Куклы

Куклы

 - Симпатичная вещица. Вы её тоже сами сделали, да? – Плотный и плечистый верзила в форме повертел куклу в белом платье и с белокурыми локонами в своих руках.
 - Да, сам, конечно. Пожалуйста только, это самое, будьте аккуратны. Материал очень, знаете, хрупкий. – Повернувшись к оперативникам, в который раз повторил лысоватый и низенький учёный-краевед.
 - А что за материал такой? – Опер, наконец, поставил “вещицу” на полку, к остальным куклам.
 - Ну это… - Краевед говорил быстро и как-то суетно. - Разный материал. Папье-маше, в основном, конечно. Её вот, кстати, Машенькой зовут.
 - Машенькой? Вы всем своим игрушкам имена даёте? – Спросил, оглядывая полки, второй полицейский: молодой и пока ещё худощавый.
 Учёного, казалось, даже передёрнуло от обиды или негодования.
 - Да, конечно, имена даю всем девочкам. Вот Вика, а вот, например, Оля. Они же мне как, так сказать, доченьки, да.
 - Ну вот эта Маша, Анатолий Юрьевич, - усмехнулся первый оперативник, - самая красивая у вас.
 - Машенька моя первая и потому самая любимая, да.
 Анатолий Юрьевич отвернулся к загрузившемуся, наконец, компьютеру.
 - Хотя, разумеется, они мне все очень дороги, поэтому, осторожней с ними, пожалуйста.
 Опера переглянулись и пожали плечами: мол, учёные - они все немного с причудой.
 Пока сорокапятилетний краевед и филолог копался в папках на своём допотопном «Пентиуме» с массивным монитором, молодой оперативник разглядывал со спины его лысеющий череп.
 “Как быстро постарел. Выглядит на все шестьдесят. Маленький, лысенький, неухоженный, даже пахнет от него неприятно. Хотя, неудивительно, учитывая, в каких условиях работает. Постоянно по кладбищам бродит. Как бомж последний. Хотя живёт с родителями. И квартирка такая убогая…” – Он вновь окинул взглядом тесную комнату, всю даже не столь заставленную, сколь заваленную книгами, журналами, всякими записями, цветами в горшках и… куклами. Да, куклы тоже были везде, как бы он ни пытался отвести от них взгляд: на кровати, на рабочем столе, на полках шкафа, на полу. Всюду стояли, сидели или лежали эти уродливые ростовые куклы.
 “И зачем серьёзный человек, уважаемый учёный, тратит время на изготовление каких-то игрушек? И без того нелепое хобби, так притом, у него они явно не получаются. Куклы такие крупные, с ребёнка ростом, и он наряжает их в платья, сапоги, надевает на них разноцветные платки, бусы, ярко раскрашивает им лица. А получается всё равно какая-то безобразная пародия на детей. На людей вообще. У некоторых даже головы не человеческие, а каких-то плюшевых мишек и собачек. Какой-то… вспомнить бы слово это… гротеск!”
 Он вновь окинул взглядом комнату, и зацепился им за одну из кукол, выражение “лица” которой напомнило ему…
 “Да что же такое оно напоминает? Все прочие лица похожи просто на карнавальные маски с аляповатым гримом, а это… ну вот как показывают по телевизору найденные в ледниках или где-то в Андах хорошо сохранившиеся останки людей, умерших тысячу лет назад. Одним словом, мумию напоминает!”.
 Вполне ощутимый холодок пробежал по спине молодого оперативника, несмотря на духоту комнаты. Он поднялся с дивана.
 - Ты чего, Андрей?
 - Душно. Хочу подышать свежим воздухом.
 - Я уже нашёл, это самое, по интересующему вас вопросу. Мусульманские захоронения, вы говорили. На кладбище Красная Этна, верно? Вот, собственно…
 Оперативник Андрей сел обратно. Краевед, лингвист, и да – некрополист что-то вычитывал из своих записей, а старший коллега задавал уточняющие вопросы. Но всё это проходило как-то мимо его ушей. Теперь он не мог отвлечься и забыть выражение лица той куклы. Точнее, её оскал. Каждый раз он поднимал глаза и натыкался на её взгляд с полки. Сверху вниз она злобно смотрела на него своими стеклянными глазами. Ему стало не то, что страшно, а, скорей, дурно от этого взгляда. В какой-то миг он не выдержал…
 - В исламе существует запрет на изображения людей на надгробиях, и даже на их имена. Да, то есть, я не думаю, что это самое, - ну то есть, закрашивают фотографии, - делают нацисты или просто какие-нибудь подростки. Мне кажется, что здесь может иметь, значит, это самое, религиозный аспект.
 - Сатанисты? – Оживился старший опер, которого звали Артём.
 - Нет-нет, напротив. Я хочу сказать, что это могут делать, значит, сами мусульмане. Более радикального толка.
 - Да ладно, зачем бы они…
 Не закончив мысль, он с удивлением уставился на младшего коллегу, который порывистым движением поднялся, и вмиг оказавшись у книжного шкафа, располагавшегося у стены напротив, потянулся к стоявшей там кукле. Она находилась достаточно высоко, и, намереваясь то ли снять, то ли развернуть её боком, он… уронил её.
 Андрей смотрел с ужасом на то, как на него сверху, словно набрасываясь, устремляется оскаленное лицо.
 Артём смотрел с ужасом на то, как Андрей сейчас сломает куклу, которую учёный считает своей “дочерью”.
 Анатолий смотрел на всё происходящее в отчаянии.
 Ещё миг и кукла бы рухнула и разбилась, но Андрей сумел ухватить её за руку. В это мгновение все трое, казалось, облегчённо выдохнули, однако рука неожиданно повисла в руке полицейского, тогда как сама ужасная кукла рухнула к его ногам. Но ещё ужасней оказывался тот очевидный всем факт, что из оторванной руки выступала кость.
 Оперативники переглянулись уже без усмешек, и молча обратили лица к учёному.
 Анатолий Юрьевич, будто в безграничном горе, сидел, опрокинув лысую голову в ладони.
 В этот краткий миг он вспомнил то, с чего всё началось…

