ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
ПОТОМОК БОГОВ, КНЯЗЕЙ И ПРОЛЕТАРИЕВ
рассказ
Если свернуть с улицы имени писателя Тургенева на улицу имени Космонавта Гагарина, то, минуя многоэтажное здание, в первом этаже которого находится магазин сетевой торговли, то можно, пройдя совсем небольшое расстояние, увидеть за забором украшенное гербом Российской Федерации трёхэтажное здание с надстройкой бывшего Приреченского районного комитета Коммунистической партии Советского Союза, а с 1991-го года – Приреченского районного (бывшего – народного) суда.
Каждый раз, когда я приближаюсь к этому Храму Фемиды, я невольно озираюсь по сторонам, и так же поступают и другие опытные люди, которые, хотя и не боятся, но – опасаются, встречи с личностью, от которой никому не бывает пощады и которого побаиваются даже и самые сильные мира сего (районного масштаба).
Говорят, что случайность – непознанная закономерность. Если это так, то появление упомянутой личности в нашем районе, в том числе – и в суде, может быть и является делом случая, но то, что такие личности всплыли на поверхность именно в те смутные для страны годы, безусловно закономерно.
Как-то так уж устроено, что, как выразился некогда знаменитый адвокат Алексей Александрович, в каждом суде есть некая личность, которую все воспринимают в качестве неизбежной епитимьи, наложенной на работников суда (а также и всех посетителей этого присутственного места), неизвестно кем и неизвестно за что. Правда, как любил говаривать бывший адвокат, а потом судья – Иван Георгиевич: “Если бы было за что, то за это положена была бы уже не епитимья, а кое-что посерьёзнее, а то – и того хуже. Как-то так и не иначе”.
– Да язва он и больше – никто, – резко возражала Георгию Ивановичу всеобщая наша любимица красавица-адвокат Галочка.
Такой человек-епитимья, или язва, если согласиться с Галочкиной дефиницией, устав терроризировать соседей и сослуживцев, принимается доискиваться правды, как он сам её понимает, сначала в различных официальных (и не очень) организациях, потом – в суде, прокуратуре и милиции, требуя привлечь всех и вся к ответственности за всякие реальные, а чаще – придуманные им же самим, мелкие проступки и провинности, а поняв, что не все люди в мире готовы разделять его представление о праве и справедливости (и служители Фемиды – не исключение), принимается “мотать нервы” и “пить кровь” уже с тех, кто, по его мнению, должен защитить его от превратностей и несправедливостей этого лучшего из миров. Да, справедливости ради, нужно признать, что такая епитимья есть почти в любом, если не сказать – любом, месте: официальном и не очень…
В нашем суде такой язвой был печально известный старик Пшишкин – склочник, жалобщик и скандалист.
История появления Пшишкина в Приреченском районном суде заслуживает рассказа, и я поведаю её, дабы оставить потомкам рассказ, в назидание или для развлечения, и чтобы развеять мрак неведения в этом вопросе и всем, наконец, стало доподлинно известно, как же наш суд “обзавёлся” этой пресловутой “епитимьей”, а также и для того, чтобы предупредить всех: зная, что из себя представлял этот субъект, – говорю вам: будьте осторожны.
Старик Пшишкин, разумеется, не всегда был стариком. В бытность его молодым человеком наше государство было, можно сказать, первой производной от союза молота и орала. И Пшишкин в те годы гордо заявлял, что он – плоть от плоти трудового народа и родился, вне всякого сомнения, между молотом и наковальней, обретён был, так сказать, в борозде, оставленной колхозным трактором, пришедшем на смену лошади крестьянина-единоличника.
Но, безусловно – в наказание за грехи наши тяжкие, явился в стране Меченый, но не атом, а Генсек, охотно откликавшийся на кличку Горби, и сначала явилось стране и миру таинственное “ускорение”, на словах – “ускорение социального и экономического развития Советского Союза”[1], на деле же – сплошная “болтология” и вообще – чёрт знает что, но результатом чего, как решил народ, случилась катастрофа 26 апреля 1986 года, стыдливо названная аварией[2], на Чернобыльской АЭС, а затем наступило кое-что и похуже атомной катастрофы и что назвали словом “перестройка”.
