За озером кукушка куковала
Средь кружева рябин неслось
ку-ку, ку-ку...
Я на горе стояла и считала
Мне сколько радости осталось на веку
Пятнадцать раз прокуковала, замолчала
Упрямая, я продолжения ждала.
Опять послышалось: ку-ку, ку-ку...
Но жизнь ведь не начнёшь с начала.
Такие вот кукушечка дела.
Ничего не изменилось: та же тишина да мхи до самого горизонта в вечерней росе, темный лес по самому краешку неба, озеро под горой, а за озером кукушка – считает года. Всё как в её стихах, простых и грустных – всё, что она хотела видеть на закате уходящего дня сидя на пригорке, на выбеленной солнцем и ветрами некрашеной скамеечке. Соседская собака возле колен и дом в десяти шагах – родительский дом с разросшимся палисадником, с только-только отремонтированной черепичной крышей. В палисаднике кивают солнцу два Ивана: «Иван Митрофанович» да «Иван Алексеевич» – куст калины и клён, названные так в честь её давних добрых знакомых, а ещё берёзы, рябина. А с южной стороны, вдоль стены дома, там, где безветрие и тепло – вишня, редкая в этих широтах. И цветы, цветы, цветы…
Всё здесь по-прежнему. Только бабушки не стало. Неровной стопочкой на столе возле окошка лежат книжки её стихов. Ещё две – о земляках, бывших на войне, поимённо. Непростой труд принятый ею на себя, как долг перед теми кто выжил, кто не вернулся, написанный с перерывами на приступы астмы. Тут же вырезки газетных статей, и тетрадки – дневники, в которые она день за днём записывала всё, что происходило с ней, с её близкими. Все её радости и сомнения. Вся её жизнь.
И кажется, всё как было, и, открывая рано утром глаза, ты услышишь за тонкой перегородкой кухни: шаркают тапочки по крашенным широким половицам, гремит заслонка русской печи. Скоро потянет дымком, затрещат под огнем поленья, и, значит, всё будет: чай и пироги. Только ничего из этого уже не случится.
– Я только вошел лодкой в зону приёма, как сразу телефонный звонок, – тихо говорил Санькин отец. Он вернулся перед тем со сплава: две недели в тайге без связи.
Они сидели за кухонным столом: отец и Санькина тётя, сестра отца. Маленький гранёный стакан с водкой наполовину, накрытый корочкой хлеба, фотография бабушки. Сам Санька – в стороне на длинной скамье у стены.
– Как почувствовала, где я, – продолжал отец. – Спрашивает: «Приедешь? Дня на два хотя бы?» А что я отвечу? У меня маршрутка в Город, двести километров. На работу надо, отпуск к концу. Сказал маме, а она: «Ну вот, всегда так, все сыновья к матерям своим приезжают, только ты стороной». Обиделась. Потом и связь пропала, оборвалась на полуслове, так и не поговорили. До сих пор этот звонок в голове. И рука сама просится набрать номер, вдруг ответит?
– Её последние слова были: «Кажется, всё», – глаза сестры отца наполнились слезами. – Угадала кукушка, ровно пятнадцать лет ей дала. Так скучаю. Смотрю на фотографию, и часы ее до сих пор тикают. Последнее время снится почти каждый день, каждый раз прошу прощения.
Капля лампочки из-под потолка стекала на клеёнку стола. Сидели, молчали. И Санька молчал, уперев в стену напротив свой ставший вдруг взрослым взгляд.
– Тоже снилась, – сказал отец. – Я, как будто, с работы пришел, а она дома: сидит на диване, с детьми разговаривает. «Здравствуй, мама», – говорю. Поднялась с трудом, такая же слабая, как последнее время, руки ко мне протянула. И ведь все мы знаем, что её на самом деле нет, но сказать боимся, чтобы не обидеть. Потом шли с ней куда-то под руку по полутёмной улице: метель навстречу, тусклые фонари по обочине. Остановилась, повернулась ко мне и сказала, как успокоение: «Бог – есть», – самое главное, для чего, наверное, и пришла. "Вот видишь, а ты не верила",– говорю. "Я всегда это знала", – покачала она головой.
– Это неправильно, – глухо сказал Санька. – Люди не должны так рано умирать.
Ему никто не ответил.
Санька не спал, хотя было далеко за полночь. Сквозь оконное стекло ему было видно, как в темноте на улице тлеет огонёк. Это отец, сидя на крыльце, курил одну за другой. Огонёк то затухал, то занимался снова, а когда догорала сигарета – приходила темнота. Через пару минут коротко вспыхивала спичка и в темноте рождался новый огонёк – будто человеческая жизнь, длиною в несколько мгновений.