(Продолжение)
САБЛИ В БЕЛОМ КРАЕ
Давайте еще раз, более внимательно, поизучаем «первое, известное нам, свидетельство о Лепеле», на которое ссылается Довгялло – Писцовую книгу, составленную для московского царя Иоанна Васильевича.
Там два упоминания про современную область. Сначала грозновские обследователи обнаруживают, не без удивления, «город, который литовские люди поставили». И все. Ничего другого они не заметили. А спустя три года, в другом случае, описывается «волость Лепль» и называются владельцы территорий, среди которых первым, конечно, идет бискуп. Ранее отмеченный «литовский город» по-прежнему не называется, однако упоминается «сельцо» Белое наряду с другим, и стоят они, отмечают обозреватели, по обе стороны озера.
Что из этого следует?
Что местность только осваивалась. Она была еще малоизученной и малоизвестной. Об этом свидетельствует ссылка на «город», который еще «безымянный». У него нет имени. А вот окрестности уже «лепельские», и озеро «Лепельское», хотя в древности называлось Белым. Ссылка на «литовских людей» тоже необычная. Кто это? Ясно, что представители государства - Великого княжества Литовского, однако акцент на «литовцев» исключает коренных жителей – аборигенов. Это явно другая среда…
А теперь перенесемся на восток, поближе к Витебску, в тот регион, куда иностранные картографы поместили Лепель латинского образца – LEPEL. Там был древний Лукомль, проявлявший самостоятельность, и грозновские люди неоднократно возвращались к нему, чтобы разобраться. Царь требовал достоверных сведений, и в первую очередь, хотел знать настроения жителей. Судя по писцовым выражениям, Лукомль конкурировал за верховенство в регионе. Потому записи пестрят выражениями типа: «Черея с деревнями», до которой на юг от Лукомля 10 верст - «село Виленского повета, а было к Лукомлю», «а налево городок Болмаки Лукомской, от Лукомля 10 верст». Посылались новые люди, чтобы удостовериться, к какому центру склоняются жители. «Посылали Богдана Сабурова», которому «и лукомляне, и чашничи сказали сами, что они Полотцкой повет».
Все это свидетельствует о непростой обстановке на тот час. Про тамошний LEPEL нет ни слова. По идее, так и должно было быть: к тому времени он перестал существовать - превратился в LEPEL SPAL, сгорел.
Что же случилось, почему лепельцы исчезли с лукомльских окоемов? Несчастный случай, непредвиденные обстоятельства или вспышка насилия? Кто и за что мог мстить лукомским лепельцам?
Во время Ливонской войны Иоанн Васильевич прямо указывал на несправедливость, исходившую от Литвы: он считал междуреченские земли, до Березины, стратегически важным регионом – «своей вотчиной». И во время войны с северными соседями занял часть Литовского государства – вторгся в Задвинье, чтобы предотвратить захват двинской речной магистрали.
И вдруг громкая весть всколыхнула мир: разбит русский экспедиционный обоз, шедший на соединение с другими военным корпусом. Совершили нападение литовские войска, и активное участие приняли местные крестьяне.
Так что, сожжение – месть за партизанский разбой, наказание за разгром?
В средние века эта "мера" воздействия использовалась широко. Есть сведения, что в конце XIV века Андрей Ольгердович, полоцкий князь, расправился с одним из лепельских замков, испепелив его. Известен также более поздний случай из практики полоцкого маршалка Йозефа Пакоша, основателя францисканского монастыря в Губино. Пакош принадлежал к сторонникам Священной Римской империи. Когда междуречье в 1734 году отказалось поддерживать короля в борьбе с Российской империей, Пакош прибыл разбираться. В Бешенковичах горожане убили нескольких королевских солдат. Пакош приказал сжечь город в отместку.
Вся междуреченская территория издавна славилась непокорностью, независимостью. Здесь произросло сообщество людей, которые составляли основу Белой Руси. Доходный промысел, которым они занимались – связывая два конца Европы (север и юг), возбуждал аппетиты завоевателей. Борьба за эту территорию, кровавые события увековечило Проклятое поле, вошедшее в анналы истории как предание о посягательстве на суверенитет.
