Лия вошла на кухню и села на старый деревянный, покрашенный белой масляной краской табурет (с детства она знала, что его выбросить «грех»- какой-то неизвестный ей Митя сделал его своими руками, перед тем как на войну пойти и там и погибнуть).
Она по привычке разгладила ладонями клеенку на кухонном столе и посмотрела на стену перед собой: на гвоздике висел православный календарь с пружинкой, за нее иконка заткнута.
Бутылка водки, хлеб, квашеная капуста в пиале с отколотым краешком (а она надеялась, что пиала давно разбилась и мать выбросила ее наконец), вакуумная упаковка с куском форели и она , сама себе гостья.
Ранним утром на пороге дома ее встретила мать и на несколько секунд обомлела – не ожидала видно, что дочь из тюрьмы вернется вся такая аккуратная, в модной одежде и с лицом…счастливым или нет- не сказать, а только свет будто в нем через кожу, румянец на щеках, глаза блестят. Начав и уже не переставая плакать, мать металась между комнатой, ванной и кухней, спеша накрыть на стол до своего ухода на работу: вытаскивала из холодильника продукты, закупленные для встречи, хваталась за банку с капустой, накладывала, гремела вилками, а то вдруг охнула и полезла за самым главным – за бутылкой водки.
Лия молча наблюдала за ней, понимая – начни она сейчас говорить, совсем мать раскиснет и не до работы ей уже будет, а так нельзя: уволят еще, и на что они тогда жить будут, работы в городе мало: «Ну хватит, мам! Иди уж! Опоздаешь! Вечером тогда...отметим.»
Лия потянулась вперед рукой и коснулась календаря, провела пальцем по чуть выпуклому рисунку на картоне: «Плохо? А должно быть хорошо!», - Адам бы так сказал. Она встала на середину крохотной кухни, закрыла глаза и попыталась раскинуть руки, правая уперлась в кухонную полку над плитой, да и хорошо, после поезда ее покачивало.
Лия снова опустилась на табурет.
В рюмку из толстого с узором хрусталя она налила водку, получилось до краев, увидев это она усмехнулась и пробормотала: «Полная же жизнь, етит твою...» и резко подняв рюмку, рискуя разлить, выпила махом, запустила пустую в раковину и зажмурилась.
Рюмка разбилась, но из-за толщины стенок хрусталя не вдребезги: от нее откололся кусок, так что при странной необходимости можно было ее еще использовать.
–Да что ж вы, сука, вечные все что ли? - Лия вынула осколки рюмки из раковины, намереваясь выбросить их в помойное ведро, но вдруг взглянула на стол, схватила пиалу с отколотым бочком, и вместе с содержимым отправила в мусор. Рюмку за ней.
Вспомнила- как забыть, как в то утро пришли за ней, наручники надели. На кухне она и была.
Дома ей будет плохо. Да она знала, думала – вернется, перетерпит какое-то время и потом сорвется куда-нибудь подальше.… Это было хоть что-то похожее на план жизни. Но это было до того, как на вокзале она встретила Адама. А сейчас все это неважно — она хотела обратно в поезд, в период нереальности, неопределенности. Она хотела почувствовать руку Адама на своей талии, ее расслабленность и тяжесть во сне.
Лия обняла себя, ткнулась носом в ворот кофточки и вдохнула еле слабый запах, оставшийся на коже – запах Адама.
Главный приз
То чувство, когда времени полно, а кажется терять нельзя ни минуты.
Лия убрала тарелки с закусками со стола, и недолго думая вылила остатки содержимого бутылки в раковину.
Ни к чему это теперь. Она и раньше-то спиртное употребляла только по праздникам. А ее возвращение домой и не праздник вовсе.
Прошла в комнату, огляделась. Все по-прежнему, будто она вышла ненадолго в магазин и вернулась. Будто и не было ничего.
Ее глаза метались по комнате, перескакивая с одного на другое.
Полированный сервант напичкан хрусталем: стаканами, фужерами, графинчиком с маленькими стопочками на хрустальном блюде, розетками для варенья, вазочками.
Три фигурки- статуэтки из разукрашенного фарфора: две балерины и «Филлипок», мальчик в ветхом зипуне, в лаптях, с котомкой за плечом, разбавляют это «великолепие».