И в это время и выяснилось, что некоторые бесспорные потомки пролетариев и беднейшего трудового крестьянства, как оказалось, не совсем рабоче-крестьянская “косточка”. Объявились у них, вдруг и откуда ни возьмись, и “благородные” корни. Это, конечно, если верить голословным заявлениям новоявленных “из бывших”. Правда, как говаривал предусмотрительный персонаж романа “Двенадцать стульев”, время было такое, что охарактеризовать его можно было только так: “Как на вулкане живём”. И потому новоявленные потомки “господ”, допуская, что кривая, то есть – пресловутая загадочная “перестройка”, может вывезти куда угодно, дверь в рабоче-крестьянское происхождение захлопывали не полностью, оставляя большущую щель.
Вот и Пшишкин, объявив себя, правда, в туманных выражениях, потомком аристократов, в “благородное” происхождение погрузился не весь, заявив, что если его папаша – “рабочая косточка ”, то уж мама – настоящая барынька.
Перестройка, действительно, оказалась делом непрочным – Горби Меченый променял страну на забугорные пироги и скоро ушли в небытие: и ускорение, и демократизация, и glastnost, и сам “лучший немец” Горби Меченый, – словом, perestroika приказала долго жить.
А вместе с гибелью Советского Союза потомки пролетариев и беднейшего крестьянства, бывшие позавчера такими, а ещё вчера ставшие полупролетариями-полуаристократами, вдруг, как выяснилось, не имеют ни капли “подлой” крови, а являются исключительно “белой косточкой” потомками “благородного” сословия. Не успело кумачовое Знамя спуститься с кремлёвского флагштока, как “благородная” публика кинулась легализовываться, менять “рабоче-крестьянские” фамилии на “барские”, надеясь, что новая власть начнёт раздавать пряники тем, кто объявит себя “аристократом”.
Помнится, как один отечественный деятель кино тоже, уподобившись Пшишкину, заявил, поначалу, что если его папенька – простых кровей, то уж маменька – та ещё барынька: весьма благородна, но, вместе с тем, проста в обращении с “подлым” народом. Потом, правда, как-то так случилось, что и папенька у кинематографиста тоже не пальцем делан и не лаптем же щи хлебает. Так что и в фамилии кинематографиста ударение нужно делать не на привычный, а аристократический слог.
И Пшишкин из полу- тоже превратился в полностью “благородного” и тоже вспомнил о своей “благородной” фамилии. Оказывается,среди его предков были, правда, Пшишкин не уточнял, с какой стороны, но были – благородные Кокошкины.
Кто такие Кокошкины, спросите вы? И сразу этим обнаружите своё низкое происхождение и пробелы в образовании.
Пшишкин так объяснял происхождение этой фамилии: до того, как выскочка, бастард, пьяница и бабник, – словом, “новый русский” – Великий князь Владимир Святославович крестил Русь, в стране царила древняя вера в богов (иногда Пшишкин говаривал, что “царила вера в древних богов”, а иногда – что “царила древняя вера в древних богов”, словом, – “в древности царила древняя вер в древних богов”), среди которых была известна Мокош. А так как матриархат в то время уже приказал долго жить, а суфражистки, сколько известно профессиональным историкам, ещё не появились на исторической арене, то логично было бы предположить, что у женского божества по имени Мокош мог, а, стало быть, был, муж. И её мужем был, как объяснял Пшишкин, могущественный бог по имени Кокош. Словом, уже тогда, Пшишкин показал себя сторонником идеи о гендерном равенстве: если есть Мокош, то, стало быть, был и Кокош.