Конечно, LEPEL SPAL мог стать объектом раздора, междуусобных притязаний. Особенно накалилась обстановка после взаимных претензий литовского короля и московского царя – когда их отношения, ранее дружелюбные, повязанные родственными связями, переросли во враждебные, прагматические. Каждый хотел распоряжаться выгодным пространством единолично, и повелевать.
Территориальные «наезды» друг на друга стали повторяться с большой периодичностью. В 1519 году московские стражники совершили опустошительный вояж к сердцу ВКЛ – Вильно, остановившись в двух милях от него. А летом 1563 года король жаловался Грозному, что его люди – опричники жгли, нанося большой ущерб. В частности, назывались Лукомль, Ула и ряд других местечек. Выделялся также Лепель («с Боровно, Белым и Череей»). Эти сведения, добытые из дипломатической переписки Литвы с Москвой, привел в своей книге в 1922 году польский историк Ян Натансон. Обратим внимание на перечисление опустошенных местностей, где Лепель в одном ряду с Череей – той самой, на которую указывали грозновские обозреватели, что она «Виленского повета», в 10-ти верстах южнее Лукомля.
Известнейший русский историк Без-Корнилович еще в 1855 году - раньше, чем Довгялло – отозвался о грозновском периоде так: «По взятии Полоцка в 1563 году, россияне сожгли Старый Леппель (с двумя «п», - авт.), находившийся частью на полуострове Леппельского озера, а на его месте выстроили укрепление…»
Обратим внимание на характеристику поселения, приведенную Без-Корниловичем. Он указывает на Старый Лепель с двумя «п»: как Оппельн, Дуббельн. Термин необычный – словно с другой «колокольни»: не характерный для славянской народности. А у Довгялло находим более оригинальную «иностранную» подоплеку. Существовал город «Лепене», - называет он, и рассказывает далее, что Лепене упоминается в акте раздела Ливонии 1211-1213 годов. «Если бы удалось доказать, - пишет далее историк, - что это не что иное «как наш Лепель, то и тогда выяснилось бы одно то, что в начале XIII века существовал уже «город» Лепель…» Сегодня Лепене приписывается родство с Латгалией – восточной территорией Латвии, однако разве можно отрицать доисторическое прошлое его в междуречье?
Александр Сементовский – секретарь Витебского губернского статистического комитета, посвятивший в XIX веке историческому прошлому края много исследований, рассказывал в «Белорусских древностях» о Лепельском замке, который «не оставил по себе никаких следов», и вывод строил на том, что тот повторил судьбу другого, лежавшего ближе к Ливонии: «достоверно известно, что Дриссенский замок был взят и сожжен князем Андреем Ольгердовичем» еще в 1386 году. И далее Сементовский выделяет два периода в «жизни» лепельской. Первый – темный, непонятный, и только «название одного из близлежащих селений Старым Лепелем», да рассеянные вокруг «на значительном расстоянии могилы» и «кой-какие смутные воспоминания местного населения» свидетельствуют о драматических событиях, которые разыгрывались в связи с поселением под названием "Лепель".
А что известно более определенно и точно, по Сементовскому? «Основание второго Лепельского замка положено русскими в 1563 году, на месте сожженного ими Старого Лепеля».
Нас снова отправляют к Старому Лепелю. Похоже, что Сементовский был близок к истине, вот только сожженный Lepel уже не возродился. Замок, очевидно, был, но заложили его уже на новом месте - там, где сейчас Старый Лепель. Почему Старый? Да очень просто: первоначально он назывался по аналогии с сожженным - Лепелем, но "старым" стал, когда отстроили Новый город. Новый Лепель возник в нескольких верстах южнее, на другой территории.
Дальнейшие даты, приведенные в материале Сементовского, совпадают с реалиями, отраженными в других летописных работах: «в 1568 году, по повелению короля Сигизмунда Августа, он (Лепельский замок, - авт.) вновь отстроен и сильно укреплен. Когда разрушено это укрепление — неизвестно».
На прибалтийский след косвенно указывал также Натансон. Рассказывая о мирных переговорах в Москве в 1566 году, он отмечал дискуссию по поводу будущего Инфлянтии. Литовский король не соглашался уступать Ригу взамен занятых полоцких земель, в том числе Дриссу и Лукомль, Биелмак, Копец и Лепль. К дипломатическим ведомостям прилагался список «замков инфлянтских», «с московскими и местными названиями».
