...Остановка была недолгой. Вагон снова дернулся и покатил вперед. Проверяющие сошли. Их кучку я увидел на удаляющемся полустанке. И тут мне снова стало страшно. Я не знал, чего боялся, но что-то жуткое было в этом сверкающем новеньком вагоне электрички, в непроницаемой темени за окном, и в том коротком, но непонятном разговоре между контролерами или псевдоконтролерами... Они даже не прошли дальше по вагонам электрички, а сразу же сошли. Почему они ловят тех бомжей? Неужто бомж или бомжиха натворили что-то страшное? И этот странный разговор о каком-то тридцать первом боксе, об организованной специально электричке... Куда же она тогда тащится? Нужно не продремать мою остановку, поскольку эта, возможно «взбесившаяся электричка» может действительно упереть меня куда-то к черту на кулички. Но куда? Они не сказали мне. Спасибо, хоть предупредили... Я почему-то догадываюсь, что на последней остановке, если я туда доеду, меня все равно встретят, как уверил контролер. Возможно, сразу поведут куда надо, или будут читать определенные правила поведения в непонятном ничто или в межвременье, межпараллелье?
Или мне будут читать обвинительное заключение за все те немногие неблаговидные поступки, которые я совершил в своей проходящей жизни.
Неужто там меня ждет будущая жизнь? Каким будет это обвинение, о котором мне наговорил контролер. Жестокое, или не очень? А, может, это и не контролеры вовсе? Но кто же тогда? Моей мысли было не вольготно, как прежде, даже в недалекие времена, а тесно. Она барахталась, пытаясь расплескаться во всю ширь, но ничего не выходило.
Но не пришельцы же они, не вербовщики... Да, этот скуластый с глазами навыкате, широкоплечий, что-то говорил своим непонятное мне. Но тогда, какая их главная цель. Понятно одно, они ловят этих бомжей. А если эта парочка, только недавно «испарившаяся» из вагона, не от мира сего, опустившиеся на самое дно люди, и не люди вовсе, а непонятно кто? Но это же глупо так думать. Ведь я не свихнувшийся старик, и в психушку не собираюсь не то что в ближайшее время, а и вообще, никогда!
И тут меня словно прошибло: а если я пересяду на встречную электричку? Я останусь в этом, моем мире? Еще поживу здесь? Или и там, на «концевой» меня тоже будут ожидать открытыми «врата» либо в рай, что предпочтительнее, либо... в ад? Нет, в ад, откровенно говоря, не хочется... Ни при каких обстоятельствах... Уж лучше в рай, ведь там, как говорят церковники, лепота...
Мороз крепчал. Я уже не думал, что в этом вагоне с разбитыми окнами, в которых нагло гуляла вьюга, доеду к нужной мне станции не то, что здоровым, но и больным. Скорее всего, околею. Как некий бомж.
Вагон устало, в морозе, засыпал без пассажиров. Хотя, почему без пассажиров? А я-то кто? Не пассажир, что ли? С трудом разодрав слипающиеся ото сна и от мороза веки, я окинул взглядом пустые скамейки. «Да ведь никто в этом вагоне, да и в этой электричке до своего места назначения не доедет. Хотя, почему так? Сказали «контролеры». Ну, те, что гонялись за бомжами. Все доедут. К месту своего последнего пристанища —¬ кладбищу» — мелькнула ленивая, почти замерзшая мысль.
Колеса продолжали нахально стучать на стыках рельсов, хотя стыков этих, скорее всего благодаря метели поубавилось. Да и я, одинокий, тоже стал подремывать.
С трудом разодрав слипающиеся ото сна и от мороза веки, я окинул взглядом пустые скамейки. «Да ведь никто, если сядет, в этом вагоне или в этой электричке до своего места назначения не доедет. Хотя, почему так? Все доедут. К месту своего последнего пристанища — кладбищу» — мелькнула в мозгу ленивая, почти замерзшая мысль. И дальше потянулась, как жвачка: я же ехал в теплом, прекрасно освещенном, новом вагоне. Почему же я теперь в этом свинюшнике?
Вдруг ни с того, ни с сего, захотелось петь. Почему? Да кто ж его знает. Захотелось, и всё тут. Но я не запел. Холод до того пронизал все мое существо, что, казалось, даже моя душа почти напрочь остыла и больше никто и никогда ее не отогреет.
Попытался взглянуть в окно. Жуткий мрак вне вагона старался поплотнее обнять всё вокруг. Кромешная темень уже не нагоняла страху, но в то же время была какой-то неприятно-тягучей, словно начавшаяся плавиться в огромном котле смола. Она еще не кипела, но была уже и не каменная, а горячая-прегорячая… Я все смотрел и смотрел через толстенное окно электрички, в которое нагло вырвалась ночь. Но уже не черная, а какая-то непонятно исполосованная заоконной снежной пургой. Особенно это было видно, когда электричка притормаживала. И лишь изредка в черноту ночи врывался почти черный огонек, чтобы тут же исчезнуть в черной снежной метели, как в межзвездной пустоте.