***

 Началось всё действительно с Машеньки.
 И началось более десяти лет назад.

 1999 год. Лето.
 Анатолий весь день исследовал старое подмосковное кладбище. Выписывал имена и даты рождений и смерти. Туда же, в блокнотик записывал любопытные эпитафии, как образцы мемориального искусства. За это лето он обошёл уже с десяток кладбищ и погостов Москвы и области. Но краевед понимал, что это только начало долгого пути. Ведь он был единственным человеком, который возложил на свои плечи труд систематизации захоронений и сбора информации о погребённых со всех возможных некрополей России. Судя по всему, такого рода работу до него не пытались проделать с самого девятнадцатого столетия. В СССР кладбища нещадно сносились бульдозерами, а на их месте разбивались парки, скверы и стадионы. Нередко и жилые постройки. Сколько сейчас улиц и домов по всей России стоят на старинных могилах? Сколько ценной исторической информации закатано под асфальт и фундаменты домов? Масштабы этих потерь для исторической науки сложно было оценить, но до сих пор во многих парках страны, среди деревьев или зарослей травы, можно было наткнуться на обломки надгробных плит, и с трудом, но прочитать имена и даты. Имена и даты. Имена и даты. Тысячи, десятки, сотни тысяч имён и дат. Конечно, на сохранившихся некрополях не было захоронений ранее того же девятнадцатого столетия. Даже первые - в современном понимании - кладбища (то есть, не деревенские погосты, примыкающие к церквям), которые появились в Российской империи только в самом конце XVIII века по указу Екатерины II, безвозвратно утеряны. История постоянно переписывается в угоду каждому новому царьку, и мертвецы как безмолвные свидетели эпохи, уничтожаются так, чтобы ничто не напоминало о них.
 Но Анатолий Юрьевич давно знал, что тому, кто хочет и умеет, они могут многое рассказать. Поэтому он взялся за этот непосильный для одного человека труд: создать полную опись, монументальный справочник некрополей Российской Федерации. Только теперь, к тридцати годам жизни он осознал, что это его жизненное призвание. Кроме него никто этого не сделает.
 Что есть некрополь? Город мёртвых. Но современные более походят на городские районы…  Даже один из самых обширных по территории некрополей не только России, но и Европы, Ново-Сормовское кладбище площадью в 230 гектар не тянет на большее, чем восьмой микрорайон города, как его в шутку называют нижегородцы. Что уж говорить про другие от 10 до 50 гектаров…

