Все стены были разрисованы голубым небом, облаками, что были похожи на клубки ваты, полями с бледными цветами и редкими кустиками. По левую сторону от меня текла нарисованная река, а в окно, через бледно-бежевую шторку (будто ей уже очень много лет.), проникали лучи света. Большие серые облака закрывали солнце, хоть и не до конца, и создавалось ощущение того, что скоро пойдет дождь. На улице пахло сыростью, полуоткрытая дверь размеренно скрипела под давлением ветра. С улицы, прямиком из сооруженного наспех сарайчика, играла старая музыка, и я с упоением смотрела в окно. На огороженном участке бегала собачонка, блеща большими глазками и заливаясь радостным лаем.
Где-то вдалеке прогремел гром, настолько сильный, что собака поджала хвост, и очень быстрым разворотом (что аж клубы были поднялись над землей.) скрылась за стеной. Солнце пропало совсем, и на улице наступил сумрак. Я оттолкнула одной рукой дверь и, прямо мне навстречу, дверца упоенно проскрипела, и в моей голове появилась мысль о том, что нужно смазать петли. Я наступила на бетонную дорожку, где-то засыпанную сухим коричневым песком, где-то расколотую вдребезги, а вдалеке на ней валялась кучка с засохшими сорняками. Мелкие дождинки отпечатывались на бетонной дороге, мелко подрагивали листочки яблонь и вишень, муравьи оживленно бежали по домам. Где-то шумел шланг, поливая какую-нибудь грядку вдалеке. Я шла в самый конец, прямо к заржавевшей старой чугунной ванне, к крану с таким же, как и ванна, ржавым тазом, к трубе, от которой давно уже отколупалась вся краска. Я прошла мимо небольших зарослей яблонь, смахнув с ветки гусеницу, подошла к ржавому тазу, прикоснулась к холодному пластмассовому крану и выключила воду. Теперь шумели лишь дождевые капли, которые ударялась о мою голову, о листья деревьев, о кусты малины и грядки с огурцами и помидорами. Рядом со мной была наспех сделанная сушилка из двух, вкопанных в землю, палок, нити, обмотанной вокруг, и парочкой прищепок, что висели прямо на давно пожелтевшей нити. На сушилке весели грязные тряпки и платки, и я не стала даже обращать на них внимания.
Маленький игривый котенок жалобно мяукал где-то в кустах крыжовника, и я направилась прямо туда, сминая подорожник и репейник под сапогами. В проржавевшей ванне плавали мертвая оса, комар с мухой, пару листков и формочка для песка. Я притронулась к ветке крыжовника, поднимая ее, избегая острых, чуть красных на кончике, шипов, поднимая второй рукой котенка, проводя большим пальцем по взъерошенному, чуть мокроватому, затылку.
По спине, словно холодные льдинки, скользили дождевые капли. Я смотрела на небо, держав серого котенка в руках, смотрела на колючую проволоку сзади меня, что отгораживала наш участок от соседнего и думала о том, что лучше бы я здесь осталась навсегда.
Даже если бы одна.
Здесь все равно лучше, чем где-либо еще, потому что только здесь я чувствовала искреннее единство с природой, могла не бояться дождя (а ведь моя одежда уже вся насквозь взмокла.), грома, ловить бабочек и смотреть на то, как мерно разливается вода из шланга по ржавой ванне.