Вот от него, то ли от самого бога, то ли от его жрецов: история и летописи, как и Пшишкин, на этот счёт хранят упорное молчание, как и профессиональные историки – наймиты тайных обществ, а объяснения Пшишкина на сей счёт носили тёмные, путаные и противоречивые объяснения, – и повелись на Руси благородные Кокошкины. По сравнению с которыми Рюриковичи, даже и суздальские князья, – не более, чем выскочки, homo novis, – средневековый аналог “новых русских”.
И Пшишкин возжаждал стать Кокошкиным. Но в загсе, где всем заправляли, по слову Владимира Ильича, наводнившие органы власти кухаркины дочки и куда Пшишкин обратился с заявлением о перемене имени, отказались вернуть древнюю благородную фамилию новоявленному нобилю.
Пшишкин, благо времена наступили смутные, обратился в суд, обжаловав отказ загса. В суде, неожиданно легко, требование Пшишкина удовлетворили.
И судья Пузыныч, вынося решение, имел неосторожность поздравить Пшишкина с тем, что он теперь не какой-нибудь простой Пшишкин, а благородный Кокошкин. И то ли ирония проскользнула в тоне судьи Пузыныча, у которого не было в предках благородной аристократии, а власть судебная – была, то ли “вспало на ум похоти” поёрничать, а он и вправду был большой охальник, то ли он действительно как-то не так произнёс новообретённую фамилию Пшишкина, только Пшишкин прищурился, склонил головку на плечико и елейным голосочком спросил:
– Как вы произнесли мою фамилию? Как-как?
– Кокошкин, – ответствовал судья Пузыныч, – именно так, отныне и вовеки веков, будут вас звать-величать, когда решение вступит в законную силу, и на основании которого вы и получите свидетельство о перемене имени, а уж на его основании – и новый паспорт.
– Нет, – переходя на змеиное шипение возразил новоявленный Кокошкин, – вы мою новую фамилию произнесли не так.
Судья Пузыныч стал догадываться, к чему клонит бывший Пшишкин, а в перспективе – Кокошкин, а несдержанная, временами, секретарь судьи, – красавица-брюнетка Анюта даже прыснула смешком – тоже догадавшись и представив, как именно станут называть нового “аристократа”. Пшишкин, услыхав, как прыснула Анюта, простёр к ней руку и молвил:
– Вот и доказательство…
А Пузыныч поспешил уверить Пшишкина, что:
– Ну, да, в русском языке безударное «о» произносится, как «а»[3]. Вот я и сказал: “Какошкин”.
– Не-е-е-э-э-т, – шипение Пшишкина стало, если можно так сказать, ещё более змеиным, – не так. Не Какошкин. Вы сказали не Какошкин, а… А как вы сказали? А?
– И как же я сказал? – не теряя весёлого, как у него было принято, расположения духа, спросил судья Пузыныч, которому и самому стало интересно, как он, по мнению Пшишкина, произнёс его новую фамилию, хотя уже догадался, что именно послышалось Пшишкину… А может – и не послышалось, так как весёлый нрав судьи Пузыныча нередко приводил его к высказываниям, даже и во время судебных процессов, и куда более фривольным, чем то, за которое ухватился Пшишкин.
– Вы сказали, – начиная задыхаться от нахлынувшей злобы шипел Пшишкин, – вы сказали…
И не смог повторить. Покраснев и потея от всё сильнее и сильнее накатывающих приступов злобы, Пшишкин смог процедить:
– Вы… вы произнесли… мою… фамилию… с двумя «а».
Судья Пузыныч неопределённо пожал плечами, как бы говоря этим, что, может быть, именно так и будет правильнее называть Пшишкина-Кокошкина…
А тот, хоть Пшишкин, хоть – Кокошкин, явно задумал начать скандал. Но судья Пузыныч был не из тех, кто подставит другую щеку, если ударят по первой. Он вообще не допускал, чтобы те, кто слабее его, били бы его по щекам и по чему бы то ни было другому, а потому он быстро сменил вальяжный тон на деловой и сказал Ане:
– Анюта, а ну-ка сбегай-ка, детка, вниз и вызови наряд. И пусть не забудут захватить наручники и дубинки. Главное – дубинки.