 К кладбищам Анатолий привык с детства, когда они с мальчишками часто играли на Красной Этне в его родном Горьком. Теперь же для него стало обыденным делом заночевать среди могил, если больше было негде. И становилось очевидным, что и сейчас тоже придётся искать здесь ночлег, несмотря на крепчающий холодный ветерок, поскольку этого подмосковного городка он не знал, да и далеко от него располагалось кладбище. Выписывать имена и даты уже не представлялось возможным, поскольку в сумерках слабое зрение начинающего некрополиста едва различало старые блеклые надписи на надгробиях. С рассветом он продолжит работу, и к завтрашнему вечеру, наверное, уже вернётся на электричке домой.
 Анатолий осмотрелся в поисках подходящего для сна места. И - увидел её. Фото на могильной плите. Первая же мысль, которая, словно откровением, поразила его: “Моя дочь! Так должна выглядеть моя дочь”. Анатолий Юрьевич давно мечтал о ребёнке, именно о девочке, но своих детей не имел, поскольку не имел и спутницы жизни, а взять из приюта ему не позволила приёмная комиссия. Краевед перебивался случайными заработками: статьями в местных газетах, репетиторством. Издал пару книг – филологического и религиоведческого характера. Однако постоянная работа не позволила бы ему заняться делом его жизни, поэтому он и не имел средств, чтобы останавливаться в гостиницах, да и ел преимущественно, что на могилах родственники усопших оставляли. Органы опеки, разумеется, не могли доверить ребёнка столь неблагонадёжному гражданину, хотя сам Анатолий считал, что в самой бедной семье ребёнку всё ж лучше, чем в интернате…
 И эта девочка поразила его. Её невинное и вместе с тем серьёзное лицо как будто звало его, просило, чтобы он подошёл, поговорил с ней, чтобы она могла выговориться и выплакаться ему.
 И Анатолий, не сомневаясь ни мгновения, подошёл, и, присмотревшись, прочитал надпись на деревянном кресте: “Маша Ященко. 14.03.1987-29.06.1999”. Умерла две недели назад. Он осмотрел могилу: тесная ограда из высоких прутьев, холмик, ограждённый по периметру металлическим бордюрчиком и лавочка. Судя по всему этому, семья девочки не богата. У креста лежала пара венков и плюшевый мишка с сердечком на животе.
 Присев на лавочку, и положив рядом рюкзак, Анатолий сквозь сгустившиеся сумерки всматривался в лицо этой девочки. Его клонило в сон, и в его усталом мозгу рисовались какие-то смутные картинки того, как эта девочка была бы его дочерью: как он читал бы ей сказки, укладывая спать, смотрел с ней мультики, она задавала бы ему всяческие вопросы обо всём на свете, а он старался бы ответить на каждый, чтобы поделиться с ней частичкой своих обширных познаний. Так, незаметно для себя, на той же лавке некрополист погрузился в сон.