Швейная машинка Зингер на чугунной подставке, деревянный колпак накрыт салфеткой, вязанной крючком, телевизор на тумбе, внутри которой бар, а в нем опять хрустальные стаканы, диван с полированными подлокотниками, такое же кресло, книжный шкаф, секретер.
Вся мебель разная по стилю, хоть и подходящая друг другу по цвету дерева.
Первые дни после задержания, она все время представляла эту комнату, видела всю в подробностях, стоило только глаза закрыть. Не сказать, как ей хотелось тут оказаться и как горько и странно было от того, что не может сделать самое простое: поехать домой, открыть дверь квартиры и войти внутрь.
Вспомнилось, как на суде мать подошла к решетке позорной клетки, в которой она сидела, потом стояла, оглушенная всем произошедшим, толком не слушая приговор- никак не могла себя заставить сосредоточиться.
Из всех звуков явственны лишь были скрип кресел, шорох бумажных листов в руках судьи и вздохи каких-то женщин. Были ли это вздохи ее матери, или кого-то еще, она не различала. Не видела ничего, смотрела в окно напротив и молилась о том только, чтобы все кончилось скорее.
Мать не назвала ее по имени, а лишь прошептала, отвернув лицо в сторону: «Хорошо, что хоть отец до этого не дожил…». Лия очень боялась, что мать заплачет. Но этого не было. Конвойный стал открывать замок и все.
В комнату матери Лия не заглянула. Она открыла секретер, торчащим в нем ключом, придержала откидывающуюся на нее деревянную панель- столешницу, пододвинула стул и присела, осторожно положила на столешницы локти. Изнутри секретера поплыл еле уловимый приятный запах книжных корешков, засохших акварельных красок, убранных в картонные коробки и чего-то еще милого, детского.
Секретер купили, когда она была уже в выпускном классе. Это была первая значимая вещь, которая принадлежала исключительно ей. «Не облокачивайся сильно, сломаешь!»- напоминала ей без конца мать, и права была: тяжелая панель держалась на не очень надежных на взгляд железных полозьях- приводах.
Лия сильно не облокачивалась, и никогда ничего не сломалось, да она бы не допустила. Внутри секретера на полочках горизонтальных и вертикальных было ее личное царство. В лакированном деревянном стаканчике, расписанным под гжель помещались ручки и остро заточенные карандаши, простые и цветные, на других полках лежали аккуратно сложенные тетради, учебные пособия, нашлось, будто для нее было придумано, место для коробочки с циркулем и всяким чертежными принадлежностями, а в одном из отделений уместилась лампа на подвижной ножке - она вытягивалась вперед и удлинялась по необходимости. На отдельной полочке лежал ее школьный дневник с хорошими оценками и грамоты за прилежание в учебе и отличное поведение.
И все это явно перебиралось, перекладывалось, протиралось от пыли - содержалось в фанатичном порядке. На одной из полок между книгами торчала ее самодельная открытка: обыкновенный альбомный лист, сложенный вдвое, на обложке она всегда рисовала что-нибудь акварелью, у нее неплохо получались цветы, а внутри, красивым и четким почерком отличницы, она писала текст поздравления.
Такие открытки она дарила родителям на всякие торжества, потом уже только одной маме. Лия потянула за краешек открытки, та не поддалась, она потянула сильнее, так что задела рядом стоящую книгу. Книга выпала и следом за ней еще одна, стоявшая впритирку, расшатав весь ряд. Обнажился кусочек задней стенки секретера и через секунду, сползая вдоль по нему веером, посыпались ее открытки.
Только теперь перед ней всплыла картина: в спальне родителей большое овальное зеркало. В зазор между зеркальным стеклом и деревянным основанием зеркала воткнуты ее открытки – за целый год набирался целый круг, и зеркало становилось похожим на цветок. Когда наступал следующий год, появлялись новые открытки, чтобы освободить для них место, совсем старые мама куда-то убирала…
Лия сорвалась со стула и вбежала в мамину комнату. Зеркала на стене не было. Вместо него висел ватман, расчерченный под календарь. От ее первого дня заключения до сегодняшнего – весь срок мама отмечала каждый день крестиками: шариковая ручка, с привязанным к ней шнурком висела на шурупе, к которому раньше крепилось зеркало. В «календаре» было несколько не зачеркнутых клеточек.