Из этого следует, что в междуречье издавна проживали «чужестранцы», и даже земли назывались «инфлянтскими».
Конечно, отдельные поселения соседей, словно вкрапления в первородную ткань, могли быть. Не исключено. Как тут не вспомнить деревню Воцлавово в Лепельском уезде во времена Российской империи. Там наделы приобрели крестьяне-латыши - товариществом 79-ти домохозяев, построили дома и занимались совместно сельским хозяйством.
А теперь вернемся к скрещенным саблям, символизирующим грандиозную битву под Чашниками. О ней – противоречивые толкования. Известно, что «наживку» «вбросил» Стрыйковский - наемный агент: рыскун-разведчик, скрывавшийся под мантией священника. Не имея представления о крае, он мог указать лишь предположительное место. В историю вошли Иванские поля - левобережная часть Уллы, район Сосняговской пущи.
А что у московских летописцев?
Они, действительно, ссылаются на 1567 год (7075-й по старому стилю), однако преподносят событие совсем иначе: что пострадали князья, присланные «на блюдение деловцов» (для надсмотра за строительством): «Василия Палецкого убили, а Петр Серебряных убег в Полоцк». Нападение произошло, когда русские воеводы «Копье почаше делать», то есть начали строить крепость.
Битва, якобы происшедшая на Иванских полях под Чашниками, могла стать следствием неимоверно раздутого события, выгодного для Рима по политическим соображениям. Не могут исследователи найти неоспоримые доказательства – артефакты, подтверждающие большое сражение. Да и картограф Заннони нарисовал место битвы не там, где принято считать. Скрещенные сабли и год "1567" он поместил справа от Уллы, не западнее, а восточнее Чашник: там, где Улла принимает приток - речку Усвейку. Так что факт столкновения великокняжеского войска с экспедиционным корпусом Иоанна Грозного на Иванских полях под большим сомнением.
А вот преднамеренное сооружение оборонительных линий и заселение края воинствующим контингентом могло стать поводом для местного недовольства и вызвать гнев коренных жителей. Нельзя вторгаться в чужие территории с оружием и вести себя по-разбойничьи.
Заинтересовавшись судьбой вышеперечисленных поселений, и особенно LEPEL SPAL, я «проштудировал» весь польский Словник. Выяснились любопытные сведения. Старому Лепелю отведено каких-то две маловразумительных строчки. Зато огромное количество терминов с корнем «бель» в области Лукомля. Там и Беляны, и Белица, и Белики, и Бельгаи. Есть Белая церковь, что стоит сегодня, как памятник эпохе разорения – на полуострове Черейского озера. А Биелмака (Bielmak), который фигурировал в перечне «инфлянтских замков», исчез - нет о нем ни слова. Натансон тоже не мог определить его местоположение, согласно его предположениям, он «определенно» стоял на юге от Двины, и был единственный в приложении к дипломатическому документу, не привязанный к конкретному ориентиру. Неужели там, где теперь населенный пункт Бельняки – с правой стороны Оршанского шоссе, если ехать из Лепеля, за развилкой на Лукомль? Место, очень близкое к LEPEL SPAL, указанному Заннони. Сегодня это район деревни Пламя. Куда же он подевался? Белорусский ученый, кандидат исторических наук Вячеслав Носевич видит причину исчезновения в большом наводнении – его могло смыть сильным потоком воды, так как стоял на берегу реки. Но пропала также Ула, находившаяся недалеко от Чашник…
А может, причина в переселении? Вкрапленные в исторически «белые» пространства – Белую Русь иноземные житейские сообщества, не найдя общего языка, бежали, чтобы найти пристанище в других местах? Обследуя полоцкие территории во время Ливонской войны, грозновские люди отмечали ряд покинутых населенных пунктов. А церковные летописцы, отмечая новое строительство на Лепельском побережье, констатировали, что оно заселено "людми добрыми". Не туда ли перебралась часть жителей из лукомльского региона?
(Окончание следует).
18.07/19