 Проснулся Анатолий от детского плача. Стояла глубокая ночь. Ветер гнал густые облака, из которых изредка проглядывала луна. Сначала он не мог понять, что разбудило его: столь тихим и приглушённым, будто приносимым откуда-то издали ветром, был тот звук. Однако по мере пробуждения, учёный стал понимать, что это плачет ребёнок лет десяти, и, прислушавшись, определил источник звука. Спустившись с лавки, он убрал в сторону венки и наклонился ухом к могиле. Плач действительно раздавался из-под земли. Первая мысль острой иглой вонзилась в голову: девочку похоронили заживо, и она плачет, уже не надеясь, что кто-то придёт и вытащит её. Но следующая за ней трезвая мысль категорически отвергала такую возможность: даже взрослый здоровый человек не выдержит более двух суток с ограниченным доступом кислорода. Значит… Анатолий Юрьевич занимался не только филологией и краеведением - одними из его самых ранних интересов были кельтская культура и мифология. Он знал, что древние кельты для того, чтобы вступить в контакт с умершим, спали на его могиле. Так же поступали якуты, в чём обнаруживалась неожиданная связь между этими непохожими друг на друга народами.
 Уткнувшись лбом в насыпь, мысленно он спросил:
 - Почему ты плачешь?
 И в ответ услышал глухой, однако вполне ясный заплаканный детский голос:
 - Мне страшно и холодно.
 Анатолий поёжился: ночь действительно выдалась прохладная.
 - Тебя зовут Маша?
 - Да... – Голос переставал хныкать. – Пожалуйста, дядя, поговори со мной.
 - Да-да, конечно. Ты... – Анатолий пытался сообразить, что он должен сказать умершей в качестве утешения. – Ты здесь недавно. Ты ещё просто не привыкла.
 - Здесь всем плохо. – Обиженно ответил голос.
 - Всем? – Глупо переспросил краевед.
 - Всем, кто здесь лежит. – Подтвердила Маша. - Всем страшно и холодно.
 - Вы… как-то… как это сказать… ладите друг с другом?
 - Мы не говорим друг с другом. Те, кто здесь давно, они молчат. Новые жалуются и плачут. Всем плохо. Здесь сыро и черви. Я хочу, чтобы меня забрали отсюда.
 - Твои родители? – Уточнил Анатолий. - Они навещают тебя? Они разговаривают с тобой?
 Голос отозвался не сразу, как будто Маше было больно говорить об этом.
 - Мама иногда приходит.
 - Иногда?
 - За то время, которое я здесь, только два раза. А ведь раньше я видела её каждый день!
 - А папа?
 - Папа не любит меня. – Голос девочки ожесточился. – Он бил меня.
 - Бил? – Удивился некрополист. - Почему? Он плохой человек?
 - Наверное. Я не знаю его, когда он трезвый. А когда он был пьяный, то кричал на меня и бил меня и маму.
 - И ты, как сказать, ты всё равно хочешь вернуться домой?
 - Даже дома лучше, чем здесь. –  Словно поразмыслив, Маша добавила: - Где угодно лучше, чем здесь.
 - Даже так? – Анатолий пребывал в растерянности.
 - Дядя, забери меня! – Внезапно взмолился голос.
 - Забрать? – Краевед опешил от неожиданной просьбы, но при этом какая-то радость от неё вспыхнула в нём. - Куда же я тебя заберу?..
 - Где тепло, где дом. – Снова захныкал детский голос. - Будь моим папой.

 Анатолий открыл глаза. Его била мелкая дрожь.
 “Я должен помочь ей, спасти её, иначе как я смогу жить дальше с этим знанием, что она здесь одна, что ей холодно и страшно. Меня будут всю жизнь мучить угрызения совести, и я не смогу спать спокойно, зная это”.
 Некрополист дрожащими руками нашёл в рюкзаке стамеску, и, сдвинув в сторону металлическое окаймление, копнул ею землю. Земля была рыхлая из-за прошедших накануне дождей. Он начал копать. Судя по всему сейчас было часа два ночи, а значит, до рассвета ещё оставалось около трёх часов.
 Рыхлая земля копалась легко, однако неподходящий для работы инструмент затруднял процесс. Прежде чем он ощутил твёрдость дерева под стамеской, прошло не менее полутора часа, из чего следовало, что до наступления утра у него оставалось совсем немного времени, а значит, надо было спешить.
 Анатолий копал со стороны изголовья, чтобы не затронуть крест, и дойдя до дна, частично расчистил землю перед ним, чтобы можно было вытянуть небольшой гробик. Сделав это, он той же стамеской начал выкорчёвывать гвозди из крышки. Благо, гробик был простой, дешёвый, и вытащить их не составило больших усилий. С дрожью в руках и трепетом в сердце, он скинул крышку. На него смотрела милая девочка с белокурыми локонами в белом платьице. Изъеденная червями и жуками, она смотрела на него пустыми глазницами больших глаз. Анатолий поднял её из гроба и прижал к себе.
 “Не бойся. Теперь я с тобой. У тебя будет дом и любящий папа. Всё теперь будет хорошо”. – Со слезами, тихо повторял Анатолий.
 Поднеся её к своему лицу, он поцеловал девочку в лоб. Из пустой глазницы недовольно выполз потревоженный опарыш.
 Тридцатитрёхлетний филолог, как будто на миг очнувшись и осознав, что целует труп, приподнял её тело, и аккуратно потряс. На ткань гроба выпало ещё несколько жирных личинок.
 “Как быть дальше?” - Анатолий беспокойно посмотрел в ту сторону небосвода, где уже зачиналось зарево рассвета.
 Сняв с себя куртку, он укутал в неё тело девочки. Придётся немного помёрзнуть, но это ничего – главное, чтобы доченьке было тепло и удобно. Вытащив из рюкзака все тетради и блокноты, он мягко уложил туда куртку. Секунду подумав, сорвал у соседней могилы ветки какого-то цветущего растения, и положил их поверх. Изъятое до того содержимое разложил по боковым карманам рюкзака. Конечно, было жаль, что в этот раз он не сумел завершить осмотр и опись кладбища. Но иногда есть вещи более важные даже чем жизненная миссия. Например, спасение человека. Приходится выбирать и жертвовать менее значимым. Закопав могилку и приведя её, как мог, в более-менее первоначальный вид, Анатолий надел на плечи рюкзак (обычно он носил его закинув за одно плечо, но понимал, что Маше так не будет удобно), и направился к выходу с кладбища. Уже совсем светало – летом утро наступает рано.