Первым побуждением Лии было сорвать календарь со стены, разорвать его в клочья, выбросить. Лия бухнулась на кровать.
Кое-что все-таки изменилось.
Она не выдержит здесь.
Надо каким-то образом уехать.
На туалетном столике матери стояла коробка с украшениями. Лия открыла ее, просмотрев нехитрое содержимое, пара золотых колец, порванная золотая цепь, папино обручальное кольцо и ее, Лии, серебряная цепочка с крестиком. Она взяла ее в руки, чуть помедлила и надела. Ощущение было странное, за несколько лет в тюрьме, она забыла, как это - носить украшения.
Даже если мать согласится продать золото, и даже если у нее есть какие-то сбережения… Нет, это все- не то. Ей показалось, что кто-то злой и сильный не дает ей вырваться. Водит по кругу и не дает с него сойти. Она даже застонала от досады.
В открытую форточку ворвалась громкая музыка, она тотчас оборвалась и голос диктора произнес в громкоговоритель: «Я- твой главный приз! Испытай удачу в казино Л*** города Калининграда!» Снова заиграла музыка, но вдруг опять оборвалась.
Лия подошла к окну. Через дорогу напротив на машине с платформой стоял голубого цвета автомобиль, перевязанный огромной бело- голубой лентой и увенчанный шикарным бантом. На широкой ленте был написано название и адрес казино. У машины с платформой заглох мотор, и случилось это в большой луже, образовавшейся в давно не ремонтированном выщербленном асфальте дороги. Из кабины вылез водитель- мужчина средних лет.
Поминая по матушке всех и вся, он, вступив ботинком прямо в лужу направился к капоту. Лия рассмеялась, но вдруг, как очнулась - метнулась к ватману, оторвала от него кусок, сдернула с шурупа ручку и поспешив к окну стала лихорадочно записывать адрес и название казино.
Мотор наконец завелся, крышка капота хлопнула, водитель протопал обратно. Но пока машина не тронулась с места, Лия все пересматривала буквы на ватмане и сверяла их с написанными на ленте машины: только бы не перепутать.
***
Ей в голову не приходило, что ее не возьмут на работу в казино, настолько она убедила себя в обратном. Это уже потом, когда она вышла с обратной стороны здания из двери с надписью: «служебный вход», неся в сумочке подписанный сторонами договор на обучение крупье ( в договоре была прописана даже небольшая стипендия, уж этого она вообще не ожидала!), Лия вдруг удивилась — она будет учиться!
Это было выше всех ожиданий, это дар,это освобождение от прошлого! Они конечно узнают, что она судима, может не сразу, но конечно узнают — в службе безопасности такие дядьки, один вид их... Что с этим делать, она не знает — наверное ничего и не сделаешь. Будет, как будет.
Она заторопилась на вокзал: электрички ходили строго по расписанию и надо было обязательно успеть, ей не хотелось болтаться лишние полчаса на вокзале, мало ли — вопросы, проверка документов...
Лия села на свободное место у окна. Стемнело и окно стало похожим на странное зеркало. В зависимости от того на чем сосредотачивался взгляд, в нем можно было разглядеть размытые фигуры пассажиров внутри вагона, или увидеть перелески, дома, поля, море, все это было уже темным, и освещалось редкими колкими огоньками фонарей.
Лия прямо физически почувствовала как в ней появилась собранность,она вся: ее кости, мышцы, мысли — все было единым.
Она вбежала на этаж по лестнице — как вспорхнула. Зажгла свет в прихожей, потом на кухне, в комнате — везде.
Ей квартира казалась темной и какой-то настороженной. Мама еще не вернулась с работы, а Лия и забыла спросить: в одну она смену или больше. Она уселась в кресло напротив секретера. Хотелось открыть его , сесть за его стол, подвинуть стул и достать тетрадь, чтобы переписать таблицу, которую ей дали. Умножение на 5, на 15. на 25.
Она как в школу попала снова. Но, она сдержала себя, нарочно растягивая удовольствие. Она обняла себя руками и закрыла глаза. Что с ней произошло: она словно вынырнула из чего-то липкого,неприятного, вяжущего по рукам и ногам. Как ей это удалось, если весь день ее еще покачивало от поезда, с которого она сошла рано утром? Или лучше так: как ей удалось не напиться при встрече с матерью с горя и досады, не начать жалеть себя, и в состоянии отчаянной неприкаянности не начать падать чв черную яму.