Да, это был ужас пурги, ужас неизвестности там, за окном…
И опять в вагоне вспыхнул свет, и начало теплеть. Вагон был тот же, куда я сел. Значит, я не переходил в другой, страшный темный, смердящий вагон?
Я поймал себя на том, что всё это: и морозище, и полустанки, и взбесившаяся электричка — всё это было уже со мной. Когда? Да трудно сказать, но было! И эти бомжи он и она или оно? Да кто их разберет в таких лохмотьях?
Мне показалось, что вот-вот, я выйду из вагона и увижу себя, десятилетним мальчиком, подойду и кажу ему: «Здравствуй, это я через много — много лет выросший и постаревший. Я знаю про тебя всё, поскольку ты — это я!» Скажу, и пойду дальше по улице своего детства, а он (я) поведет меня по ней, как экскурсовод…
Неожиданно зазвонил мой два дня и ночь молчавший мобильный телефон. Меня едва кондрашка не хватила. Дрожащей рукой достал из кармана трубку, включил, сдвинул набок шапку, приложил к уху.
— Привет! — тут же раздался веселый, незнакомый женский голос. — Ты уже подъезжаешь к станции? — спросил.
— Не знаю, — почему-то негромко ответил я незнакомке.
— Но ведь ты едешь последней электричкой? Я права?
— Почти что последней, — ответил я.
И тут до меня вдруг дошло: я еду таки последней электричкой, хоть и «литерной», как говорили «псевдоконтролеры». Возможно это мой, старика, последний путь... Вот выйду из нее на какой-то остановке, и… может быть, поставлю на себе крест…
— Значит, мы, наконец, тебя встретим. Ты, в каком вагоне?
— Не знаю. В новом. Кажись, в конце состава. Или посредине. Когда садился, не посмотрел. Нет, все-таки посредине…
— Вот и ладненько. Пока. Не забудь, пожалуйста, вовремя сойти на станции!
— Хорошо, пока, — ответил я уже умолкшей трубке.
Тут же свет погас снова.
...Я пока не думал, кто звонил, когда же мне, вернее, тому, кому звонили, вставать? А ведь мне-то звонили! На мой телефон! Я просто держал трубку возле уха и слушал пустоту.
И тут я дернулся: какая пустота? Почему не стучат вагонные колеса и почему вагон стоит в темени и погасли в нем все лампы? Ладно, на улице морозище, а тут, в вагоне, уже не так тепло, как было в начале поездки, но еще терпимо…
Но почему вокруг меня так тихо и темно?
Я сидел, даже не шевелясь, будто примерз или приклеился к сидению и к его спинке не только задницей, но и спиной, или меня кто-то неизвестный, пока я дремал или был в небытие, привязал невидимыми нитями. Так продолжалось довольно долго, но потом стало потихоньку попускать.. Я почувствовал, что, наконец-то могу пошевельнуть рукой.
Я опустил руку и нащупал рядом с собой что-то мягкое, пушистое. Оно было теплое, живое, и вздрогнуло. Тут же отдернул руку, едва не выронив из другой руки пару минут назад звонивший телефон. Подумал о том, что когда телефон звонил, я был в вагоне мчащейся в темени электрички, и в нем было светло не хуже, чем днем на улице.
Еще раз опустил руку, и опять же натолкнулся на мягкое, пушистое, урчащее: «Бог ты мой, да это же... кошка, — пронеслось у меня в мозгу. — Но откуда она взялась здесь, в электричке? И почему же здесь так тихо, темно и холодно? Стоим на каком-то полустанке?
Вспомнил, что в телефоне есть фонарик. О зажигалке, лежащей в кармане рядом с пачкой сигарет, забыл напрочь. Ну и что, что был в телефоне фонарик? Поди ж ты, включи его. Стал машинально тыкать по клавишам: фонарик упрямо не зажигался, а от экранчика было так мало света, что я сначала ничего не увидел.
Мои мысли перемешивались со скоростью нет, не электрички, а курьерского поезда, некоего суперэкспресса, мчащегося с невообразимой скоростью в неизвестность.
Ситуация была какая-то непонятная, мною непонятая. Несуразная, что ли. То я выкарабкивался, вернее, выползал, как из болота, из нее, то снова оказывался там же, допустим, в болоте, но болотная тина уже сильнее и нахальнее засасывала меня к себе вовнутрь. Мне казалось, что меня «засосало» уже «по самое во».