 К шести часам утра краевед ожидал электричку на перроне городского вокзала. Сидя на скамейке, и полузакрыв глаза, он давал отдохнуть уставшим от работы рукам и ногам. Поставив рюкзак на коленки он, обняв, прижимал его к груди. Анатолий чувствовал, что ветки растения недостаточно перебивают запах гнили, и он ощутим всеми, кто подойдёт к нему достаточно близко. Это более всего беспокоило его.
 Будто нарочно, солнце начинало припекать с самого утра, после прошедших на днях дождей.
 По крайней мере, людей в рабочий будний день на станции было не особенно много, и его никто не беспокоил. Пока не появилась милиция. Нарваться на ментов в данной ситуации было самым худшим из всех возможных вариантов развития событий. Его уже обыскивали несколько раз, подозревая в краже цветных металлов или ещё чего-нибудь. Но, если они обнаружат содержимое его сумки сейчас, это будет серьёзней любой кражи. Пришьют и педофилию, и убийство, и глазом не моргнут: мол, гражданин такой-то изнасиловал девочку, затем убил её, и, стремясь избавиться от тела, собирался вывезти в другую область. И даже не станут проверять и раскапывать могилу, чтобы убедиться, что он уж точно не убивал её.
 Трое патрульных неспешно шли вдоль перрона, осматривая ожидающих. Приоткрытым краем глаза Анатолий наблюдал за их подозрительными и строгими лицами – хранители общественного спокойствия явно были не в настроении. Да и кто бывает в настроении в шесть часов утра?
 Краевед упорно делал вид, что дремлет, опустив голову на рюкзак, стоявший на его коленках. Милицейский наряд приближался. Если бы Анатолий Юрьевич верил в Бога, то молился бы ему. Но христианского Бога он с давних пор невзлюбил и потому про себя повторял, как заклятие, лишь одно слово: “мимо, мимо”.
 Ему казалось, что приближающиеся стражи порядка уже приметили его, и оставалось только надеяться, что они примут его за бомжа и брезгливо пройдут мимо.
 “Мимо, мимо”.
 Они подходили. Анатолий весь сжался в комок, крепко обхватив руками рюкзак и твёрдо решив не отдавать его им во что бы то ни стало: убегать, отбиваться, кусаться. Но просто так свою дочку он не отдаст этим нелюдям в форме.
 “Мимо, мимо…”
 Громкий вопль с другой стороны перрона внезапно разрезал сонную утреннюю тишину. Он услышал топот ботинок, и открыл глаза. Менты бежали на крик: какой-то подросток прыгнул на рельсы перед приближающимся на соседней ветке составом. Очередной суицидник. Недели не проходит, чтобы кто-нибудь где-нибудь не попал под поезд. И не скажешь наверняка, кто случайно, а кто сам пожелал быстрее помереть. “И чего-то им неймётся? Там ведь холодно и страшно…”
 Как раз подошла и его электричка. Через четыре часа он будет в Нижнем Новгороде.