Господи... Она может в первый раз в жизни почувствовала осознанное желание помолиться. Кроме « Отче наш» молитв она не знала, поэтому начала говорить вслух простыми словами:
— Господи! Благодарю тебя за то, что ты не оставил меня. День который ,я считала, будет худшим в моей жизни...просто хуже тюрьмы будет, оказался другим. Он дал мне надежду. Нет! Ты дал мне надежду. Ты послал мне Адама. Наверное он твой ангел. Да...наверное так. Потому что так не бывает. Ты спас меня. Спасибо, Господи! Отче наш Лия замолчала. Казалось слова кончились у нее, но внезапно из ее глаз полились слезы. Они начались как дождь, сначала задрожали в уголках глаз и одна- две слезы выкатившись за веко проделали ровные дорожки на щеках, а потом прорвало.
Она схватилась за лицо, за волосы, вынув из них заколку, словно она мешала плакать. Волосы рассыпались по плечам, а слезы хлынули водопадом. И не из глаз они исходили. Что-то внутри нее, где-то в самой середине ее существа переплеталось и перекручивалось, выжимая внутренности как мокрое белье до боли и досуха, и от этого слезы лились.
Она упала на колени и зарыдала, завыла.
Кровь носом пошла, она не заметила. Все было мокрым, и лицо и ладони. Казалась конца этому не будет, но он наступил. Лия свернулась калачиком на паласе, на полу, еще всхлипывала вначале, вздрагивая всем телом, а потом затихла и прислушалась к себе, удивляясь тому, что легко ей стало.
Она каким-то образом уснула, потому что разбудил ее запах валерьянки и мамины причитания: « Ах ты , боже мой, Лия! Девочка моя! Да что ж ты так!Жива, слава Богу, красавица, зачем себя так убивать, девочка моя!»
Мать стояла перед ней на коленях, приготовившись влить ее настойку валерианы в рот. Она даже не сняла пальто, сумку не сняла с руки, та так и болталась, мешая ей, мать не замечала. Руки ее тряслись, волосы, аккуратно убранные в пучок, сбились на лоб наподобие челки неожиданно лицо ее показалось Лие совсем молодым. Лия чуть не рассмеялась.
— Мам! А ты ведь у меня совсем молодая!- Лия поднялась с пола и села в кресло, помогая встать матери.
Мать не слышала ее, встревоженно вглядывалась в лицо, бормотала: «Напилась что ли, нет? Кровь твоя или чья! Господи! Подожди, за полотенцем схожу, голова не кружится?»
— Мама, давай - ка ты присядь!- Лия почти насильно усадила мать в кресло, сама встала и метнулась в ванную, сдернула с крючка полотенце для рук и открыв сильно кран с холодной водой, намочила его. Мельком взглянув на себя в зеркало поняла от чего было ее маме испугаться. Кровь, которая шла носом, она растерла по лицу, пополам со слезами запачкала кофту, руки. Лия быстро умыла лицо и уткнула его в мокрое же полотенце: а — ладно!
В комнате она вновь подошла к матери и опустилась на корточки около кресла, в котором та сидела все так же в пальто и с сумкой на руке.
— Прости мам. У нас теперь все хорошо будет. Меня на учебу взяли и даже стипендия будет, и там знания по математике нужны: вычисления в уме надо делать, я же умею это. Ты всегда говорила, что точные науки, это мой конек!
Мать сидела как оглушенная. Вроде и слышала что говорит дочь, а вроде — нет.
— Мам, а вот это все: беспорядок, что напугала тебя, это, мам, прошлое выйти из меня просилось видно. Вот и вышло.
Мать ничего не отвечала, смотрела только на Лию, смотрела,будто наглядеться не могла.
— А я весь день беспокоилась. Думала, как ты, ну и всяко разно. Ты не голодная? Кушать не хочешь?
— Ну наконец-то!- Лия облегченно рассмеялась. — Узнаю свою маму: сначала кормить, а там уж...
Мать слабо улыбнулась в ответ. Но, хоть о еде говорили, на кухню не пошли. Так остались сидеть: мать в кресле, Лия рядом, чувствуя себя как после кораблекрушения,:измученными бурей, измочаленными в бурных водах, выброшенными стихией к неизведанным берегам, но живыми.