Чтобы как-то спастись, я вдруг, словно ухватившись за поданный кем-то сук, в несколько бросков выполз наружу и, наконец-то вздохнул полной грудью... И электричка плавно-плавно вдруг потянула свои вагоны вперед. Только набрала скорость, как вдруг начала как-то непонятно, резкими рывками тормозить. В вагоне было уже, скорее, не тепло, а порядком холодно. Откуда-то дуло.
Взбесившаяся электричка вновь остановилась. Буквально сразу прошла и вагонная какофония. Внезапная тишина, ворвавшаяся в меня, больно полировала мои уши, затем стала устрашать, а буквально через несколько секунд пришло ожидание чего-то чуждого. Чувствую, что со мной происходит что-то не то. Меня начала нахально грызть некая непонятная незавершенность. А ведь должно же все завершиться. Хорошим ли, плохим, нейтральным, но должно! Серединки наполовину быть не может... И еще, мне казалось, что отовсюду струилась опасность. Она, словно охотящаяся кошка, медленно, но уверенно мягко подбиралась поближе ко мне. Вот она уже совсем рядом. Спустя секунду, взбирается на меня и ложится мне на грудь. Нахально, без приглашения. От нее, по идее, должно идти хоть какое-то тепло, да где там. Никакого тепла, никакого уюта… Темно и холодно в вагоне, темно и холодно на душе... Даже какое-то опустошение, что ли, которое вот уже не раз преследует меня… Дряхлею… Дряхлею с возрастом, дряхлеет и мой ум, все мое тело, весь я…
Вагон электрички снова грубо дернуло. Я едва не упал на пол, и тут же поплыла мысль: от чего зависит моя судьба? Неужели от этой взбесившейся электрички? Но почему взбесившейся? Да потому, что она непохожая на все остальные. Короче, не такая, как все. А я? Разве я тот же, что и прежде? Да, я уже старик, да я уже отпахал свое. Да, я уже не похож на себя, юного. Ну и что из этого? Теперь я такой, как есть!
Дергается электричка, «дергается» мое, еще, слава Богу, работающее сердце. А уж если оно «дергается», значит, я жив! Да и силой, несмотря на мои пенсионные годы, пока что Бог не обидел меня! Мои руки сжались в кулаки с такой силой, что ногти пальцев вдруг безжалостно впились в ладони, рассекая практически замерзшую кожу. И я почувствовал боль, почувствовал, как на правой ладони, под безымянным пальцем появилось что-то липкое...
Кровь?
Я открыл глаза. И тут перед ними вдруг начало проясняться, и я увидел... Лиду. Вернее, ее лицо. Оно было настороженное и взволнованное. Сначала я усомнился, а Лида ли это? Может, мне так показалось? Ведь я... в электричке, и скоро должен выходить...
— Ну и спишь ты... Уже почти три часа, как я дома, а ты сначала все похрапывал, а потом стало тихо-тихо. Я уже заволновалась, не случилось ли что с тобой, прямо к тебе, но, вижу, слава Богу, дышишь, жив... Сказала и почти сразу же отошла к плите…
И впрямь, Лида, жена!!! От души как-то отлегло, сбежала тень неизвестности, соскользнула тяжесть непонятного и неприятного.
Кошка Сусанна, взобравшись на диван, терлась своей пушистой головой о мою левую руку, в печи полыхали поленья, а на ней, в кастрюле клокотал мой любимый борщ.
А ведь я уезжал, и почти уехал. Не разбуди меня Лида, мне бы, скорее всего, настал гаплык, я бы умчался на придуманной (а, возможно, и не придуманной???) мной электричке в никуда. А в никуда ли? Может, в иную параллель, где меня, на улицах той параллели, ждали другие люди или какие-то иные субстанции? И сколько тех параллелей вообще, если они существуют на самом деле? Но этого, слава Богу, пока не случилось, я не нашел домен перехода в иные параллели. Хотя, я и не искал его. Зачем он мне нужен? Зачем мне нужны иные параллели? Там своя жизнь, у меня своя… Думаю, не случилось ничего и с той голубоглазой девчушкой, ее мамой, да и с бомжами (а с бомжами ли?) тоже, ведь они вышли из электрички раньше, не на последней станции, где, видимо и находится тот переход в иные параллели. Вернее, станция перехода, и их не задержали непонятные контролеры...
Зачем же Лида ездила в город? Да и когда она вернулась сюда домой? Сейчас встану с дивана, и спрошу...
И еще. Мне так бы хотелось снова встретить ту, милую, голубоглазую девчушку и спросить: все ли у нее хорошо??? Или она тоже придумана мной во сне? А жаль...
— А что у тебя с рукой, Володя? — встревожено спросила Лида, вновь подойдя к дивану и присев рядом со мной. — Кровь? Откуда? Подожди, я сейчас зеленку и бинт принесу...