 Что было потом? Два месяца Маша провела в пустующем гараже, обёрнутая старыми колготками, пропитанными смесью соды и соли. Каждый день Анатолий навещал её, подолгу разговаривал с ней, интересовался как её самочувствие и настроение, попутно латая испорченное разложением детское тельце. Спрашивая у неё что-нибудь вроде “Чем сегодня занималась? Как спалось? Ты сегодня вялая – не приболела?” он зашивал разрывы кожи, добавляя, где было необходимо, ткань, воск и папье-маше. Он также постирал и зашил её платьице. Расчесал и привёл в порядок её кудрявые волосы. Наконец, он раскрасил ей личико, чтобы она мило улыбалось.
 Маше было одиноко и грустно в гараже среди всяческого хлама, старого велосипеда и фрагментов могильных камней и надгробных табличек, которые краевед хранил как археологические артефакты. Они напоминали девочке о том же самом убогом кладбище, с которого она так хотела уйти.
 И каждый раз перед уходом Анатолия она плакала и просила “папу” остаться с ней. Он ласково гладил её по голове, повторяя: “Скоро, совсем скоро я заберу тебя, и больше не оставлю. Нужно чуть-чуть ещё подождать”, - после чего целовал в лоб. Как бы ни было ему жаль оставлять её одну в тёмном гараже, но было необходимо и продолжать свои работы по некрополистике. Он писал статьи по данной тематике для местной газеты «Нижегородский рабочий», помогал приезжим и местным в поисках могил родственников, набрасывал книгу о кладбищах России.

 По прошествии двух месяцев, перед самым возвращением родителей с дачи (где они обычно бывали с мая по октябрь) Маша вновь обрела миловидный облик, и он смог привести её домой. Конечно, она мало походила на ту же самую девочку с надгробной фотографии, но, во всяком случае, выглядела приятней глазу, чем, когда он достал её из гроба. Она стала просто куколкой. Большой ростовой куклой в нарядном платьице.
 Он показал её вернувшимся родителям, представив:
 - Знакомьтесь, это вот, моя доченька, Маша. Машенька, это твои бабушка и дедушка.
 - Какая симпатичная. – Восхитилась мать. – Ты полностью сам её сделал?
 Стоявшая на полу кукла, которую Анатолий придерживал за ручки, казалось, едва заметно кивнула.
 Отец промолчал. Он всегда неодобрительно отзывался о деятельности сына, считая того великовозрастным ребёнком и лоботрясом. Впрочем, чаще отмалчивался.
 Родители ушли в свою комнату. Анатолий вернулся в свою, заставленную книгами и цветами, и посадил Машу на кровать. Рядом прилёг вернувшийся вместе с родителями с дачи чёрный кот.
 Да, Машенька была первой и самой любимой дочкой, но сколько ещё таких же несчастных и одиноких девочек по всем кладбищам страны и мира? Он не мог удочерить всех, но и не мог отказать хотя бы тем, кто просил у него о помощи. Теперь, по прошествии тринадцати лет, у него было двадцать девять дочек, и было бы ещё больше, если бы не эта нелепая и трагичная случайность, из-за которой его теперь навсегда разлучат с ними… Анатолий Юрьевич переживал не за себя, а за них. Ведь он продлил им жизнь, одарил любовью и заботой, которую многие из них и прежде не знали, а теперь их лишат всего этого, вернув назад: в страшную и холодную землю кладбища.

***

 - Так. – Голос старшего оперативника выдавал растерянность: очевидно, что он не был готов к этому всему и не знал, как поступать в данной ситуации. Ну не класть же мордой в пол этого странного учёного? Поэтому он продолжил неожиданно вежливо, как того требовал инструктаж:
 - Анатолий Москвин, пройдёмте с нами. Для дачи показаний.
 Филолог, краевед и – некрополист – бросил полный безудержного отчаяния прощальный взгляд на своих “дочек”, особенно надолго задержав взгляд на первой, самой любимой – Машеньке, и безропотно последовал за стражами порядка.

30 июля – 2 августа 2018