душу, разрушил ту веру, которая еще теплилась в душе.
У него на руках было письмо Николая Бухарина недавно высланному из России другу Илье Британу, известное под названием "Исповедь большевика". Предельно язвительно и цинично большевистский руководитель объяснял другу, как они, большевики, будут строить "светлое будущее человечества" и какая судьба ожидает его любимую Россию, "Христову Невесту". Бухарин излагал другу свою, "большевистскую программу": "Россия далась нам даром, еще с приплатой, а уйдем из нее, если уйдем, с такими богатствами, на которые можно купить полмира и устроить мировую революцию на всех планетах и звездах Солнечной системы".
Все газеты трубят о грандиозных планах, шум и треск идет по всей стране, а партийный руководитель глумился, задевая за живое, повергая в прах все, что было свято для человека: "На Россию мне наплевать! – Ибо я – большевик!"
Обитатели ханского дворца понимали: правда не в газетах – правда в письме Бухарина. Отсюда и подавленное настроение Есенина, и стихи грустные, и состояние болезненное – болела душа. Не было в этот период сборников, не было выступлений – Есенин ушел от активной жизни. В Мардакянах наступил какой-то мертвый сезон, пришли зимние стихи. В августе, самом жарком месяце, пишет зимние стихи: "метель заметает равнину", "саваном покрыта наша сторона", "березы плачут по лесам".
Почему возник конфликт с властью?
Что же касается августовского «инцидента в милицейском участке», надо прямо сказать: за пьяные дебоши так в то время не били. Да еще – столичного гостя. И сутками за решеткой за пьянство не держали. Есть все основания предполагать: били Есенина за крамольные речи – за то, что делился с кем не следует крамольным текстом – бухаринским письмом. Потому и Чагина долго не могли найти – он прятался, не хотел вмешиваться в «политическую историю». Потому и посоветовал он стражам режима слегка поучить, повоспитывать столичного бунтаря.
Здесь кстати будет напомнить об одной ленинской инструкции, которая прозвучала на ХIV съезде партии. Суть ее, как свидельствует стенограмма, некий государственный и партийный деятель С.И. Гусев (Драпкин Я.Д.) изложил молодым партийцам так: "Ленин нас когда-то учил, что мы страдаем не от доносительства, а от недоносительства. Можно быть прекрасными друзьями, но раз мы начинаем расходиться в политике, мы вынуждены не только рвать нашу дружбу, но идти дальше, идти на доносительство. Каждый член партии должен быть агентом Чека".
В этих словах – приговор Есенину. Речь старого большевика-чекиста адресована тем молодым партийцам, которые не хотели идти против Есенина. Адресована она была и П.И. Чагину, что подтверждает, в частности, его дальнейшая судьба.
Трудно было понять, как мог уцелеть Петр Иванович Чагин в период кировских репрессий, когда летели головы даже далеких от Кирова людей, а Чагин был правой рукой Сергея Мироновича в Баку. На XIV съезде произошли кадровые перестановки: Зиновьева сняли, на его место был назначен С.М. Киров, Петра Ивановича Чагина тоже перевели в Ленинград. С 1926 года он был редактором "Красной газеты". Но как долго был он в Ленинграде?
Ясность внес Н.Г. Юсов: "В Ленинграде Чагин был до 1929 года. За пристрастие к Бахусу был снят с работы, исключен из партии и переведен в Москву". И еще Николай Григорьевич добавил: "Но, живя в Москве, заступался за многих литераторов, помнил всегда о Есенине, через Л.П. Берия помог вернуться Е.А. Есениной в Подмосковье (г. Сходня), а потом и в Москву".
Что же оказалось? Преданный есенинский друг, так деятельно боровшийся совсем недавно в Мардакянах за трезвость Есенина, вскоре сам спивается, лишается всех заслуг и партбилета да еще в такой короткий срок. Почему? Какая метаморфоза произошла с партийным деятелем?
Вон какие связи были у Петра Ивановича с всесильным советским Бироном. Почему же не помогли ни новая столица, ни новая работа, ни новая жена? Да потому, что Петр Иванович всегда чувствовал свою вину перед Есениным, и совесть всю жизнь точила его сердце. Не исключено, что и последнее стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья!" Чагин относил к себе. Есть такое понятие – муки совести – и никуда от этого не уйдешь. Не мог простить себе предательства.
Продолжение следует