– Пэ-Эр, – поправила судью красавица-секретарь, так как кто-кто, а уж она-то имела право, иной раз, поправить, бывавшего иногда весьма легкомысленным, шефа.
– Что – “Пэ-Эр”? – не сразу понял её судья – так сильно на него подействовал вид разошедшегося, как медный самовар, Пшишкина.
– Пэ-Эр – это “палки резиновые”. Они всегда поправляют, когда кто-нибудь называет палки резиновые дубинками. Так что – не дубинки, а палки резиновые.
– Ну, – философски согласился судья, – пусть бы и Пэ-Эр. Пусть и их захватят. Пусть захватят весь свой арсенал средств сдерживания нарушителей и приведения их в чувство и порядок.
Отдав распоряжение Ане, судья Пузыныч вновь сменил тон. На этот раз деловитый – на суровый:
– А вам, гражданин Пшишкин, а в недалёком будущем – Какошкин, я разъясняю положение закона: за противоправные действия против судьи, особенно – при исполнении… С вас, по закону, строжайше взыщется. А от милицейского наряда – ещё и настучится: по голове, по почкам, по печени, по… По всему остальному вашему ливеру и другим субпродуктам, как первой, так и второй категории. И поделом. А ты – не бузи. Не имеешь таких правов. Понял? Или – понЯл?
Народные заседатели, до той поры сидевшие, по привычке, смирно, тоже решили вмешаться. Старенький толстенький дедушка, мирно спавший, по всегдашнему своему обыкновению, в кресле по правую руку от председательствовавшего в процессе Пузыныча, проснулся, встрепенулся и грозно уставившись в Пшишкина, вопросил:
– Гражданин?! А вы, собственно, гм-гм…
– Да, – подхватила пожилая дама и поправила волосы – седые у корней и красно-рыжие, с лёгким фиолетовым отливом, – в остальной части, – чего это вы начинаете? Вы это… не того… не надо это… того…
Секретарь Аня вышла из-за стола и сделала вид, что собирается поспешить исполнить распоряжение Пузыныча, но Пшишкин её опередил. Скорчив презрительную мину, он заявил:
– Только не надо меня пугать. Пуганые мы. Не на того нарвались. Я сам могу засудить… кого хочешь могу.
Но искушать судьбу не стал и, не дожидаясь, отправится ли красавица Аня исполнять распоряжение судьи или нет, ужом выскользнул за дверь. Не то, чтобы он испугался милицейских средств воздействия на нарушителей порядка, но… Как говорится, бережёного Бог бережёт. А сам себя побережёшь, тебя и Бог сбережёт.
С того самого момента новоиспечённый Кокошкин почувствовал, что сутяжничество – его страсть, его призвание, смысл его жизни.
Он вышел из кабинета судьи, а уже, как ему показалось, всему суду, всему району, городу, стране, всему миру, – стало известно, что судья Пузыныч исковеркал его фамилию – Кокошкин – в фамилию с двумя гласными «а». Все встреченные им в коридорах суда посетители, казалось, смотрят только на него, язвительно ухмыляются и откровенно глумятся ему в спину. Вышел Пшишкин из суда, а вслед ему из покинутого им здания раздались взрывы гомерического хохота. Действительно ли то было так, или Пшишкину только почудилось это, но глумливый гогот толпы долго ещё звучал в ушах Пшишкина. Или это кровь шумела в ушах разозлившегося Пшишкина… Нет – Кокошкина… Какошкина… Как... аш…
Придя домой, Пшишкин задумался, а так ли уж хорошо, что он добился смены фамилии? И пришёл к выводу, что он, скорее всего, погорячился. Кокошкин –> Какошкин –> Как Кошкин… И ещё одна, мерзкая, редакция – с двумя «а».
И уж если судья, огласив резолютивную часть решения суда, то ли исковеркал, то ли нет, новую фамилию Пшишкина, то чего же ждать от других, когда он начнёт представляться и говорить:
– Кокошкин.
– Как-как? – станут переспрашивать, глумливенько ухмыляясь. – Как?..
И Кокошкин, не успев, как следует, стать им, решил вернуться к прежней фамилии. Тем более, выяснилось, что и Пшишкин – фамилия, вопреки прежнему о ней мнению её обладателя, тоже аристократическая. Пшишкин пояснял:
– Напрасно все думают, что фамилия Пшишкин – простонародная. На самом деле она – древняя боярская, княжеская. Мы, Пшишкины, от самого Рюрика ведёмся. Благородный Пшишка, да будет всем известно, пришёл на Русь с Рюриком. В одной с ним ладье пришёл. А были в той ладье: Рюрик, Синеус, Трувор и... Пшишка. Вот вам пример: был некогда боярин Пушка. От него – Пушкины. А мы – Пшишкины.
Рюрик, конечно, не бог Кокош, да только, как выяснилось, про бога с таким именем мало кто слышал. Кроме Пшишкина, как выясняется, вообще никто. Зато Рюрик – персонаж известный. Может быть – и легендарный, зато – всем известный. И боярин Пушка – тоже известный. Исторический персонаж. И Пушкин. И – Пшишкин…
А потому Пшишкин подал в краевой суд кассационную жалобу на решение Приреченского районного суда и решение это отменили, направив дело на новое рассмотрение в тот же суд в ином составе судей. Но Пшишкин на новое заседание не явился, так как был занят составлением жалоб на судью Пузыныча в различные инстанции. Дело по обжалованию отказа загса в изменении фамилии, после того, как Пшишкин и второй раз проигнорировал вызов в суд, оставили без рассмотрения, оставив, таким образом, Пшишкина доживать век со своей старой фамилией, а по жалобам на судью Пузыныча Пшишкин имел ответ, неформально сформулированный так: найди себе иной объект для травли.
И Пишишкин перешёл в режим активного поиска… объекта для травли… Жизнь Пшишкина превратилась в постоянный поиск жертв для судебных преследований. И вскоре житья от него не стало ни соседям, ни тем, кому он на них стал методично жаловаться. Судья Пузыныч, который, как бы в оправдание своей, неважно – аристократической или рабоче-крестьянской, фамилии, действительно, был неимоверно тучен, оказался Пшишкину не по зубам. А вы?
Так что бойтесь стать объектом сутяжнического характера старика Пшишкина. Очень уж многие пострадали от бывшего пролетария – потомка языческого бога Кокоша и сподвижника Рюрика – боярина, князя Пшишки.
Я вас предупредил, и совесть моя теперь спокойна.
Краснодар,
08.10.2018 г. – 18.07.2019 г.
_________________
[1] Лозунг и политический курс, провозглашённый 23 апреля 1985 года на апрельском Пленуме ЦК КПСС Генеральным секретарём ЦК КПСС М. С. Горбачёвым. Горби оказался не только мастером пустопорожней болтовни, был, так сказать, бесструнной балалайкой, но и, увы и ах, ещё и плагиатором, так как стратегию “ускорения” провозглашал ещё на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС 22 ноября 1982 года Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов. Но и он был не первым, так как до него об этом же говорил и Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета министров СССР Н. С. Хрущёв. [2] Авария (ит. avaria, фр. avarie, исп. averie, нем. Havarie) – от арабск. (?) ;w;r «повреждение», в русский язык было заимствовано (предположительно) через посредство романских языков в своём первоначальном значении – «поломка, повреждение какого-либо механизма» и т. п. – то есть – без человеческих жертв. Катастрофа (от др.-греч. ;;;;;;;;;; «переворот, ниспровержение; смерть») – это крупное неблагоприятное событие, влекущее трагические последствия с человеческими жертвами. [3] В действительности звук [o] в безударной позиции не произносится, как звук [a], a редуцируется, и этот редуцированный звук [o] звучит похоже на звук [а], но это, всё же, не [а].
© 18.07.2019 Владислав Кондратьев
Свидетельство о публикации: izba-2019-2596037